Междисциплинарность: Соединение Истории и Теории

Классики социальной теории, такие, как Джамбаттиста Вико, Карл Маркс и Макс Вебер хорошо чувствовали связь между «историческим» и «социальным»; но только с приходом господства позитивистской науки эта связь была проблематизирована (Horkheimer и Adorno, 1972). Историческая социология оставалась в тени до 60-х г.г. ХХ века, но не только из-за того, что фашизм и сталинизм были «крайне враждебно настроены по отношению к ее критическим взглядам» (D. Smith, 1991: 1). В современном научном мире гуманитарные науки фрагментировались на множество дисциплинарных областей и субдисциплинарных специализаций, в результате чего историческая социология и культурная история предстали как нечто неоднородное и неупорядоченное. Подобно современной социальной теории и культурным исследованиям (culture studies), историческая социология нарушила священные границы, установленные историками, социологами, антропологами и философами, представляющими «мэйнстрим». Это имело место в большей степени из-за того, что в послевоенную эпоху исследователи больше не могли адекватно теоретизировать по поводу современных социальных перемен, не обращаясь к теориям социального развития – как непрерывного, так и дискретного. Междисциплинарность позволила социальным теоретикам более точно поставить проблему исторически случайной природы норм, идентичности и форм поведения. Говоря другими словами, историчность значений и действий, воспринимаемых как само собой разумеющиеся, требует исследования «пройденного нами пути» – как в пространстве, так и во времени. В конце ХХ в. социальная сконструированность мира – это, по всей видимости, единственная не вызывающая сомнений данность; конструктивизм, без сомнения, во многом был обусловлен «неупорядоченностью» макроскопического историко-социального исследования. Защита междисциплинарного подхода к теории, культуре и обществу представлена в работах таких авторов, как Марк Блох, Фернан Бродель, Мишель Фуко, Юрген Хабермас, Норберт Элиас, Энтони Гидденс, Майкл Манн, Роланд Робертсон и Бенджамин Нельсон.

Неверность постулата о том, что история, в отличие от социологии, больше заинтересована «в изучении обществ с особым вниманием к различиям между ними и переменам, которые происходят в них с течением времени» (Burke, 1980: 13), раскрыта в исследованиях Шмуэля Айзенштадта (1963), Баррингтона Мура (1969), Перри Андерсона (1974a; 1974b), Чарлза Тилли (1975), Иммануэля Уоллерстайна (1974-89), Пьера Бурдье (1984) и Норберта Элиаса (1939). Наличие исторического сознания в современной социальной теории может быть очевидным из того факта, что нечто, названное в 80-е г.г. «течением» исторической социологии, из «ручейка» 50-х г.г. (Burke, 1980: 28) превратилось сегодня в настоящий поток. К работам Нейла Смелзера Социальные изменения и индустриальная революция (Neil Smelser`s Social Change in the Industrial Revolution (1959)), Роберта Беллы Религия эпохи Токугавы (Robert Bellah`s Tokugawa Religion (1957)), Шмуэля Айзенштадта Политические системы Империй (Shmuel Eisenstadt`s The Political Systems of Empires (1963)), Чарлза Тилли Вандея (Charles Tilly`s The Vendee (1964)), Норберта Элиаса История манер (Norbert Elias`s The History of Manners (1939)) и Мишеля Фуко История безумия в классическую эпоху (Michel Foucault`s Madness and Civilization (1965)) прибавился ряд других влиятельных работ, пополнивших исторически обоснованную социальную теорию. К ним относятся классическое исследование Перри Андерсона (Переход от античности к феодализму (Perry Anderson Passages from Antiquity to Feudalism)) и Происхождение абсолютистского государства (Lineages of the Absolute State (1974a; 1974b)), Иммануэля Уоллерстайна (Современная мировая система (Immanuel Wallerstein`s The Modern World-System (1974-89))), Теды Скокпол (Государства и социальные революции (Theda Skocpol`s States and Social Revolutions (1979)) и Образ и метод в исторической социологии (Vision and Method in Historical Sociology (1984))), Райнхарда Бендикса (Короли или народы (Reinhard Bendix`s Kings or People (1978))), Чарлза Тилли (Большие структуры, масштабные процессы, глобальные сравнения (Charles Tilly`s Big Structures, Large Processes, Huge Comparisons (1984)) и Принуждение, капитал и европейские государства с 990- по 1990 (Coercion, Capital and European States AD 990-1990 (1990))), Энтони Гидденса (Современная критика исторического материализма (Anthony Giddens`s A Contemporary Critique of Historical Materialism (1981; 1985))), Майкла Манна (Источники социальной власти (Michael Mann` s The Sources of Social Power (1986; 1993))), Эрнеста Геллнера (Плуг, меч и книга (Ernest Gellner`s Plough, Sword and Book (1988))) и Норберта Элиаса (Процесс цивилизации (Norbert Elias`s The Civilizing Process ((1939) 1978; 1982)).

Для каждого из этих текстов центральной является идея о том, что современные социальные структуры и формы социального взаимодействия не могут быть должным образом поняты в отрыве от исторической перспективы. Под «историческим» я понимаю нечто отличное от «мертвого груза прошлого» – событий, памятных дат, династий и вех. Скорее, историческое понимание, в отличие от натурализма, дает возможность порефлексировать по поводу историчности данной практики или института. Например, в своем «Капитале» Маркс показывает, как такое обычное явление, как «товары», в действительности является исторически сложившимся объектом, олицетворяющим человеческую деятельность и отношения власти. Понять, что порядок вещей может варьироваться в зависимости от места (культуры) и времени (исторических обстоятельств), значит принять более рефлексивную позицию по отношению к социальному миру и его познанию. Таким образом, саморефлексия и историческое сознание идут рука об руку.

Соответственно, любая теория общества должна быть способна дать отчет о своем происхождении и развитии, то есть должна быть способна обозначить свою отправную точку в терминах истории своего собственного внутреннего развития с учетом господствующих социальных условий. Любая рефлексивная или «критическая» социология современности должна «соотносить себя с прошлым – так же, как и с будущим» (Marcuse, 1968: xvi). Понимание того, как мы оказались в данном политическом, культурном или социальном положении необходимо, чтобы мы могли представить, как изменится это положение в будущем. Несмотря на то, что современная социальная теория в основном отказалась от телеологической философии истории, она по-прежнему пытается ответить на вопрос: как изменилась наша концепция мира и самих себя? Более того, почему она стала именно такой, какая она есть? К примеру, одним из ответов было смелое заявление о «конце истории» и пришествии «последнего Человека» (Fukuyama, 1992), сочетающихся с исчезновением идеологии и триумфом либеральной капиталистической демократии.

Философы в основном пытались ответить на эти вопросы, обращаясь революции в мышлении, аналогичной коперниканскому перевороту в науке, связанной с именем немецкого идеалиста Иммануила Канта. Как утверждают современные философы, следствием победы Разума над предрассудками и суевериями стало новое видение мира (Habermas, 1971). Однако большинство сторонников социо-исторического подхода оспаривают утверждение, что модерн в своем своеобразии может быть сведен лишь к парадигмальному сдвигу в западной метафизике. Вместо того, чтобы рассматривать модерн исключительно как становление либерально-гуманистического мировоззрения, они обращают наше внимание на влияние, оказанное на человеческое поведение такими явлениями, как индустриализация (Gellner; Beck), капитализм (Braudel; Giddens), становление государственного строя (Elias; Mann), революции (Skocpol), милитаризм (Hall; Tilly) и аскетический рационализм (Habermas).

Споры об истинной сути этого монументального сдвига завязаны в основном на проблеме адекватности модернистских либеральных утверждений насчет прогрессивной природы модернизации – модернистской науки, индустриализации и «буржуазной культуры». То, что возникло после расцвета структурного функционализма и теории модернизации в академических и политико-милитаристских кругах 50-60-х г.г., приняло форму двойной критики ортодоксального марксизма (Anderson, 1974a, 1974b; Giddens, 1981; Mann, 1986) и смитианских теорий модернизации (Frank, 1967; Wallerstein, 1974-89: vol. 1). Таким образом, возрождение историко-социальной теории произошло, когда традиционные ориентиры, которыми руководствовались самоуверенные исследователи 19 века вроде Герберта Спенсера и Карла Маркса, оказались под большим вопросом. По большей части, это было связано с утратой доверия к эволюционизму - как в левой, так и в правой его гегелианской разновидности.

Не случаен тот факт, что сегодня историческая социология, как и некогда теория литературы, обладает особой чувствительностью к политическим проблемам. Вопросы доминирования, власти, свободы и права (легитимности) задают темы анализа гражданско-государственного социального комплекса. Проведенные Фуко исторические исследования основных дисциплинарных институтов, таких, как тюрьма (1977), психиатрическая лечебница (1965) и клиника (1973) – вот лишь один из наиболее ярких примеров взаимодействия социальной теории и власти в цивилизационном анализе, исследовании цивилизационных форм и личностных структур. Предшественников цивилизационного анализа можно обнаружить еще до прихода «золотого века исторической социологии» в 70-80-е г.г. (Collins, 1985: 107). Вслед за Закатом Европы Шпенглера (1926-8), исследованиями мировых религий и западной рациональности в Собрании сочинений по социологии религии Gesamelte Aufsatze zur Religionssoziologie (1920-1) у Макса Вебера и Неудовлетворённость в культуре (Civilization and its Discontents (1930)) Фрейда, на Европейском континенте появились 2 работы, оказавшие существенное влияние на анализ власти и истории с над -национальной позиции. В каждой из этих работ, а именно Истории капитализма (Civilization and Capitalism) Фернана Броделя (1981-4) и Процессе цивилизации (Civilizing Process) Норберта Элиаса (1939; 1982), утверждается, что необходимо рассматривать социальную жизнь, обращаясь к более широкому кругу параметров, нежели тот, что предполагается идеей национального государства. Эти исследования на тему мирового капитализма, государственного строя и цивилизации сформировали важную часть основы, с которой началось восхождение исторической социологии к своему золотому веку. Возрождение исторического материализма, имевшее место в 60-70-е г.г. (Anderson, 1976; Gouldner, 1980) дало дополнительный стимул к исследованию различных социетальных и культурных форм в долговременной, цивилизационной перспективе. Мы еще вернемся к этой теме, когда будем рассматривать вклад цивилизационного анализа.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: