ПРИМЕЧАНИЕ: Все герои, задействованные в сценах сексуального содержания, вымышленны и достигли возраста 18 лет. 10 страница

Мы оба здесь стоим, от страсти трепеща.

Вы видите лишь тень от длинного плаща,

Я вижу белизну одежды вашей белой,

Я полон нежности неясной и несмелой,

Я – только тень для вас, вы для меня – лишь свет!

Не позабуду я мгновений этих! Нет!

Да, если раньше я бывал красноречивым,

То никогда еще от сердца моего

Я так не говорил.

Боялся волю дать я всем своим порывам.

Но нынче вечером, не видя ваших глаз

И не боясь прочесть в них отвращенье,

Я больше не дрожу, не знаю я смущенья

И с вами говорю как будто в первый раз.*

Всегда я до смерти боялся осмеянья…**

Подать вам повод к шуткам!

Да, сердце прикрывать старался я рассудком.*

Хочу звезду схватить, тянусь к заветной точке,

Но что смешить народ? Нагнусь и рву цветочки!**

Письмо было волнующим, трогательным и в тоже время озадачивающим. Кто мог такое написать и отправить ей? При чем тут страх быть осмеянными? Почему в нем приводятся точные цитаты? Почему не своими словами? И кто скрывается за… непроницаемым черным плащом?

Гермиона едва не подавилась чаем, когда до нее, наконец, дошло.

Видимо, ее хваленый ум порядком переоценили, раз она умудрилась проглядеть то, что просто само бросалось в глаза. Снейп. Это Снейп писал ей письма. Все ее представления об окружающем мире рухнули, стоило представить профессора Снейпа, склонившегося над столом и пишущего ей любовное письмо.

– Мисс Грейнджер?

Тихий голос преподавательницы вывел ее из задумчивости, и Гермиона залилась румянцем, увидев понимающий взгляд Минервы.

– Извините, я, кажется, замечталась, – пробормотала девушка.

МакГонагалл кивнула и посмотрела еще внимательнее. В черном шерстяном костюме маггловского фасона профессор выглядела чуть менее строго, и Гермионе захотелось поделиться с нею своими переживаниями. Но доставлять проблемы профессору Снейпу тоже не хотелось. А седовласая преподавательница неожиданно сказала:

– Знаешь, на седьмом курсе я влюбилась в своего преподавателя по трансфигурации.

Это было произнесено так сухо, с чуть приподнятой бровью, что Гермиона решила – выпей она чуть больше чаю сегодня, непременно выплюнула бы следующую порцию назад в чашку. Ее изумление, казалось, развеселило МакГонагалл.

– В самом деле? – пискнула Гермиона, едва не поперхнувшись.

– Ну да. Спустя много лет мы поженились, и вот, до сих пор вместе, – добавила она с легкой улыбкой, которая показалась Гермионе более важной, чем слова. Что профессор МакГонагалл имеет в виду?

– Это прекрасно, – Гермиона сообразила, о чем речь, и невольно вытаращилась: – Вы и профессор Дамблдор женаты?

Она проговорила это шепотом, боясь быть подслушанной. Профессор усмехнулась, ее глаза блеснули.

– Да, мисс Грейнджер, уже почти сорок пять лет.

Гермиона изо всех сил попыталась вообразить женщину двадцати с небольшим лет, вступающую в брак с мужчиной почти на восемьдесят лет ее старше, и не смогла.

– Для любви не существует разницы в возрасте или положении; только сердце, душа и мысль, вокруг которых вращается все дорогое для тебя и любимое тобой.

Взгляд наставницы был исполнен глубокой мудрости и спокойной радости, и это многое сказало Гермионе. Неожиданное знание расставило все по своим местам.

– Это был профессор Снейп, все это время, ведь так? А вовсе не Гарри…

Она будто бы спросила, но в ответе на самом деле не нуждалась. Оглядываясь назад, она теперь понимала то, что раньше было неясным.

– Да, дитя мое, но это строжайшая тайна. Чтобы спасти Гарри, Северус подверг себя огромной опасности – в который раз.

Взгляд преподавательницы стал печальным и обеспокоенным.

– Почему он ничего не сказал? – Гермиона начала злиться: почему он не рассказал ей? Строки письма опять вплыли перед глазами: «Всегда я до смерти боялся осмеянья…»

– У него на то были разные причины, дорогая. Но ты вообрази, что было бы, если бы кто-нибудь обнаружил?..

Гермиона нахмурилась, понимая, какой ужасающий разразился бы скандал, если бы кто-то узнал обо всем. А если бы узнал Волдеморт... Снейп все еще шпион; да его бы тут же убили, если бы прознали, что он испытывает… чувства к магглорожденной гриффиндорке.

Гермиона покраснела снова. Она вспомнила его взгляды, его неистовый азарт на квиддичном поле; мысль о том, что все это было для нее, заставила ее задохнуться.

– Просто невероятно, – пробормотала она, и ее преподавательница покивала сочувствующе и понимающе.

– Так и есть. Его сложная, невыносимая, сильная и страстная натура сокрыта от большинства людей. Он может быть жестким по отношению ко всему миру, но лично для меня быть его другом – это большой подарок. Я даже представить не могу, какое счастье он может дать той, которую полюбит.

Гермиону охватила дрожь от одной мысли о том, какую огненную страсть питает к ней Снейп. Все сказанное МакГонагалл заставляло ее сердце бешено колотиться и одновременно сильно беспокоило. Сможет ли она справиться с подобным человеком?

– Не думаю, чтобы я была готова к чему-то подобному, – призналась Гермиона.

МакГонагалл кивнула и откинулась на спинку стула.

– Дорогая девочка, он и пальцем тебя не коснется, пока ты студентка. И дело даже не столько в правилах школьной этики, на них ему плевать, но вот Альбус мигом сделает из него котлету.

Она ласково улыбнулась, вспомнив о мужнином стремлении всех защитить, и взяла с подноса сэндвич.

Гермиона расслабилась; до окончания учебы оставался месяц, П.А.У.К.-и. были не за горами, времени на то, чтобы разобраться в своих противоречивых чувствах, было предостаточно.

– Ты скажи только, стоит ли мне предупредить Северуса, что его надежды напрасны, или же нет?

Слова профессора привели Гермиону в ступор, она глянула испуганно.

И тут же вспомнила сон, и поцелуй, и маленького мальчика – последний отголосок радости в жизни Северуса Снейпа. Вспомнила, как начал зеленеть сад. Неожиданно Гермиона поняла, что самое главное в ее жизни – сделать так, чтобы сад снова зацвел. Это осознание было похоже на луч солнца, пробившийся сквозь тучи, все кусочки мозаики стали на свои места, картинка сложилась, и Гермиона успокоилась.

– Наверное, я сейчас не готова к тому, что он может мне предложить, но я люблю его, и сделаю все, чтобы ему больше не было больно.

Она согласилась, понимая, что этот шаг приведет ее к такому будущему, о котором она даже и не думала, но вместе с тем чувствуя правильность этого будущего. Женщина напротив улыбнулась тепло и счастливо, и Гермионе стало ясно, что в этом деле у нее есть союзник, даже если никто больше этого не поймет.

– Я передам, – тихо сказала Минерва.

* Перевод Т. Щепкиной-Куперник

** Перевод Е. Баевской

Глава 27. Следующий день

Северус выслушал Минерву, а затем, ошеломленный, с вежливым кивком удалился в свои покои. Он лег на диван, устремил в пространство невидящий взгляд и потешил себя слабой надеждой, что переживет грядущую войну и обретет смысл дальнейшего существования после нее.

Кажущееся невозможным вдруг обернулось чем-то не таким уж недосягаемым, и в это было почти страшно поверить.

Она любила его.

Нашелся кто-то, кто любит его.

Он думал об этом снова и снова, смакуя самую мысль.

Еще в юности он потерял тех, кто говорил, что любит его, видел, как их хоронили – и вместе с ними словно бы хоронили его сердце.

От мысли, что Гермионе он небезразличен, что она любит его, что мечтает о совместном с ним будущем, кружилась голова.

Лежа на диване, он отдался воле накатывающего волнами понимания. Проблески веры в лучшее, лучи рассеянного солнечного света вдруг пронзили окружающий мрак, уже ставший привычным. Переполнявшие его эмоции отдавали чем-то тревожным: это была почти болезненная смесь надежды и отчаяния. Ведь если все пойдет не так, он вряд ли когда-нибудь выберется из безнадёги. Но с другой стороны, справедливо ли возлагать ответственность за собственное душевное благополучие на семнадцатилетнюю девушку? Нет, он обязан взять себя в руки, иначе попросту отпугнет ее силой своего желания и потребности быть с нею.

Наконец он поднялся, подошел к столу, сев, достал свой экземпляр «Сирано де Бержерака» и стал искать нужный отрывок. Он уже знал, что ищет, и, отыскав, взялся за перо.

Да, я люблю тебя!

Да, вот она – любовь. И счастлив я, любя,

И растворяюсь весь я в этом чувстве чистом,

И я перестаю быть мелким эгоистом;

Я отказался бы от всех заветных грез

О счастье собственном, с безумным наслажденьем

Я в жертву б счастие свое тебе принес,

Когда бы только знал, что мне вознагражденьем

Луч счастья твоего блеснет издалека!

И эта жертва мне казалась бы легка.

В тебе я черпаю восторг и вдохновенье,

Я на тебя гляжу – летит все горе прочь!

О, понимаешь ли, какое упоенье,

Какое счастие дарит мне эта ночь?

О, чувствуешь ли ты, – скажи мне, дорогая, –

Как вся душа моя, томясь, изнемогая

От силы чувств своих, летит к тебе в тени?

Слова любви моей – сжигают вас они?

Да, да, вы из-за них дрожите в лихорадке.

Минуты эти мне мучительны и сладки!

Теперь я умер бы!.. Да, ты меня зовешь;

Я чувствую, тебя охватывает дрожь,

И дрожь твоей руки цветам передается,

Жасмина нежного белеющим цветам,

А от цветов она идет к моим устам!.. *

Закончив – со взглядом, затуманенным непередаваемой словами надеждой, – он отложил перо. Письмо было отправлено тем же вечером. И впервые за долгие годы сердце Северуса ощутило покой.

***

В общей гостиной Рон и Гарри спорили, и Гермиона, кажется, понимала, о чем. Незамеченная ими, она прижималась к стене и беззастенчиво подслушивала. В конце концов, раз уж она подумывала о свиданиях с главою Слизерина, немного хитрости не помешало бы.

– По-твоему, это правильно – не говорить людям того, чего, ты считаешь, им лучше не знать? – наседал Рон на нервно ерзавшего в кресле Гарри. – Дамблдор вот тоже не рассказал тебе об этой легилиментной штуке.

– Не сравнивай, Рон. Тут совсем другое… – не слишком убедительно даже для самого себя возражал Гарри, и его замешательство доставляло Гермионе некое жестокое удовлетворение.

– Да ну? Это ее жизнь, Гарри. Ты не можешь решать за нее. А именно это ты и делаешь, не говоря ей.

В словах Рона было столько пыла, столько честности. Гермиону растрогало то, как он заступался за нее, хотя она и злилась, что и он ничего ей не сказал.

– Он тебе нравится, поэтому ты на его стороне, – не согласился Гарри.

И тут Гермиону осенило. Выходит, Рон не против этих отношений? Когда раскроется правда, такой союзник станет бесценным! Мысль, что один из двух лучших друзей не оставит ее, согревала.

– Я на стороне Гермионы, приятель, там же, где должен быть и ты, – гневно ответил Рон, заставив друга вздрогнуть.

– Touché, Рон, – в голосе Гарри огорчение сменилось покорностью.

– Так ты скажешь ей? – настаивал Рон.

– Ага, – скрепя сердце согласился Гарри.

Гермиона решила немного помучить его в наказание за то, что он так долго обманывал ее.

– Скажешь мне что? – она показалась им, сияя улыбкой. Рон тоже широко улыбнулся в ответ, а Гарри сник.

– Эммм… Ничего, – запинаясь, ответил он, за что получил от Рона тычок в бок. – Э-э-э… тебе, наверное, лучше присесть, – поправил он себя и мрачно взглянул на друга, которого давно уже не видел таким обрадованным.

Гермиона поняла, что и Рон, вынужденный молчать о том, насколько неприятно ему все происходящее, тяжело переживает случившееся. А ведь обычно у него нет привычки молчать, подумала она с изумлением.

Пока Гарри перебарывал внутреннее отвращение к Снейпу, висела долгая пауза. Наконец он выпалил на одном дыхании:

– В те шесть недель, когда ты думала, что я тебе нравлюсь, это был не я, а Снейп!

Гермиона немного помолчала, а потом пожала плечами.

– А, так об этом я знаю. Я думала, есть что-то новенькое. – И она мягко улыбнулась застывшим с разинутыми ртами мальчишкам.

– И когда же ты узнала? – удивленно спросил Рон.

– Подсказка, Рон, была в письмах. Зеленые слизеринские чернила. Не Драко же писал мне.

Обоим парням сделалось нехорошо при мысли о Малфое, пишущем Гермионе любовные письма. А она не собиралась признаваться, что далеко не сразу догадалась об авторстве – в конце концов, репутацию Всезнайки следовало поддерживать.

– Но как тебе пришло в голову, что в моем теле был именно Снейп? – расширив глаза, спросил Гарри, а Гермиона, приготовившись добить его, улыбнулась снова.

– Нет, ну, правда, Гарри, как только ты вернулся, это стало очевидным. Странно то, что Снейпу удалось провести меня сначала, поскольку между вами нет ничего общего. – Секунду она позволила ему думать, что сравнение было в его пользу, а затем обрушилась на его эго: – Он в тысячу раз находчивей, сексуальней и умней.

На Гарри будто сбросили ядерную боеголовку в двадцать мегатонн, и она достигла цели – с равными по разрушительности последствиями.

– Гермиона, – выдохнул Рон, невольно преклоняясь перед ее беспощадностью, – ты подходишь ему на все сто. – Его глаза светились восторгом. – И, кстати, я посоветовал ему плюнуть на письма и просто зацеловать тебя до потери сознания.

Гарри содрогнулся.

– Умоляю, перестань так говорить. Иначе мне кусок в горло не полезет еще лет сто, – простонал он, изображая приступ тошноты. Гермиона проигнорировала его притворство и широко улыбнулась Рону.

– К сожалению, поцелуи придется отложить до окончания школы, – признала она, и Рон понимающе кивнул. – Ну а после – я собираюсь накинуться на Северуса при первой же возможности.

Услышав это, Рон расхохотался, а Гарри в самом деле позеленел. Гермиона лишь тихо рассмеялась.

***

Рон увидел, что сова доставила очередное письмо Снейпа Гермионе. Та покраснела, отвязав послание, и парень довольно ухмыляясь, покинул ее комнату. Спускаясь по ведущей от ее личных покоев лестнице, он насвистывал. И вдруг столкнулся с Лавандой Браун. Лаванда посмотрела сперва на его улыбающееся лицо, потом на двери в комнату Гермионы за его спиной и побледнела. Рот ее открылся, и – к вящему ужасу Рона – она разрыдалась и умчалась прочь.

Чтобы сложить два и два, требовалось время, но интуитивно Рон быстрее понял, в чем дело, чем сообразил головой. Улыбаясь во весь рот, он погнался за Лавандой что есть духу.

– Лаванда, постой! Это не то, что ты думаешь! – крикнул он ей вслед. Она резко остановилась и уставилась на него с настороженным подозрением. – Гермиона – моя подруга, но между нами ничего нет. Все давно прошло, – заверил он заплаканную Лаванду. Она подняла на него исполненный надежды взгляд, а Рон достал из кармана платок, вручил ей, глубоко вздохнул и бросил пробный камень:

– На следующей неделе Валентинов день. Хочешь, сходим в Хогсмид?

По тому, как засветилось ее лицо, Рон понял, что приглашение принято. Но рот Лаванды был слишком занят, чтобы выдавить что-нибудь членораздельное, ведь она уже кинулась в объятия Рона и принялась его целовать. Рон охотно отвечал на поцелуй, чувствуя себя настоящим Королем.

* Перевод Т. Щепкиной-Куперник

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: