Вот к чему может привести бесконтрольный плевок с небес. Плевок так называемого «фантома абстрактного мышления».

К «арийской» действительности сюжет адаптировался в довольно куцем виде, пропадала фигура Верховного Жреца. Но для трениров­ки мозга годилось и такое.

ЦАРСТВО СВЕТА

На чужой планете,

Там, в космической пыли,

Строят Царство Света,

Царство Грезы и Любви.

Прошлое там стерто,

Чтобы счастлив был народ,

Стариков и мертвых

Прочь уносит звездолет.

Там нет смертной казни,

Нет работы палачам,

Но людей опасных

Сразу видно по глазам:

В них — безумья искры,

Жажда все на свете знать,

Вечный поиск смысла

И желанье бунтовать...

Бунтарям включают

Прошлых лет забытый ток,

Войны и страданья

Превращают их в ничто.

Со скалы их сбросит

Страх все снова испытать...

Царство Сладкой Грезы

Будет вечно процветать!

Чем не роман Хаксли «Brave New World»? Правда, там Дикарь, вернувшись в идеальное общество, сам повесился в башне маяка.

Что бы почитать:

Е. Замятин. «Мы»

Что бы посмотреть

«Зардоз» (реж. Джон Бурмен)

«5-и элемент» (реж. Люк Бессон)

«Мертвец идет» (режиссера не помню)

Сюжет №3

«Иствикские ведьмы» (с Шер и Джеком Николсоном)

Окончательный вариант текста:

ВОРОН

(Дубинин/Пушкина)

Ночью день разорван, затянула рану мгла,

Смотрит черный Ворон на меня рубином глаз,

Я не суеверен, но мои гость пророчит смерть,

Траур оперенья — это траур и по мне.

Из другого мира Ворон вести мне принес:

Скоро с неба хлынет из камней тяжелый дождь,

На коне крылатом всадник спустится за мной –

Любоваться адом и агонией земной.

Мир обречен.

Выбора нет.

Вечная ночь

Там, где был свет.

Трижды Ворон крикнул, потемнели небеса,

Ангел мой Хранитель от меня отрекся сам.

С неба звезды пали, и в огне зашлась земля —

Всадник рассмеялся, и в огонь швырнул меня.

Все, что будет, я забуду,

Это сон чужой.

Только снова кружит Ворон,

Над землею, надо мной...

ОСКОЛОК ЛЬДА

(музыка В.Дубинина)

Размер любимой песни Дубинина сыграл с нами злую шутку -стихи и стишки можно было слагать до бесконечности. Чтобы уйти в такую бесконечность, не приходилось закатывать глаза под потолок, накачиваться чаем с полезным для здоровья «Кагором» или пересма­тривать десятки видеомелодрам, пытаясь ухватить за волосатую зад­нюю лапу ускользающее капризное вдохновение.

Настроение было понятно сразу — душевные страдания. Но, как известно, страдания бывают двух видов: формальные и искренние. Хотелось бы выбрать последние. Все всплывшие сюжеты пересказы­вать нет смысла... (К вопросу о категориях и видах чувств и поступ­ков: совсем недавно выяснила я интересную вещь: деление греха христианскими теологами-бюрократами на действительный грех и первородный. Действительный грех подразделяется в свою очередь на смертный и простительный, и также на материальный и формаль­ный. Похоже, большинство из нас — материальные грешники. Мы не осознаем свои грехи как грехи, не несем за свои поступки ника­кой ответственности...)

Сюжет №1

Один из вариантов текста строился мной как 2-я серия «Беспеч­ного ангела», песни, которая помогла АРИИ попасть в ротацию на «Нашем радио» и речь о которой пойдет несколько позже.

... Мое воображение опять сни­мало короткометражный и совер­шенно не бюджетный фильм. Ста­рая мечта со злобным упорством подставляла подножку: когда-то, после окончания 8-го класса, мне ужасно хотелось найти ту школу, в которой обучали бы киноопера­торскому мастерству. Я вбила себе в голову, что такое учебное заведе­ние непременно должно нахо­диться в районе киностудии «Мосфильм». Ничего и никого, кроме Александра Борисовича Градского (певца, поэта & композитора и пр., и пр.) я в том районе не нашла. Градский в ту пору щеголял в вы­тертых до неприличия на коленях вельветовых самопальных портках, в черном вытянутом свитере с продранными локтями, отчаянно ругался матом на всех, включая свою родную бабушку - бабу Розу. Старушка отвечала внуку тем же, по мере возможности кормила котлетами ораву оглоедов - музыкантов и по совместительству выполняла функцию ди­ректора сашкиной группы «Скоморохи».

— Сто рублей - таки, и «Скоморохи» будут! — с характерным акцен­том заявляла баба Роза телефонной трубке. Закаленная в словесных и жизненных битвах с талантливым внуком старушка, между про­чим, дожила до 103 лет, и до последнего дня сохраняла ясность ума. Да будет земля ей пухом... Итак, с кинооператорством ничего не по­лучилось, и с тех пор я прокручиваю все свои фильмы в голове, вы­ступая и за режиссера, и за оператора, а главное — за сценариста.

Представьте себе, что вы смотрите фрагменты фильма.

Большая комната. На стенах выведенные нетвердой рукой над­писи «We fuck them all!», «Harley forever!», «It's road to hell». Ни при­хожей, ни коридора — дверь открывается сразу на улицу, выбрасывая в уличный поток содержимое комнаты. У стены — пара мотоциклов. По комнате слоняется украшенный паутиной татуировок детина-байкер в джинсовой куртке с оторванными рукавами, в промаслен­ных «Ливайсах». Он совсем не похож на сусальных красавчиков, ко­торых так любят показывать в клипах на песни о прОклятых мото­циклистах. Довольно рядовая физиономия, с парой уродующих ще­ку шрамов.

— Я бы пошел за сигаретами... — полувопросительно, полуутвер­дительно произносит в никуда детина, которого дружки давно зовут «Безумным Ангелом». В перерывах между драками в пивнушках, мо­топробегами и возней с мотоциклом он любит вырезать из папирос­ной бумаги и серебристой фольги ангелочков. Вырезает, соединяет их ниткой, протыкая фигурки в районе не существующего у ангелов пупка, и украшает ими свою комнату. Старые и свежевырезанные крылатые дебилики висят во всех углах, свешиваются со случайно, по пьянке, вбитых гвоздей, иногда воровато шуршат под ногами...

- Я бы пошел за сигаретами, - нараспев повторяет Ангел, бросая взгляд на надувной матрац, где похрапывает его подружка - Беше­ная Валентина, укротившая за свою недолгую 18-летнюю жизнь не

одну дюжину мужиков и байков. «Бешеная» и «Безумный» — чем не Ева и Адам нашего времени?

Валентина наотрез отказывается вставить зубы - два передних она вышибла в очередной аварии. «Плеваться удобнее, - объясняет она подружкам - поповерткам свое странное нежелание вернуть при­влекательность постоянно улыбающейся пасти, - а потом я так про­тестую против обезличивающего человека американского образа жизни, нах*** посылаю этих худосочных телок с фарфоровыми клацалками!»

Она ни за что не отпустила бы Безумного Ангела, если бы не спала глубоким благодатным сном праведницы. В прошлый раз Ангел вышел за чипсами на угол, и проболтался неизвестно где месяца три...

(Примечание: моими представителями в издательстве принима­ются любые продолжения начатой истории, придуманные героически­ми людьми, читающими сей труд.)

Мелодия у Дубинина была настолько романтической и пронима­ющей до печенок, что, естественно, не сочеталась с реальностью су­рового байкеровского бытия. Получалось нечто слезовыжимательное. То, что вы сейчас прочитаете, можно считать простой размин­кой пальцев хреновой пианистки перед неизбежным исполнением второго концерта для фортепьяно с оркестром Сергея Рахманинова (гения).

ЧЕРНОЕ СОЛНЦЕ

Он поступил жестоко с тобою —

Сказал, что вернется, и исчез...

Слез и страданий твой друг не стоил,

А ты не любила слово «месть»...

Ты смеешься, словно плачешь,

Но не плачешь никогда,

Черным Солнцем для тебя согрета даль,

Королева Боли (фу, ты!)...

Безумная Печаль...

Ты мчалась молнией по дорогам,

В душе жил охотничий азарт,

Но у небес просила не много —

Хоть раз посмотреть ему в глаза.

Вверх, к облакам, мольба улетела,

Его сбили в ночь под Рождество,

Ты подошла и в глаза посмотрела —

А там... отражение твое.

Кандидатов на исполнение главных ролей в придуманных под музыку композитора В.Дубинина эпизодах о Безумном Ангеле и Бе­шеной Валентине я среди профессиональных артистов пока не на­шла. Лучшие типажи обычно скрываются среди народа. Вот досочи­няюсь до чертиков, и пойду искать.

Сюжет №2

(еще одна попытка выполнить просьбу о надежде на лучшее будущее)

Есть черный след печали на солнце,

Душа поднялась, и обожглась,

Есть черный флаг за тем горизонтом,

Куда убежать душа рвалась...

Ты просила дать надежду,

Я отдам все то, что есть:

Поцелуй мой,

Свет исхоженных небес,

И дорогу к счастью

Сквозь почерневший лес.

Есть быстрый зверь и меткий охотник

Душа под прицелом пустоты,

Есть крик души в бурлящем потоке,

И крик при паденьи с высоты...

Мир продолжал вращаться устало,

А я замерзал вновь под дождем,

Мне доверять душа перестала,

Ушла неизведанным путем...

Сюжет №3

Сюжет №4

Я знаю все, о чем ты мечтала,

Взглянув только раз в глаза твои,

В свой хрупкий мир людей ты впускала,

Ждала неземной в ответ любви.

Я боюсь, что ты исчезнешь,

Лишь дотронусь до тебя,

За тобою

Я уйду в туманный край,

Но — пока есть время —

Ты не исчезай!

Ты сотни раз в слезах умирала,

Тебя возвращали в этот ад,

Смерть верить клятвам твоим перестала,

Живи жизнью, взятой напрокат.

Или

День начинаешь всегда с покаянья,

А ночь — окаянная — в крови,

Пыль стерла с книжных страниц названья,

Я нет больше лживой красоты!

И ты одна под небом осталась,

С ключом от двери, которой нет,

Я знаю все, о чем ты мечтала,

Но где тот согревший душу свет?

Сюжет №5

(без комментариев)

Мы только призраки этой Вселенной,

Хотя и не таем в зеркалах,

Мы не проходим сквозь камни и стены,

Сердца бьют навылет боль и страх —

Я боюсь, что ты исчезнешь...

Смерть нас берет во сне и мученьях,

И крест — сторож нашей тишины,

Мы все же призраки этой Вселенной,

Но мы всей Вселенной не нужны.

Мы только призраки вечной Вселенной,

Наш мир тоньше всех других миров,

Здесь счастье легче морской белой пены,

И здесь слишком призрачна любовь.

Сюжет №6

(продолжение лунной темы. Собственно, с этого варианта,

как показали раскопки, песня и начиналась.)

Я жду тебя на лунном просторе,

На той, странно темной, стороне,

Там вся печаль Земли невесома,

И жизнь в миллионы раз длинней...

Там мы не скажем больше ни слова —

Словам доверяет пусть Земля,

Свет станет в сердце оттачивать холод,

Сердца согреть на Луне нельзя.

Мы по ступеням в ночь полнолунья

Сойдем в мир, что стал давно чужим,

Вновь............. струны (или руны, на худой конец)...

И жизнь видеть с темной стороны.

Состояние — идиллия двух влюбленных друг в друга до судорог людей, одетых в скафандры космонавтов. Они плавно перемещают­ся с одного лунного камня на другой, безотчетно выполняя немыс­лимые па в воздухе, иногда что-то внутри у заскафандренных влюб­ленных словно закорачивает, и они принимаются носиться по лун­ным пригоркам (если бы на Луне был воздух, я бы сказала «рассекая воздух со свистом», но воздуха-то нет, значит свистеть нечему). Что­бы воочию увидеть подобные полеты, рекомендую посмотреть фраг­мент глупейшего, но эффектно снятого китайского фильма «Краду­щийся тигр, затаившийся дракон» — там, где герои дерутся в зарос­лях бамбука.

А у меня на Луне за любовным танцем парочки внимательно на­блюдают два желтых глаза. Словно кто-то великий, но похотливый и глумливый, смотрит на людей сквозь прорези черной бархатной ма­ски, украшенной звездами. Однажды у таинственного подсматрива­ющего в одном из сюжетов глаза уже пылали, но красным светом. Наверное, Он поменял контактные линзы.

Сюжет №7

Героя сюжета, совершенно отчаявшегося, в разодранной в припад­ке отчаянья тельняшке, постепенно заносит снегом на развилке дорог. Если постебаться над ним (вообще-то, стебаться над человеческими чувствами нехорошо!), то в конце концов можно превратить мучени­ка эмоций в одинокий светофор. Если относиться к нему серьезно — пускай станет гордым придорожным крестом, почерневшим от непо­годы и времени, с крохотной, известной всем фигуркой.

Я замерзаю под небом бескрайним,

Бежать нет желанья, и нет сил,

Мне никогда не узнать вечной тайны —

Зачем я на этом свете жил.

Где-то есть другое солнце,

Что согреет нам сердца,

Там, за солнцем,

Есть другие небеса,

О которых знали

Лишь двое: ты и я.

Все, что я делал, вело лишь к потерям,

Любовь принесла не свет, а смерть,

Я как безумный в проклятья не верил,

Прости, но не верю и теперь.

Снег на лице превращается в слезы,

Услышь голос мой в душе своей,

Пусть в эту полночь под небом морозным

С тобой обвенчает нас метель.

Сюжет №8

Он молча зарядит все винтовки и охотничьи ружья. Он пригото­вит динамит. Он еще раз внимательно посмотрит на плакаты, кото­рыми увешаны стены заброшенного барака: улыбающиеся идиоты-новобранцы в ослепительно красивой форме славных десантников.

За ним вот-вот должны придти те, кого он обидел. Отказался стать убийцей, да между делом проболтался одному шустрому журналюге о парочке карательных операций. Убитые женщины, дети -все такое, что тыловые крыски называют «гримасами войны». Рвы, заполненные телами расстрелянных, виновных в оказании помощи местным бунтовщикам. Медальон, сорванный с шеи тщедушной старушки, державшей почему-то в руках железную банку из-под ан­глийского чая «Earl Grey»...

Он взорвет себя, этот барак, этих ублюдков из спецслужб. Сред­ненький воображаемый фильмец со Сталлоне в главной роли.

Ночь - это время моих откровений,

Я сам посмотрю себе в глаза,

Боль в прошлый мир распахнет настежь двери,

Солгать и спасти себя нельзя.

Не спеши открыть всем душу,

Им нужна лишь грязь и кровь,

Только полночь

Понимает все без слов,

И утешит песней

Про вечную любовь.

Я был солдатом жестокой удачи,

Рабов неудачи в плен не брал,

Но этой ведьмой за горло был схвачен,

С тех пор я не жил, я умирал.

Шум за стеной равносилен расстрелу,

Пришло время все долги платить,

Пусть заберут мое бренное тело,

Но я не отдам своей души...

…………………………………

Там, где застыло холодное солнце,

Мой след остался на белом снегу,

Там мое детство и битва с драконом,

Что был тенью веток на зимнем ветру...

«На снегу» и «на ветру» - не рифмуются никак, но картинка по­лучается красивой.

FLASHBACK

Пахнет соломой и морозом. Впереди едут сани, с них-то и падает со­лома. Сани будто бы вырвались из старого мира, провалившегося в прошлое, где по превращенному войной в развалины немецкому горо­ду Инстербургу еще разгуливают бравые офицеры Рейха. Их жены еще не закопали в аккуратных немецких садах сервизы из саксонского фар­фора - потом русские, одержимые идеей найти клад, острыми лопата­ми разобьют сервизы на сотни осколков, переименуют Инстербург в Черняховск, а территорию бывшего концлагеря застроят финскими до­миками. Каскад прудов для разведения зеркальных карпов зарастет осокой и покроется мелкими белыми цветами, издали похожими на сложенные в несколько раз крылья сахарных мотыльков.

Венчало этот загубленный временем каскад черное озеро. Чер­ное из-за того, что в его гладь смотрелись высоченные черные муд­рые ели, роняющие черную хвою. Черная хвоя превращалась в торф.

Озеро, сколько я его помню, охраняло стеной странное молчание - даже лесные пичуги облетали его стороной. Нам, начитавшимся тог­да Жюля Верна, казалось, что вот-вот из глубины бесшумно подни­мется подводная лодка «Наутилус». Мы так и назвали это лежавшее в травяной раме бездонное зеркало - «Озеро капитана Немо».

Временами шныряющие по лесу мальчишки находили немецкие гранаты, и тогда гремели взрывы, и в семьи советских летчиков, по­селившихся в немецких двухэтажных коттеджах, входила смертель­ная печаль...

Происходило все это неподалеку от Калининграда-Кениг­сберга.

Когда-то великий философ Иммануил Кант прогуливался по улочкам Кенигсберга, не имея ни малейшего представления о том, что русские дети будут ходить в школу, в здании которой размеша­лось местное гестапо, что за стволами онемевших навеки елей кому-то будут мерещиться фигуры фрицев в черных шинелях и что когда-нибудь появятся волосатые «БИТЛЫ» и вкрутят молодняку свою философию жизни.

Со стариком Кантом у меня сложились, прямо скажем, непро­стые отношения. И он, не ведая того, приложил кое-какие усилия, чтобы отвернуть мою душу от накатанной дорожки в общество ученых лбов и спихнуть в рок-н-ролльную канаву. Готовясь к сда­че кандидатского минимума по философии и уже накатав много­страничный реферат по Жан-Полю Сартру, я вдруг представила себе, как господин Иммануил Кант прерывает весьма обстоятель­ную ученую беседу с заезжими любителями философии и стрем­глав вылетает из-за дубового стола, почувствовав начало бунта же­лудка. А потом долго, чертыхаясь и потирая живот, расправляется с неумолимым восстанием съеденного за обедом. Несомненно, там, где начинается понос, философия заканчивается. Таким обра­зом я совершила некое святотатство — покусилась на Бога Фило­софии, представив его кряхтящим в клозете. «Говно — более слож­ная теологическая проблема, чем зло», - метко заметил чешский писатель М. Кундера, ставший столь модным в наших литератур­ных салонах. Хотя мое посягательство на святыни — ничто по срав­нению с кундеровыми фортелями, «... ответственность за говно в полной мере несет лишь тот, кто человека создал» (читай «Невы­носимую легкость бытия»).

Сюжет №9

(просто баллада)

Ночь отзвенит серебряным плачем,

Луна позовет тебя с собой,

Даст на дорогу белое платье,

Коня с длинной гривой золотой.

Там, в облаках, тебя ждут алмазы —

Я мог обещать, но не дарить –

Там о тоске ты не вспомнишь ни разу,

Теперь мне с тоскою в сердце жить...

Лишь в полнолунье мы будем вместе,

Но я не смогу тебя обнять —

Ты сквозь меня пройдешь, словно ветер,

Как тень от небесного огня.

В написании этих строк повинна все та же Германия. Вернее, не­мецкий романтизм. А еще точнее - картина из одного немецкого замка, зафиксированное на потемневшем от времени полотне наст­роение. Э-э, уточню: из разграбленного замка.

Может, не совсем патриотично употреблять здесь слово «разграб­ленного», а стоит изобрести что-нибудь типа «экспроприированно­го». В 1945 срабатывала тривиальная формула: гансы-фашисты гра­били и уничтожали нас, почему бы нам не ответить тем же? Эшело­ны, груженные «экспроприированным» барахлом, исправно уходи­ли на Восток. Адъютанты (или порученцы) высших чинов следили за погрузкой таинственных ящиков, не забывая и о себе. И в солдат­ских фанерных чемоданчиках тоже пряталось кое-что. Об этой не­приглядной странице победоносного шествия к логову Гитлера отец никогда не рассказывал. Все больше про КП товарища Жукова. Но одним долгим летним вечером, по старой доброй дачной привычке, по всей округе отключили электричество, и в сумерках, под сухонь­кое «венгерское» боевой летчик поведал своим детям о войне то, о чем, вообще-то, и взрослым лучше не знать.

На трофейной картине были изображены тоскливые пирами­дальные тополя, листву которых уже тронула неизбежным тленом осень, и белое надгробие... Под ним, насколько я понимаю, покоилась какая-нибудь истощенная чахоткой фрейлен или же он — исто­щенный любовными муками душка-барон фон Тузельдорф.

В полнолуние на верхнюю плиту надгробия опускалось серебри­стое облачко, из которого быстренько материализовывался десяток-другой крохотных крылатых брунгильд. Эти нечистюльки (язык не поворачивается назвать столь прелестные создания «нечистью») вальсировали над покойницей, заточенной в мрамор, до третьего пе­тушиного крика.

Ночь в стиле призрачных буги.

Сюжет №10

Тому, у кого нет заброшенной дачи, ее необходимо выдумать: мысленно выстроить дом с крысой-тусовщицей, жрущей пачками универсальную отраву «Шторм» и поющей после полуночной трапе­зы морские матерные частушки, и давно прочитанными книгами. Такой дом у нашей семьи пока есть - всего час езды на мопеде «Honda Dio» от Москвы по Киевскому шоссе. Там и живет в бессроч­ной ссылке полюбившийся мне Заратустра.

Соседи то и дело присылают жалобные телеграммы о постоянных драках между близнецами с непонятными восточными именами ти­па Спента-Майнью и Ангро-Майнью. Близнецы бьют друг друга по смуглым лицам, и по всей округе расползается вонючее зло: свиньи дохнут в глубоких канавах, тети шуры и тети нади нали­ваются самогоном и мутузят своих подверженных напа­дению вульгарного канцера мужиков, в домах постоянно вылетают электропробки, а у бабки Лизаветы дохнут умеющие романтически вздыхать по отсутствующе­му петуху куры. Но самое уморительное заключается в другом: дед Ариман, он же закосивший под местного ассенизатора князь тьмы, исподтишка норовит придушить разъез­жающего на белом «Форде» красавчика Ормузда, набрасывая ему на шею шелковую удавку... И, не достигнув желаемого, в падучей буха­ется в ближайший затянутый зелеными бляшками пруд, и скулит в затхлой воде 3000 лет, не меньше... Короче, тусовка вокруг забро­шенной дачи, с колючей облепихой вдоль забора, та еще. Именно там, как говорят тайные почитатели культа огненной воды, в 10 мет­рах от железнодорожного полотна и появится последний спаситель, привлеченный треском чубов дерущихся близнецов, нальет вечно хмельным жителям не то города, не то большой деревни по стопарику элексира бессмертия и возвестит тихим голосом о рождении но­вого мира.

А ведь именно здесь когда-то вовсю функционировал завод грам­пластинок, явивший населению СССР первый виниловый «арий­ский» альбом под названием «Герой Асфальта».

Где Зороастр, там и Заратустра. А где Заратустра, там и Владимир Петрович Холстинин, собственной персоной. В окружении ковыля­ющих на кривых корнях банды диковинных комнатных растений и аквариумных рыбок, выписывающих дивные пируэты на мокрых хвостах (перевожу фразу с моего языка на язык обычный, бытовой: В.П. любит разводить цветы и аквариумных рыбок).

Вдыхая аромат жареной картошки с луком, просачивающийся от соседей через допотопную вентиляцию, я решила сделать маленький ответный подарок Петровичу. Как-то, будучи в хорошем настрое­нии, он подарил мне плюшевого щенка-долматинца, белого «в чер­ную пятнышку».

- Ох, музыканты, наверное, часто тебе что-нибудь дарят? — с бе­лой завистью спросила моя приятельница, большая любительница всяких побрякушек. — Столько песен ты с ними наваяла...

- Ага, дарят... Догоняют и еще добавляют, - мрачно ответила я, но не стала дальше развивать столь скользкую для моего имиджа те­му.

Итак, посвящается (в очередной раз) Холстинину. Всем встать. Женщины могут сидеть.

Там, где всегда бродил Заратустра,

Орел сбросил перья, стал змеей,

Лев с мягкой гривой стал тенью грустной...

Тот лев, что склонялся пред тобой.

Там, где учил людей Заратустра,

Овраг неопознанных смертей,

Блеск не корон, в коронок тусклый,

Следы мародеров всех властей...

Там, где ловил лучи Заратустра,

Никто и не вспомнит, что он был,

Гимн в честь вражды слагают искусно

Рабы, сверхлюдей стирая в пыль...

Одиночество и солнце...

Быстрый ветер под рукой...

Заратустра,

Рассказавший танец свой —

Музыка забыта

Стареющей Землей.

«Блеск не корон, а коронок тусклый» - имеется в виду золотые зуб­ные коронки, которые вырывали фашисты у своих жертв, прежде чем отправить в печи концлагерей или расстрелять...

Текст не просто посвящался Петровичу и кумиру его юношества господину Ницше — он был написан под впечатлением от очередно­го полива всего, что было когда-то создано и придумано в литерату­ре, искусстве и философии, группой (стаей) молодых журналистов. По разработанной ими схеме: Ницше — дебил, притом напрочь за­комплексованный, о Марксе с Энгельсом и говорить нечего - пара­ноики (хотя, на мой взгляд, именно в наши дни их стоит прочитать повнимательнее); писатели, что были до нас, — дерьмо; музыка, со­чиненная до нас, - отстой; солнце над головой - хамло; луна в обла­ках — и та лесбиянка.

Сюжет №11

Количество более или менее внятных сюжетов до двенадцати дотя­нуть не удалось. А жаль... Хотя, помнится, были заготовки и для 13-го, и для 14-го, но их благополучно переварил обжора-мусоропровод.

— А не рассказать ли нам, что стало с героями нетленной «Улицы Роз»? - спросил Дуб, измученный поисками согревающей басовую душу темы, — Через 15 лет, скажем... АРИИ — пятнадцать, этой па­рочке — пятнадцать, Он ей дат знак, она разбила к едреной фене ча­сы, и пустилась во все тяжкие.

- Н-да, он любил и ненавидел, - произнесла я нараспев, уже за­глотив крючок дубининского предложения. Наверное, во мне есть что-то рыбье... Например эта привычка заглатывать наживку на беду закинувшим удочку рыболовам. Попадающая вместе с крючком в мой организм субстанция вызывает некий процесс брожения мысли, и я через какое-то время выплескиваю на владельцев удочки ушат сюжетной бредятины пополам с малиновым вареньем.

Итак, герои «Улицы...» уже через полгода наверняка достали друг друга в своем раю в шалаше. Какие там пятнадцать лет! Особенно этот вывод верен, если учитывать, что Он был поэтом (варианты: ху­дожником или музыкантом, нуждающимся в постоянной подпитке вдохновения отнюдь не при помощи наблюдения за прогулками сво­ей возлюбленной со случайными кавалерами: «Ты хороша, как прежде, я знаю, но нет больше денег, нет любви!». Честно сказано, по-нашему, по-бразильски, по-детройтски или по-сиетловски: «по money, no honey» — нет денег, не получишь меда.

Новые экономические реформы окончательно разбивают мечты на­ших героев. Он не желает променять возвышенный труд поэта на пот и брань строителя, скажем, Третьего транспортного кольца. Она чувству­ет, что шейпингом и массажем дело не спасти. Детей, слава Богу, нет. Некому требовать дорогущие шмотки, бабки на наркоту или пиво, нет проблем с ранней беременностью или сифилисом. Глухие стены вокруг, ни одной двери со спасительной надписью: «Реальный выход». За сте­ной точно так же, словно слепые мыши из компьютерного мультика «Шрек», бредут соседи по земному общежитию. Все они (впрочем как и мы) зависят от движения одного пальца Того, Кто Наверху.

Нет, они не стали браться за руки и нырять с 15-го этажа вниз го­ловой, пытаясь наказать своей смертью ненаказуемых. Они уже ста­ли взрослыми и мудрыми, и приняли самое верное в такой бытовой ситуации решение: уходить огородам и, по одному. Кто-нибудь да ос­танется в живых.

Что с ними случится через следующие 15 лет, не знает никто. Мо­жет, и помрут, и будут похоронены в сопровождении лохматых клад­бищенских псов в обшей могиле за счет города. Каждый имеет пра­во представить себе вероятное развитие событий. Ясно одно: как ни верти, жизнь не проходит бесследно, даже если ты изо всех сил ста­раешься стереть следы показной беспечностью и пофигизмом. У ко­го на душе после всего пережитого остается лежать камень, у кого -свинцовая гирька, а у того, кто некогда подал знак «бросить свое ре­месло», в сердце — осколок льда.

У читавших в детстве книги Ганса Христиана Андерсена, знаме­нитого сказочника и, кстати, великого чернушника, возникнет ассо­циация с мальчиком по имени Кай, которого увидела жестокая Снежная Королева и увезла в свои ледяные покои (современные ис­следователи андерсеновского наследия могут усмотреть в этом про­явления педофильских наклонностей почтенного господина). Каю в глаз попал осколок зеркала, и он видел только правильность тех фи­гур, которые складывал изо льда. А складывал он и никак не мог сло­жить слово: «Вечность». Попал осколок и Каю в сердце.

- Ну и хитрая же ты, - изрек один из моих шапочных знакомых, обривший наголо черепушку и зачитывающийся брошюрой «Черная Магия Адольфа Гитлера», — совсем уже за шифровалась! Ты ж замах­нулась на магическую космологию Ганса Гербигера, на его учение о мировом льде... А герой твой — беглый нацист, сохранивший в душе верность своей партии и идеям фюрера, в том числе и этой теории...

Знакомый нехорошо подмигнул, лихо опрокинул стакан «Спрай­та», смачно рыгнул пузырьками, и исчез. Хорошо еще, что он не бро­сился измерять всем «арийцам» и мне черепа, дабы убедиться в на­шем соответствии нордическому идеалу, и не стал выкладывать изве­стное число пустых винных бутылок в форме свастики, чтобы отме­тить летнее солнцестояние, как это делал седовласый Гвидо фон Лист...

По версии бритоголового слушателя АРИИ, невинный, лиричес­кий, предназначенный для голоса Кипелова в сопровождении сим­фонического оркестра «Осколок льда» являл собой выплеск тоски чуть ли не эсэсовца из числа ребят Гиммлера, его ордена Мертвой го­ловы. (Который, между прочим, занимался изучением рунического оккультизма.)

Стоп. Самое главное — вовремя остановиться!

«Наконец-то у тебя получилась песня, равная «Tears of Dragon», — сказал, прочитав утвержденный Виталиком вариант текста, Холстинин. Кто из нас был по этому поводу счастлив больше, неизвестно.

Заключение: Спросите меня, какая песня на этом «арийском» аль­боме мне нравится больше всего. Я отвечу: «Штиль».

Что бы почитать:

Гвидо фон Лист. «Тайна рун»

ОСКОЛОК ЛЬДА

(Дубинин/Пушкина)

Ночь унесла тяжелые тучи,

Но дни горьким сумраком полны,

Мы расстаемся, так будет лучше,

Вдвоем нам не выбраться из тьмы.

Я любил и ненавидел,

Но теперь душа пуста,

Все исчезло, не оставив и следа,

И не знает боли в груди осколок льда.

Я помню все, о чем мы мечтали,

Но жизнь не для тех, кто любит сны

Мы слишком долго выход искали,

Но шли бесконечно вдоль стены.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: