Прекрасный уж с ушами золотыми

* * *

У Маружи, говорят, корова заколдованная.

Маружа сама колдунья.

Маружа из ума выжившая старуха.

Маружа ведьма.

У Маружи ни гроша за душой.

Но у Маружи корова зато —

зимой в хлеву не умещается,

летом в загоне.

— Нелегко живется, если деньга

больше кошелька? — спрашиваю я у Маружи.

— Большие деньги, — говорит Маружа. —

И не разменять.

* * *

Я знаю заговор: «Ручьем, речкой в мой подойничек, а в чужачкин синей пеною». Я многого не просила: дай мне один пузырь-пузыречек.

Я знаю заговор: «Ведьма скачет по волне, медный якорь на спине. С усадьбы да с подворья — мое, не чужое, мое, не чужое; с хлева, с выгона, со взгорья — мое, не чужое». Я многого не просила: пусть течет молочко, пузырьками пузырится.

от тебя ко мне один пузырек

кольнет иголкой

вспыхнет огонь под днищем котла

пробьет колокол

в небо я пузырьком поднимусь

не путешествовать

стану я облаком средь облаков

пастушествовать

лужей лужицею прольюсь

в лядины

скоро, придет огонь вершить

прощение и простины

прах пыль тлен твердь

ком земляной да камень

небо небушко жизнь гудит

в крови пузырьками

* * *

А у дедушки цветок на козырьке,

сердце бьется

карамелькою в кульке,

а на пальце божья коровка сидит и ни с места:

божья коровка, где моя невеста?

Третий день в поля везут навоз,

по уши в навоз коровник врос.

Божья коровка, лети за облака,

принеси мне мёду да молока!

В черных пятнах mārīte ¹ — священная печать.

Ты куда, коровка божья,

хоронить,

крестить,

венчать?

Ты Mr,

Ты Mārah — умерщвляющая,

Мара — ветвь смерти, Мара — мертвь!

Бревно рухнуло и придавило беднягу

возле свежего сруба, исходит он

кровавою рвотой (а земля в цвету, в буйстве!).

__________

¹ Божья коровка, а также женское имя: Мара, Марите.

Жена средь коряг на росчисти

волчицею воет,

нечистого призывает:

упеки Мару в пекло,

ниспошли Маре мор!

Но никто не властен над нею —

двуединой, в ней червь и завязь,

конец и начало.

Мелет, мелет мелея —

в море черная змея.

Мельню вспять не повернуть.

Мертвым в мир заказан путь.

Под корнями, над травою

мертвым смерть, живым живое.

И подсолнух золотой

над ребячьей головой.

* * *

И ликом к лицу встает полнолунье, и быть греху.

И входит старуха, в хлеву рассыпает бобовую шелуху.

Ночью приснился

кувшин с водою —

к здоровью.

Везет громовержец немецкую падаль, телегою грохоча.

Старик, встрепенувшись, берет топорик и рубит сплеча.

Снилась комната

в цветочном убранстве —

к пожару.

Старшая дочка в полном цвету, средняя в полном цвету.

Младшая — та всего лишь бутон, но выбор падет на ту.

Снилось — кто-то чужой

на ходулях шел по снегам —

жить средь людей студеных.

И девушки с луга приносят в коровник охапки трав,

корове дают подмаренник и клевер, желание загадав.

Звезды снятся —

бобы уродятся.

Бросай венок, бросай поясок, бросай в стремнину с моста!

Сыпь деньги на свадьбе, сыпь в середку расстеленного холста!

Приснится месяц —

родится сын;

приснится, что ешь огурцы, —

напрасные хлопоты.

Кует кузнец на земле и на небе, дятел кует неспроста.

Сыпь деньги в могилу, сыпь в домовину, чтоб ночью бродить не стал.

Во сне молоко покупала —

с детьми согласье.

Мне Маружа — как уголек притихший в пепле, в вечерней мгле.

Чушь? Разумеется, чушь. Но — вспыхни, вспыхни, уголь в золе!

Бред? Разумеется, бред. Шутовство.

Но метлы

шуршат у стены.

Я бы спросил. Но спросить у кого?

Все ведьмы

давно сожжены.

* * *

А злыдни все копят завиду, все шито и крыто.

Порог — и Первуха, споткнувшись, ломает копыто.

А Вторушка — прыг через ров, вот свернула бы шею.

Вдруг вымя огнем — у Середки, спасла ворожея.

Что это — ест землю и жерди грызет Четверица.

Пятену все водят к быку, а не станет телиться.

И только Шестуха здорова, надейся на милость.

Так нет же — схватила картоху побольше и враз подавилась.

И, видно, недоля не в силах к добру измениться.

Пришло воскресенье, и кровью мочится Седмица.

Я в хлев — и откуда — торчком заржавелый гвоздище.

Все злыдни — злокозни творят. И напасти нас ищут.

* * *

В той островерхой хижине из стройных

стволов еловых — глинобитный пол,

а посреди горшок, зарытый в землю.

Там, вдалеке, жилища и поля,

и росчисти. Здесь дрём и моховина.

Безлюдье.

Ружа здесь варила зелье.

Забрел однажды в эту глухомань

монах немецкий с Библией, с распятьем,

глядит: коровье вымя уж сосет.

Схватил потолще сук, перекрестился и

странного ужа убил на месте.

Да, было так. Однако непонятно,

как Ружа все узнала в тот же миг.

И, выбежав из хижины еловой,

в отчаянье она заголосила:

«О, Матерь Молока, о, Матерь Млека!»

И молоко из мертвого ужа

сочилось, тотчас впитываясь в землю.

Прекрасный уж с ушами золотыми...

И вопль раздался в дальнем поселенье:

«Беда! Убили Матерь Молока!»

И, как набат во времена иные,

от леса к лесу плыли голоса.

Немудрено, была в общине каждой

хранительница черного ужа.

И плакальщицы к Руже потекли,

и вопленицы влажною травою

ужа кропили, горько причитая.

Своей коровы Ружа не держала,

но ведала молочным колдовством:

ей стоило ножом горшка коснуться —

и выползали жабы и ужи

из нор, щелей, укрытии и подполиц

и срыгивали в глиняный горшок,

что высосали у коров окрестных.

У Ружи было молока — залейся.

А монах в святой Рим написал донесение:

...Первые из литвинов, что были встречены мною, поклонялись змеям (приручали их), каждый глава семьи держал в жилище змею, кормил ее и, когда она в сене кольцом свивалась, пожертвования приносил.

Монахи много чему научились: скажем, жаб подбрасывать на дощечке, словно качели дощечка, на одном конце жаба, хвать камнем с размаху по другому концу, летит божья тварь к небу и плюхается на землю, и — мокрое место. И в землю впитывается молоко.

И писали монахи в Рим:

...Этот иноязычный народ, нелюдь, ненемцы, и поныне поклоняются идолам, обожествляют солнце, луну, звезды, огонь, воду, реки, почитают богами ужей и мерзких жаб, кои даже при беглом взгляде всего-навсего тучные вздутые твари. Стоит их расшибить о землю или раздавить, из тела их молока вытекает премного.

Во время войны офицеры немецкие ели за нашим столом, пили наше молоко и, насытившись, расслабляли ремни и пускали ветры, нам, детям, было так стыдно, нам, детям, никогда ничего подобного не позволяли, а у них, как оказалось, это в обычае.

Нетрудно представить, и немецкие рыцари во время застолья портили воздух. И монахи, разумеется. И писали в Рим:

Ужи были ручные и смирные... даже дети играли с ними... И спали они в колыбелях детских и ели вместе с детьми из одной плошки.

Их в ярость привел чужой непостижимый закон чистоты. Поначалу они убивали ужей и рубили священные липы, потом приступили к сожжению ведьм. Но тайна осталась тайной. И писали монахи в Рим:

...известно доподлинно, что ужи и жабы сосут у коров молоко, но в секрете колдовское искусство, когда по велению приручителя своего несут они молоко в горшок, собирают, охраняют и отдают.

СОТВОРЕНИЕ МОЛОКА

* * *

Мглу молока, как мглу тумана,

люблю. И с детства к ней привык.

Но изумлен иным и странным —

небесным млеком мой язык.

* * *

Сотворение молока,

возникновение,

не просто явление в мир молока.

Мать — распахнуты очи во тьму, —

мать творит молоко.

Это так,

будто думает неотступно, как ребенок

будет одет изнутри.

Будет ли сыт:

пусть не вырастет сын мой обжорой

пусть довольствуется немногими женщинами в этом мире

дай боже одной

пусть не обирает

всех женщин в своей округе

у всех матерей сыновья

всем нужны

чистые жены

Будет ли крепок:

пусть не стыдится

спросить в кабаке

стакан молока

смельчак заходит в корчму

и молвит

мне материнский напиток

Будет ли совестлив:

пусть ему иногда доведется в жизни

опустить глаза.

* * *

Божья коровка

обитает в небесном коровнике,

о подойнике слыхом не слыхивала.

На привязи в земном хлеву

тень ее,

молоко творящая.

* * *

Песни пели, перепели,

Бычью песню позабыли;

Пойте, девки, бычью песню,

Молоком отдаст коровушка.

тот нежный зверь

в ноздрях дразнящий ветер

исчез? следов цепочка пролегла

что крикнул кол

что нож ему ответил

что пела в цель летящая стрела

тот нежный зверь

с его касаньем робким

что камень рек? в ответ в безмолвье знобком

счастливый плач разбитого стекла

* * *

Сосущее дитя быка, дитя кота, дитя собаки.

Я пес. Сосут мои щенки-кусаки.

Я волк. Сосет мой выводок в лощине.

Мы все млекопитающие ныне.

Кто рыщет, кто крадется, кто косится?

Вынюхивает след в траве лисица,

петляет заяц и уводит от беды.

Да, я отец. Я спутаю следы.

Все стадо — круговой порукой и опекой,

чтоб защитить питающую млеком.

Пора разгневанных быков и крепкого копыта.

Детеныш слаб. Отец его защита.

Мать медведица —

млекопитающее,

оттого и медведь-отец

в млекопитающие зачислен.

И самец косули

и еж ежихин

награждаются этим титулом.

Соплеменники, соучастники,

когда сосет сосунок.

Только тронь —

дыбом шерсть и зубами в горло.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: