Резидентство» Юань Шикая и международные отношения Кореи того времени

Итак, на 10 лет Корея попала в жесткую зависимость от Китая, представителем которого на полуострове был мало кому известный тогда китайский офицер двадцати двух лет от роду по имени Юань Шикай(1860-1916). Он происходил из влиятельной семьи в Северном Китае. Его дядя был хорошим другом Ли Хунчжана, и молодой человек получил престижное назначение заместителя командующего китайским гарнизоном в Сеуле. Однако во время мятежа Года Капсин, когда другие медлили, именно он проявил решительность, убедил начальство в серьезности проблемы и необходимости экстренных мер и приказал подчиненным ему войскам подавить мятеж.

После этого Ли Хунчжан перепоручил корейские дела ему. Кочжон был временно отправ­лен в военный лагерь цинских войск, а Юань был назначен генеральным резидентом, пробыв в этой должности 10 лет вплоть до начала японо-китайской войны 1894-1895 гг. По мнению большинства историков, Юань Шикай фактически управлял Кореей от имени короля, отлучив вана от внешних контактов и заменив реформаторов во властных структурах на консерваторов старой конфуцианской закалки. Юань Шикай был единственным человеком, который имел право сидеть в присутствии вана [272]. Чувствуя себя весьма вольготно, Юань даже позволял себе рукоприкладство по отношению к высшим корейским сановникам, а в 1888 г. всерьез подумывал о свержении Кочжона[273]. Ли Хунчжан, однако, был против этого.

Здесь нельзя не отметить мнение И. А. Толстокулакова, который считает, что процесс лишения корейского государства национального суверенитета начался с последствий 1884 г., когда Юань Шикай управлял Кореей, не считаясь с нуждами страны и мнением корейского чиновничества[274]. В.М. Тихонов дает много любопытных примеров китайского произвола[275] - на уровне как рядовых солдат, так и представителей администрации, отмечая, однако, что неприязнь к японцам (даже если сравнивать торговцев и ростовщиков) все равно была больше[276]. Видимо сказывалась их принадлежность к «старшему государству», или то, что корейского аналога таких купцов все равно не было – главенствующую роль продолжали играть побусаны, тесно связанные с кланом Мин[277]..

Понятно, что в ответ на такое давление со стороны Китая ван пытался проводить независимую политику, в частности, пробуя самостоятельно отправлять послов в страны Европы[278] и действуя при помощи фон Мёллендорфа, который, хотя был поставлен китайцами, к 1884 г. стал активным сторонником сближения Кореи и России. В 1885 и 1887 гг. периодически всплывали слухи о том, что двор заключил с Россией тайное соглашение, однако документальных подтверждений данного факта нет. Хотя В. Тихонов упоминает историю, когда прокитайский чиновник Ким Юнсик разгласил попавшие в его руки документы о корейско-российских переговорах по поводу присылки военных инструкторов[279], а Т.М.Симбирцева – историю о том, что ван просил Меллендорфа о российском садэчжуи или, если угодно, о покровительстве. Но из-за трудностей перевода Мёллендорф использовал термин «протекторат», и когда это дошло до китайцев, в 1885 г Ли Хунчжан отозвал фон Мёллендорфа и заменил его американцем О. Дэнни (последний, правда, тоже не придерживался полностью прокитайской линии), а также вернул из ссылки Тэвонгуна, дабы он своим присутствием противодействовал пророссийским симпатиям.

В 1885 г. Россия обратилась к Корее с просьбой о создании в корейском порту Вонсан российской военно-морской базы, но положительно вопрос решен не был. Однако 15 апреля 1885 г. в ответ на это Англия захватывает о. Комундо у южного побережья Кореи и удерживает его два года[280]. Только активное вмешательство российской и китайской дипломатии в этот вопрос заставило англичан оставить остров.

Летом 1886 г. ван снова попытался сыграть на противоречиях между Россией и Китаем. Мин Ён Ик навестил русского посланника и повел с ним разговор о том, что из всех стран одна Россия может освободить ее (Корею) из нынешнего безвыходного положения. Вебер, однако, посоветовал избегать открытого разрыва с Китаем, так как понимал, что для того чтобы вмешиваться, надо обладать значительной военной силой, а у России на Дальнем Востоке ее нет[281].

Через несколько дней после этого разговора, 9 августа, Мин доставил в русскую миссию секретное письмо с государственной печатью, в котором, в частности, писалось следующее: «Наше государство склонилось на одну сторону, поддалось чужому влиянию. Хотя в нем один независимый государь поставлен, но он совершенно не может избегнуть, чтобы не быть в подчинении у другой державы. Я, король, весьма стыжусь и опечален этим… надеюсь, что Вы доложите Вашему Правительству и присоедините Ваши старания, держа дело в секрете, чтобы русское правительство употребило все усилия оказывать мне покровительство и никогда не покидать меня…»[282].

Фактически ван просил о содействии подписанию секретного договора о дружбе, однако содержание этого письма вскоре стало известно Юань Шикаю уже через неделю после вручения его Веберу, и ряд авторов предполагает, что проинформировал его об этом все тот же Мин Ён Ик[283], который был больше прокитайски настроен, чем король или королева. Китайцы немедленно приняли меры, после чего Кочжон заюлил и заявил, что никакого письма не писал. После этого китайцы добились того, чтобы никакие секретные письма не принимались иностранными дипломатами во внимание.

Впрочем, с российским протекторатом все равно бы ничего не вышло. Известны инструкции российского МИДа, в которых заявлен от приобретения Кореи или установления над ней своего протектората. Это объяснялось тем, что защита Кореи от посягательств извне потребовала бы громадных расходов со стороны России и стремлением последней избежать столкновений с Китаем, которые могли бы возникнуть в результате подобных мер[284].

Нередко утверждается, что в июне 1886 г. подтвердились слухи о заговоре Юань Шикая, который собирался поджечь дворцовый комплекс, убить в суматохе правящую чету[285], а затем провозгласить ваном другого сына тэвонгуна, Ли Чжэ Мёна, который был бы более послушен. Для этого он будто бы решил привлечь на свою сторону Мин Ён Ика, считавшегося лидером прокитайской партии, но тот рассказал обо всем вану[286].

Это покушение было не последним. А. Сабатин упоминает как «знаменитую историю» попытку китайцев отравить королеву в 1888 г. при помощи именинного пирога^[287].

Что же до японо-китайских отношений, то сначала в них возникло напряжение. Корейцы разграбили дома многих японцев, и страна Восходящего Солнца потребовала извинений за поджог японской миссии и убийство посольского штата и резидентов, а также выплаты репараций. Для «обеспечения безопасности» японских граждан в Корее в Инчхон были посланы семь боевых кораблей и два батальона армии, угрожавшие городу военным вмешательством.

Чтобы избежать военного столкновения между вооруженны­ми силами двух стран, в октябре 1885 г. Ли Хунчжан встретился в Тяньцзине с Ито Хиробуми. Этот японский государственный деятель, трижды занимавший пост премьер-министра Японии и неоднократно бывший министром иностранных дел, занимался корейским вопросом, начиная с 1876 г. В результате этой встречи Китай и Япония приняли решение в течение че­тырех последующих месяцев одновременно вывести из Кореи свои войска. Корее дали возможность создать собственную армию, а в случае чрезвычайной ситуации договорились заранее предупредить друг друга о том, что в Корею будут вновь введены войска. Кроме того, Корея должна была официально выразить сожаление по поводу смерти японских подданных, отвести земельные участки для постройки нового здания японского посольства и казарм для японских солдат и уплатить компенсацию погибшим.

Для создания самостоятельной корейской армии в 1887 г. по китайской наводке США подписали договор с Кореей о приглашении американских военных инструкторов, но прибывшие военные не были хорошими специалистами, относились к делу спустя рукава, и боеспособная корейская армия так и не была создана.

Экономическое проникновение Японии, однако, продолжалось. Воспользовавшись отсутствием в Корее развитой банковской си­стемы при необходимости банковской деятельности в открытых портах, в 1888 г. в Сеуле было основано главное отделение крупнейшего японского банка Дайити гинко («Первого банка») с одновременным открытием филиалов во всех крупнейших корейских портах. Японский капитал успешно конкурировал с китайским – причем китайский рос динамичнее. Если в 1885 г. объём экспорта из Китая в Корею составлял более 331 тыс. долларов, а объём экспорта из Японии в Корею более 1 377 тыс. долларов, то в 1892 г. экспорт из Китая в Корею (более 2 055 тыс. долларов) почти сравнялся с экспортом из Японии (более 2 555 тыс. долларов. Однако если китайские торговцы торговали иностранными товарами, японские сбывали товары собственного производства.

В политической сфере японцы стали делать ставку на Тэвонгуна, который, согласно логике фракционной борьбы, не мог быть на одной стороне с королевой. Летом 1892 г. японцы будто бы распустили слух о покушении на его жизнь, который наделал определенный шум в дипломатических кругах, потому что корейское правительство не торопилось его дезавуировать и сделало это только после определенного давления со стороны представителей России[288].

Здесь стоит сделать отступление и рассказать об отношении к Корее Америки и американцев. И корейские, и зарубежные историки отмечают, что следует отделять деятельную помощь отдельных американских граждан - протестантских миссионеров-просветителей от американского правительства, относившегося к корейским проблемам более чем прохладно. Политика Теодора Рузвельта была направлена на защиту американских интересов в иных регионах, к тому же в конце XIX в. об этой стране знали очень мало, и Г. Хендерсон иронически замечает, что на тот момент в Америке о Марсе было известно больше.

Впрочем, в 1887 г. в Соединённые Штаты был направлен посланник Пак Чон Ян, хотя из-за нажима Китая не удалось ни открыть постоянное представительство, ни получить заем[289]. Вообще, Юань Шикай усиленно противодействовал отправке корейских миссий в Японию, США и Европу, настаивая, чтобы по прибытии корейские дипломаты являлись на аудиенцию к послу Китая, дабы засвидетельствовать садэчжуый.

Что же касается рядовых американцев, не представлявших линию своего правительства, то, хотя их число при корейском дворе всегда было не очень велико (примерно 80 человек в 1894 г. и около 250 человек – в 1900 г.), влияние, которое они оказали на Корею, действительно можно назвать огромным. Если Госдепартамент США не проявлял особенной активности, то такие деятели, как Х. Хальберт, Х. Аллен, Х. Андервуд и другие, активно занимались в Корее благотворительностью, основывая школы, больницы, университеты и, естественно, завоевывая этим влияние при дворе[290]. Именно они построили в Корее первый государственный госпиталь современного типа (больница «Севранс», созданная Алленом). Со второй половины 1880-х годов представители частного пред­принимательства США вели разведку и разработку полезных иско­паемых. Американ­цы также пытались получить концессии на строительство основ­ных железных дорог Кореи.

Большая часть этих людей были протестантскими миссионерами, которые появились в Корее в 1880-е годы. В своём большинстве это были молодые люди, отправившиеся в Корею не по формальной разнарядке, а по собственному почину. Их политика отличалась от политики Ватикана и в чем-то была близка иезуитским методам культурной адаптации. Как писал один из пасторов, «Прежде всего, давайте начнём с просветительской и лечебной работы. Не откладывайте, и я уверен, вы добьётесь больших успехов в проповеди христианства»[291]. Престиж христианской цивилизации демонстрировался таким образом.

В феврале 1885 г. под патронажем двора и стараниями миссионеров открылось первое корейское медицинское учреждение. В 1886 г. американский миссионер-методист Г. Аппенцеллер основал школу для воспитания специалистов Пэдже хактан, а его соотечественница М. Скрэнтон – женское учебное заведение Ихва хактан. В 1886 г. пресвитерианец Х. Андервуд основал в Сеуле училище Кёнсин хаккё, - будущий университет Ёнсе. После этого, в 1886 г. была основана английская школа, где современное образование получали дети действующих чиновников и высокопоставленных лиц. По приглашению правительства там работали иностранные профессора, в том числе Х. Халберт, и преподавались математика, естественные науки, история и политические дисциплины.

С одной стороны, протестанты действовали в условиях, когда исповедование христианства уже не каралось смертью. С другой – благодаря особенностям церковной организации протестанты обладали большей свободой рук, и им не требовалось согласовывать свои действия с Центром. Они же были первыми, кто обратил внимание на женщин и начал заниматься их евангелизацией. Хендерсон объясняет успех пресвитерианской церкви и ее широкое распространение в Корее тем, что их система организации и управления во многом совпадала с корейской общинной традицией[292].

Что же касается догматики, то протестанты гораздо более мягко подстраивались под местные обычаи, акцентируя внимание скорее на том, что в христианстве было похожего на традиционные религии Дальнего Востока. Кроме этого, они использовали для обозначения своей веры и даже обозначения Бога другие иероглифы, нежели католики[293], были более веротерпимы и автономны в своих действиях. Потому некоторые корейцы думали, что исповедуемый американцами протестантизм - это совсем другая религия, нежели католичество, отношение к которому властей было резко отрицательным из-за того, что католики активно выступали против культа предков как поклонения идолам. Потому протестанты старались отделить себя от католиков и даже в «Корейской Политике» по этому поводу есть интересный пассаж о том, что протестантские секты не слишком отличаются от конфуцианских толкований, и что этика протестантизма запрещает ему вмешиваться в политику[294].

Результатом такой активности миссионеров стало значительное распространение в Корее протестантского вероучения, ибо доступ в открытые ими учебные заведения был открыт только для христиан. В 1887 г. была полностью переведена на корейский язык Библия[295]. В 1890 г. в Корее появился первый орган, а в 1893 г. – первый печатный сборник христианских гимнов. К 1893 г. в Корее было основано 12 крупных церквей и множество мелких храмов и часовен[296]. В 1896-1898 гг., у них выходил ежегодник «The Korean Repository», - весьма ценный источник данных о стране того времени.

Вот что писали о успехах протестантизма в Корее сами миссионеры. «На протяжении почти десяти лет история работы в Корее была ошеломляющей. Она звучит почти как сказка и поистине напоминает главу из «Деяний апостолов». Неизменно и регулярно, со всё возрастающей наступательностью, работа росла всё быстрее и быстрее, превосходя самые радужные надежды самых оптимистических миссионеров»[297].

Некоторая разница в тактике, конечно, была. Пресвитерианцы предпочитали деятельность под крылом правительства, методисты сделали ставку на прояпонских реформаторов кэхва ундон и больше работали в регионах; пресвитерианцы больше вкладывались в медицину, методисты акцентировали внимание на просветительской деятельности. Но конфликтов между конгрегациями не было, и вопросы решались по принципу «кто первый пришел, тот и проповедует» [298].

Так начала формироваться и укрепляться проамериканская партия, тем более что исповедование христианства воспринималось прогрессистами как неотъемлемая черта цивилизации. Вот очень симптоматичная цитата из Пак Ён Хё: «Наш народ нуждается в просвещении и христианстве… Ваши миссионеры уже сделали очень много хорошего для Кореи. Наши старые религии слишком поверхностны и потому они должны быть вытеснены христианством… Народ должен просвещаться и христианизироваться, чтобы позднее осуществить конституционную реформу. Тогда вполне возможно, что в отдаленном будущем мы станем столь же свободной и просвещенной страной, какой является сейчас Ваша страна»[299].

С точки зрения развития ментальности стоит отметить еще один момент. Христианские ценности, построенные на любви к ближнему, внесли в корейскую ментальность определенные идеи, связанные с гуманизмом. Однако ярый национализм протестантских миссионеров многим казался опасным. В этом смысле очень интересно мнение приморского генерал-губернатора П. Ф. Унтербергера, который отмечал опасность христианской миссионерской пропаганды из-за того духа фанатизма и дисциплины, который она воспитывает[300]. Тем не менее, именно он как бы продемонстрировал корейцам отношение граждан к своей стране и стал косвенным источником развития корейского национализма по относительно «жесткому» пути.

Глава седьмая, в которой секта тонхак поднимает восстание и вызывает японо-китайскую войну, а партия прогрессистов через 10 лет после своей неудачи наконец-то проводит реформы Года Кабо

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: