СПЕЛЕОЛОГИИИ. 1958-1969-годы. 8 страница

Но мы немного отвлеклись от нашего повествования. Так вот весь разворот газеты посвящен томской спелеологии, в котором статья В.Вистингаузена “Друзья – красноярцы” восхваляет спелеологов Красноярска и конкретно И.Ефремова.

“Спелеология для нас, прежде всего спорт, - говорит Игорь Ефремов, вожак красноярских спелеологов и пионер первых Торгашинских спусков, - но спорт своеобразный. Здесь ценится не хождение по одним и тем же маршрутам, а открытие, исследование и съемка все новых и новых полостей. Мы не ограничиваемся только своим краем – бывали в Крыму и Якутии, исследовали пещеры Тофаларии, Горной Шории, Кавказа. На очереди – недействующие гейзеры Камчатки, пещеры Сихотэ-Алиня... Наша мечта достичь тысячеметрового рубежа. Чувствуем, что кто-то рядом с районом наших работ – километровая пропасть, ждущая своих покорителей”.

Все остальные статьи разворота повествуют о покорении Томскими спелеологами пещер. Красноярских пещер!

Вообще, когда работаешь со старыми газетами, резко бросается в глаза предвзятость, что ли, информации на их страницах. Советские газеты мгновенно откликались на любой очередной “всенародный” эксперимент. Газеты воспевали и поголовное перевыполнение личного плана, - “Какое это счастье для рабочего”, и поворот северных рек, - жизненную необходимость Сибири и Казахстана, и арендный подряд, - как это прекрасно, и кооперацию, борьбу с пьянством...

Ну, был я в одном таком городе, где пьянство победили уже в 1986 году.

- Как найти винный магазин? – наивно спросил я у прохожего.

- Ты че, мужик? У нас “сухой” закон...

- Иди ты?! Совсем, совсем?

- Вообще ничего... даже пива... Исполком уже отчитался, что победили.

- Ну и как же вы живете?

- Сотри, мужик. Сейчас еще десять утра? Так? Да? А я уже крепко пьян. Да? Все так, кто не совсем чокнутый, - прохожий хитро улыбнулся и пошел, слегка покачиваясь, своей дорогой.

Этот разговор происходил на главной улице города Белый Яр Томской области.

Так кто же кого победил в этой борьбе?

А вот, к примеру, как описывал строительство второго железнодорожного моста через Енисей в газете “Красноярский комсомолец” Малков, секретарь комитета комсомола мостостроя, в статье “Мост построен молодежью”:

“В июне 1936 года с разных концов Союза... съехалась молодежь на строительство моста через Енисей.

Нет сомнений, что в работе встречалось много трудностей. Приходилось работать в суровых условиях, когда свирепствовали 50-градусные морозы и дули сильные ветры, когда пробравшиеся на стройку вредители, враги народа, мешали успешно вести стройку”.

В том же номере Т.Таболин: “Работать еще лучше”.

“Работая на строительстве моста сборщиком, я выполнял задание на 200 процентов. Но этого мне было мало и я стал думать как лучше организовать труд, особенно после того, как я дал обязательство к 20-й годовщине Ленинско – Сталинского комсомола выполнять задание на 300 процентов.

Радостно работать в нашей стране. Хорошо работаешь – ты в чести, почете. Родина, как ласковая мать, бережет нашу юность. Вот почему я в подарок Родине выполняю план не на 300, как обещал, а на 500 процентов”. (Все! Больше не могу, закрываю газету! – Б.М.)

Слава богу, хоть о спелеотуризме писали не обращая внимания на политику, на “важность” той или иной публикации на “ текущий момент”. А может я не прав? Может статьи должны были отвлекать молодежь от жизненных проблем, уводить их в розовые дали пещерной романтики? Если так – это им удалось в полной мере. Что там говорить, если в свое время мне было искренне жаль молодых англичан, не живущих в “стране победившего социализма”!

Кстати, почти весь “Красноярский комсомолец” того, 1937 года был заполнен публикациями подобными заметке Т.Таболина “Работать еще лучше”. И отличались только названиями предприятий да количеством процентов перевыполнения заданий.

Что-то мы очень уж далеко забрели в сторону. Вернемся все же к спелеологии.

Правда, ее с некоторых пор официально именуют спелеотуризмом. На мой взгляд, если человек находит, открывает, описывает, снимает планы, выдает документацию новых пещер – его просто стыдно называть туристом, пусть даже и спелео.

Итак, 1967 год. Осень. Красноярский край. Манский район.

Старая заброшенная дорога по логу тянется в некрутую гору.

Желтый осенний лист уже прикрыл и размытую последними дождями колею и густо поросшую ломкой зеленой травой и широкими мясистыми листьями подорожника обочину, и заросли медвежьей дудки вокруг дороги.

Левый борт долины покрыт травой, березовым мелколесьем, сквозь который кое-где проглядывают скальные выступы буро-красного мергеля. Правая сторона заросла живописным еловым лесом.

На невысоком пригорке, там, где лог, раздвинув по сторонам крутые бока сопок, вываливаются в широкую долину речки Степной Баджей, из молодого ельника торчат высокие деревянные кресты, уже потрескавшиеся и потемневшие от времени. Где-то в ельнике, среди крестов, красноголовый дятел усердно долбит сухое дерево.

- Что это? Кладбище? – Владимир повернул потное лицо к шагавшему рядом Резвову.

- Угу.

- Впервые вижу. Кресты уж больно высоки.

- Литовское, потому что.

- В Сибири? Литовцы? Откуда?

- Оттуда. Из Литвы. Ссыльные.

“Ссыльные... Литовцы... Идет, да идет себе. Не запыхался, даже почти не вспотел, - Владимир с завистью смотрит на сухопарого, подтянутого Резвова. – А туту пот заливает глаза”.

Тяжелый рюкзак оттягивает Владимира назад, пригибает к земле, не дает распрямиться. Какой-то жесткий предмет, должно быть “Шмель” сквозь спальник уперся в спину, елозит по ней, растирая в кровь поясницу.

Владимир на ходу подкидывает рюкзак повыше и подставляет под него ладони. Боль от давившего на спину “Шмеля” пропала, шагать с заведенными за спину руками неудобно. Через несколько минут он берется за лямки, чтобы хоть немного облегчить ноющие плечи.

“Идут и идут. Давно пора привал делать. Покурить, отдохнуть. Вот пишут – тяжело туристу: у него в рюкзаке и палатка, и спальный мешок, смена одежды, продукты... А каково спелеологу? Ко всему этому еще и снаряжение для штурма пещеры: веревка (собрана кольцами, сорокаметровая капроновая веревка из-под клапана рюкзака упиралась Владимиру в шею.), примус, камеральные принадлежности, комбинезон, каска, освещение и железо, железо, железо: карабины, крючья, молотки, шлямбуры, самохваты, жумары... Не спелеолог, а слесарь какой-то. И как все это вмещается в обыкновенный Абалаковский рюкзак?”

- Перекур. Все равно этого Лося не догонишь, - шедший впереди, Бакланов скинул рюкзак и сел на поваленное у дороги дерево. Лосем они прозвали Валерия Бобрина из Дивногорска, который уже полчаса как, с тяжелым рюкзаком, убежал вперед.

Владимир плюхнулся на землю, не снимая рюкзака, привалился спиной к лежащему гнилому стволу и облегченно вытянул ноги: “Лучше так отдохну. Пока снимать – надевать рюкзак, половина отдыха пройдет”.

Бакланов, счищая щепочкой прилипшие к железу триконей листья и комочки земли, сквозь широкую рыжую бороду обратился к Мартюшеву:

- Борька, а страшно, поди, с парашютом прыгать?

- Не а.

- Врешь, - худое, вытянутое лицо Резвова стремительно повернулось к Борису. Из-под синей вязанной спортивной шапочки Альберта выбивались крепкие смоляно-черные волосы, нависавшие на коричневые пытливые глаза.

- Случай, конечно, был... – вроде нехотя, врастяжку, начал рассказ Мартюшев. – Выпрыгнул из самолета, за кольцо – дерг! Падаю, падаю, а парашют не раскрылся! Я туда- сюда, - нету вытяжного! Тут уж действительно сердце стало в пятку постукивать. Кольцо в руке, вытяжного нет, парашют не раскрывается. Чудеса!

- А дальше? Не разбился? – насмешливо спросил Бакланов.

- Как видишь. Иначе бы рядом с тобой не сидел.

- Не тяни. Где вытяжной-то был? – Владимир даже подался вперед.

“Везет же некоторым. Все успел попробовать. И парашютист, и турист, альпинист, спелеолог, аквалангист, яхтсмен...”

- Ну, падать до земли с нераскрытым парашютом, - продолжал Борис, явно наслаждаясь заинтересованностью слушателей, - мало приятного. Надо раскрывать запасной. А ну, как и тот не раскроется. Тогда что? Никакой уж надежды? А там, внизу, белое заснеженное поле аэродрома, люди суетятся... И все так близко – близко показалось. Вроде, прямо сейчас мордой в землю врежусь...

“А ведь он специально долго рассказывает. Время тянет. Тоже устал!” - неожиданно всплывшая мысль даже обрадовала Владимира.

- Что, психи, расселись? Поперли. Давай, давай! Вставай жирное, ленивое племя, - раздвигая кусты, из леса выходит Бобрин. – Пещера уже недалеко. Рядом.

С кроны столетней замшевой ели свисают длинные космы седых лишайников. За корневище ее привязана веревка. В сером скальном выступе известняка у подножия ели чернеет широкое отверстие. Круто вниз уходит заманчивый ход. В лесу сумрачно, по-осеннему, тревожно. Над соседним увалом широкими кругами парит кобчик, почти не шевеля распластанными крыльями.

- Пора, психи. – Бобрин ухватился за веревку и начал спускаться, подсвечивая под ноги.

Вот из широкой дыры видна лишь Бобринская голова в самодельной клепаной алюминиевой каске, смахивающий на шлем тевтонских рыцарей, с плотно прикрытыми ушами и фонарем над переносицей. Вскоре и фонарь скрылся за перегибом, и лишь подрагивающая веревка говорила о том, что Валерий еще спускается по ней.

“Ерунда все это. Кладбище. Литовцы, кресты, тайга, дятлы, пот... Пещера! Новая пещера! Еще без названия. Открытие. Никто... Ни разу... Первопроходцы... Какая она? Большая? Маленькая?” - Владимиру не терпелось. Хотелось быстрее лезть, бежать, лететь в пещеру.

- Давай! Следующий! – глухо донесся из-под земли голос Бобрина.

Ледяные сталагмиты до полуметра высотой занимали все видимое пространство большого грота. Они были прозрачны до невидимости. Тонкие у основания, с толстой, округлой наклонной к выходу вершиной.

- Предлагаю название: “Зал танцующих дельфинов”, - тихо произнес Резвов.

“А ведь, действительно, стая выпрыгнувших из воды дельфинов вдруг замерзла, заледенела в прыжке. Красота! Безумная красота! И ведь никто... Миллионы лет ни один человек не видел этого, - у Владимира замерло сердце и он уже не жалел ни о чем. С умилением вспоминал заросшую дорогу, кладбище, тяжелый рюкзак. – Господи! Как прекрасно. Хорошо, что я стал спелеологом”. Ему хотелось радостно петь и удивленно молчать одновременно.

Группа осторожно обходила сверкающие в лучах фонарей ледяные фигуры.

- Понавтыкали тут сталагмутьев разных, - Бобрин, разбивая очарование сказочного грота, перешагнул невысокий “леденец” и направился к видневшемуся в стене грота продолжению пещеру.

Из отверстия в стене пещерной галереи доносились голоса. Если бы не этот тихий говор, Борис прошел бы мимо, но сейчас ему захотелось покурить, поболтать с парнями, и он протиснулся в дыру, прополз метра полтора-два по узкому невысокому ходу и очутился под потолком небольшого грота.

Внизу, на полочке, сидели два Альберта и занимались странным делом: широкоплечий, внушительный Бакланов бездумно швырял камешки в щель под потолком грота, Резвов же к какой-то сырой, осклизлой палке, должно быть занесенной весенним потоком в пещеру методом “крест – накрест” привязывал камень внушительных размеров. Фонари их были выключены, и лишь свеча, стоявшая между ними, освещала грот, рыжую от налипшей глины бороду Бакланова и желтую каску Резвова, склонившегося над своим "“рукоделием”.

- Эй, мужики! Перекур? – спросил сверху Мартюшев.

- Садись рядом – отдохни! – ответил Бакланов в очередной раз швырнув камень, отчего пламя свечи качнулось, и, вместе с ним две громадные черные тени Альбертов на противоположных стенах тоже качнулись, почти коснувшись головами.

- Катись к нам, - пробурчал Резвов, не прекращая своего занятия.

Прямо у ног Мартюшева, под потолком грота, начиналась крутая горка, длиной метров около двадцать. Кончалась она внизу, у узенькой “калибровки” уходящего под стену хода. По скату горки кем-то был отутюжен желоб, словно здесь, как в детском садике, катались сверху до низу по сырой катушке.

“Неужели “дядя Ухо” с “Рантом”? резвились Альберты? Нашли место, дурачье... Впрочем, больше некому – пещера новая”.

Борис сел на собственный зад, оттолкнулся и, вначале медленно, потом все быстрее, покатился вниз. Сквозь комбинезон, трико, плавки противная пещерная сырость охладила тело. Вскоре Борис сходу перепрыгнул на полочку, где сидели Альберты.

- Э-эх! – он уселся поудобнее, подстелив под себя верхонки, чтобы отгородиться от сырой глины. – Закурим?

Альберты промолчали, неодобрительно глядя на него. Бакланов и Резвов принципиально не курили, презирая “эти дымогарные трубы”.

- Что за “оружию” делаешь? – спросил Борис Резвова. Действительно, снаряд очень напоминал нарисованный в учебнике истории каменный топор.

- А если медведь сюда заявится? Как с ним бороться? Кулаками в морду? Да?

- Какой медведь?

- Обыкновенный. Таежный, бурый... – Бакланов, вроде ненароком придвинул поближе скальный молоток, зловеще блеснувший отполированной сталью.

- Медведь? – У Бориса неприятно заныло в “области живота”.

“Пугают? Зачем? И почему бы Рант такую фиговину мастерил. Да и Ухо молоток под рукой держит...”

- Смотри, - Бакланов щелкнул тумблером. Яркий свет его фонаря выхватил из полумрака грот, глиняную катушку, узкую "“калибровку"” внизу и... отпечаток когтистой лапы рядом с Мартюшевым.

“Вот те раз! Медвежий след! Свежий!” - Вдавлина мягкой подушечки окружена врезами длинных когтей. А рядом еще след, еще... “Да сколько же из здесь?”

- Здесь что, стадо медведей протопало? – оторопело спросил Борис.

- Ну, ты даешь! Один...

- Следов-то эвон сколько. Как я сразу не заметил?

- Один. Видно, понравилось ему кататься по глине. Ты же любишь. А вверх забегал – целая дорога следов.

“Заблудившейся в пещере медведь любит кататься? Зверь! В километре от входа? Чушь собачья!”

Борис еще раз осмотрел грот – отпечатки следов, несколько темно-рыжих, почти в свете фонаря жестких волос, прилипших к глине по краю желоба...

- А я-то думаю, кто наездил целую катушку? На вас грешил.

- Опять расселись, психи? – Из “калибры” показалась голова Бобрина в клепаной каске и круглых очках в железной оправе. Его громкий веселый голос разбил таинственную тишину грота. – Вставай жирное племя. Дальше пошли. Нету в пещере медведя. Нету. Вас испужался – утек.

- Предлагаю всю пещеру назвать Медвежьей, - проговорил Бакланов.

Следом за Бобриным Резвов начал протискиваться в узкий лаз, не выпуская из рук свое древнекаменное оружие.

В это самое время, в другом конце пещеры...

Справа, под самой стеной, на уровне сыроватого пола основного хода Владимир увидел щель. Она была узкая, очень узкая, но, необъяснимый азарт охотника, обострившееся чутье первооткрывателя подсказало ему, что там что-то есть, должно быть!

Владимир присел на корточки и запустил в щель руку. За тонкой каменной стеной была пустота.

“Значит – продолжение! Новый ход! Проверить? – Владимир зажег свечу и поднес огонек к отверстию. Пламя заметно наклонилось и слегка раскачивалось. – Есть, есть тяга воздуха. Отлично! Значит там, за стеной большие пустоты. Значит туда уходит пещера. Это я. Я нашел. Я открыл продолжение!”

Владимир понимал, что спелеология – коллективный спорт, а открытие новой пещеры, даже новых ходов – это заслуга всей компании, но как-то очень уж хотелось найти именно свое, личное продолжение. Найти, облазить, придумать название... Ведь основным ходом перед ним прошла группа топосъемки, дала имена галереям, гротам, тупикам.

Неожиданно раздался резкий полу писк – полу свист и Владимир ошарашено отпрянул от отверстия: из щели, где он только что шарил рукой, стремительно вырвалась летучая мышь, взмахнула лапами – перепонками, задула свечу и унеслась в черноту основного хода.

“Черт! Едва не напугался! Дура! Ага, раз там живут даже летучие мыши – пещера повернула туда. Точно. Но как в нее проникнуть?”

В самом деле, в щель едва-едва проходила рука. Владимир, в тайной надежде: “А, вдруг?” - вновь принялся ощупывать отверстие и с удивлением почувствовал, как под локтем покачнулся камень.

“Шевелится? Разобрать? Разобрать! Скорее!” - он лихорадочно начал отгребать мелкие камни, щебенку и откатывать большие, которыми был завален пол отверстия. Камни, как глазурью залитые тонким слоем глины, подавались плохо, но, едва Владимир выкатил несколько внушительных “булыганов”, дело пошло веселее, и он, распластавшись на животе, смог просунуть в щель голову.

За узким лазом пещера расширялась и, насколько хватало луч фонаря, вдаль уходил высокий сухой ход.

- Ура! Новый Ход!

“Голова прошла – сам тоже протискаюсь”, - Владимир, извиваясь и отталкиваясь ногами от только что вывороченных им камней, полез сквозь сужение.

“Что делаю? Что делаю? Нельзя, не положено. Запрещено в одиночку... Надо ждать парней. Надо ждать...” - но, неизвестная галерея манила вперед, и... – “Ну, немного, ну метров 25-30 пробегу, что там за поворотом, и назад. Ничего за это время не случится. Правда? Вернусь, ну вот ей богу. Вернусь и буду ждать...”

вдоль всей галереи полуметровым горбом тянулся слой намытой глины.

“Как хребет динозавра. А вдоль стен полоски чистой, промытой гальки. Должно быть по весне там течет хороший ручей”.

Извивающийся “хребет динозавра” усиливал впечатление угрюмости, таинственности. Луч фонаря терял яркости, упираясь, как бы впитываясь в темно-коричневые стены; в галерее было мрачно, сдавленно.

На влажной, блестящей глине ни одного следа, отпечатка. Владимир шел, оставляя после себя четкие вмятины железных триконей.

Один поворот, второй, третий... Галерея все ниже и ниже. Слой глины – толще: “Неужели конец? Такой был многообещающий ход!”

На глине уже отпечатки не только триконей, но и рук с растопыренными пальцами и даже округлые вмятины коленок. По “хребту динозавра” Владимир пробирался на четвереньках, то и дело скобля карболитовой шахтерской каской по шероховатому потолку.

Тупик. Обидно. Горько на душе и как-то мерзко: “Ну, невезуха! Вроде “поперла” пещера. Обрадовался. Думал громадная будет. Поворачивать? Возвращаться?”

Коричневая глухая стена с тоненькими прожилками белых драпировок и парой невзрачных бледно-желтых гелектитов надменно смотрели на Владимира и вроде даже насмехались над ним.

Владимир решил уж было возвращаться, но в этот момент в левом нижнем углу приметил узкий ход.

“Может опять такая “калибровка”? а за ней вновь широкий ход? Попробовать? Нечего звать парней. Если уж ничего нет – вернусь! А вдруг снова “попрет”? тогда уж и позову...”

ход был даже немного шире, чем тот, где полчаса назад ему пришлось разбирать завал.

Не раздумывая, Владимир лег на живот и буквально ввинтился в узкий лаз. За “калибровкой” ход действительно стал немного выше, но с наклоном градусов 15-20 уходил куда-то вниз. Владимир прополз метр, два, три... “Черт побери. Только лежа, потолок вот он, рядом. На шею давит. А дальше?”

Впереди ход резко, почти перпендикулярно, поворачивал налево.

Как ни старался, Владимир не мог протиснуться за поворот, хотя пространство вроде и хватало: “Гибкости не хватает. Попробовать лечь на бок? На правый бок, раз ход влево повернул”.

Срывая комбинезоном мелкие сталактитики на стене, кряхтя и чертыхаясь, Владимир повернулся на бок.

“Ой, что делаю? Разве ж так можно? Один, в “калибровку”, да еще головой вперед. Да еще под уклон. А ну как не будет расширения впереди?” - Владимир понимал, что сейчас ему уже ничего не оставалось, как только ползти вперед, надеясь на расширение хода. Вылазить ногами вперед, да еще в горку с приличным уклоном, он не в состоянии.

Пока Владимир не очень волновался. Его больше занимал вопрос, – есть ли продолжение пещеры, а, о ситуации, в которой оказался. Он не думал. Ну, узко, ну не развернуться, есть же продолжение. Там будет, наверное, будет, просторнее. Отдохнет, повернется и спокойненько выползет назад в магистральную галерею.

Изогнувшись, Владимир пополз в изгибе, но вновь остановился: теперь в изгибе заклинились ноги между стенами. Вытянув руки по швам, и съежившись, как только возможно, Владимир, даже сквозь комбинезон, исцарапав плечо, перевернулся на спину.

Ногам сразу стало легче, и он заскользил куда-то вниз на спине...

Остановка? Голова уткнулась во что-то твердое. Владимир уперся ногами и попытался продавить себя вперед, поворачивая голову чуть правее, чуть левее, насколько это возможно. Что за препятствие его остановило он не видел. Зажатый стенами и потолком, он не мог даже повернуть головы, но понял, почувствовал, что пещера кончилась. Тупик!

“Приполз? А дальше? Выбираться назад? Как?”

если бы понадобилось снимать план этого участка, то ход в разрезе получился бы очень похожим на перевернутую букву “Т”. В нижней поперечине ее на спине лежал Владимир. Ход был действительно очень узок, настолько узок, что плечи его касались сырых, покрытых тонким налетом глины, стен. Высота хода была еще меньше. Потолок как бы давил на грудь Владимиру. Если бы не узенькая вертикальная трещина посередине, голова его не вместилась бы в этот низкий, приплюснутый лаз.

“Черт побери. В собственный гроб втиснулся. Ни влево, ни вправо, ни вперед, ни назад!”

прямо над его лицом уходила вверх метров на пять -–шесть щель, вернее не щель – трещина. В самом ее верху, там, где она сходилась, заклинилось несколько висячих плоских камней. Это единственное, что мог видеть Владимир – ни развернуться, ни повернуть головы он не мог. В трещину клубами уплывал пар от его дыхания и росой оседал на холодных стенах.

От жуткого сознания безвыходности положения, обреченности, в голове поплыл туман, щель с клубами пара и висячими камнями потеряла ясные очертания.

“Замурован? Заживо погребен? Назад... быстрее назад!”

Владимир отчаянно заскреб по полу пальцами, до боли напрягся всем телом, попытался подтянуться пятками.

“Ну давай! Еще немного, чуть-чуть... Кажется, немного продвинулся...”

он не думал, как преодолеет поворот, как поползет ногами вперед в гору. Единственная мысль гвоздем засела в мозгах и заставляла прикладывать нечеловеческие усилия:

“Прочь! Скорее из каменного склепа. Прочь из могилы! Назад! Бежать!”

обламываются ногти, сдирается кожа с пальцев, скребут железные трикони по камням –бесполезно! Ни на сантиметр! Как ледокол во льдах Арктики, прочно застрял Владимир в глухом каменном мешке.

“Ой, мамочки. Что делать? Умирать здесь, в сыром склепе? Долго и нудно умирать? Не хочу! Назад!”

слезы, обыкновенные мужские слезы стекали к затылку, оставляя на измазанном глиной лице светлые дорожки. Но Владимир не видел ни этих светлых полос, ни самих слез. Он даже не осознавал, что сейчас, сию минуту плачет. В пределах узенького хода он извивался, пытаясь захватить руками, ногами, ягодицами, чтобы хоть немного продвинуться назад, хотя бы почувствовать, что может, что в принципе, возможно, выкарабкаться отсюда.

Вот он на секунду приостановился, глубоко, взахлеб глотнул воздуха и, дико закричал: “А-а-а!”, - резко дернулся к выходу.

От его нечеловеческого крика, камень, тысячи лет молчаливо висевший вверху расщелины, сорвался и, набирая скорость полетел вниз.

Это был хороший камень: плоский, величиной с добрую сковороду и весом в несколько килограммов.

Владимир оцепенел, и только кровь толчками пульсировала в висках. Ему безумно захотелось зажмуриться, как в детстве спрятаться с головой под одеялом, но широко открытые глаза сами с ужасом и непонятным любопытством разглядывали приближающийся камень.

Как у винтовки: планка – мушка – цель! Трещина – камень – лицо Владимира! Тяжелый диск неминуемо острым ребром в лоб, в переносицу!

“Влип, сука! Ну и хорошо, ну и пусть. Раз и все! Лучше уж так. Один конец!”, освещенный фонарем, как в замедленной киносъемке, медленно вращаясь, постукивая о стены, падает камень. Вот повернулся острый как нож край с неприятной рваной зазубриной, серовато-светлый скол и даже прилипившийся на нем миниатюрный сталактитик.

Камень все ближе, вот он уже совсем рядом, маленький сталактитик на остром конце увеличился до невероятных размеров и расплывается, теряет ясные очертания.

В последний момент Владимир зажмурился и, насколько возможно, повернул голову влево, скребанув носом о потолок. Это и спасло его.

Камень со скользом ударил в правую щеку и. Успокоенный, удобно пристроился между плечом и каской на голове Владимира.

“Повезло? Неужели пронесло? Челюсть-то хоть цела?”, - Владимир пошевелил подбородком – боли почти не ощущалась: либо еще не прошел шок. Либо рана была действительно небольшой.

“Цела, наверное. Цела челюсть! Слава богу, хоть так отделался. Посмотреть бы в зеркальце, что на щеке”.

Зеркала у Владимира, конечно же, не было. Да если бы он и захватил его под землю, чего, практически, и случиться вовсе не могло, сейчас в положении “лежа на спине” с руками вытянутыми по швам, воспользоваться им он был просто не в состоянии.

Ему нестерпимо захотелось стереть кровь, которая тихо – тихо щекотала щеку, разгладить пальцами больное место, зажать рану. Но, вытянутые вдоль тела, руки не поднять к лицу. И эта невозможность выполнить такую простую и привычную операцию больше всего бесила и обескураживала Владимира. Он вроде даже подзабыл о том, что намертво заклинен в узком аппендиксе новой пещере, но эта мелочь придавала дополнительную остроту его незавидному положению.

“Падлюга! Какой булыган! Чуть рожу не разворотил. Лежит, гад, в ухо давит”. – Владимир пошевелил головой, отодвигая камень в свободное пространство немного выше плеча.

“Полежу, отдохну. Ребята найдут – вытащат!”

где-то в глубине сознания мелькала мысль, что ребята, когда его хватятся, вряд ли отыщут тот узенький лаз, куда он необдуманно, как начинающий, как пацан, заполз по своей глупости. Да, если и найдут эту лазейку, вызволить его из мешка совершенно невозможно. Как смогут подобраться к нему без риска заклиниться.

Но он отгонял прочь эту мысль, успокаивая себя: “Только бы нашли. Что-нибудь придумают. За ногу веревкой зацепят. Вытянут...”

Лежать было неудобно. Ноги выше головы. Владимир по миллиметру сполз, съехал и упирался головой в поперечную стену. Каска все сильнее наезжала на голову, сдавливала уши.

От многочасового лежания в неудобной позе ныло тело. Пещерная тишина ватой опутывала Владимира, что-то нашептывала, убаюкивала, и он засыпал, вроде проваливаясь в небытие, в необозримую пугающую черную пустоту. Вновь просыпался, осознавал свое положение – где он, что с ним, как сюда попал. Так повторялось несколько раз.

“Сколько пролежал? Наверное, много. Час? Пять? Сутки? Хоть бы на часы взглянуть. Лампочка еле светит”.

Луч налобного фонаря давно потерял яркость и даже не высвечивал висящие в узкой расщелине камни, а еле-еле с тусклым желтым оттенком не освещал даже, просто обрисовывал контур изгиба потолка, переходящего в вертикальную щель прямо перед глазами Владимира.

“Выключить свет? Экономить надо! Но, тумблер на каске – не дотянешься”, - Владимир в глубине души даже немного рад этому обстоятельству – лежать в собственной могиле, да еще в абсолютной темноте, он не в состоянии. Тусклый свет лампочки соединяет его с жизнью, создает хотя бы иллюзорную уверенность, что не все потеряно, что он еще будет спасен, вырвется из подземного тупика, увидит солнце, осенний лес, траву...

неожиданно перед глазами Владимира поплыли вначале белые, потом зеленовато-красные круги: “Должно быть от длительного отсутствия зрительных образов”, - поставил диагноз. Круги, вырвавшись из глаз, становились большими, ослепительно яркими, постепенно съеживались, тускнели и, с медленным вращением, уплывали наверх в щель. Владимиру чудилось, что эти круги излучают собственный свет. Когда очередной светящийся ореол уплывал вверх, он вроде различал неровные стены расщелины и заклиненные наверху камни.

Вдруг Владимир услышал слабый треск и ему показалось, что холодные сырые стены его ловушки начали медленно сжиматься.

“Ой! Плечи сдавило. Больно! Еще недавно едва касались стен... И руки... Потолок ниже становится – давит на каску, лицо...”

сознанием Владимир понимал, что это ерунда, бред, что такого не может быть, не имеет права сжиматься промытые водой стены; скорее всего у него приступ клаустрофобии, но в тоже время он, несомненно, ощущал медленное сближение стен.

Не в силах более выдерживать ужаса перед глухими стенами, Владимир тонко, по щенячьи взвыл и вновь заскреб руками, ногами, в тоже время зная, что вырваться таким способом из ловушки ему не удастся.

Неожиданно левая нога уперлась железным шипом отриконенного ботинка в какой-то выступ. Владимир нажал посильнее и... вывернул камень из залитого глиной пола.

- Стоп! Стоп. Что-то в этом есть. Но что? Хорошее. Что-то хорошее. Какая-то мысль. Поймать, поймать! Пол... Что пол? А-а-а... Пол не монолитный. Должно быть, когда шел поток, здесь оседали камни. Попробовать?

Владимир нащупал пяткой освободившуюся от камня лунку, чуть продвинул ногой и, еще не надеясь, уперся. Небольшой скрежет, и, как нож бульдозера, его ботинок сдвинул целую пригоршню гальки, оставив за собой неглубокую канаву.

- Как Бобрин бы выразился, словно бульдозером прошелся, - повеселел Владимир.

Дело. Работа, а не бесцельное лежание на спине. Куда-то пропал страх перед сдвигающимися стенами, исчезли даже цветные круги перед глазами. Да ему сейчас казалось, что ловушка стала немного просторнее.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: