Открытие страны и первые шаги в сторону реформ

Насильственное открытие Кореи началось практически через год после снятия Тэвонгуна. К этому времени достаточно четко выявились четыре силы, четыре сверхдержавы, претендовавшие на то, чтобы Корея была в их сфере влияния. Три из них – Россия, Китай и Япония имели с ней общие границы. Четвертая, Америка, пыталась установить свое господство и в этом регионе.

Первый успешный шаг был сделан Японией, где о Корее как о грядущем направлении экспансии заговорили сразу же после Реставрации Мэйдзи. Страна Восходящего Солнца попыталась пересмотреть свои торговые отношения с Кореей сразу же после начала модернизации, но немедленно натолкнулась на жесткое противостояние. Уже в 1869 г. один из корейских чиновников в Пусане заявил представителю Цусимы, что Корея не потерпит титулования нового японского правителя императором, поскольку император только один, и он в Китае. А когда в 1873 г. японцы, уже одетые в современные костюмы, предприняли следующую попытку, префект Тоннэ заявил им, что люди, одетые в столь варварскую одежду, вообще не могут считаться японцами и потому не имеют права на торговлю в его регионе[175].

Возможно, именно это заявление окончательно разозлило японских «ястребов» во главе с Сайго Такамори, который потребовал от своего правительства немедленных и решительных действий, отстаивая идею покорения Кореи вооруженным путем (сэйканрон). Аргументы Сайго при этом очень напоминали те аргументы, которые использовал Т. Хидэёси: из-за своего географического положения Корея является «кинжалом, нацеленным в сердце Японии», и потому контроль над этой территорией жизненно важен для Страны Восходящего Солнца, а сам поход станет «средством быстрого сплочения национальных сил государства, а также - решения ряда внутренних проблем»[176].

Сайго так активно выступал за присоединение Кореи, что был готов обеспечить Японии повод к войне ценой своей жизни. Он намеревался отправиться посланником в Корею и, с учетом судьбы предыдущих миссий, вести себя там так, чтобы точно быть казненным за оскорбление величества, после чего можно было начинать войну из-за убийства посла.

Однако более прагматично мыслящие члены кабинета министров, включая Ито Хиробуми (этот выдающийся государственный деятель, автор Конституции страны и неоднократный премьер-министр еще не раз встретится нам в контексте корейско-японских взаимоотношений), отказали ему в этом. Сайго ушел в оппозицию, впоследствии подняв восстание против режима, который сам помогал создавать, и кратковременная междоусобица в Японии несколько отсрочила то время, когда ее руководители решили всерьез заняться Кореей.

Впрочем, Х. Хальберт утверждает, что японский посланник Ханабуса бывал в Сеуле в 1871 -72 гг с неофициальным визитом. Ему предоставили жилье во дворце, где он находился в постоянной связи с королевой. Ханабуса показывал интересные вещи западного производства, поразив двор и завязав полезные связи[177].

В 1876 г., использовав инцидент с японским судном «Унъё», имевший место осенью предыдущего года[178], японцы отправили в Корею эскадру из шести кораблей под командованием генерал-лейтенанта Курода Киётака, который должен был подписать с Кореей неравноправный договор.

Так как Тэвонгун к этому времени уже не управлял страной, ван поддался на уговоры королевы и чиновников. Сыграли свою роль не только страх перед Японией[179], но и логика фракционной борьбы. Японцам позволили высадиться на о. Канхвадо, и с 12 января 1876 г. начались переговоры.

Корейско - японский неравноправный договор от 27 февраля 1876 г. был составлен по образцу англо - японского договора, заключенного перед реставрацией Мэйдзи[180]. Первая статья договора объявляла Корею независимой, то есть свободной от китайского влияния суверенной страной и равноправным субъектом международного права. В корейском тексте использовано слово «чаджу[181]», которое мы привыкли переводить как «свобода», но разночтения в текстах переводчиков наводит на мысль о том, что это корейское слово не абсолютно тождественно русскому или английскому его варианту. В английских переводах этот термин звучит то как «свободная (или «независимая»), то, как у Б. Камингса, как «автономная» (читай - «самоуправляемая»)[182].

Кстати, рабочими языками при заключении первого японо-корейского неравноправного договора были японский и китайский. Прокорейски настроенные историки типа Владимира Ли даже пытаются представить это как «дискриминационный казус», однако при этом забывается то, какой статус был у корейского языка в то время: хангыль был языком для женщин, низкопробной литературы и военных шифров. Использование его как основного рабочего языка началось много позже усилиями прогрессистов. Что же касается китайского (вэньяня), то, особенно с поправкой на формальный вассалитет Кореи, именно он был тогда официальным языком делопроизводства и дипломатических документов[183]. Надо отметить, что большинство российских дипломатов, действовавших в Корее, также было китаистами и изначально общалось с представителями корейской знати на китайском языке.

Под влиянием новых веяний корейский двор начал отправлять в Японию и Китай, а затем - в Европу и США, «ознакомительные» миссии, состоящие из молодых дворян, в задачи которых входило изучение процесса модернизации. Небольшие группы из 5-6 талантливых молодых людей во главе с высокопоставленным членом правительства изучали устройство государственных учреждений, промышленность, военную технику, систему образования и т. п., а затем составляли доклады с говорящими названиями наподобие «Что я видел и слышал на Западе» (кор. Сою Кёнмун). Способные молодые люди учились западным наукам в европейских школах Китая. Многие из этих юношей впоследствии стали видными политическими деятелями - как традиционалистами, так и сторонниками прогресса. Под их влиянием двор стал проводить реформы, направленные на переустройство государственной системы и армии по европейскому образцу, в стране появились войска нового строя пёльгигун, обучаемые японскими сержантами. Большинство солдат этой новой армии было сынками янбанов, каждый из которых был окружен достаточным числом слуг, стиравших его форму, чистивших его оружие и даже помогавших ему во время строевых упражнений и марш-бросков[184]. Но даже «зачаточная» по масштабам военная реформа 1881 г. вызвала финансовый кризис, и в то время как сотни японских офицеров проходили обучение в Европе, у корейского двора хватило средств и возможностей только на отправку троих военнослужащих на учебу в Японию[185].

В 1880 г. по образцу китайской канцелярии Цзунлиямэнь была создана Общая Канцелярия (Т хонни киму амун), ставшая центральным органом проведения реформ. В 1881 г. - офицерская школа и специальные ведомства по переводу с европейских языков на китайский и корейский научно-популярной литературы и внедрению в Корею иностранных машин и механизмов.

В 1883 г. создано специальное управление по покровительству торговцам. Была открыта первая в Корее типография промышленного типа, построен телеграф для обеспечения связи внутри страны и с соседними Китаем и Японией.

В августе 1883 г. открылась первая государственная школа современного типа Тонмун хакса, в которой преподавались иностранные языки. Затем при поддержке вана была создана школа, где иностранцы учили представителей высшего дворянства английскому, математике, географии и политике[186].

С 1883 г. начала издаваться на корейском языке газета «Хансон сунбо» («Сеульское обозрение»), которое распространяли и в столице, и в провинциях. Целью издания было просвещение народных масс в духе патриотических и прогрессивных идей и современных знаний.

За 7 лет после подписания договора 1876 г. импорт и экспорт Кореи выросли в 14 раз, ввоз японских товаров увеличился более чем в 10 раз, а американских и европейских – почти в 19[187].

Действиям клана Мин благоволил всесильный генерал-губернатор столичной провинции и выдающийся реформатор Ли Хунчжан, в ведении которого находились корейские дела. Российская и советская историография придерживаются в отношении этой личности другого мнения, однако влияние, которое оказал этот человек на новую историю региона, безусловно, очень велико[188].

Следует помнить, что в то время, между опиумными войнами и японско-китайской войной 1894-1895 гг. Китай проводил так называемую «политику самоусиления»[189]. Внешнеполитическая направленность этой политики заключалась в том, чтобы «бить варваров руками варваров», натравливая их друг на друга или лавируя между ними. Естественно, Ли Хунчжан поощрял подобную тенденцию и в Корее, одновременно пытаясь сохранить там гегемонию: «Если Корея заключит договоры с другими государствами и обеспечит себе их посредничество, то Япония не сможет грубо и бесцеремонно обращаться с Кореей»[190].

В августе 1879 г. в письме корейскому чиновнику Ли Ю Вону Ли Хунчжан порекомендовал своему корейскому коллеге как можно быстрее заключить договора с Англией, Германией и США, которые находятся далеко от Кореи, не выказывали пока особого интереса к ее богатствам или территории, но способны фактом своего присутствия сдерживать амбиции Японии и России. Однако Ли Ю Вон не поддержал эту идею, вежливо ответив, что перед лицом мощи Китая ни Япония, ни Запад «не осмелятся»[191].

Ли дал «добро» на обучение корейских студентов в Китае, где европейское знание постигалось подконтрольно, и порекомендовал вану в качестве первого приглашенного финансового советника и начальника таможенной службы немца фон Меллендорфа (ранее – немецкого консула в Тяньцзине), рассчитывая на то, что обласканный им иностранец будет проводить в жизнь политику маньчжурского правительства.

Кроме того, Ли активно пропагандировал в Корее книгу под названием «Корейская политика»[192] (или, если переводить более точно, «Корейская стратегия» (кит. «Чаосянь цзэлюе»), автором которой был известный китайский дипломат и реформатор Хуан Цзунсянь, соратник Кан Ювэя и китайский посланник в Токио. Книга рекомендовала корейскому правительству обучать молодежь иностранным знаниям, открыть порты, посылать студентов на учебу за рубеж и привлекать к преподаванию иностранных учителей^[193].

Одновременно в книге всячески развивался тезис о природной агрессивности России по отношению к Корее и о необходимости дружбы с Америкой, которая, в отличие от России или Японии, находится далеко и не будет иметь к стране каких-либо территориальных претензий[194]. Общую суть стратегии Хуан обозначил так: оставаться близкими с Китаем; пойти на сближение с Японией; быть союзниками с Америкой.

Особое внимание Хуан уделил рассуждению о протестантизме. Дескать, если католические миссионеры нередко ведут себя весьма агрессивно, протестанты придерживаются политики невмешательства во внутренние дела стран. И хотя он похож на католичество, разница между ними велика и сравнима с различиями учения Чжу Си и концепции Ван Янмина.

Заметим, однако, что в отношении России автор «Корейской политики» был неправ. Степень агрессивных стремлений России по отношению к Корее была гораздо меньше, чем он предполагал. Даже известная миссия адмирала Путятина не имела приказа заключить с Кореей неравноправный договор. Кроме того, по сравнению с поведением японцев, французов и американцев, русские вели себя гораздо более корректно, не грозя оружием и не чиня разбоя[195].

Через Ким Хон Чжипа, который в 1880 г. был официальным посланником Кореи в Токио, а затем инициатором ряда структурных реформ, в том числе создания МИДа, книга была передана вану и в следующем, 1881 г. была переведена на корейский язык, оказав значительное влияние на выработку идеологии как в новое, так и в новейшее время, хотя реакция на эту книгу была весьма бурной. Традиционалисты резко выступали против общества, где нет ни монархов, ни почитания отцов. Кроме того, Россия, США и Япония были для них одинаково варварскими государствами, равно противными Корее в силу своей природы. Ким Хон Джипа даже предлагали казнить как предателя[196] или как минимум уничтожить все копии текста^[197].

22 мая 1882 г. был подписан неравноправный договор с США, которому предшествовала сложная дипломатическая подготовка. Американцы действовали уже через Ли Хунчжана, и договор был составлен фактически без особенного участия корейской стороны. Ли Хунчжан представил американцам четыре проекта договора и фактически вел переговоры с США от имени корейского двора, а потом навязал ему уже готовый договор. Ли настаивал на том, чтобы в договоре был указан вассальный статус Кореи по отношению к Китаю, но глава американской делегации объяснил, что законы западного международного права не позволяют заключать договор с зависимой страной. Под давлением императора к договору было приложено разъяснение о том, что Корея является вассалом Китая, но с точки зрения международного права этот документ силы не имел.

Одним из важных элементов корейско-американского договора было обещание «добрых услуг» в критической ситуации. Корейцы воспринимали это как обещание военной помощи, но, забегая вперед, скажем, что они ее так и не получили.

Интересно и то, что при обсуждении договора корейский представитель требовал включения в него специального пункта о запрещении пропаганды западной религии в Корее. Пункт не был включен только благодаря давлению Ли Хунчжана [198]. Зато специальная статья договора запрещала поставки американского опиума.

Кстати, неравноправные договора в Корее воспринимались именно как неравноправные в значительно меньшей степени, ибо традиционная дальневосточная дипломатия исключает взаимодействие двух равных субъектов, так как вопросы взаимодействия между вассалами регулируются сюзереном. С другой стороны, именно это усугубило последующую неприязнь к Америке со стороны традиционалистски настроенных корейских историков, поскольку небрежение обязанностями сюзерена (выразившееся в том, что Америка не стала помогать Корее в борьбе с японской аннексией) является недостойным с точки зрения конфуцианской морали.

С этого времени двор стал ориентироваться на США. В 1883 г. он даже послал туда «ознакомительную миссию» во главе с Мин Ён Иком - приемным сыном Мин Сын Хо, любимым племянником королевы и будущим лидером консерваторов, но состоящую в основном из молодых прогрессистов. Интересным моментом, связанным с подготовкой этого мероприятия, было то, что впервые в дипломатической практике все документы с корейской стороны были написаны не иероглифами, а национальным шрифтом хангыль. Тогда же был окончательно сформирован дизайн корейского флага тхэгыкки – сине-красный знак Великого Предела на белом поле с четырьмя триграммами[199].

Каков был итог этих попыток модернизации? В. М. Тихонов называет их полуреформами по целому комплексу причин. Консервативные настроения продолжали доминировать как в низах, так и наверху (характерно, что первая ознакомительная миссия в Японию в 1881 году отправилась в поездку тайно в связи с непопулярностью реформаторского курса, а финансировал её ван Коджон из собственных средств ^[200]); изменить бюрократию, укреплять армию, развивать промышленность или бороться с коррупцией никто не пытался. Политика открытых дверей разрушала традиционные производства[201].

Он же отмечает, что молодые янбаны, которых отправляли на учебу в Китай, оказались неготовы воспринять новые знания как психологически (инженерные специальности считались «низкими» и недостойными), так и по уровню необходимых знаний: многие из них не могли усвоить новую информацию даже на китайском языке^[202].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: