МОРСКОЕ ВЕДОМСТВО В 1850–1860-е ГОДЫ 2 страница

Но главной слабостью флота была его техническая отсталость. Когда в 1854 г. в Финский залив вошла англо-французская эскадра, включавшая 14 винтовых линейных кораблей, русский Балтийский флот не мог противопоставить ей ни одного винтового судна. 26 линейных кораблей и 9 фрегатов, имевшие парусное вооружение, не могли рассчитывать ни на малейший успех в сражении с неприятелем. Не представляли собой серьезной боевой силы и 9 пароходо-фрегатов. Будучи колесными судами, они могли нести всего до 14 орудий и, конечно, не в силах были противостоять 80- и 100-пушечным кораблям противников.

На протяжении почти всего царствования Николая I главой морского ведомства являлся св. кн. А.С. Меншиков. Один из образованнейших людей своего времени, острослов, чьи полные едкого сарказма афоризмы быстро разносились по Петербургу в качестве анекдотов, обладатель огромной библиотеки, А.С. Меншиков отличался в то же время равнодушием к делам службы, равнодушием, доходящим до цинизма. Обладая достаточно развитым умом, чтобы разбираться в любой области государственных дел, и в то же время не испытывая пристрастия ни к одной из них, он с готовностью принимался за любое порученное дело, будь то дипломатическая миссия, командование армией или управление министерством. С сановным презрением относился он к окружающим и особенно не любил людей неравнодушных.

Морское ведомство он возглавил, будучи сухопутным генералом, не имея ни малейшего опыта морской службы. Он быстро усвоил, что от него требовалось на новом поприще, и добился увеличения числа линейных кораблей Балтийского флота до 27. После этого необходимо было лишь поддерживать штатную численность флота, для чего ежегодно строилось 3 корабля. Строили корабли спешно, зачастую из сырого леса, но судить об их морских качествах было трудно, так как за пределы (16) Финского залива флот выходил редко. Для высочайших смотров наводился наружный блеск, а вымуштрованные команды могли лихо, в считанные минуты, сменить любой парус, для чего запасные паруса всегда лежали наготове у мачт. На долю Меншикова оставались «донесения о благополучии, восхваления существующего порядка и перечисление благоволений, изъявленных его величеством при посещении флота, портов и заведений морского ведомства» [30].

«Когда паровая сила возвысилась на степень могущественного сподвижника в морских битвах, – писал Меншиков в уже упоминавшемся юбилейном отчете, – то флот вашего императорского величества... не остался бездейственным зрителем развития новой полезной мысли... и усилил состав свой вооруженными пароходо-фрегатами»[31]. Действительно, в 1842 г. в составе Министерства был учрежден Пароходный комитет, который заказывал, преимущественно в Англии, паровые двигатели для строившихся в России пароходо-фрегатов. Но этот тип судов играл вспомогательную роль, а главную силу флота по-прежнему составляли парусные корабли. Когда в 1846 г. в Англии и США появились первые военные суда, оснащенные винтовыми двигателями, то в России к этому новшеству отнеслись как к дорогостоящей и малополезной затее. Все же в 1848 г. ради опыта был построен винтовой фрегат «Архимед». Однако спустя два года он потерпел крушение и затонул. «Гибель «Архимеда» поселила к новому роду судов предубеждение, – вспоминал впоследствии адм. И.А. Шестаков. – Трудно, невозможно противиться ошибочным воззрениям и опровергать ложные заключения там, где не допускается независимых взглядов даже в специальных вопросах»[32].

«...Постройка и вооружение судов... постепенными улучшениями доведены до такого состояния, – самоуверенно писал в отчете за 1851 г. Меншиков, – что предметы усовершенствований по этой части, которые бы заслуживали у нас подражания или введения, становятся с каждым годом все малочисленнее и ничтожнее»[33]. Всего три года спустя русский флот ничего не мог противопоставить паровым армадам своих противников, и ему, по словам И.А. Шестакова, «пришлось прибегнуть к самоубийству, как в Севастополе, или сносить унижение бездействия при многочисленности, не годной к делу, как в Кронштадте»[34]. Действительно, черноморские парусные корабли оказались столь же бессильными перед лицом противника, и участь их была еще более трагичной, чем на Балтике, но все же Черноморский флот был совсем иным.

«В 1853 г. Черноморский флот состоял так же, как и Балтийский, только из парусных кораблей и немногих боевых колесных пароходов, – сравнивал в своем отчете состояние двух главных флотов империи вел. кн. Константин Николаевич, – но корабли сии, созданные покойным адмиралом Лазаревым, были отличной постройки, имели хорошее вооружение и были (17) укомплектованы опытными в морском деле экипажами»[35]. Удаленный за две тысячи верст от Петербурга, он пользовался относительной независимостью от Морского министерства с его плац-парадными порядками. Неудивительно, что в отношении боевой выучки Черноморский флот стоял несравненно выше Балтийского. Главная заслуга в этом деле принадлежала адм. М. П. Лазареву, командовавшему флотом с 1833 по 1851 г.

Беззаветно влюбленный в море и морскую службу, европейски образованный, герой Наваринского сражения М. П. Лазарев создал настоящую школу военных моряков. Стажировавшийся в молодости на кораблях английского флота, он всю жизнь искал совершенства в морском деле, не желая ни в чем уступать сильнейшему флоту в мире. Стержнем его школы стал высокий профессионализм и любовь к морю. Считая необходимым условием развития флота возможно большее плавание судов в море, Лазарев добился права ежегодно посылать четыре военных судна в Средиземное море, проводил непрерывно учения на практических эскадрах, сменявших друг друга через каждые три месяца. В отличие от своих балтийских собратьев, выходивших в море главным образом для смотров, черноморские моряки постоянно стояли на боевой вахте, охраняя берег Кавказа от контрабандных поставок оружия воюющим горцам. Дух соперничества, который Лазарев настойчиво прививал Морякам-черноморцам, внимание командиров к успехам своих подчиненных и взыскательность за нерадение к службе, скупые, но возвышающие достоинство награды – все это побуждало офицеров и матросов блистать боевой выучкой на виду у внимательного начальства и всего флота.

Воспитание моряков не ограничивалось для Лазарева занятиями на эскадре. Он посылал молодых офицеров за границу, в Англию, где им предписывалось заказывать и наблюдать за строительством пароходов, а также следить за всеми достижениями в морских науках. Он добивался того, чтобы офицеры служили морю и на берегу. Картам, вину и французским романам, он противопоставил великолепную Морскую библиотеку многочисленными томами по морскому делу, истории, географии. «Постоянная возможность общественной жизни в Севастополе и Николаеве поддерживала в молодежи светское образование, – вспоминал один из моряков-черноморцев. – Богатая библиотека доставляла каждому возможность читать и учиться» [36]. В те годы не только флот, но и весь Севастополь жил в полном обаянии морского увлечения... Пристрастная любовь к морю и морскому освоению была привита не только к семьям моряков, но этим поветрием были заражены и прочие обыватели, которые от старого до малого знали всю морскую номенклатуру[37].

Лазаревская школа воспитания моряков, отличные по своим морским качествам корабли превратили Черноморский флот в грозную силу, что подтвердила Синопская победа. Но техническая (18) отсталость делала и его бессильным перед англо-французским флотом. При Лазареве флот не пополнился ни одним винтовым судном. Здесь, очевидно, сыграл свою роль консерватизм старого «парусника». После смерти адмирала управление флотом перешло к вице-адмиралу В.А. Корнилову. Хотя он занимал только должность начальника штаба при престарелом главном командире адмирале М.А. Верхе, реальная власть оказалась именно в его руках.

Корнилов не замедлил принять меры к пополнению флота винтовыми судами, но, заложенные в 1852–1853 гг., они не успели вступить в строй к тому времени, когда англо-французский флот приблизился к крымским берегам.

В итоге Черноморский флот, на развитие которого было положено столько сил и энергии, вынужден был окончить свое существование в Севастопольской бухте, так и не сразившись в открытом бою с грозными своими противниками.

* * *

Поражение в Крымской войне послужило мощным импульсом к реформам во многих сферах государственной и социальной жизни. Это относится и к флоту, слабость которого была доказана в первую очередь. Однако преобразования в морском ведомстве начались еще до начала Крымской войны.

В широко известной записке «Дума русского во второй половине 1855 года» ее автор, будущий министр внутренних дел П.А. Валуев, подвергнув уничтожающей критике николаевский бюрократический аппарат, указал и на одинокий оазис в мертвой пустыне бездушного формализма: «Одно Морское министерство ныне руководствуется другими правилами и не обнаруживает, подобно другим ведомствам, беспредельного равнодушия ко всему, что думает, чувствует или знает Россия. Оно показало при составлении морского устава, каким порядком надлежит обсуживать проекты законов, и в «Морском сборнике» подает пример, как надлежит понимать цензуру». Составление морского устава, на которое сослался Валуев, пришлось на 1850–1853 гг., и, следовательно, «другими правилами» Морское министерство стало руководствоваться задолго до Крымской войны. Сам же Валуев указывает и на причину этого столь необычного явления: «...Могло ли бы все это быть сделано, если бы судьбами Морского министерства ныне не правила твердая рука генерал-адмирала, носящего титул императорского высочества?»[38].

Новые веяния в политике морского ведомства действительно были связаны с деятельностью молодого генерал-адмирала. Великий князь Константин Николаевич вступил в управление Морским министерством еще в январе 1853 г., а за три года до этого возглавил Комитет для составления морского устава. Его действия на этом поприще сразу были замечены как во флотских кругах, так и в среде бюрократии. (19)

Константин Николаевич родился в 1827 г. и уже в четырехлетнем возрасте ему было пожаловано звание генерал-адмирала. Это определило его будущее предназначение: ему предстояло стать главой всего флота и морского ведомства[*]. В качестве воспитателей к великому князю были назначены морские офицеры, главную роль среди которых играл Ф.П. Литке. Знаменитый мореплаватель пользовался большим авторитетом у своего воспитанника и оказал немалое влияние и на его образование, и на формирование его характера. Нет сомнения в том, что первые действия генерал-адмирала по Морскому министерству были ему подсказаны либо намечены Литке: в 1853–1856 гг. Константин Николаевич часто обращался за советом к своему бывшему воспитателю.

Начиная с 8-летнего Возраста великий князь ежегодно выходил в море. Это были либо развлекательные плавания по Финскому заливу, либо так называемые «крестовые походы», т.е. путешествия в столицы морских государств, во время которых офицеры команды получали немало иностранных наград. Первое серьезное плавание генерал-адмирал совершил в 1844 г. – переход на корабле «Ингерманланд» из Архангельска в Кронштадт. Год спустя он побывал на Черном море, и Черноморский флот произвел на него сильное впечатление. «Я всегда очень любил русский флот, но особенно (20) с черноморского путешествия»[39], – писал он А.В. Головнину в 1851 г. Плавания продолжались до 1852 г., за исключением 1849 г., когда, он участвовал в Венгерском походе, заслужив под ядрами IV степень ордена Георгия.

Общее образование Константин Николаевич получил, как и его старший брат Александр, под руководством В. А. Жуковского. В учении он проявлял и большую любовь к занятиям и редкое усердие, благодаря чему выделялся своей образованностью в августейшем семействе.

Многие современники отмечали незаурядные способности великого князя. «Я нашел в нем человека умного и обладающего разносторонними сведениями, – вспоминал начальник Главного управления по делам печати Е.М. Феоктистов. – О много читал и все, что случилось ему прочесть, помнил до мельчайших подробностей, – память его была поистине изумительной. Иногда вырывались у него меткие и остроумные замечания»[40]. М.А. Корф, известный деятель николаевского царствования, а в 60-е годы находившийся на покое в Государственном совете, отмечал у Константина Николаевича «блестящий и проницательный ум, энциклопедическое образование, свободное слово и находчивую аргументацию» [41]. П.А. Валуев, дополняя характеристику Корфа, заметил, однако, «что может быть речь только об отрывках или блестках образования. Весь энциклопедизм заключается только в разнородности и многочисленности отрывков. Общей связи нет, даже поверхностной»[42] Скепсис Валуева, человека язвительного и острого на язык может быть, несколько преувеличен, но глубиной суждений великий князь действительно не отличался. И препятствием к этому был не столько недостаток образования, сколько излишняя суетливость увлекающегося ума.

Его характер отличали неуравновешенность и несдержанность, из-за чего он не всегда мог добиваться поставленной цели. «По образованию, сообразительности и уму выродок в семействе... гораздо серьезнее братьев, – писал о нем адмирал И.А. Шестаков, – но не изъят умственной лени, как все родные; я разумею, неспособен предаваться надолго исследованию и преследованию какой-либо мысли. Беспрестанно живой ум требует нового. Рассудок не подчиняет себе характера, пробивающегося сквозь стеснительные путы приличия и положения... Ему хочется создать все вдруг, чтобы улучшения были заметны, очевидны каждому»[43]. Человек энергичный, увлекающийся и в то же время вспыльчивый, резкий, великий князь легко завоевывал себе уважение и даже восхищение людей, разделявших его взгляды, но столь же легко вызывал к себе неприязнь со стороны тех, кто имел случай идти наперекор его мнению. Военный министр Д.А. Милютин отмечал, что «великий князь Константин имеет особенную способность возбуждать всех против себя своим резким тоном и бестактными выходками» [44]. (21)

Суждения о нем современников отличались крайней противоречивостью. Великого князя «одни считали чуть ли не гением главным виновником освобождения крестьян, а другие человеком легкомысленным и вздорным»[45]. Вся его деятельность сопровождалась появлением множества порой самых невероятных слухов. «Я думаю, нет другого человека, на которого возводили бы столько клевет»[46], – записывал в своем дневнике Государственный секретарь Е.А. Перетц. Очень распространенным и живучим был слух о том, будто бы Константин Николаевич заявлял о своих правах на престол как сын царя, оспаривая это право у Александра II как сына наследника (Александр II родился в 1818 г.). С именем великого князя связывали чуть ли не любое антиправительственное или антидинастическое действие. «Шепчут, что Константин Николаевич находится в сношениях с Искандером»[47], – записывала в своем дневнике вращавшаяся в литературных и общественных кругах К.А. Штакеншнейдер. Валуев слышал, как генерал-адмирала подозревали в отравлении наследника престола вел. кн. Николая Александровича[48], усилиями М.Н. Муравьева, председателя следственной комиссии по делу Д.В. Каракозова, распространялся слух, «будто бы в деле расследования каракозовского заговора ему препятствовал Мраморный дворец»[49] (резиденция великого князя), до чуткого уха А.В. Богданович, коллекционировавшей в своем салоне слухи, доходила молва о том, что Константин Николаевич на следующий день после гибели Александра II поздравлял дворцовой караул с праздником [50].

Сам Константин Николаевич был очень внимателен к тому, что говорили и думали о нем. Слухи эти при его непомерном честолюбии немало отравляли ему жизнь. Будучи в 1862–1863 гг. наместником в Польше, он глубоко переживал неудачи своей политики и после отставки долгое время не отваживался появиться в Петербурге[51]. Во время следствия по делу Каракозова он домогался назначения председателем Верховного уголовного суда, чтобы обелить свою запятнанную слухами и подозрениями репутацию[52]. Очень болезненно он реагировал на всякое охлаждение к нему Александра II.

Не менее чуток Константин Николаевич был и к лести и поэтому легко поддавался чужим влияниям. «Его приверженцы льстят ему, превозносят его ум, его просвещенный взгляд, его либерализм и прочее»[53], – замечала Штакеншнейдер. Константину Николаевичу приятно было сознавать свою незаурядность и исключительность. Обладая огромным честолюбием, он легко увлекался всевозможными планами и идеями в надежде найти наиболее эффектное приложение своих необъятных сил. Ревнивый к своей популярности, Константин Николаевич зачастую был непоследователен в своих симпатиях и антипатиях. Он привлекал на службу в Морское министерство отличных по (22) способностям и образованию чиновников и в то же время целых 16 лет отдал управление Морским министерством в руки довольно посредственного Н.К. Краббе. Он питал уважение к таким прямым и независимым людям, как адмирал А.А. Попов, и недолюбливал Г.И. Бутакова, человека не менее талантливого и тоже не склонного к угодничеству. «Он умен, но исполнен странных противоречий, – отмечал Валуев, – имеет опыт в делах и порою изумительно незрел, обнимает быстро, понимает тонко и в некоторых вопросах почти детски наивен»[54].

«Странные противоречия» были заметны и в образе действие великого князя. Либеральные убеждения сочетались у него с властолюбием и неумением терпеть возражения; поборник гласности, он мог осыпать редактора газеты площадными ругательствами за нелестные отзывы о политике его министерства[55], благородные устремления работать только на благо флота и Отечества теряли свою искренность при его безмерном самолюбии и стремлении к популярности; страстная борьба с казнокрадством и взяточничеством не мешала ему самому участвовать в железнодорожных махинациях, которыми так увлекались великие князья[56]. Но, как писал Д.А. Милютин, подводя итог деятельности Константина Николаевича на посту председателя Государственного совета, «при всей несимпатичности этой личности нельзя не признать в великом князе Константине многих достоинств и заслуг в отношении дел государственных... Во всех важнейших делах, в течение 10 лет проходящих через его руки, он проводил идеи либеральные, прогрессивные. Правда, иногда он увлекался своим характером своенравным, как капризная женщина, позволяя себе обрывать тех, которые осмеливались высказывать самостоятельные свои мнения, но все-таки в общем итоге, трудно заменить его на председательском кресле»[57].

Государственная деятельность Константина Николаевича оставила заметный след в истории царствования Александра II. Помимо управления морским ведомством, он занимал целый ряд крупных государственных должностей. Будучи членом, а затем председателем Главного комитета по крестьянскому делу, он играл активную роль в подготовке крестьянской реформы. В 1861 г. великого князя назначили председателем Главного комитета об устройстве сельского состояния, в 1862–1863 гг. си был наместником Царства Польского, а с 1865 г. председательствовал в Государственном совете. Кроме того, он был членом многочисленных комитетов, участником особых совещаний по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики. Благодаря своей эрудиции и любви к науке, музыке и литературе, Константин Николаевич мог оказывать деятельное покровительство Русскому географическому и Русскому музыкальному обществам, в которых он председательствовал.

На всех государственных постах великий князь был известен как последовательный сторонник либеральных мер в политике. (23) При подготовке крестьянской реформы он отстаивал идею освобождения крестьян с землею за выкуп и в некоторых своих высказываниях демонстрировал антидворянские убеждения, за что приобрел в бюрократических и дворянских кругах репутацию «мужикофила». Управляя Польшей в наиболее сложный период, Константин Николаевич пытался умиротворить ее либеральными уступками. Дважды – в 1866 и 1880 гг. – он предлагал для обсуждения в высших сферах свой конституционный проект[58]. Его государственная служба оборвалась вместе с окончанием царствования его брата, и в 1881 г. он был уволен от всех занимаемых должностей, за исключением попечительских. Последние 11 лет своей жизни он провел частным человеком, проживая в своем крымском имении в Ореанде и изредка наведываясь в Павловск. Александр III на дух не переносил своего дядю. Ему претила вольность Константина Николаевича в семейных отношениях (великий князь, как и Александр II, имел две семьи) и главным образом его либеральные убеждения.

Судить о становлении мировоззрения генерал-адмирала довольно трудно. Основным источником, из которого можно узнать о его взглядах до середины 1850-х годов, являются «Материалы для жизнеописания вел. кн. Константина Николаевича», написанные Головкиным. Но эти материалы отличаются открытой апологией генерал-адмирала и умолчанием о всем том, что могло бы быть превратно истолковано читателем. В юности, по утверждению Головнина, Константин Николаевич был увлечен славянофильскими идеями, «нередко высказывал неодобрение тому пристрастию ко всему иностранному, коим заражено петербургское общество, и выражал сожаление, что просвещение России совершилось насильственным путем, которое воспрепятствовало самостоятельному развитию чисто русской природы, а покорило ее влиянию чужеземному»[59]. Эти взгляды, а еще более образ жизни молодого великого князя, выглядели при дворе необычно и даже экстравагантно. «...Когда великий князь... оказывал глубокое уважение святыне православной церкви, один во всей семье соблюдал посты, ввел у себя правильное и длинное богослужение, покупал старинные иконы, отделал две комнаты дворца на древний русский лад, занимался вообще русскими древностями и историею, предпочитал русский обед, русские вина и русский язык иностранным и т.д., общество заговорило о нем как об отчаянном славянофиле, как о враге иностранцев и особенно немцев, находящихся в русской службе, и приписывало ему желание воротить Россию к временам допетровским, а сверх того приписывало ему желание устроить федеративный союз всех славянских племен и уничтожить Турцию»[60].

Слухи о славянофильстве генерал-адмирала имели широкое распространение, и некоторые славянофилы даже рассчитывали на его августейшее покровительство. В.С.Аксакова записывала (24) в своем дневнике в феврале 1855 г., что «Константин Николаевич совершенно предан русскому направлению», что он «имеет сильную народность»[61]. Насколько глубоки были славянофильские убеждения великого князя, определить нелегко, так как проявлялись они лишь во внешних формах да в критике внешнеполитического курса Нессельроде с панславистских позиций. Слухи же о его германофобии, вероятно, не были лишены оснований. Головнин отрицает справедливость этих суждений, но его апология Константина Николаевича слишком откровенна чтобы не заподозрить автора в стремлении опровергнуть то, что было очевидно всем. Германофобия при Николае I могла иметь характер патриотической фронды по отношению к остзейцам занимавшим высшие государственные должности. Подобны взгляды были распространены и в офицерской, и в бюрократической среде. Так, например, братья Н.А. и Д.А. Милютины вступив в 1846 г. в только что образованное Русское географическое общество, принялись энергично бороться с «засильем» немцев. Молодому поколению, писал П.П. Семенов-Тян-Шанский в юбилейной истории Географического общества, казалось, что «корифеи не вызывают достаточно деятельного сочувствия к его излюбленному самобытному направлению», и «оно становилось в оппозицию с ними, стараясь заменить их лицами с несомненным в его глазах русским национальным направлением»[62]. И на вторых выборах вице-председателя общества в 1850 г. не без помощи Милютиных был забаллотирован один из заслуженных его учредителей немец Ф.П. Литке и избран русский М.Н. Муравьев.

Председателем этого общества с момента учреждения был молодой генерал-адмирал. Здесь он познакомился с известными мореплавателями, а также с молодыми чиновниками разных ведомств, в числе которых был и А.В. Головнин – будущий сподвижник великого князя. Деятельность Географического общества в те годы выходила за рамки чисто научных вопросов. В нем концентрировались и те силы, которые впоследствии составили ядро либеральной бюрократии в Морском министерстве, и будущие деятели крестьянской реформы[63].

Первым самостоятельным делом для молодого генерал-адмирала было составление морского устава. В 1850 г. его назначили председателем комитета, специально учрежденного для этой законодательной работы. Задача комитета была несложной. В николаевское время было издано немало кодексов законов, которые представляли собой своды изданных в разное время положений и постановлений, дополненных несколькими новыми статьями. Примерно такая же работа предстояла и Комитету для составления морского устава. Но генерал-адмирал решил не ограничиваться историческим изучением морского законодательства, а издать устав, который отражал бы новейшие достижения морской науки и практики и не уступал бы по своему уровню лучшим европейским уставам. (25)

С этой целью Константин Николаевич предполагал приступить к составлению устава лишь «по внимательном соображении законов прошедшего времени, узаконений иностранных и мнений всех отличных моряков»[64]. Поэтому комитетом были не только собраны и систематизированы все постановления, изданные в России по тем вопросам, которые были предметом Морского устава, но многие положения перерабатывались по образцу иностранных уставов. Затем, по мере того как составлялись отделы проекта, они рассылались адмиралам и отдельным офицерам с предложением присылать на них свои замечания.

Константин Николаевич лично изучил полученные замечания (а их поступило свыше 4,5 тысяч) и составил новый проект, Который представил на окончательное рассмотрение Комитета. Этот законодательный труд был закончен лишь к февралю 1853 г., но в сравнении с обычными сроками законодательных работ составление устава не выглядело слишком медленным.

Первый опыт административной работы генерал-адмирала оказался многообещающим. Он демонстрировал его готовность прислушиваться к мнению самих моряков, успевших уже привыкнуть к роли безгласных исполнителей воли высшего начальства. Такое доверие к подчиненным выглядело особенно необычным на фоне глухой завесы канцелярской тайны, которая скрывала деятельность всех бюрократических учреждений.

Опыт составления устава определил порядок законодательных работ и в дальнейшем. Три элемента: историческое обозрение законодательства, изучение иностранных законоположений, гласное обсуждение проекта реформы – стали обязательными при подготовке преобразований в морском - ведомстве.

Для генерал-адмирала составление устава было полезно еще и в том отношении, что он знакомился как с состоянием того ведомства, которым ему предстояло управлять, так и с личным составом флота. Многие офицеры, которые затем выдвинулись в окружение генерал-адмирала, обратили на себя внимание именно своими дельными замечаниями на проект устава.

В январе 1853 г. в связи с отъездом А.С. Меншикова в Константинополь Константин Николаевич вступил во временное управление Морским министерством. Поскольку Меншиков вплоть до своей отставки уже больше не возвращался в Петербург, то именно с этого времени генерал-адмиралу суждено было начать свой почти 30-летний период управления флотом.

Первыми действиями Константина Николаевича в новой должности было изучение вверенного ему ведомства и знакомство с теми деятелями, которых он получил в наследство от Меншикова. С этой целью он потребовал от начальников учреждений министерства, главных командиров флотов и флагманов присылать ему конфиденциально свои предложения о необходимых улучшениях по флоту. Поступавшие записки генерал-адмирал направлял на рассмотрение к Ф.П. Литке, (26) гарантируя ему, что «эти бумаги не выйдут из собственной (генерал-адмирала. – А.Ш.) канцелярии и что даже на случай надобности сообщить кому-либо содержание оных, из них уже сделаны извлечения. Я не предполагаю еще начинать каких-либо преобразований, – разъяснял он учителю свои планы, – но старался собрать проекты улучшений, чтоб ознакомиться ближе и с самим делом, и с лицами, которым поручил составление оных»[65]. Отрицание намерений немедленно приступить к реформам только доказывает, что разговоры о предстоящих преобразованиях между учителем и учеником уже велись и начало реформ было лишь делом времени.

На знакомство с делами и деятелями ушло несколько месяцев, и осенью 1853 начались перемены в личном составе управления. В октябре директор комиссариатского департамента генерал-майор Н.П. Тумило-Денисович был переведен в члены общего присутствия интендантства, а на его место назначен чиновник петербургской палаты гражданского суда кн. Д.А. Оболенский. Тогда же из департамента корабельных лесов был переведен в юрисконсульты Морского министерства бар. В.Е. Врангель. Месяц спустя Ф.П. Литке, управлявший второстепенным Ревельским портом, назначается главным командиром Кронштадта, первого порта Балтийского флота. Адмирал Г.И. фон Платер, которого сменил Литке, отправляется в Сенат. В декабре вместо кн. Д.А. Эристова, который также получает назначение в Сенат, флота-генерал-аудитором становится кн. Н.М. Голицын, а директором канцелярии вместо А.А. Жандра, который определяется все в тот же Сенат, назначается гр. Д.А. Толстой. В комиссариатский департамент на должность вице-директора переходит из Министерства юстиции Д.Н. Набоков.

В феврале 1854 г. в составе Морского министерства появляются еще два новых чиновника: М.X. Рейтерн и Б.П. Мансуров назначаются чиновниками для особых поручений. В сентябре вместо генерал-лейтенанта А.Г. Вилламова, которому находят место в морском генерал-аудиториате, директором гидрографического департамента становится бар. Ф.П. Врангель. Октябрь приносит новые перемещения: директор кораблестроительного департамента Н.П. Епанчин и директор артиллерийского департамента генерал Д.П. Примо уходят в Адмиралтейств-совет и на их место назначают соответственно генерал-майора М.Н. Гринвальда и полковника Н.А. Терентьева.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: