Секретные материалы. 1 страница

ПУТЕШЕСТВЕННИК

ТОМ ВТОРОЙ

Виват Империя.

Мнения отдельных персонажей и героев книги могут не совпадать с мнениями автора и даже быть им диаметрально противоположны. Все события в данной книге являются плодом авторского воображения.

Пролог.

Точка перелома.

Пол, умощенный кафелем с простеньким, незамысловатым рисунком, казалось впитывал в себя стук каблуков идеально выглядящих ботинок темно-бежевого цвета. Разумеется, это было не так, просто человек, бодрой походкой идущий по коридору, волей-неволей старался производить как можно меньше шума. Он страсть как не любил суету, и всяческий раз проклинал те моменты, когда его видная, статусная персона приковывала к себе чрезмерное внимание любопытных глаз. И как назло их всегда набиралось очень много, непозволительно много. Как в таких ситуациях можно было работать, сохраняя холодный расчет, трезвую голову и приклеенную, насквозь фальшивую, дипломатически правильную улыбку?

Человек кашлянул в кулак, свернул за угол. До больничной палаты оставалось пройти всего с полсотни шагов. Сегодня должно было решиться если не все, то очень многое. Если ему скажут «да», значит в следующие несколько лет у него окажется очень много работы и минимум свободного времени, зато никакой суеты, никаких посторонних лиц, никакого подобострастия и желания выслужиться. Чистая работа на благо Родины и ничего больше. Команда профессионалов, занятая делом, а не рассусоливанием проблемы. Никакой имитации бурной деятельности, никаких неучтенных перерасходов государственного бюджета, никаких авантюр - только проверенные, надежные люди, ясная, понятная цель на горизонте и... карт-бланш на достижение максимального результата. Стопроцентная, концентрированная власть над событием.

Мужчина средних лет с морщинистым высоким лбом и едва наметившейся залысиной глубоко вздохнул.

- Результат, результат, - невольно повторяли его губы.

Он нервничал, хоть и старался не подавать виду. В эти поздние часы коридоры Кунцевского кремлевского госпиталя были практически пусты, но он знал, что его ждут. Грядущий разговор грозил затянуться, и он обещал быть непростым.

Человек, идущий по коридору, резким движением вытер лоб. Ладонь сделалась влажной. Черт побери, он нервничал сверх всякой меры, а это недопустимо. Разговор с самим! Это не шутки. Не хватало еще предстать пред товарищем Генеральным Секретарем в столь непотребном виде, демонстрируя слабохарактерность.

Нужно собраться, попытаться расслабиться. Осталось совсем немного. Каких-то двадцать шагов, и он войдет в больничную палату, в которой не будет никого, кроме него и товарища Генерального Секретаря.

Лицо человека представляло собой напряженную маску задумчивости. Пальцы правой руки были сжаты таким образом, словно держали щепотку соли; левая щека еле заметно подрагивала. Совсем чуть-чуть - если не присматриваться, то и не заметно. Глаза буравили пол, как будто бы пытаясь отыскать в незамысловатом узоре кафеля некий скрытый смысл.

Десять шагов... пять.

Человек подошел к двери больничной палаты, остановился, на несколько секунд закрыл глаза, восстанавливая дыхание. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, и какое-то время ушло на то, чтобы слегка угомонить его пыл.

Все, пора. Ждать больше нельзя.

Он вошел в госпитальную палату, окна которой выходили на заснеженный лес. Глаза волей-неволей скользнули по рядам самого современного медицинского оборудования.

Юрий Владимирович выглядел не важным образом. Еще осенью здоровье Генсека ухудшилось, и всю свою деятельность он был вынужден осуществлять, фактически, отсюда. Каждый божий день он работал как заведенный, принимал своих сподвижников, изучал огромное количество документов, просматривал информационные передачи телевидения, решал вопросы государственной важности. Столь нещадная эксплуатация организма, естественно, сказывалась на здоровье первого лица СССР, немудрено, что к началу зимы врачам не удалось кардинальным образом улучшить положение вещей.

Человек в темно-бежевых ботинках еще раз мельком стрельнул глазами в окно. Да, на улице зима, декабрь месяц. Неизвестно, сколько судьба отпустила больному, лежащему перед ним. Может быть месяц, может быть, неделю, а, вполне возможно, и год.

Сейчас или никогда.

- Юрий Владимирович. - Вошедший счел за лучшее оповестить Генерального Секретаря о своем присутствии.

Пациент с особым статусом оторвал свой взор от очередного документа, внимательными, изучающими глазами посмотрел на гостя.

При виде этих ясных все понимающих и все подмечающих глаз правая рука визитера едва заметно дернулась.

Напряжение возрастало по экспоненте.

- Владлен Михайлович, рад приветствовать, - тихим, но довольно бодрым голосом ответил Генсек. - Поздно уже. Признаться, я не ждал вас в эту пору.

«Я и сам себя не ждал, - ответил про себя вошедший. - Если б не важность вопроса, меня б тут не было. В такие-то часы полагается дома сидеть, чем, собственно, весь честной народ сейчас и занимается».

Разумеется, официальный ответ звучал несколько иначе.

- Работа, Юрий Владимирович, - степенно произнес Владлен Михайлович. - Вы же знаете, что я не могу позволить себе отрываться от дел насущных. И... я не люблю пустопорожних речей, вечных клятв в верности Отечеству и чего-то подобного. Я привык делом доказывать свою преданность Родине, так что позвольте перейти сразу к делу.

Товарищ Генеральный Секретарь ЦК КПСС отложил в сторону изучаемый им документ, помассировал глаза, предварительно сняв очки. Вновь нацепив их на нос, Юрий Владимирович предал своему лицу официальный статус, добавил некоей значимости и веса.

- Слушаю вас, - сказал Генсек.

Вечерний гость собрался с духом, еще раз упорядочил мысли и принялся докладывать:

- Хотел поговорить, Юрий Владимирович, касательно той проблемы, о которой мы с вами вели беседу неделю назад. Помните?

- Естественно, - едва заметно кивнул Генеральный Секретарь. - У вас уже... все готово?

- Некоторым образом, - уклончиво ответил Владлен Михайлович. - Помнится, вы сказали мне, что если у меня будут некоторые результаты..., то я волен прийти к вам в любое время.

Генсек вновь кивнул, припоминая крайний разговор, состоявшийся между ними.

- Озвучьте их пожалуйста, если вас не затруднит, - велел Юрий Владимирович.

- Охотно - тут же согласился посетитель.

Вот он момент истины, стучится в дверь на всех парах.

- Я позволил себе провести некоторый анализ сложившейся ситуации, сделать соответствующий прогноз на будущее, а так же разработать схему поведения, позволяющую государству быстро и максимально эффективно вести борьбу против любых негативных тенденций, направленных против него. Это касается и тенденций особого рода. Ну..., вы меня понимаете, не так ли?

Генеральный Секретарь охотно кивнул, всем своим видом показывая, что гость может продолжать.

- Все мои исследования, моя работа, - продолжал объяснение Владлен Михайлович, - тесно связаны с вероятностями. Я подсчитываю их, я оперирую ими, я пытаюсь понять, что они в себе заключают и с чем связаны. Могу сказать, что по некоторым вопросам мой прогноз вас может огорчить. Некоторые аспекты, которые были мной выведены в процессе исследований, прямо скажу, заставляют насторожиться и обратить на себя пристальное внимание. Вот почему я, без вашего согласия, позволил себе пойти несколько дальше запланированного и разработать некоторые схемы защиты... Естественно, только на бумаге, но, прошу заметить, с привычной мне тщательностью и вниманиям к мелочам.

Юрий Владимирович едва заметно улыбнулся.

- Иного я от вас и не ожидал, Владлен Михайлович.

- Надеюсь, это похвала? - спросил гость.

- Еще рано судить, - тут же ответил Генсек. - Как я понимаю, вы опять без бумаг и документов?

- Правильно понимаете, - кивнул Владлен Михайлович. - Мой фирменный стиль работы. Возможно, неудобный, зато надежный. Все данные в голове. Никаких утечек сверхсекретной информации, никаких посторонних глаз и ушей.

- И это не может не радовать, - скупо похвалил позднего визитера Юрий Владимирович. - Что ж, раз так, то вам понадобится все ваше умение, чтобы разъяснить мне те схемы, которые хранятся у вас в голове. Я готов выслушать и обдумать ваше предложение.

- С радостью, - сказал Владлен Михайлович и принялся за разъяснения.

На то, чтобы донести до товарища Генерального Секретаря ЦК Компартии СССР смысл своей работы, у человека в темно-бежевых ботинках ушло минут двадцать. Свою речь он строил из простых предложений, содержащих минимум слов, но максимум полезной и просто преподнесенной информации. Минимум эмоций - максимум дела. Все сказанное было произнесено короткими, лаконичными фразами, без излишних научных терминов. У слушавшего его человека могло сложиться такое впечатление, что Владлен Михайлович способен был донести истину до кого угодно, начиная от Академика наук СССР и заканчивая самым последним аборигеном диких джунглей экваториальной Африки.

Речь гостя оборвалась как-то сама собой, неожиданно, вдруг. Больничная палата погрузилась в гнетущую, мрачную тишину. Напряжение, витавшее в воздухе, как-то сразу сделалось физически ощутимым, материальным. Казалось, воздух вокруг загустел, а его температура упала на пару градусов.

Оба человека думали, размышляли. Владлен Михайлович - над своим докладом, нутром предчувствуя беду, при этом понимая, что он сделал все, чтобы услышать в ответ заветное «да» и, тем самым, претворить в жизнь разработанный им план. Юрий Владимирович по обыкновению своему анализировал возможные риски и последствия той программы, которой мог дать зеленый свет, не вставая с больничной койки, одним своим указом. Что и говорить, предложение Владлена Михайловича выглядело перспективным и могло сработать в качестве страховочного варианта в том случае, когда остальные рычаги управления государством оказались бы не способны стабилизировать ситуацию, но всякий раз, когда Генеральный Секретарь собирался дать добро и ответить на предложение визитера своим согласием, его что-то останавливало. Возможно, то, что предлагал гость, выглядело слишком новаторским, слишком масштабным и, что греха таить, ресурсоемким, возможно, корень опасений Юрия Владимировича крылся в чем-то ином. Так или иначе, Генсек колебался, а молчание затягивалось.

- Вы уверены, что... стоит поступить именно так, а не иначе? - спросил Юрий Владимирович, голос которого разорвал окружающую тишину подобно яркой вспышке молнии в ночном небе, заволоченном тучами.

- Вы имеете ввиду всю ту сложность, с которой сопряжен запуск самой программы?- задал уточняющий вопрос Владлен Михайлович.

- Именно ее, - кивнул Генсек.

Человек, стоящий напротив больничной койки, едва заметно кашлянул.

- Да будет мне позволено заметить: то, что я предлагаю, будет работать, даю гарантию, и работать в то время, когда все остальные способы решить проблему станут бесполезными. Вы представляете себе ситуацию, которая возникнет в государстве, если в нем действительно понадобиться запустить То, что я разработал?

- Если честно, смутно, - спустя некоторое время ответил Юрий Владимирович.

- И я смутно, но риски есть. Прогнозы не врут. Я не занимаюсь гаданием на картах, кофейной гуще, астрологией или иным псевдонаучным бредом. Я оперирую научными данными, подтвержденными и ни раз доказанными. Поверьте мне, если б мой прогноз выглядел хотя бы на несколько процентов более благосклонным и жизнеутверждающим, я бы не посмел нанести вам визит в столь поздний час... К большому моему сожалению, я никогда не ошибаюсь...

- Не ошибались, - вставил свое слово Генеральный секретарь. - Вы ведь это хотели сказать?

- Да-да, разумеется, - поспешил с оправданиями Владлен Михайлович. - До сих пор все мои прогнозы сбывались с поразительной точностью. Основываясь на этой статистике, а также на сути самого прогноза, рискну предположить, что причины, которые, возможно, подчеркиваю это слово, возможно, повлекут за собой запуск моей программы, будут... катастрофическими, а если отбросить излишек драматургии и высокопарных слов, то серьезными. Очень серьезными. А раз так, нам следует подготовиться, и чем основательнее будет подготовка, тем лучше. Надежность всей системы обеспечивает ее фундамент, базис. Об этом вам известно не хуже, чем мне.

С подобным заявлением не спорили. Юрий Владимирович в очередной раз задумался, размышляя над услышанным. Несмотря на все доводы Владлена Михайловича, товарищ Генеральный секретарь колебался. Нечто никак не давало ему покоя, какая-то неуловимая деталь. Она словно крошка в постели раз за разом напоминала о себе, при этом не даваясь в руки. Что-то он упускал, что-то не учел, но вот что?

- Владлен Михайлович, - медленно, с остановками между каждым словом, произнес Юрий Владимирович, - предположим, мы запустим программу. Предположим. Что дальше? Как мы станем поддерживать секретность на должном уровне?

Владлен Михайлович сглотнул подступивший к горлу ком, попытался унять в момент разбушевавшееся сердце. Неужели? Или радоваться еще рано?

- У меня... есть некоторые наработки по этом поводу, - как можно более учтиво ответил гость.

- Поделитесь?

- Непременно. Схема достаточно проста и, в некотором роде, уже опробована...

Порядка получаса Юрий Владимирович внимательнейшим образом слушал подробные и доходчивые объяснения Владлена Михайловича, пытаясь найти в его конструктивных идеально правильных речах некий изъян. И не находил. Несмотря на все свое огромное желание указать гостью на его недочеты, Генсек так и не смог этого сделать.

-...таким образом, используя сочетание уже созданной ранее инфраструктуры и той, что предстоит построить в ближайшем будущем, мы гарантированно получим результат и сможем под видом одного проекта пустить в ход совершенно другой. Истинного размаха, как всегда, не будет знать никто, кроме тех, кому это будет положено по статусу и должности.

Владлен Михайлович вновь умолк, переводя дух. Он ожидал, что будет тяжело, но не знал, что настолько. И ведь ничего, по большому счету, не произошло. Генсек не стал слету отметать его предложения. Наоборот, Юрий Владимирович пытался понять, вникнуть в проблему, прочувствовать ее всем своим нутром, как уже делал ни разу в своей жизни. И все же заставить человека принять поистине судьбоносное решение - та еще задача.

Товарищ Генеральный секретарь снял очки, несколько раз сильно зажмурил глаза. Он повернул голову в сторону окна. На улице господствовала метель. Ветер подхватывал рой снежинок и обрушивал их на могучие плечи вечнозеленых исполинов. Скоро Новый год. Скоро праздник, который с благоговейным придыханием ждал весь советский народ. Наверняка никто из граждан этой поистине необъятной страны, самой могучей империи в мире, не догадывался, что в одной из больничных палат кремлевского госпиталя, что на окраине Москвы, в настоящее время вершилась судьба чуть ли не всего человечества.

Всего одно слово способно было изменить мир, направить реальность по одному из двух русел великой реки времени. «Да» или «Нет»? Такие простые, понятные всем слова в эти поздние часы вдруг обрели столь титанический вес, значение и смысл, что губы лежащего на больничной койке умудренного жизненным опытом главы СССР боялись раскрыться, чтобы произнести одно из них. Что бы он сейчас ни сказал, какое бы решение ни принял, оно должно было отозваться в веках, повлияв на судьбы миллионов. Он был вправе решать судьбу страны здесь и сейчас, в этом времени, находясь на своем посту, но принимать решения, которые потом, в будущем, быть может, приведут к катастрофе? Дозволено ли ему, простому смертному, влиять на события истории в таком масштабе?

Юрий Владимирович глубоко вздохнул, отрываясь от созерцания московского снегопада.

Пора было принимать решение. Нельзя затягивать время, иначе... Конечно, он находится под наблюдением лучших врачей страны, но... Как говорится, никто не застрахован от случайностей: ни простой рабочий, ни Генеральный секретарь ЦК Компартии Советского Союза.

Юрий Владимирович плотно сжал губы, нацепил очки на глаза и вновь устремил свой спокойный всепонимающий взгляд в сторону гостя. Владлен Михайлович покорно ждал судьбоносного решения первого человека СССР.

Разглядывая фигуру позднего визитера, товарищ Генеральный секретарь медленно кивнул, словно самому себе.

- Владлен Михайлович, - наконец произнес Юрий Владимирович, - вот как мы с вами поступим...

Глава 1.

Секретные материалы.

Советник Императора по вопросам государственной безопасности и обороны, Александр Григорьевич Балашов, часто задерживался на рабочем месте - пост обязывал. Двадцатое января 2017-го года не стал исключением, и любой желающий, обличенный должными полномочиями и статусом, мог обнаружить господина Советника за его рабочим местом, в одном из кабинетов штаб-квартиры КИБ. На столе, покрытом дорогим зеленым сукном, под светом лампы дневного освещения располагались планшет отечественной марки «Алтай», ноутбук, корпус которого способен был выдержать серьезный взрыв, и несколько объемных папок с печатями, на лицевой стороне которых красовались герб Российской Империи и надпись, способная отпугнуть кого угодно, не имеющего соответствующего уровня допуска. Массивны Т-образный стол имел скругление с торцевой стороны. По бокам были расставлены восемь добротного вида кресел, по четыре на каждую сторону. Каждое кресло было выполнено из дерева и белой кожи, а их ножки неизвестные мастера украсили причудливым орнаментом. Точно такое же кресло (девятое по счету или первое, смотря с какой стороны посмотреть) располагалось во главе стола и принадлежало хозяину кабинета, за спиной которого находилась стена книжных полок, заполненных под завязку. Александр Григорьевич любил почитать, уважал литературу, ценил признанных русских классиков, вот только свободным временем практически не располагал.

Советник снял очки, протер внутреннюю сторону линз бархатной белой тряпочкой, которую всегда носил в нагрудном кармане пошитого на заказ делового костюма. В кабинете стояла рабочая тишина, которую внезапно разорвали монотонные удары часов.

«Бом, Бом», - одиннадцать раз повторил часовой механизм, расположенный напротив хозяйского кресла, недалеко от входной двери, у стены.

- Московское время - двадцать три часа, ноль минут, - пробубнил себе под нос Александр Григорьевич. - Пора всем ложиться спать, а тебе, господин Советник, сон не положен. Ты у нас особенный, ты у нас самый важный. Работай, голубчик, для тебя солнце всегда находится в зените.

Тряпочка очутилась в нагрудном кармане слева. Ловко нацепив на нос очки в золотой оправе, господин Советник отодвинул в сторону планшет, потянулся к красной папке. Почудилось ему или прикосновение к ней сопровождалось легким ударом тока в подушечку среднего пальца?

Александр Григорьевич отдернул руку, с негодованием уставился на вместилище секретных документов. «Максимальная секретность. Особая папка.» - гласила надпись. Повторное прикосновение не вызвало никаких негативных физических ощущений, однако Советник не стал раскрывать ее сразу. Несколько минут он сидел с задумчивым видом, переводя свой взгляд то на ноутбук, то на настольную лампу, то на секретные папки, словно опасался знакомиться с той информацией, которая в них содержалась. Может быть, так дела и обстояли на самом деле? Может быть, ему до чертиков надоели все эти государственные секреты, программы, объекты, особый статус секретоносителя, бесконечные хождения по лезвию бритвы, анализ огромного потока всевозможных данных и принятия судьбоносных решений?

Александр Григорьевич глубоко вздохнул, несколько раз кашлянул, прочищая горло, словно готовясь к длинному обстоятельному разговору.

«Нет, нет, дружок, - подумал он, наконец, - так дела не делаются. Ты прекрасно знаешь, что твое бремя мало кто сможет потянуть. Тот груз ответственности смогут нести с высокоподнятой головой лишь единицы во всей Империи. Пять лет назад тебе выпала прекрасная возможность послужить своей Родине на столь значимом посту, тем самым отплатив человеку, некогда спасшему твою жизнь. Так что работай! Закрой свой поганый рот и работай, нечего плакать! Можно подумать, что раньше все было по-другому. Вспомни, с какими трудностями пришлось столкнуться, едва твоя драгоценная задница присела в это кресло. Забыл? По-твоему, тогда было легче, чем сейчас? Нет, не легче. Ни хрена не легче! Здесь, в этом кабинете ничего легкого не бывает. Даже это стол, эти кресла... Они массивны и неподъемны не только с виду. Вся эта мебель словно старается подчеркнуть твой статус, твою значимость и ту ответственность, которая возложена на тебя самим Императором. Не забывай, за что ты сражаешься. У каждого своя война, просто кто-то ведет ее в окопах, на передовой, а кто-то в кабинетах, работая с такими вот папками, от одного вида которых бросает в дрожь».

Собравшись с мыслями, господин Советник взял ближайшую к себе красную папку, аккуратными движениями снял с нее печать, заполнил необходимый протокол просмотра секретных документов и принялся к обстоятельному изучению ее содержимого. Вообще говоря, информацию, попадающую под грифы «особых папок» разрешалось просматривать лишь в специальных архивах, как, впрочем, и документы, уровень секретности которых имел гриф «Наивысшая важность» или превышал таковой[1]. Однако статус Советника Императора по вопросам государственной безопасности и обороны позволял Александру Григорьевичу работать с подобного рода документами в своем рабочем кабинете. Разумеется, для этого он сначала должен был попасть в архив, пройти там необходимые процедуры идентификации личности, протоколы безопасности, и только после этого предъявить системе защиты информации ключ-пропуск за личной подписью Императора, который позволял господину Советнику изъять некоторые секретные документы и на некоторое время вывезти их за пределы архива. Такая операция занимала чрезвычайно много времени и была довольно-таки неудобной. Мало того, что по пути в архив предстояло совершить ряд дополнительных бюрократических процедур, так еще и самого Императора приходилось отвлекать от дел государственной важности, чтобы заполучить ключ-пропуск. Поэтому Александр Григорьевич все чаще подумывал о других способах изучения секретной информации архива, лишенных бюрократических проволочек, сопровождающих непосредственно сам доступ к секретным папкам, и, по возможности, более мобильных. О том, что можно работать непосредственно в самом архиве, господин Советник и не помышлял. Разумеется, по роду службы он бывал там ни единожды, но сидеть в этих защищённых комнатах без окон и дверей, не видя белого света, без всякой связи с внешним миром (по протоколу посещения архива она была не положена) – нет, увольте. А вдруг Война? А вдруг какое иное ЧП? Он - Советник Императора, и он всегда и везде должен реагировать на события одним из первых.

Секретные документы (за одну только возможность мельком взглянуть на них иностранные разведки отвалили бы баснословные суммы денег) лежали в архивной папке ровным рядом. Каждый документ, относящийся к какому-то определённому событию или явлению, был уложен в герметичную прозрачную упаковку, которая способна была выдержать серьёзные испытания. В частности, папку можно было кидать в огонь с уверенностью, что ни один документ в ней не пострадает. Каждая упаковка сбоку, справа, имела буквенно-цифровую кодировку, согласно которой каталогизировались те или иные секретные материалы. В номенклатуре кода содержалась информация о роде документа, точнее о его теме, о дате поступления в архив и об актуальности информации на текущий период времени, в связи с чем многие кодировки со временем претерпевали некоторые изменения.

Тема, которой интересовался Александр Григорьевич, поступила в архив довольно давно, когда еще не отгремели финальные сражения Великой Отечественной Войны. Маршал-герой Георгий Жуков только-только приступил к штурму столицы фашистской Германии, а секретная информация уже лежала в особых папках спецотдела НКГБ, подвергнутая тщательнейшему изучению. Полтора года назад Комитетом Имперской Безопасности была начата программа, одобренная на самом верху. Империя щедро финансировала любые перспективные научные исследования, надеясь на положительные результаты, однако в ходе некоторых исследований и экспериментов, выяснилось, что перспективность программы в скором времени может быть поставлена под сомнения. «Зеркало» - таково было ее официальное название – сильно беспокоила как Советника, та и Императора, и Александр Григорьевич изо всех сил пытался разобраться в причинах некоторых неудач, постигших ученых в рамках работы над программой. Для этого он запросил некоторую историческую секретную информацию, надеясь найти в ней если и не ответы, то хотя бы намеки на решения возникших проблем.

Прозрачная упаковка, с виду ничем не отличающаяся от банального полиэтилена, весело шуршала в пальцах Балашова. Он медленно, неспешно переворачивал один документ за другим, пока, наконец, не наткнулся на то, что искал. Секретный документ датировался ноябрем 1942-го года и являлся, по сути своей, собранием дневников, записок с фронта германских и (в меньшей степени) советских солдат. Первая запись была сделана обер-ефрейтором Дитрихом Заммером - немецким солдатом, участвовавшим в крупных городских боях в Сталинграде. Дитрих писал, прямо скажем, весьма занятные вещи, и, самое главное, делал это весьма подробно, можно сказать, с немецкой педантичностью. Александр Григорьевич, водя пальцем по ровным строчкам текста, углубился в изучение документа.

«…всего меня поразили стойкость русских солдат, их самоотдача, самоотверженность и желание любой ценой уничтожить своего противника. Русские защитники города, как мне казалось, давно уже распрощались с собственными жизнями, иначе, как можно было объяснить то, чему я стал свидетелем. Вчера при штурме жилого дома, от которого, фактически, остался один остов, нашим силам, пятикратно превосходящим противника, так и не удалось выбить русских с занимаемых ими позиций. И, если честно, сейчас я не знаю, как это сделать. Я спрашивал моих сослуживцев, но ни у кого нет конструктивных идей по даному вопросу. Как можно воевать с людьми, которые просто отказываются умирать? Мы целый час пытались закидать пулемётчика, засевшего в полуподвале, гранатами, но каждый раз, когда нам казалось, что мы его достали, он открывал огонь и отправлял на тот свет нескольких наших. Я видел, как пули из моего пистолета-пулемета достигли своей цели, но ему, казалось, они не причинили никакого вреда. Мало того, его прицельный огонь из пулемета едва не похоронил меня вместе с моими товарищами. Это просто поразительно, невероятно, но эти русские сражаются так, словно их направляет сам дьявол. Я видел, как другой пулемётчик вел огонь до последнего патрона, когда от него самого оставалось, фактически, тело с головой, лишенное конечностей. Сначала несколькими взрывами гранат у русского оторвало правую руку, но это никак не сказалось на стрелке. Поразительно, но качество стрельбы не ухудшилось! Ситуация не изменилась и после того, как ему оторвало обе ноги. Некоторые мои друзья на полом серьезе считают, что русские не способны чувствовать боль. Вынужден с ними согласиться. Я вижу, что физически и психически русские превосходят нас на порядок…»

Александр Григорьевич отложил в сторону документ, попытался представить себя на месте немецкого обер-ефрейтора. Холод, грязь, раздолбанный горящий город, и куча озверелых мужиков, готовых умереть за каждый угол, за каждый кирпич… Да, фашисту не позавидуешь. Любое некомпетентное лицо, ознакомившееся с этим документом, сочло бы фрица обыкновенным рассказчиком, приукрасившим события, дабы самому выглядеть в них не столь постыдно. Однако господина Советника никак нельзя было отнести к числу некомпетентных. Балашов знал, что каждое слово, каждая буква, вышедшая из под пера Дитриха Заммера – чистая правда, и сколь бы не был фантастичным его рассказ, в него придётся поверить. Абы какой документ в столь серьезные папки не попадал. Вся информация тщательнейшим образом проверялась еще в то далекое время. Советские спецслужбы умели проверять.

Итак, что же полезного можно было почерпнуть из очерка господина Заммера? Насколько то явление, которому Дитрих в далеком сорок втором стал свидетелем, соответствовало тому, над чем работали современные ученые в Российской Империи? Поразмыслив немного, господин Советник пришел к выводу, что некоторым аспектам, описанным обер-ефрейтором еще в то далекое время, он стал свидетелем в современности, однако по одной лишь записи нельзя было делать выводы.

Стоило продолжить изучение документов на соответствующую тематику, чем Александр Григорьевич и занялся. Следующим в списке шел очерк о фронтовых сражениях фельдфебеля Ганса Гройца. Очерк был датирован декабрем 1942-го года и так же описывал некоторые моменты Сталинградской битвы глазами обычного немецкого солдата.

«…Третье декабря. Нам всем здесь ужасно холодно, но дело не в морозах, обрушившихся на нас. Это страх, это леденящий душу страх, который пробирает до самых костей. Во что, во имя Фюрера, мы ввязались? Когда я уезжал на Восточный фронт, нам говорили, что мы, избранные представители великой белой расы, обязаны избавить мир от диких славянских варваров, ведь мы самые умные, самые находчивые и самые сильные. Нет, мы не умные, потому что ни один умный человек не стал бы соваться в это пекло. Находчивые… В чем, хочется знать, заключается наша находчивость? В том, чтобы воевать в преддверии ада? Не думаю… И я готов поспорить с каждым, кто скажет мне, что немцы – самые сильные и самые храбрые. Здесь, на фронте, в этом городе, носящем имя самого Сталина, я видел такое, отчего у меня до сих пор мурашки бегают по всему телу. Я видел храбрость русских, которая граничит с безрассудством. Каждый защитник этого города способен на такое, что нам и не снилось… Три дня назад наша рота пыталась взять двухэтажное здание на противоположном конце улицы. Мы знали, что его обороняют пятеро русских солдат. Всего пятеро. Сначала их было шестнадцать, но неделю назад осталось всего пять и с тех пор они стали самым большим нашим кошмаром. Это звери, сущие отродья тьмы, демоны, заключенные в человеческую плоть. Будь я проклят, если им не помогает сам Дьявол. Мы стараемся воевать, используя самую передовую наступательную тактику, которая нам только известна. Мы используем поддержку артиллерии, мы забрасываем каждый этаж, каждый квадратный метр здания десятком гранат, мы применяем огнеметы… Мы готовы разобрать это проклятое строение по кирпичикам, сровнять его с землей, но русские, мне кажется, не умеют умирать. Они что, бессмертные? Сколько раз я видел, что в них попадали наши пули, их рвали на части наши снаряды, но они не сдавались, они продолжали сражаться. Я видел, как один защитник города, которому осколок снаряда срезал половину черепа, продолжал идти вперед и заливать пространство перед собой огнем из пехотного пулемета. Я видел, как воевали русские без рук и ног. Они зажимали в зубах гранаты и ползли к нам, лишенные конечностей. И подрывались с нашими товарищами. Я сам пытался один раз остановить такого парня. Клянусь, я выпустил в него половину обоймы, но это его не остановило. Он дополз до наших позиций и подорвал себя. И это не единичный случай проявления поистине мистических сил. Я был свидетелем того, как четверо русских с пистолетами-пулеметами наперевес выбежали из горящего здания и пошли в лобовую атаку на целое механизированное подразделение! Не слыхано. Четверка объятых пламенем солдат бросилась на несколько танков, которых сопровождала пехота. До того, как я оказался здесь, я бы ни за что не поверил в подобного рода байки. Я продолжал бы доказывать, что такое не возможно в принципе, но очутившись в этом городе, я видел, как эта четверка смертников уничтожила три танка и человек двадцать пехотинцев. Я до сих пор отказываюсь верить в то, что видел. Возможно, я схожу с ума, но как объяснить, что я становлюсь свидетелем подобного рода событий едва ли не каждый день? Самое невероятное из них случилось вчера, и я не знаю, кого благодарить за то, что сейчас имею возможность писать эти строки. Мы опять пытались взять то строение, которое так отчаянно защищала пятерка русских. У нас опять ничего не получилось, и я рад тому, что сегодня не поступило приказа атаковать эти позиция снова. Возможно, тот, кто прочтет эти строки, решит, что я повредился умом, возможно, он подумает, что я преувеличиваю, ведь, как говорят русские «у страха глаза велики», но я пишу о том, чему стал свидетелем. Я пишу о том, что видел собственными глазами. Это было поистине невероятно. Мы по обыкновению принялись утюжить дом всеми доступными нами средствами. Мы даже не пытались высовываться из своих укрытий, чтобы не дай Бог не попасть под ответный огонь бешенных русских. После двух часов подготовки к штурму, наше подразделение, наконец, рискнуло пойти в ближний бой, и тогда произошло то, что я не могу объяснить. Я вдруг испытал настоящий, животного, ни с чем не сравнимый страх. Клянусь, я никогда не чувствовал ничего подобного, я никогда так не боялся. Никогда! Непосредственно рядом со мной в бой шло еще пять человек, и, похоже, каждый из них испытывал нечто подобное. До заветного рубежа, который защищали русские, оставалось всего метров пятнадцать. Противника можно было рассмотреть невооруженными глазами. И я увидел. Перекошенные гневом и лютой злобой лица, звериный оскал, жаждущий нашей крови, и... глаза - черные, словно ночь. Нет. Чернее, чем сама ночь. В них была тьма. Глядя в них, мне казалось, что я видел, как предо мной раскрывались адские врата. Мне даже почудилось, что вокруг головы неизвестного русского дрожал сам воздух, словно... Не знаю, как описать то, что я видел. Черное и одновременно прозрачное, невидимое пламя. Волны страха накатывали на меня одна за другой. Мои руки не слушались, оружие отказывалось работать. Я почувствовал, что теряю сознание. Дальше не помню ничего. Я пришел в себя на занимаемых нами ранее позициях, и я благодарен своим боевым товарищам, которые вытащили меня из той бойни. Будь проклят тот день, когда я оказался на Восточном фронте...»

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: