ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ. 2 страница

Беспалов повышен в звании, капитан, назначен комбатом первого мотострелкового батальона, который, дополнительно, создали в пустыне. Еще воюет. Моего приятеля в 1 дшр лейтенанта Петра Дрозда ты помнишь, что погиб в январе? Так вот, с их роты лейтенант Аликбер Ибрагимов живой, хотя пуля прошла сквозь сердце. Остальных ты знаешь мало, пришли после тебя. Как только ты уехал, прошла большая замена офицеров в бригаде.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Ну, а где славный гвардии капитан Гуменов Андрей?

КАТИН: В Союзе, где-то на юге, в дыре. С ним все произошло,

как он говорил. За него обиднее всего. Андрей грамотный и боевой офицер. Человек большой отваги и смелости.

ДЕВЯТЕРИКОВ: А так везде в Союзе. Парень с «большой отвагой» никому

не нужен…

КАТИН: А ты-то как? Где будешь служить? У тебя «нестроевая»?

ДЕВЯТЕРИКОВ: Когда пришел в «очень большой» штаб и спросил, нельзя ли поближе к родителям? Мне ответили: «Что к мамке с папкой поближе захотели? А в деревню Паричи не желаете?» Я им отвечаю, что у меня отец в бою под Паричами был тяжело ранен при отражении танковой атаки немцев в 1944 году, и наша семья заслужила такое желание, учитывая мое ранение.

КАТИН: А они?

ДЕВЯТЕРИКОВ: В деревню Паричи, в Белоруссию не хочешь, поедешь

на Дальний Восток. Мол, тайга «смелых и отважных» любит. Пришлось согласиться на то, что дали.

КАТИН: А ты знаешь, я припоминаю, мой отец тоже был тяжело ранен в бою возле деревни Паричи в 44-ом. У тебя отец кем тогда был?

ДЕВЯТЕРИКОВ: Командир взвода артиллерийской противотанковой батареи.

КАТИН: А мой командир артиллерийской противотанковой батареи. Неужели они вместе воевали? Наверное, да. Бой за Паричи и деревню Шатилки в 44-ом был один.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Ну и дела. Выходит, наши отцы воевали вместе и мы не знали, и с тобой вместе.

КАТИН: Выходит вместе. А куда тебя направили?

ДЕВЯТЕРИКОВ: В учебную дивизию в военном городке Печи, возле города Борисова, замполитом учебной роты.

КАТИН: А как же ты будешь служить? Это же тяжело для тебя.

И твое очередное звание вышло?

ДЕВЯТЕРИКОВ: Да, Бог с ним. От родителей далеко, вот плохо.

КАТИН: Жена, сын с тобой?

ДЕВЯТЕРИКОВ: Шура, милый, жена бросила, а потом вернулась, а потом опять… Сына жалко – без отца.

КАТИН: Развёлся?

ДЕВЯТЕРИКОВ: Пока ещё нет, духу не хватило дать ей согласие на развод.

КОЛЯ: Какое счастье, а я вот холостой, меня и бросить-то некому. Хоть, в этом повезло.

КАТИН: А как же ты, Витя, будешь? У тебя же такое ранение: живот, пах, нога, диета, усиленное питание нужно.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Поживем, увидим. Дай бог, вернётся. Как там Ковалев? Он где? Наверное, уже генерал… Кто в бригаде больше его воевал? Никто.

КАТИН: Тоже в дыре, в Карелии. Пишет, второй год ему Академию режут местные начальники.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Шура, это же хорошо, пусть поступают, а ты делай свою личную жизнь. Это мой тебе совет. Пусть у нас это право отобрали, так надо теперь наверстывать в другом. Больше нам в этой жизни не оставили ничего.

Наш кусок пирога с краю и надо быстрее его кусать, а то здоровые, полные жизненных сил, ребята вырвут и это.

КАТИН: Насчёт жизненных сил ты прав. Я постоянно какую-то усталость ощущаю. Кажется, делаю не больше остальных, а устаю ужасно,

не высыпаюсь, слабость во всем теле.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Ты же парень из Кандагара, не забывай наши болячки. Береги себя Шура. Сейчас ты здоров, но кто из нас знает, что мы с собой

привезли. Как сейчас себя чувствуешь?

КАТИН: Усталость. Вроде бы здоров. Выступил на спортивных соревнованиях по спортивному ориентированию на первенство округа.

По службе… Постоянно не высыпаюсь.

Начальники не жалеют, весь день на работе, а им все мало, что-то не успеваю сделать. А ночью надо проверять караулы моего батальона.

Это через три дня на четвертый.

Наряды, оперативным дежурным по части раз в неделю или ответственным

торчать в казарме с утра до ночи. Несладко мне здесь без жены.

Тоскую и переживаю за нее.

Командование не желает переводить меня ближе к ней.

Я написал 19 рапортов о переводе.

Как, мол, женился, так и «расхлёбывай».

ДЕВЯТЕРИКОВ: А как же ты жить то будешь, Шура?

КАТИН: Вот видишь, живу. Другие офицеры «переводятся» куда хотят без всяких заслуг. А я какой-то особенный, очень был нужен. Мне в Москве обещают пойти навстречу с переводом. Но где Москва, а где я?

Катин достает фотографию, показывает.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Очень красивые глаза. Где-то я ее видел.

КАТИН: Это не может быть. Она живет в Ленинграде. И никогда нигде не была.

ДЕВЯТЕРИКОВ: А на юге?

КАТИН: В Ялте в 1983 году, а больше не знаю.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Она сейчас здесь или в Ленинграде?

КАТИН: В Ленинграде, с больным отцом, он инвалид войны

и требует ухода, жена у него давно умерла. У меня нет выбора, надо переводиться куда-нибудь возле Питера, в город я попасть даже не надеюсь.

ДЕВЯТЕРИКОВ: У нас в любом случае нет выбора в этой жизни,

кроме как заниматься семьей. Тебе надо было ехать в Москву, на приём к Министру обороны.

КАТИН: По инерции после замены не могу перестроиться, попрежнему работаю на износ, начальники не дают отдохнуть по-человечески, пока не заболеешь, как следует. Они звонят, вызывают, не верят, утверждают,

что пьяный дома и ругают врачей за то, что дали справку, если температура небольшая.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Они здесь, в Союзе, такие. Представляешь, что бы эти начальники натворили в Афгане. Понаделали бы калек и гробов, пока самих

где-нибудь не «трахнуло» по-настоящему.

Я встречал таких в госпиталях, каялись во всех грехах, молились всем Святым подряд. Только вот без этого люди почему-то лучше не становятся.

Грех большой желать людям войны, но вот без нее у людей нет ни жалости,

ни сострадания к больному человеку.

Пока был здоров, об этом не думал, а теперь испытал на себе жестокость сытости мирной жизни. Тебя они не пожалеют.

Семья должна быть на первом месте.

Наши отцы воевали, и они израненные, ничем нам не помогут, кроме как советом. Я вот тебе говорю, но сам чего-то еще в этой жизни хочу.

Есть ощущение, что скоро наши начальники что-то «утворят» со страной.

Поживём, увидим.

КАТИН: Я сейчас думаю только о переводе. Но как это сделать быстрее? Мы уже измотали друг друга письмами и телефонными звонками.

ДЕВЯТЕРИКОВ: Бросай всё, любыми путями переводись.

Будет семья вместе, а там и все остальное приложится. Ну ладно, Шура,

увидел тебя и словно сил вдвое прибавилось. За тебя радостно: жив, цел и здоров. Дай бог, тебе семейного счастья.

КАТИН: Спасибо, Витя, дорогой братишка.

Тебе желаю того же, может, наладится, вернется?

ДЕВЯТЕРИКОВ: Сейчас для меня главное подлечиться дома.

Буду здоров, будет и это. Ну, всё, прощай. Пиши, если плохо, знаю по себе, будешь молчать. Но ты пиши. Адрес на открытке есть.

КАТИН: Прощай, братишка. Когда еще заедешь?

КОЛЯ: Прощай, Шура, если что, пиши мне. Вот адрес.

Дает визитку.

Обнимаются. Катин и Девятериков расстаются.

Слышен стук костылей по асфальту.

ГОЛОС ДЕВЯТЕРИКОВА: Я скоро буду. Может быть через месяц. Мише Позняку напишем потом вместе. До встречи.

.

КАТИН: (насвистывает, про себя):

Кандагар, он город хмурый,

День и ночь грохочут «буры».

Гранатомет палит из-за угла

Если есть дыра в машине,

И горит броня в бензине,

Значит, все, п…., пришла тебе труба.

А ты не жди, не жди меня домой,

Я завтра ухожу в последний бой.

Я завтра ухожу в последний бой,

И, может быть, он будет роковой.

ЯВЛЕНИЕ 27

Комната с зелёными обоями, телефон на полке, кресло. Книжные полки

с книгами, магнитофон. Входит Катин устало снимает с себя шинель,

бросает на кресло. Садится, достает письмо, читает.

ГОЛОС ТАМАРЫ: Заинька, моя ненаглядная! Несколько дней о тебе

ни «слуху ни духу». Каждый вечер ложусь спать и думаю, а где-то ты сейчас? Бедненький мой солдатик. Хоть бы где-нибудь открытку бросил. В дупле дерева. Я смогла выкроить только в конце месяца, после ноябрьских праздников только недельку, чтобы побыть с тобой. К этому времени, как раз, я надеюсь, прояснится все окончательно о сроках моего приезда к тебе. Завтра поеду уже обратный билет покупать, чтобы жить, конечно, вернешься к этому времени с учений.

Так что впереди целая неделя вместе. Как здорово! Вот праздник-то будет для души. А то я уже умираю без тебя, соскучилась ужасно. Так хочется, чтобы ты обнял меня крепко-крепко, заинька мой! Одно время мне снились эротические сны, а сейчас перестали, даже и снов нет. Все у меня притупилось.

Я уже окончательно озверела без тебя. Кроме всего прочего, я уже так замоталась, что пора уже хоть немного отключиться от всего в твоей зелененькой комнате. Подготовь мне что-нибудь почитать. Например. Хотя бы 6 и 8 номера

«Нового мира», где печатали «Плаху» Айтматова или «Дружба народов» №5 – там повесть Астафьева, не забудь купить и прочитать к моему приезду «Мартовские иды» Тортона Уайдлера,

письма о любви Юлия Цезаря и Клеопатры, всё.

Люблю тебя, мой хороший,

Жду-не дождусь нашей встречи. Целую сто тысяч раз в губы, в глаза, в родинку. Держу каждую свободную минутку за тебя «фигу», чтобы все там у тебя было

в порядке на службе. Твоя Томусенька.

Неожиданно отрывается дверь. В комнату входит Тамара, одетая в шубу, в лисьей шапке, бросает на пол сумку и идет к Катину. Катин, не успев подняться,

ловит ее в объятья и усаживает на коленях.

КАТИН: Тамара, моя милая, белочка приехала. Ура-ра!

Застывают в поцелуе.

ТАМАРА: Шурочка, заинька, родной мой, наконец-то я дома.

Мне сейчас так хорошо (пауза). Как не бывает, в нашей жизни просто этого

не может быть. Сама не знаю, как собралась и приехала. Голова не велит,

а руки сами собирались, собрали вещи, и ноги понесли меня в аэропорт.

И вот я здесь. Фантастика. Еще три часа назад я была в Ленинграде, сидела

с папой и кормила собаку и кошку.

КАТИН: Томочка, милая моя, я ничего не успел купить из еды, пустой холодильник.

ТАМАРА (строго): Ты не рад? (Шутливо). Тогда я тебе сейчас накажу.

Объявляю тебе два наряда вне очереди. Отработаешь на кухне и постираешь белье.

КАТИН: Вот счастье-то привалило. Слушаюсь, начальник.

ТАМАРА: А ночью будешь караулить мой сладкий сон, а то я дома не высыпаюсь. Как только закрываю глаза, вижу тебя и не могу заснуть полночи, боюсь, чтобы ты не исчез. Ты же у меня самое дорогое, что есть в жизни.

Правда, заинька?

КАТИН: Ты для меня тоже. Не знаю, как бы жил без тебя, без твоих писем, звонков, без всего этого. Однажды мне приснилось, что ты мне изменила

с кем-то. Я потом не смог уснуть и на утро написал тебе очень грустное письмо. Ты его получила?

ТАМАРА: Нет, не получила и слава богу, а то бы приехала злая,

как моя собака, когда у нее забирают кость.

Катин поднимает на руки Тамару и носит по комнате, целуя в лицо.

КАТИН: Тома, мне от тебя нечего скрывать, ты мой самый близкий человек. У меня есть неприятности по службе. С переводом пока не получается, медкомиссия установила ухудшение зрения. Родственники моей бывшей жены постарались, написав командованию о том, что я обманул их дочь.

В этом заявлении нет ни слова про то, что она мне не писала писем в Афганистан. А может из-за того, что вернулся оттуда и теперь не позволяю себя обманывать. Мне представляется это подлость с их стороны.

Тамара быстро высвобождается из рук Катина, снимает шубу и садится в кресло, затем, посмотрив в упор на него, спокойно начинает разговор.

ТАМАРА: Ты что, ребёнок, Шура? Подумай обо мне в этих случаях

и молчи. Бог терпел, и ты терпи. Я не знаю, как нам быть дальше. Когда ты меня вел в ЗАГС, наверное, думал о чем-то другом, только не о нашем счастье.

КАТИН: Мы теперь с тобой семья, Тамара. Ты для меня моя любимая жена и нет ничего дороже в жизни. Я решил жёстко: переводиться в Ленинградский округ. Куда попаду не важно, потом разберусь.

Я ужасно тоскую по тебе.

ТАМАРА: Тебе надо было думать о совместной жизни с самого начала, а не после ЗАГСа. Мои слабые бабьи мозги об этом не забывают

ни на минуту. Отца я оставить не могу, он болен. Теперь, Ленинград и друзья.

Без этого я себя просто не мыслю. Можно, конечно, все бросить и приехать, но кому это выгодно? Нам? Нет.

КАТИН: Есть реальная возможность перевестись, тебе надо выслать мне справку о том, что отец не может ехать с тобой и жить здесь возле Минска.

ТАМАРА: Папа там родился и вырос. Это абсурд. Даже допускать такую мысль. После приезда домой, я занимаюсь справками.

КАТИН: Когда ты приедешь?

ТАМАРА: А когда ты? Я все время мотаюсь. Это уже третий раз после твоего двухдневного приезда. Я люблю тебя, Шура, у нас впереди еще целых пять Дней счастья, целых пять дней. Боже мой, как я мечтала быть с тобой. Давай оставим проблемы. У нас есть, чем заняться после разлуки.

Я хочу, чтобы ты меня целовал долго-долго.

Иди ко мне, моя «бестолочь»…

Катин садится в кресле с Тамарой, целует.

КАТИН: Уже ночь. Ты хочешь спать? Проголодалась?

Есть будешь?

ТАМАРА: Только тебя. Целых пять дней я буду есть тебя частями. Вот думаю, как моя собака перед едой, с чего начинать?

КАТИН: Начни с самого приятного…

ТАМАРА: Как говорят врачи на операции: «скальпель, тампон, спирт, стакан, огурец».

Идет к сумке, достает шампанское.

КАТИН: Ура-ра! Победа! Мы опять вместе!

ТАМАРА: Заметь, ты сам сказал «победа». Выражение «я победю»

не бывает. Так как «победа» - это заслуга общая

КАТИН: Ура-ра!

ТАМАРА: Не кричи. Соседей разбудишь. У вас в доме стены тонкие и ночью слышно, кто, чем занимается.

Катин достает высокие стаканы, открывает бутылку. Разворачивает плитку шоколада.

ТАМАРА: А это откуда? Кого ты здесь балуешь? Ну ладно, заинька. Давай быстрее, а тоя тебя съем целиком после разлуки.

Катнн разливает, поднимает стаканы.

КАТИН: За наше счастье. Очень хочу этого. Все остальное в жизни такая мелочь. Кругом сплошные тараканьи бега, карьера. Машина, тряпки всякие. И ради этого люди способны на все, на любую сделку с совестью.

ТАМАРА: За нас!

Выпивает, с иронией:

А ты, Шура, не конформист?

КАТИН: Сейчас, да. Иначе не выживешь. Я помню каждую минуту о тебе. Поэтому я очень боюсь теперь, больше, чем в Афганистане, наехать на какую-нибудь «мину», которых, здесь хватает, кому ставить на моей дороге.

ТАМАРА (Быстро, торопится) Выражайся яснее. У тебя есть враги?

И ты их терпишь? Даешь себя в обиду?

КАТИН: Да, только не понимаю, откуда они взялись.

Я думал, вернулся в Союз к сослуживцам, везде помнят, а получается наоборот.

ТАМАРА: Час от часу не легче. Вокруг тебя люди, и все не могут быть врагами.

КАТИН: Нет, здесь я здесь теперь чужак. Начальники у меня все новые, и каждый желает сделать своих подчиненных по своему образу и подобию.

ТАМАРА: Шура, ты уже будь любезен, потерпи, пожалуйста,

ради нас обоих. Когда переведешься, там будут другие проблемы,

но зато мы будем вместе, а значит и сильнее обстоятельств.

КАТИН: Обещаю быть смирным и послушным, как с тобой.

ТАМАРА: Тогда в койку! Хватит болтать, я уже изнемогаю,

хочу спать. Отбой, тебе в 45 секунд, засекаю.

ТАМАРА: (Смеется). Отставить! Подъем 45 секунд. Кто будет заправлять обмундирование?

КАТИН: (Внимание). Ну, ладно, ладно.

ТАМАРА: (Строго). Как ты разговариваешь с начальством? Обращаться,

как положено: товарищ полковник, разрешите вам помочь снять бюстгальтер?

КАТИН: Все милые жутко любят командовать. Но тебя я слушаюсь с удовольствием. Все твои команды соответствуют моим желаниям.

ТАМАРА: Шура, мы оба одного желаем, быть вместе. Когда уже

это будет? Господи. Услышь меня, помоги бедной женщине.

КАТИН: Я включу магнитофон.

ТАМАРА: Нет, ты опять будешь копаться.

Тамара идет к магнитофону, включает, раздается шипение, звучит мелодия

из кинофильма «Тегеран-43». Тамара ложится рядом с Катиным.

ТАМАРА: Боже мой, как хорошо с тобой, как тогда в сентябре.

Та же мелодия. Теперь наша мелодия. Да?

Обними меня, заинька сильно-сильно.

Кандагар. По маршруту движения наших колонн древняя «Площадь с пушками».

Пушки английского экспедионного корпуса установлены в память о событиях и жертвах трёх англо-афганских войн. 1985 год.

ЯВЛЕНИЕ 28

Кабинет. Стол с телефонами, размещёнными по левому краю. На стене, сзади

и выше висит портрет М.С. Горбачева. На другой стене плакат с надписью:

«Что ты сделал для перестройки?» Возле этой стены стоит диван, на нем сидит старший лейтенант. Перед столом с телефонами стоит еще один стол буквой «Т» к нему. За ним сидит майор. За столом с телефоном сидит подполковник. Старший лейтенант в расстегнутом кителе, слегка откинувшись

на спинку дивана, лениво что-то листает на коленях.

МАЙОР: Я опять был у Катниа в батальоне и нашёл в ленкомнате неоформленный стенд об итогах учебных занятий в январе.

К полковнику.

Вы начальник политотдела.

Примите меры к этому проходимцу.

ПОДПОЛКОВНИК: Почему вы так о нём? Требовать с него надо больше, молодой еще, энергичный, всё у него впереди, опыта большого нет.

МАЙОР: Вчера приезжал к нам сюда отец его первой жены, которую Катин бросил. Просил, дословно, «стереть его в порошок».

Он партийный работник, знает нашего полковника лично и с ним имел беседу

о Катине.

ПОДПОЛКОВНИК: И что вы предлагаете?

МАЙОР: Снять его с должности с понижением и отправить

на Дальний Восток к чёртовой матери.

ПОДПОЛКОВНИК: Не знаю, как быть с ним. Ваша позиция мне ясна.

Вот и занимайтесь этим, если вам по силам. У него передовой батальон в нашем соединении и он работает, не оглядываясь на наше мнение.

Это трудно сделать.

МАЙОР: Это до первого ЧП, а потом машина закрутится.

Месяц назад полковник однозначно дал понять его вопрос. Катин привлёк

к партийной ответственности командира роты за воровство им у солдат

на учениях двух ящиков тушёнки и за рукоприкладство к одному

их сержантов. Тот возмутился данным фактом.

ПОДПОЛКОВНИК: Ну и что? Его надо исключить из партии и все.

МАЙОР: Так вот в том-то и дело, что командир роты пришел

к полковнику, встал на колени, поплакался и рассказал о Катине такое, за что

в иные времена расстреливали. Он в беседах с офицерами и солдатами ставит

под сомнение то, чем мы политработники занимаемся.

ПОДПОЛКОВНИК: Сейчас «перестройка» и не только Катин,

но и я тоже в сомнении относительно функций политработников в армии.

Констатирую, «перестройка» в армии произошла в сторону ужесточения требований к личной ответственности, остальное ничего не изменилось, то есть, работа та же, но её стало больше.

МАЙОР: А Катин это понять не желает. Полковник дал указание разобраться с ним, выяснить вопросы его семейной жизни. Видимо, в беседе

с командиром роты полковник узнал кое-какие обстоятельства из личной жизни Катина, несовместимые с его работой.

ПОДПОЛКОВНИК: А вы сходите к нему на квартиру под предлогом приютить у него хоть на одну ночь командированного к нам офицера и увидите все как есть. Жены у него нет, она в Ленинграде. А если он пьянствует, будет видно.

МАЙОР: Полковник сказал: не трогать этого офицера за честное признание и раскаивание. Надо надавить комбата, чтобы дело замяли.

ПОДПОЛКОВНИК: Но вы уже это сами, мне ничего не говорили об этом.

Я знаю этого командира роты, он теперь часто бывает у него в кабинете…

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ (Окончательно развалившись на диване):

Я. как комсомольский работник, могу сказать,

что у них в батальоне офицеры не желают менять отношение к работе комсомольского актива, все мероприятия проходят формально, лишь бы провести,

и прикрываются Катиным, если что. Между прочим, он «кичится» тем, что служил в Афганистане, а я знаю, что его туда отправляли под приказом,

и он искал причины не ехать. Видите ли, не «отгулял» отпуск и не имел квартиры.

И еще пытался обмануть медкомиссию, что не видит правым глазом,

а теперь корчит из себя боевого офицера. Да и служил он в ремроте:

прокрутил гайки и заработал деньги. Об этом полковник нам сказал.

ПОДПОЛКОВНИК: Ну, хватит. Всё. Больше дела, одни разговоры.

Сейчас я его вызову, и мы его спросим кое-что и поставим на место.

Звонит по телефону. Катина ко мне в кабинет.

Входит Катин.

КАТИН: Товарищ подполковник, капитан Катин по вашему приказанию прибыл.

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ: А-а, афганский вариант, отсиделся за камнем…

КАТИН: Не понял, что это значит? Это «шутка»?

МАЙОР: Шутка, шутка…

ПОДПОЛКОВНИК: Вам что, не ясно, кто вас вызвал? Извольте разговаривать со мной.

Катин молчит.

ПОДПОЛКОВНИК: Вы что язык проглотили? Почему не доложили,

что у вас одна ленкомната не готова к указанному сроку?

КАТИН: Так это только один стенд не дописан, солдат работал

в парке на своем танке после учений и не успел.

ПОДПОЛКОВНИК: А вы там зачем? Я бы смог и без вас «скомандовать»,

и вы мне не нужны, такой политработник.

КАТИН: Но остальные четыре готовы.

ПОДПОЛКОВНИК: Вы неуправляемая личность, всегда ищите причины.

КАТИН: Между прочим, краску на стенды во всех ротах я купил лично на свои деньги. В нашем клубе для ремонта ленкомнат ничего нет.

ПОДПОЛКОВНИК (грубо): Опять оправдание. Клуб это не для вас.

Вам дали высокую должность и работайте в своем батальоне, как хотите.

Я вам не помощник. У вас есть «боевой» опыт и здоровье.

А у меня его нет после пяти лет Монголии. Вот майор сидит, был в Забайкалье

и не прикрывается болезнями.

А вы чуть что, сразу больной, утомились, видишь ли.

Да у вас здоровья на всех нас хватит.

(Срывается на крик).

Если еще раз уйдете по справке о болезни без моего разрешения отдыхать, пойдете на парткомиссию.

Достает таблетки, показывает «Аллахол».

Вот, смотрите, в кармане ношу и никому не жалуюсь.

Ну, что молчите, сказать нечего?

КАТИН: Жду, когда вы закончите.

МАЙОР (Кричит). Да вы бездельник, а еще здесь выкобеливаетесь.

КАТИН: Не надо кричать и смотреть на меня как на пленного душмана.

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ: Вы молчите, вас не спрашивают.

КАТИН: А вы научитесь обращаться к старшему по званию

и должности, уважать выслугу лет. В вас нет ничего от офицера после этих слов.

Открывается дверь. В кабинет входит офицер, тащит за собой упирающегося солдата в расстёгнутой куртке, с отпущенным поясным ремнём.

Обмундирование явно им самостоятельно перешито, с нарушеним требований Строевого устава ВС СССР.

ПОДПОЛКОВНИК: Это еще такое?

ОФИЦЕР: Солдат моей роты. Его перевели из ремроты к нам мотострелкам. Кто-то из старших начальников считает, что из нарушителя воинской дисциплины не может быть ремонтника, но может получиться отличный гранатомётчик. Гранатомёт он изучать не желает и стреляет на «двойку».

ПОДПОЛКОВНИК: Я вас спрашиваю. Товарищ Катин, ваш солдат?

КАТИН: Мой.

ПОДПОЛКОВНИК (Угрожающе): Вот видите, что у вас творится

в подразделениях?

КАТИН: О нём я вам докладывал. Вы с ним беседовали десять дней назад. В моём батальоне служит 596 солдат и сержантов срочной службы,

77 офицеров и прапорщиков.

ПОДПОЛКОВНИК: Да вы мне не докладывайте, а работайте. Ваш солдат,

вот и воспитывайте.

КАТИН: Он был исключен из комсомола на собрании роты.

Я писал его отцу. Его надо уже давно сажать в тюрьму за издевательство над молодыми солдатами.

ОФИЦЕР: Он уже два месяца у нас и никого не хочет признавать, кроме командира роты.

ПОДПОЛКОВНИК: А вы зачем? А еще лейтенант. Когда я был лейтенантом,

у меня такого не было. Пять суток ареста ему и на гауптвахту. Собрание,

видите ли, они провели, значит, формально его подготовили.

ОФИЦЕР: Он уже сидел под арестом. Что с ним делать?

Не подчиняется.

ПОДПОЛКОВНИК (Катину): Вот результат вашей работы.

КАТИН: А как быть? Разрешение обращаться в военную прокуратуру вы не даете, а он предупреждение прокурора уже получил, и все равно подбивает земляков против сержантов. Так, товарищ Мамедов?

СОЛДАТ: Нет, не так. Чо говорят, то и делаю. Я плохо понимаю русский язык. Меня лейтенант называет «чурбан» - плохой слово.

Сам «чурбан» и еще хватает за куртку, пуговицу оторвал.

ОФИЦЕР: Вот видите? Я его так не называл, но он говорит, что он

не русский и ничего не понимает. В караул его не поставишь, в наряде по роте или в столовой заставляет работать вместо себя молодых, угрожая им расправой ночью, когда в роте нет офицеров.

ПОДПОЛКОВНИК: Идите, товарищ лейтенант, вместе с ним и оформляйте

на гауптвахту.

ОФИЦЕР: В нашей части гауптвахты нет, а других не принимают чужих. Была бы своя, хотя бы одно место на сто человек, так на них я бы нашел управу.

ПОДПОЛКОВНИК (Вскричал): Вы что, не поняли? Идите и ищите место.

Ваш солдат, и вы за его воспитание получаете деньги, как директор пивзавода. Выполняйте!

КАТИН: Была бы гаупвахта в части, не было бы проблем с такими солдатами. Его земляки в этой роте служат хорошо. И здесь причина не

в национальности, а в отсутствии системы работы с военнослужащими, нежелающими служить в армии. Офицер вынужден уговаривать выполнять военную присягу.

ПОДПОЛКОВНИК (Кричит): Причина в вас лично. Не умеете пользоваться своими служебными правами. Если так и дальше будет продолжаться,

вам здесь не место.

КАТИН: Разрешите мне сказать (срывается на крик).

Сказать можно?

ПОДПОЛКОВНИК: Вы что кричите? Я вам объявляю за упущение в воспитательной работе с подчиненными выговор.

КАТИН: Служу Советскому Союзу, то есть «выговор».

ПОДПОЛКОВНИК: Издеваетесь? Идите немедленно в парткомиссию.

КАТИН: Вы всё прекрасно понимаете. К концу службы многие бывшие нарушители хорошо выполняют свой солдатский долг. Но каждые полгода на службу призывают новую молодёжь. Среди сотни нормальных призывников обязательно найдётся идиот, но только за это в тюрьму сажать человека нельзя. А вокруг него живые люди. И их надо ограждать от таких, которые до армии вообще не знали, что есть на свете законы, и людей надо уважать, Он ходил по улице и плевал открыто в лицо прохожим, а участковый

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: