Сексуальность: враг находится внутри-внизу

Когда человеку впервые попадается на глаза слово «просвещение», оно, как правило, обозначает нечто не вполне приличное. Это случи­лось, когда кому-то пришло в голову, что мы уже достаточно взрос­лые, чтобы наконец узнать про «это»: жизнь происходит от «траха-нья». Теперь это выяснилось вполне, и настала пора сказать об этом открыто. Можно подойти к освещению этого вопроса со всей не­винностью, издалека: начать с пчелки и цветочка, потом привести в пример кошку с котом, быка с коровой и, наконец, перейти к папе с мамой, которые любят друг друга просто как сумасшедшие. Об этом

принято молчать до и принято молчать после, а между этими до и после наступает перерыв в молчании: это и называется просвещением.

Там, где предпринимаются столь интенсивные попытки всячес­ки прикрыться, под покровами оказывается жгуче притягивающая к себе нагота. «Нагой», «голый» — это эпитеты, относящиеся к сло­вам, которые все еще сохраняют некий след сексуального возбужде­ния. Произнося их, невольно вспоминаешь об атмосфере борделя, о плоти и тайне. «Голый факт» всегда чем-то похож на раздетую жен­щину. Нагота редка, она возбуждает и притягивает, она остается исключением из правил, утопией. Старая сексуальная экономия ос­новывалась на игре прикрытия наготы и разоблачения, отвержения и завлечения; она создавала определенный дефицит и тем самым взвинчивала цену. Поэтому история отношения полов только в от­носительно небольшой части представляет собой историю «эроти­ки»; большую же часть ее составляет история войны между полами. Потому и в прикрывании наготы эротическая игра составляет мень­шую часть, большая же ее часть — это принуждение, борьба и угне­тение. Нельзя реалистически говорить о сексуальности, обходя вни­манием возникновение враждебности и воинствующей полемики между полами. Представляется, что в таком обществе, как наше, спектакль, разыгрываемый полами, с самого начала связан с борь­бой за власть между «Собственным и Чужим»*, с дуэлями из-за того, кто будет наверху, а кто — внизу, с расчетами, в которых хит­рость выступает против стремления к безопасности, с компромисса­ми между страхом и желанием отдаться. Тем временем слово «лю­бовная связь» стало почти синонимом слова «конфликт».

Черная эмпирия сексуальности наблюдает за своими объектами сквозь замочную скважину — жадно, пугливо, обеспокоено. По­скольку эротические факты до так называемой сексуальной револю­ции были скрыты завесой, так же, как опасности и тайны, всякий доступ к ним, вольный или невольный, был чреват конфликтом. Тот, кто желал обрести познания в сексуальной области, предпринимал почти что военную вылазку. Не случайно наша эротическая тради­ция использует множество метафор из языка военных: атака, оборо­на, осада, штурм, завоевание, покорение, выдача ключа от ворот крепости и т. п. Сексуальное тело, следовательно, никогда не пред­ставляло собой чего-то само собой разумеющегося; поскольку ему стало столь трудно понимать себя самое как шанс и как счастье, оно стало, скорее, проклятием и бедой. Сексуальное влечение, помеща­ющееся в своей собственной плоти, стало мучительной «занозой» в ней. Таким образом, старая сексуальная экономия сохранилась в традиционной форме до самого нашего полового созревания. Да, именно оно, собственно, и есть то время, когда начинает позна­ваться несчастье иметь это влечение. Тут мало чем может помочь «просвещение» и уж тем более просвещение по принципу «пере­жить самое неприятное побыстрее». Быть просвещенным — значит

принять к сведению самое суще­ственное о новом, внутреннем вра­ге. Научиться справляться с его натиском — такова была самая неотложная стратегическая запо­ведь. Сексуальность виделась в этой перспективе как огромная зона опасностей, в которой можно было столкнуться со всевозможными несчастьями: с катастрофой неже­лательной беременности; с позором раннего совращения; с несчастьем коварных инфекций, которые ис­портят всю твою жизнь; с униже­нием, причиняемым чересчур рано проявившимся, безнадежным, не-удовлетворимым влечением, кото­рое придется переживать в одино­честве; с риском обнаружить в себе монстра, который таит гомосексу­альные или извращенные наклон­ности; не говоря уже об опасности опуститься до проституции. Все эти опасности угрожающе подступают с наступлением половой зрелости. Поэтому понятно, что мысль о «со­вращении» изначально связыва-

лась вовсе не с зачатием, а с сексуальным контактом, с эротическим опытом вообще; если не принимать во внимание некоторых либе­ральных уловок, католическая позиция в этом вопросе по сей день сводится к формуле: предотвращение посредством недопущения. Человек неопытный и непросвещенный, как предполагалось, не мог быть достаточно зрелым для того, чтобы встретиться с опасностью секса. Только брак дает необходимую защиту, переводя в безопасную колею сексуальность со всеми связанными с ней опасностями. В нем запре­щенное становится дозволенным, позор — супружеским долгом, грех — необходимостью, опасность зачатия — родительским счастьем.

Вряд ли стоит обсуждать, ушел этот режим окончательно в про­шлое или нет. Как и прежде, наша цивилизация смотрит на сексу­альность прежде всего через призму порнографии — как через под­зорную трубу или через прицел, будто все еще есть что тайно высле­живать, лишать покровов и изобличать. Нагота стала символом наивысшего блага и процветания. Мир окружающих нас картинок до отказа заполнен нагими телами, которые создают цветущие и возбуждающе-манящие миры для вуайеризма и «головной» чувствен­ности капиталистического общества, основанного на господстве же-

ланий. Далекое, но уже видимое Нагое — в мире, в котором имеют «контакты», не прикасаясь друг к другу,— остается сосредоточием всего подлинно желаемого. Поскольку общество, главным в кото­ром является товар, может функционировать только на основе рас-предмечивания, приводящего к бестелесности (Entkorperung), его члены так и жаждут изображений тел, которые в совокупности вы­ступают образом их собственного тела. Часто возникает впечатле­ние, что образы-картинки уже живут сами по себе, в своем собствен­ном обществе, и находятся в поисках того образа, который пред­ставлял бы собой их противоположность и дополнение. Только в группах, находящихся на периферии общества, и среди определен­ной части интеллигенции еще жив тот тип людей, которые обладают знанием, что отличаются от картинок, знанием, за которое нередко приходится расплачиваться дурным настроением, депрессией и не­врозом «кто я таков?».

Прекратятся ли разом страстная тяга к картинкам и черная сек­суальная эмпирия, как только окажутся снятыми все покровы и за­кончатся попытки предотвращения сексуального опыта? На самом деле запрет и сокрытие под покровами — это пружина, приводящая в движение те механизмы желаний, которые заставляют постоянно стремиться от данного к чему-то иному. Нудизм и неупорядоченная сексуальность имеют поэтому подрывные компоненты, заслужива­ющие исследования. Они срывают кулисы, среди которых движут­ся желания, выходя на сцену. Там, где все заранее разоружатся, раз­облачатся донага и сделаются доступными, возбуждающие желания фантазии запрета, темноты и далеких целей не найдут для себя пищи. Тот, кто изведал такой «холостой ход» желаний, пережил если и не свободу, то все же прирост возможностей, из которых можно сво­бодно сделать выбор. И отследив свою собственную «желающую» функцию, он сможет познать себя в роли производителя своих же­ланий; не объекты ответственны за те страстные желания, которые направлены на них, а желание рисует объекты посредством своих страстных устремлений, так, будто эти объекты не оно само, а некое далекое Иное, разжигающее желания.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: