Ночь седьмая. Часть 5 2 страница

Кроме того, чем старше становился Исин, тем меньше Чондэ становилось в его жизни. Будто бы молодой человек сознательно освобождал ребенку больше личного пространства, пытался приучить к жизни без него, пока ситуация не станет критической. Их время, которое они проводили друг с другом, неумолимо сокращалось, и в конечном итоге превратилось лишь в несколько часов перед сном, которые Чондэ отводил им для общения.

— Хмммм, — задумчиво протянул Чондэ, утыкаясь носом в сцепленные в замок руки, — слишком сложно. Как же мне стоит поступить?

— Сдавайся! — радостно прокричал Исин, вскидывая вверх руку с игрушечным самолетом. — Ты окружен! У тебя нет шансов!

Чондэ сидел в окружении армии старых оловянных солдатиков, которые застыли в динамичных позах, и всем своим видом показывали, что если они подошли так близко, то у врага явно нет шанса на спасение. Грозный их вид, однако, немного смягчался их плоскостью. И несмотря на то, что Чондэ был окружен огромной армией, Исину этого казалось мало. Дело он имел с весьма опасным врагом, поэтому подстраховал свою бессмертную армию солдат различной техникой, что была не такой яркой как новомодные пластмассовые игрушки, зато была неубиваемой. Самое то для боя. И на всякий случай, замыкали это убийственное войско несколько мягких игрушек, на фоне общей картины выглядящие как монстры-переростки.

— Ладно, допустим солдат я положу одним взмахом руки, — размышлял вслух Чондэ, прикидывая шансы на победу. — Да что там, я все твое войско за один ход могу положить.

— Нет, не можешь! — упрямо буркнул Исин, обиженно надувая губки. Ему впервые приходилось иметь дело с таким серьезным врагом, против которого вся его армия была бесполезна.

— Как это не могу, когда могу? — возмутился Чондэ.

— В один ход ты сможешь избавиться только от половины солдат, а следующим ходом я буду бомбить тебя с воздуха! Просто отдай принцессу, и никто не пострадает!

— Принцессу? — Чондэ задумчиво склонил голову на бок.

— Зайца, — менее пафосно пояснил Исин, осуждающе посмотрев на молодого человека.

— Аааа, зайца, — понимающе протянул он, кивнув, и прижал к себе плюшевую игрушку, устроенную на ногах. — Нет, не отдам. Себе заберу.

— Эй! — возмущенно вскрикнул мальчик, подскакивая на ноги. — Ты не можешь забирать мои игрушки, Оле! Ты взрослый, ты можешь их себе купить, а мне новые не купят!

— Вот ты жмот, конечно, — обиженно пробурчал Чондэ, утыкаясь носом в макушку плюшевого зайца, которого обнимал. — Игрушки ему мне жалко. Вот такой ты друг, да, малыш Син?

Исин недовольно поджал губы. С одной стороны, он не мог более виновато опускать голову и врать родителям, что опять потерял очередную свою игрушку, случайно сломал или уронил ее на дно морское, только чтобы прикрыть Чондэ, с другой же, он не хотел обижать Чондэ, и чувствовал себя ужасным человеком, когда не мог дать ему даже такую малость, как собственного зайца. Выбирая между двух зол, Исин решил, что распрощаться с зайцем и остаться без новых игрушек на неопределенное время не так страшно, как если Чондэ обидится и больше не будет приходить.

— Хорошо, — вздохнул мальчик, слабым пинком раскидывая армию солдатиков у ног Чондэ, — можешь забирать себе этого зайца. Не очень-то он мне нужен.

— Так вот куда делся Банни, — задумчиво проговорил Исин, припоминая, что так и не смог отыскать его среди своих старых вещей во время переезда.

Поразительно, как много Чжан Исин забыл. Словно кто-то сознательно стирал все его воспоминания об этом моменте. И что самое обидное, это было что-то очень важное, но Исин даже не понял, что об этом забыл. Разве такое возможно? Это ведь не могло быть его решением, не могло быть и чем-то самим собой разумеющимся, вроде как удалять номера старых знакомых из записной книжки и больше о них не вспоминать.

— Как ты? — Чондэ осторожно присел на край кровати, чтобы не потревожить закутанного в одеяло Исина. — Очень плохо?

— Нет, — еле пробормотал Чжан, стараясь слабо улыбнуться, чтобы его болезненное выражение лица не беспокоило молодого человека.

— Ты ведь выпил таблетки? — заботливо и очень тихо проговорил Чондэ, осторожно поглаживая мальчика по голове.

— Да, — коротко ответил он.

— Точно?

— Точно.

— Точно-точно?

— Точно-точно-точно.

— Тогда закрывай глазки и засыпай, — мягко произнес Чондэ, слабо улыбаясь. — Как проснешься, так уже и поправишься.

— Ммм, — отрицательно замычал Исин, ворочаясь под одеялом. — Не хочу.

— Как это не хочешь?

— Так это не хочу!

— Что это за капризы такие?

— Посиди со мной, — слабо попросил Исин, вытащив из-под одеяла руку и уцепившись пальцами за пальто.

— Посижу, — согласился Чондэ.

— И сказку мне расскажи.

— Расскажу.

— И колыбельную спой.

— Спою.

— Мммм, — снова замычал Исин, завозился, и начал гусеничкой двигаться по кровати, чтобы прижаться к Чондэ. Ему так было комфортнее. Он чувствовал недомогание, и ему жутко хотелось, чтобы сейчас его кто-то обнял, прижал к себе и не отпускал, пока не станет лучше. И оттого, что никто этого не делал, Исин чувствовал себя одиноко.

Чондэ будто бы понял, чего от него хочет ребенок, выпрямился, снимая свое пальто и, небрежно бросив его на стул, стоящий неподалеку, подвинул Исина и устроился с ним рядом, прижимая к себе.

— Итак, сказка, — он задумчиво пожевал губами воздух, — о чем бы тебе рассказать сказку?

— Я не знаю, — сонно пробормотал Исин, устраиваясь у него под боком, — это ведь ты сказочник.

— Еще какой сказочник, — со вздохом проговорил молодой человек, опуская глаза. — Может сразу колыбельную тебе спеть, а то смотри-ка, глаза уже слипаются.

— Нет, — упрямо замотал головой Исин, — не слипаются.

— Малыш Син, — показательно сурово проговорил Чондэ, — будешь со мной спорить, я просто уйду.

— Ммм, нет! — страдальчески захныкал мальчик, сильнее прижимаясь к молодому человеку. — Не уходи.

— Спи, давай! Командую отбой!

Исин обиженно фыркнул, потом еще раз, и еще, пока его фырканье не превратилось в тихое похныкивание. Запрещенный прием, который всегда действовал безотказно. Чондэ не мог ему сопротивляться. Каждый раз, когда он слышал это тихое сдавленное похныкивание, все органы внутри сжимались, словно тело придавило тяжелым прессом, и ощущение было такое, будто Чондэ самый ужасный человек из всех, что когда-либо существовали. Хотя, может быть, так и было.

— Если ты планируешь продолжать в том же духе, я брошу тебя здесь в луже твоих слез, — Чондэ старался говорить назидательным родительским тоном, но не мог ничего сделать с мягким взглядом, который бросал на макушку Исина, уткнувшемуся ему куда-то в грудь.

— Ммм, — с недовольством промычал Исин, не придумав ничего более вразумительного.

Чондэ в свою очередь расценил это недовольное мычание по-своему и крепче обнял мальчишку, прижимая к себе.

— Итак, прекращай эту театральную постановку, я начинаю…

Какое-то время молодой человек молчал, словно бы собираясь с силами. По лбу его пролегла тяжелая складка, он хмурил брови, ожидая, когда Исин перестанет всхлипывать и совсем затихнет. Однако даже когда это произошло, и они остались в тишине маленькой комнаты, Чондэ не издал ни звука, словно боялся нарушить зыбкость момента. Он смотрел невидящим взглядом перед собой, еле заметно шевеля губами.

— Оле? — Исин взволнованно поднял голову, вглядываясь в застывшее лицо Чондэ. Он силился отыскать в чертах его лица причины тишины и внезапного отсутствующего состояния.

Чондэ будто и не услышал. Он продолжал смотреть перед собой, а его черные глаза становились больше похожи на черные дыры, уничтожающие время и пространство вокруг. Необъяснимая тревога сжала хрупкое детское сердечко. Чем больше Исин вглядывался в чужое лицо, тем больше ему казалось, что оно меняется. Черты стали острее, под глазами и на щеках пролегли глубокие темные тени.

— Оле? — снова окликнул Исин с тревогой, не дожидаясь, пока метаморфозы закончатся.

— А? — Чондэ опустил голову, чтобы посмотреть на ребенка. Его взгляд медленно становился осознанным, а глаза снова заискрились сиянием тысячи звезд.

— Ты будешь мне петь?

— А, да… просто задумался немного, — мотнул головой молодой человек, после чего сделал глубокий вдох и… снова замолчал.

Слова застревали в горле и просто не хотели звучать в этой тишине. Чондэ не мог подобрать ни одну песню, которая бы зазвучала, потому что ни одна не подходила. Бывают такие моменты, когда слова неуместны. Ты и так, и этак вертишь их в своей голове, но почему-то не можешь произнести. Все они кажутся чужеродными, неподходящими, и оттого предпочтительнее промолчать, чтобы не ляпнуть какую-то разрушающую гармонию глупость. Вот и сейчас Чондэ столкнулся с этим. Не то время и не то место было для слов.

Исин одарил Чондэ долгим взглядом, и устроил свою голову у него на плече, замолкая в понимающем ожидании. Пусть он и был маленьким мальчиком, но он ощущал этот мир куда острее, на подсознании, на эмоциональном уровне. Он не мог объяснить свое понимание словами, однако оно выстраивалось в четкую картину, глубине которой мог бы позавидовать любой взрослый человек. Исин ощущал себя не просто частью этого мира, как ощущает себя любой человек, а скорее ощущал себя частью мироздания, вплетенной в корни, уходящие глубоко в древность к самому моменту своего создания. Мир питал его и открывал ему суть через чувства, через переживания и наблюдения. Исину даже не нужно было анализировать, чтобы проследить алгоритмы и схемы всего сущего. Он никогда не спрашивал почему солнце светит, почему день сменяет ночь, трава зеленая, а небо голубое. Ему не нужны было об этом рассказывать, он будто с самого рождения знал ответы на все вопросы. Он не имел ни малейшего понятия откуда он это знает, он был слишком мал, чтобы спрашивать себя. В этом возрасте ему казалось, что если он знает, то знают и все. И каждый раз, когда он слышал, как кто-то задает подобные вопросы, он удивлялся, потому что ему казалось глупость спрашивать о таком. Все секреты мироздания были для него слишком очевидны, чтобы пытаться их объяснить.

Чондэ не смог справиться с давящей ожиданием тишиной, оттого призвал себе на помощь гитару. Ей, как и многими другими музыкальными инструментами, он владел на уровне выше сносного. Эти, как и многие другие приобретенные за много лет навыки, были по большей части бесполезны, однако, когда у тебя впереди целая вечность, ее хочется чем-то занять. Чондэ все еще ощущал и осознавал себя как человек, и ему не хотелось терять связь с этой мыслью, пусть и такими способами. Он окружал себя мелочами, атрибутами смертной человеческой жизни, только чем больше их становилось, тем меньше Чондэ верил в свою человечность.

Пальцы лениво перебирали струны, окутывая тишину подрагивающей, словно пламя свечи, еле слышной гитарной мелодией. Исин не стал настаивать на том, что это не то, чего он хотел, потому что, по сути, ему было не принципиально. Он прикрыл глаза, вслушиваясь в звук струн, дрожание которых соединялась с вибрациями сердца, расходясь рябью по телу.

Волны музыки покатились по комнате, унося на себе разболтавшееся уставшее сознание Исина. Они успокаивающе касались его головы, мягко укутывали тело, утягивая на черное дно, где темнота была настолько насыщенной и голодной, что сквозь нее не мог пробиться ни один лучик света. И в этой зыбкости, теряя связь с реальностью, на грани пугающего небытия, Исин услышал тихий, но уверенный, убаюкивающий голос. Он словно луна в самую непроглядную ночь разгонял мглу, освещая путь, и тьма, щупальцами опутавшая Исина, отступала.

— Вот уже сколько лет, постаревший и одинокий, ежик ищет какой-нибудь выход из пены тумана, — начал петь Чондэ, вплетая свой приятный вдумчивый голос в переливистое дребезжание струн. — Вот уже сколько лет он пытается выйти к дороге, но вокруг только поле в тумане. И даже не странно, что его не разыскивают…

Исин впитывал каждое слово, мягко звучащее в темноте его сознания. Это была грустная песня, как и все те, что пел ему Чондэ. Он почему-то знал только грустные, но Исин не обвинял его. Не корил, не качал права и не просил петь другие. Потому что именно в них, в каждой спетой песне, в каждой рассказанной истории, где-то среди слов скрывался Чондэ. Все это было его, от первого аккорда и до последней, эхом звучащей в тишине, ноты. Исин будто чувствовал, что все эти песни про него, и его безмерно глубокая чаша грусти и боли наполнялась до краев, проливаясь в грудную клетку штормовыми волнами, набегающими на хрупкое горячее сердце.

Мальчик сильнее прижимался к Чондэ, впиваясь маленькими пальчиками в мягкую ткань рубашки, и закусывал губу, сдерживая всхлипы и слезы, опасно подрагивающие на ресницах. Ему бы хотелось крепко обнять Чондэ, спасая от одиночества, и попросить остановиться, перестать петь эту грустную песню, но он не мог, потому что был заворожен голосом и хотел узнать конец, который, еще надеялся, мог бы быть счастливым. Однако, чем ближе была песня к своему завершению, тем быстрее таяла невинная вера Исина. Счастливых концов не бывает. Не в этом мире. Конец по своему определению не может быть счастливым.

— А принц на расстоянии далеко-далеко от Земли с баобабом сражается, — Чондэ закрыл глаза, с нажимом пропевая фразу, — и грустит об увядшем цветке. Да все без настроения, — он облизал пересохшие губы, набирая в грудь больше воздуха, и продолжил тише и мягче. — Иногда полистает книжонку про то, как направился ежик в страшный туман к загрустившему другу с вареньем…

Нежная мелодия перебором ударила с силой по тишине, словно легионы войск, прорывающихся сквозь стены врагов. Чондэ болезненно поджал губы, сосредотачивая свое внимание на пальцах, нежно скользящих по струнам.

— Вот уже сколько лет постаревший и одинокий, ежик ищет какой-нибудь выход из пены тумана…

Болезненно дрожащий отзвук последнего слова потонул в тишине, вслед за ним стих и звон гитарных струн. Чондэ открыл глаза, уставившись невидящим взглядом в темноту комнаты, и стал прислушиваться.

Исин, тот, что был постарше, сидел посреди комнаты, шмыгая носом, и наспех старался вытереть стекающие по щекам слезы. Он был уверен, что первый раз слышит песню, но почему-то знал каждое слово. И если бы он не видел сейчас, как Чондэ поет ему ее, был бы в сильном замешательстве.

Она словно погрузила Исина в транс. Он ни о чем не мог думать, лишь сидел, покачиваясь, и синхронно с Чондэ шевелил губами, беззвучно подпевая. Раньше Исин, наверно, никогда не задумывался о том, насколько грустная эта песня. Он мог ощущать это на уровне чувств, эмоций, но в столь нежном возрасте явно бы не смог понять ее головой. Есть вещи, которые можно понять только по прошествии лет. То была сказочная история о реальном мире, и оттого она и звучала так болезненно.

Исин, на мгновение потеряв контроль над своими эмоциями, уткнулся в колени, и пропустил момент, когда воспоминание растворилось в белом дыме. Шуршаший звук, какой бывает у помех телевизора, прервал тихий голос Чондэ. Молодой человек что-то напевал себе под нос. Исин не понял, что произошла смена обстановки. Мысленно он все еще ощущал себя в полумраке детской комнатки, сидящим на полу.

— Чондэ, — спокойный, но властный окрик Смерти привлек внимание не только Чондэ, который замер, умолкая.

Чжан резко вскинул голову, оглядывая помещение, в котором оказался. Это был до боли знакомый ему кабинет Чондэ, и в отличие от детской, где только что был Исин, здесь было слишком ярко. Казалось даже, что все в помещении излучает режущий глаза свет. Молодому человеку пришлось их немного прикрыть, потому что для ноющих глаз это была настоящая пытка.

Сквозь полуопущенные пушистые ресницы он сумел разглядеть Смерть, сидящую на диване. В ее кажущейся расслабленной позе не было привычной вальяжности. Наоборот, сейчас в изгибах сквозило напряжение, и в большей степени она была похожа на застывшую мраморную статую, лишь нервно царапающие по обивке дивана кончики пальцев, закованные в железо, выдавали нервозность.

Чондэ, не дождавшись логического продолжения, повернулся, отрывая взгляд от открытой папки в руках, чтобы вопросительно посмотреть на Смерть. Та продолжительно выдохнула, и удобнее уселась на диване, запахивая свой плащ.

— Ничего не хочешь мне рассказать? — как можно сдержаннее поинтересовалась она, но голос нервно дрогнул, прозвучав угрожающе.

Молодой человек прищурился, припоминая, есть ли что-то, о чем ему следует немедленно сообщить. Он тут же пробежался по всем возможным прегрешениям, однако не нашел ничего, что стоило бы внимания.

— Ммм, — неуверенно начал он, но оборвал коротким и четким: — нет.

И словно потеряв интерес к разговору, тут же вернул все свое внимание к папке.

— Вот как, — эхом отозвалась Смерть и, посмотрев внимательно на спину Чондэ, словно бы терзаясь внутренними метаниями, все же выпрямилась, — в таком случае, я возвращаюсь к работе. Жду от тебя отчетов.

— Ага, — на автомате ответил молодой человек, даже не глянув удаляющейся Смерти вслед.

Исин задумчиво нахмурился. Он не мог знать, к чему был этот разговор, но интуитивно понимал, что по логике событий это имеет какое-то отношение к нему, и это было совсем не хорошо. Додумать свою мысль и раскрутить клубок логической цепочки он так, к сожалению, и не успел. Его отвлекло следующее воспоминание, и он, забыв обо всех страхах и тревогах, обо всех терзающих его мыслях, с жадностью стал впитывать каждую минуту, чтобы восполнить недостающие воспоминания, которые были им по неизвестной причине утеряны.

В комнате было тихо. Впрочем, Исин был не склонен шуметь. Он был на редкость спокойным ребенком. В этот раз и он, и Чондэ сидели на полу при тусклом свете настольной лампы, поставленной неподалеку, и собирали паззлы. С серьезными лицами они сосредоточенно рассматривали разбросанные по полу кусочки целой картины и изредка протягивали руку к одному из них, чтобы попробовать поставить на место. Иногда это выходило, иногда, а это в большинстве случаев, нет, и они возвращали кусочек на место. Говорить никто не говорил, занятие требовало максимальной концентрации. Спать никто не собирался. В комнате повисла гнетущая атмосфера.

Чондэ, сидевший по-турецки, подпирал подбородок рукой и хмурил брови. Кажется, что из всех задач, с которыми ему приходилось столкнуться, задача собрать паззл на тысячу фрагментов с пейзажем одного известного импрессиониста, была самая сложная. Он тяжело вздохнул. Таких трудностей он не любил. Исин в этом плане был более оптимистичным. Он просидел над паззлом целый день, но собрать смог не больше одной четвертой картины, однако почему-то продолжал верить, что сможет быстро закончить и пойти спать. Бросить все на полпути он не мог. С паззлами так всегда. Если сел собирать, то встанешь, только когда закончишь. Чондэ присоединился к этому занятию лишь пару часов назад, но с его появления дело далеко не сдвинулось, и оттого его охватывало отчаяние. Собрать паззл для него было теперь делом принципа, при этом он прекрасно понимал, что сидеть над ним дальше он просто не может. Пушистая напоминалка уже полчаса мигала в его кармане красным, издавая страдальческий писк. В отличие от Исина, другие дети хотели спать и нуждались в том, чтобы Оле-Лукойе открыл над ними зонтик.

— Придется отложить это до завтра, — со вздохом произнес он, инстинктивно прижимая свою руку к карману пальто. — Уже очень поздно, тебе давно пора спать.

— Еще чуть-чуть, — попросил Исин, пытаясь пристроить кусочек паззла, то так, то этак вертя его. Чувство, которое захлестнуло его, было схожим с азартом в казино. Он думал, что вот сейчас точно все быстро сойдется. Он уже будто видел какой кусочек и на каком месте должен быть.

— Никаких чуть-чуть, — сурово произнес Чондэ, — спать и все.

Исин печально вздохнул, словно бы воспринял это как нежелательную необходимость, отложив кусочек паззла, который так никуда и не подошел, лениво выпрямился и побрел к своей постели.

— Спокойной ночи, — пробормотал мальчик, заворачиваясь в одеяло, но сделал это без обиды или недовольства. Просто пробормотал. А потом посмотрел на Чондэ полными надежд и ожиданий карими глазами и слабо улыбнулся.

— Сладких снов, малыш Син, — молодой человек наклонился, чтобы невесомо коснуться губами лба ребенка.

— Даже не думай собирать мозаику без меня! — уже с закрытыми глазами произнес Исин. — И я тоже не буду… без тебя. Соберем вместе, когда придешь завтра.

— Разумеется, — нежно улыбнулся Чондэ и посмотрел на ребенка взглядом, от которого сердце сжималось, потому что в нем было столько же боли, сколько и любви, — я бы не стал делать этого без тебя, ведь тогда в этом нет никакого смысла…

— Тогда не задерживайся завтра…

— Хорошо, — с готовностью согласился Чондэ, — тогда ты засыпай. Чем раньше уснешь, тем раньше наступит завтра….

Мальчишка лишь пробормотал в ответ что-то невнятное, соглашаясь, после немного повозился, устраиваясь удобнее, и замер. Чжан Исин был послушным, но как-то по взрослому послушным. Он не капризничал попусту, не спорил. В нем было осознание, что взрослые знают лучше, когда и что нужно делать. Не все, конечно, но Оле-Лукойе точно. И не послушать Чондэ было неправильно. Странно, но Исин просто не хотел этого делать. Злить или огорчать Чондэ было для него постыдным. Он ведь не так много просил, всего лишь пойти спать. И всегда очень заботливо укладывал Исина, пел ему колыбельную, рассказывал историю или просто говорил с ним о всякой ерунде. Если честно, он всегда делал для Исина гораздо больше, чем тот давал ему взамен, поэтому простое послушание было небольшой платой.

Впрочем, это и казалось удивительным. То, с какой покорностью маленький Исин выполнял все, что ему говорил Чондэ, было полной противоположностью теперешних их отношений. За несколько прошедших лет вместе с памятью Чжан Исин потерял и ту детскую наивную веру в людей. Разучился понимать их, чувствовать. Он повзрослел. Стал недоверчив к новым людям, полагался только на себя, и даже мысли не допускал, что может на кого-то положиться, и доверится так же, как себе самому. Он перестал искать объяснения и причины поступков, лишь воспринимал их однобоко как свершившийся факт. Забыл, что за каждым шагом скрывается еще сотня незримых для других людей. Мысли, мотивы, обстоятельства. Все это имело значение. Только не для Исина. Больше не для него.

Сейчас Исину было стыдно за каждое свое слово и действие. Он понимал, что его поведение в любом случае было несправедливым по отношению к Чондэ, и для этого не надо было поднимать огромный пласт утерянных воспоминаний. Даже без этого было очевидно, что Исин неправ. Вот только теперь, оглядываясь назад на себя в нежном детском возрасте, молодой человек ощущал огромную пропасть между тем кем был и кем стал. Если, вернувшись, Чондэ ожидал увидеть все того же маленького мальчика, которого оставил когда-то, он был наверняка сильно разочарован тем, что увидел. Исину было за это стыдно, как бывает стыдно перед родителями, когда понимаешь, что несмотря на то, сколько сил было потрачено, чтобы вырастить из тебя хорошего здравомыслящего человека, ожидания оправданы не были. Он не был уверен, что извинения чем-то помогут в данной ситуации, но это было единственное, что он мог и хотел сказать сейчас Чондэ. Это, казалось, единственное, что ему оставалось. Просить прощения. Однако, что выросло, то выросло. Поздно заламывать руки и стенать. Исин, к несчастью, не мог просто махнуть на это рукой. Он не справился с возложенной на него задачей, он подвел, разочаровал. Это оставляло на душе неприятный осадок, похожий на накипь. Как будто вся прожитая жизнь резко потеряла значения, сбрасываясь до круглого нуля. Игра окончена. Хотите начать сначала или продолжить с последнего сохранения?

В какой же момент это случилось? Когда же он стал воспринимать как должное все хорошее, что делали для него, и заострять внимание только на плохом. Почему он перестал принимать с благодарностью все, что ему дают? Как он мог из такого замечательного ребенка вырасти тем, кем является сейчас?

На секунду Исин даже задумался, что причиной таких кардинальных изменений в нем могло стать отсутствие Чондэ, который вдруг просто испарился из его жизни вместе с воспоминаниями о нем. Именно из-за того, что его не было рядом, потому, что он перестал направлять и оберегать Исина, учить взаимодействовать с этим миром, все резко пошло не так. Но с другой стороны, в том, что Исин стал тем, кем является сейчас, вины Чондэ не было. Это была целиком и полностью заслуга самого Исина, к счастью или к сожалению. У Чондэ вне сомнений были веские причины, чтобы стереть себя из чьей-то жизни, иначе бы он этого не сделал.

Все так запутано. Исин мог лишь теряться в догадках. Он хотел докопаться до правды. Хотел узнать, что же произошло. Он нашел белое пятно в своей памяти и очень хотел его заполнить. Ему просто необходимо было знать, о чем он забыл и почему это произошло.

Эта история на первый взгляд казалась Исину простой и понятной. Что же могло быть проще этой сказки? Но все с самого начала не могло быть просто. Уже эти намеки на нереальность должны были насторожить. И если бы не это детское любопытство, если бы не его тяга к приключениям и безрассудное «а почему нет?», все могло бы закончиться не так болезненно. Чем дальше заходило дело, чем стремительнее развивались события, тем больше оставалось вопросов и недосказанности. Оставить их без ответа было бы правильно. Почему Исин не мог этого сделать?! Почему ему обязательно нужно было все это узнать? Он запутался. Все стало таким сложным. Кто он? Что с этим миром? Насколько все это реально? Почему все это произошло? На вопрос кто такой Чондэ он уже знал ответ, и теперь ему хотелось знать, куда он исчез и что было этому причиной. Как так сложилось, что он ушел? И в чем была причина вернуться? Узнает ли Исин ответы на эти вопросы? Нужно ли ему все это знать? Голова разрывалась. Он уже вовсе не был рад тому, что ввязался во все это. Казалось, лучше бы было ничего не знать. Стоило предпринять какие-то решительные действия еще в первую ночь. Сказать твердое «нет» во вторую, и навсегда поставить точку в этой истории. Избавить себя от боли, от каши в голове, от ощущения, что его разрывает на кусочки, перемалывает в мелкую крошку. Исину казалось, будто его расщепляет на мелкие осколки и разбрасывает по всему пройденному пути. К концу от него просто ничего не останется. Он знал, что дальше его ждет что-то более душераздирающее, но ему уже сейчас хватало.

Исин чувствовал себя отвратительно. Он не мог описать то подвешенное состояние, в котором сейчас находился. Он смотрел на происходящее и чувствовал, что все это было упущено. Будто и не с ним происходило вовсе. Он не помнил, и, следовательно, для него этого никогда не было. От этого было не то что пусто, а скорее очень разочаровывающе. Прекрасные воспоминания, которые никогда не будут восполнены. Это было очень печальное призрачное чувство, находящееся на периферии реальности и сна. Оно ощущалось щекочущим напряжением в груди. Зато чувство жгучего стыда и разочарования в себе было очень явственно. Оно пилило сознание тупой пилой, и как бы сильно не хотелось о нем забыть и не возвращаться к нему, это не выходило. Исин осознавал, что потерпел неудачу, и выхода было два: начинать с самого начала, перекроить себя вдоль и поперек, что не представлялось возможным, или продолжать с надеждой кое-как, но дойти до конца тем, кто он есть. Исин бы хотел выбрать первый вариант, только был не уверен, что это возможно. Он уже не тот, каким его хочет видеть Чондэ, и с этим ничего нельзя поделать. Как бы он ни старался. Он бы мог притвориться, но не стать другим… И ладно бы, мог бы уже перестать себя терзать, однако он не мог. Это было для него принципиально. Он хотел быть тем Чжан Исином, каким его привык видеть Чондэ. Другой Исин ему был просто не нужен. Потому что, если бы Чжан Исин был как сейчас, такой же как и все, Чондэ бы никогда не выделил его среди остальных. Ничего бы этого не было…

Слишком все перемешалось. В хаосе происходящего Исин уже не был способен спокойно и адекватно мыслить. Он накручивал себя, становился чувствительнее и эмоциональнее. Он начинал воспринимать все острее. Близко к сердцу. Хотя мог ли он воспринимать все как-то иначе, когда речь шла о нем и Чондэ. Будь здесь другие действующие лица, он бы смотрел это с таким же энтузиазмом как какой-нибудь затянутый фильм, но сейчас… сейчас все было иначе.

Находясь под влиянием этой давящей атмосферы, он боролся с душащими его слезами, до крови закусив губу. Ему было больно. Это была не тупая боль, какую испытываешь, когда ударяешься обо что-то, и не резкая острая, как когда режешься чем-то. Это была давящая изнутри на грудную клетку боль, комкающая легкие, от чего дыхание сбивалось до рывков. Эта боль мурашками щекотала все тело, пробираясь в самое сознание, где гуляло бурей во всю свою силу. Она сметала все мысли на своем пути, перемешивала их, и кидала обратно в невероятно сбивчивой сумбурной каше. Этого было слишком много для одного Исина, он не мог совладать со своими эмоциями. Его кидала от умилительной радости от происходящего в самые пучины отчаяния, когда он понимал, что это прошлое безвозвратно утеряно, а восполнить его в будущем не выйдет.

Отведенные ему семь ночей оказались не такой уж и вечностью, как он мог подумать в самом начале. И теперь он корил себя за то, что не ценил время, которое у него было. Не понимал его ценность, а она была велика. Теперь ведь это единственное, что у него осталось. Если бы только тогда он знал, что все так будет…

— И я ушел за карандашами и альбомом, а когда вернулся, мое место было занято, — обиженно бубнил детский голос, — и пришлось сесть рядом с ней…

Исин заставил себя поднять голову, проглатывая ком в горле, и, вытерев бегущие по щекам слезы, прижал руку к губам, чтобы если не сдержать, то заглушить свои тихие всхлипы и шумные прерывистые вздохи.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: