15 страница. 26. Доклад Маленкова Сталину от 14 февраля 1937 г

26. Доклад Маленкова Сталину от 14 февраля 1937 г. См.: Хлевнюк О. В. 1937 — Сталин, НКВД и советское общество. Цит. соч. С. 78.

27. РГАСПИ. 74/2/37/58.

28. Несколько ярких примеров см. в переписке Сталина и Кагановича в 1931-1933 гг., РГАСПИ. 81/3/99 и 100; Ворошилова и Сталина, РГАСПИ. 74/2/37 и 38; Орджоникидзе и Молотова, РГАСПИ. 85/28/440 сл. По пере­писке Сталина и Кагановича см.: Cohen Y. Des lettres comme action: Staline au début des années 1930 vu depuis le fonds Kaganovitch //Cahiers du monde russe. Vol. 38. № 3, juillet-septembre. 1997. P. 307-346.

29. Именно так член Политбюро Постышев, направленный в Харьков, чтобы навести порядок в местных делах, определял «большевистское искус­ство управления». Цит. по: Lewin M. La Formation...Op. cit. P. 342.

30. Для знакомства с другим примером этих «местных клик» и их влияния на местную политическую жизнь см.: Kotkin S., Magnetic Mountain. Stalinism as a Civilization. Berkley University of California Press, 1995, особенно гл. VII. P. 280-354.

31. Kuromiya H. The Commander and the Rank and File: Managing the Soviet Coal-Mining Industry, 1928-1933 // W.G. Rosenberg, L.H. Siegelbaum (dir.). Social Dimensions of Soviet Industrialization. Indiana U.P., 1993. P. 146-165.

32. См. письмо Сталина Молотову от 22 сентября 1930 в: Письма И. В. Ста­лина В. М. Молотову, 1925-1936. М., 1995. С. 222-223.

33. «Комиссия исполнения», заменившая Совещание замов, упразднен­ное в декабре 1930 года; совместная комиссия Политбюро и СНК по обороне (в которую входили Сталин, Молотов, Ворошилов, Куйбышев, Орджони­кидзе), сменившая Совет но труду и обороне, состоявший из нескольких десятков человек; комиссия по валютным вопросам. В тридцатые годы дру­гие узкие комиссии постепенно взяли на себя функции Политбюро, которое было низведено до уровня палаты регистрации решений Сталина.

34. Ежегодно в повестку дня Политбюро вносились 3-4 тысячи вопросов, или, принимая во внимание постоянное уменьшение числа заседаний, от 40 до 200 вопросов на заседание. Большая часть этих вопросов могла бы рас­сматриваться заинтересованными организациями без участия высших поли­тических органов, если бы в них меньше вмешивался Сталин.

35. Все меньшее число лиц получало, например, для ознакомления прото­колы Политбюро. Так, членов ЦК лишь в исключительных случаях ставили в известность о принятых решениях. Один пример: из 163 пунктов, формально стоявших в протоколе № 65 от 22 ноября 1938 года (решения по ним прини­мались в «ближнем кругу» Сталина) решения лишь по четырем из них были разосланы — для ознакомления — членам ЦК. О «культуре конспирации» см.: Ritterspom G. Т. The Omnipresent Conspiracy: on Soviet Imagery of Politics and Social Relations in the 1930's // C. Ward (dir.). The Stalinist Dictatorship. Oxford, Arnold, 1998.

36. Процитируем по этому поводу несколько примечательных отрывков из писем Сталина. «Пусть ПБ и Секр[етариа]т ЦК возьмут под специальное и систематич[еское] наблюдение и Наркомвод и НКПС и заставят их рабо­тать. Оба наркома находятся в плену у своего аппарата, особенно Рухимович, бюрократическое самомнение которого является обратной стороной его от­сталости и косности по части большевистской постановки дела в НКПС». (Сталин Кагановичу, 30 августа 1931, РГАСПИ. 81/3/99/13-14). «Очень плохо обстоит дело с артиллерией. Мирзоханов разложил прекрасный за­вод. Павлуновский запутал и губит дело артиллерии. Серго надо вздуть за то, что он, доверив большое дело двум-трем своим любимчикам — дуракам, готов отдать в жертву этим дуракам интересы государства. Надо прогнать и снизить по "чину" всех Мирзохановых и Павлуновских». (Письмо Стали­на Кагановичу, 21 октября 1933, РГАСПИ. 81/3/100/38-39). «Надо высечь НКИД за спячку, слепоту, близорукость». (Сталин Кагановичу, 8 августа 1934, РГАСПИ. 81/3/100/158). Об отношении Сталина к «бюрократам» см.: Cohen Y. Art. cit.

37. Наиболее близкое значение — «бюрократизм».

38. Письмо цит. по: Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М.: РОССПЭН, 1996. С. 84.

39. Письмо Сталина Кагановичу от 19 сентября 1931 г., цит. по: Cohen Y. Opt. cit. P. 336.

40. Khlevniouk O. Le Cercle du Kremlin... Op. cit. P. 123.

41. В 1931 году члены Политбюро в течение года провели в кабинете Ста­лина в целом около 650 часов (Каганович беседовал со Сталиным 167 ча­сов, Молотов — 126 часов, Чубарь — 30 минут и т.д.) В 1935 году членов Политбюро принимали около 1400 часов (Молотов беседовал со Сталиным 315 часов, Каганович — 261 час, Орджоникидзе — 218 часов, Ворошилов — 198 часов, и т. д.) В 1937 году встречи членов Политбюро со Сталиным в его кабинете продолжались в общей сложности 2700 часов. Молотов провел там 602 часа, Ежов — 527 часов, Ворошилов — 438 часов, Каганович — 406 ча­сов, а Калинин — всего 32 часа, и т. д. Полные списки посетителей Сталина см. в: Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти... Цит. соч. С. 290 сл.

42. Сталинское Политбюро... Цит. соч. С. 126.

43. Об этом эпизоде см.: Khlevniouk О. Le Cercle du Kremlin... Op. cit. P. 95-97. Можно привести многие другие внешне «технические» вопросы, такие как планы ввоза чугунных труб или планы строительства того или иного за­вода, за которыми Сталин следил в мельчайших деталях, если считал, что они будут иметь политический резонанс.

44. Blum A. À l'origine des purges de 1937, l'exemple de l'administration de la statistique démographique // Cahiers du monde russe. Vol. 39. № 1-2, janvier-juin. 1998. P. 174.

45. Dullin S. Diplomates et diplomatie soviétiques en Europe 1930-1939.... Цит. соч. Гл. X.

46. По этому вопросу см. телеграммы Сталина советским дипломатам в Испании от октября 1936 года. Поражения испанских республиканцев не­двусмысленно объясняются их неспособностью избавиться от «шпионов», внедрившихся в их ряды (Khlevniouk О. The Influence of the Foreign Context on the Mechanisms of Terror. Материалы конференции «La Russia nell'eta delle querre (1914-1945). Verso un nuovo paradigma», Cortona, 24-25 octobre 1997). Эта интерпретация свидетельствует об одержимости Сталина «пятой колон­ной», которая потенциально присутствует в самом СССР. Необходимость ее устранения лежит в основе «Большого террора», развязанного с назначением Н. Ежова на пост наркома внутренних дел в конце сентября 1936 года. Речь шла о превентивном устранении всех потенциальных представителей — как в социальной, так и в политической сферах — мифической «пятой колонны».

47. Примечательно, что на 1936 год из 823 представителей номенклатуры Наркомата тяжелой промышленности, возглавлявшегося Серго Орджони­кидзе, 169 ранее состояли в неболыпевистских политических организациях. 160 оставались беспартийными, 71 служил в Белой армии, 287 — в царской армии (до 1917 года), 334 были дворянского или буржуазного происхожде­ния. Нет нужды говорить, что абсолютное большинство этих руководителей неминуемо попало в разряд подозреваемых, как только восторжествовало полицейское видение политики.

48. Орджоникидзе образца 1929 — 1930 годов, когда он был наркомом Ра-
боче-крестьянской инспекции, громившим «бюрократов» из ВСНХ, резко
отличался от Орджоникидзе 1934-1936 годов, наркома тяжелой промыш-
ленности, призывавшего руководителей предприятий «работать спокойно,
не поря горячку», и активно противостоявшего постоянным реорганиза-
циям«сверху донизу» промышленного аппарата. О конфликтах Сталина и
Орджоникидзе и их интерпретации см.: Shearer D. Op. cit. P. 234-242; Хлев-
нюк О. В. Сталин и Орджоникидзе. М., 1995; Fitzpatrick S. Sergo Ordjonikidze
and the Takeover of the VSNKh. Art. cit.

49. Николаенко П., простая партийная активистка сообщила об «анти­партийных поступках» супруги Павла Постышева, руководителя Киевской парторганизации и кандидата в члены Политбюро. За это Николаенко ис­ключили из партии. О деле Николаенко см.: Conquest R. La Grande Terreur. Paris: Laffont, 1995. P. 557-558; Khlevniouk O. Le Cercle du Kremlin... Op. cit. P. 233-236. О популистских методах Сталина см.: Werth N. L'appel au petit pe­uple selon Staline // Vingtième Siècle. Revue d'histoire. № 56, octobre-décem­bre. 1997. P. 132-142 (№ spécial «Les populismes»).

50. «Большевик» № 7. С. 24.

51. Выражение принадлежит Моше Левину. См.: Lewin M. La Formation... Op. cit. P. 401.

52. Мы были достаточно хорошо знакомы с политическими маневрами Сталина и ГПУ в их преследовании представителей троцкистской оппози­ции в 20-30-е годы. Недавние исследования пролили свет и на другие дела, фабриковавшиеся Сталиным и ГПУ в 1930 году не только против так назы­ваемой «правой» оппозиции, но и Калинина, Тухачевского и других «верных сталинцев».

53. После самоубийства Надежды Аллилуевой Сталин полностью пере­доверил охрану своего жилья службам ОГПУ. Дочь Сталина Светлана Ал­лилуева вспоминает, что с этого времени органы безопасности играли все возрастающую роль в частной жизни Сталина. См.: Alliloueva S. Twenty Let­ters to a Friend. London, 1979. P. 138-143.

54. Рассчитано по журналу регистрации посещений служебного кабинета Сталина. См.: Исторический архив. № 6.1994;. №№ 2-6. 1995. В течение это­го периода Сталин принимал чаще только Молотова.

55. По этим аспектам см.: Werth N. Logiques de violence dans l'URSS stalini­enne // H. Rousso (dir.). Stalinisme et Nazisme. Histoire et mémoire compares. Paris-Bruxelles: Complexe, 1999. P. 99-128.

56. XVIII Съезд ВКП(б). M., 1939. С. 675-676.

57. Мерль Файнзод (Fainsod M. Op. cit.) и позже Джон Арч Гетти (Get­ty J. A. Op. cit.) широко освещали этот аспект. В этом отношении особенно показателем пример Смоленской области: после ареста Румянцева, местного «маленького Сталина», и его сотрудников (июль 1937 года) все сменившие их новые руководители были представителями московской парторганиза­ции, молодыми партийцами, получившими образование в высших партий­

ных школах в первой половине 30-х годов. Аналогичные процессы имели место почти во всех обкомах и горкомах страны.

58. Dullin S. Diplomates et diplomatie soviétiques en Europe. Цит. соч. P. 592-596.

59. В 1937 году Политбюро собиралось шесть раз, в 1938 — три раза, в 1939 — только два.

60. Речь идет о Рудзутаке, Эйхе, Постышеве, Косиоре, Чубаре и Ежове.

61.0 реорганизациях высших партийных и государственых органов по­сле «Большого террора» см.: Khlevniouk О. Le Cercle du Kremlin... Op. cit. P. 266-276.

62. Kershaw I., Lewin M. Op. cit.; см. также статьи Иэна Кершоу (Kershaw L. Working towards the Fuhrer: Reflections on the Nature of the Hitler Dictator­ship) и Моше Левина (Lewin M. Stalin in the Mirror of the Other).

63. Этот аспект хорошо осветил Николай Бухарин. При встрече с меньше­вистским руководителем Федором Даном в Париже в начале 1936 года (это была последняя заграничная поездка Бухарина, арестованного в феврале 1937, осужденного на третьем московском процессе в марте 1938 и казненно­го 14 марта 1938) Бухарин объяснял, что Сталин «даже несчастен от того, что не может уверить всех и даже самого себя, что он больше всех, и это его не­счастье, может быть, самая человеческая в нем черта, может быть, единствен­ная человеческая в нем черта, но уже не человеческое, а что-то дьявольское есть в том, что за это самое свое "несчастье" он не может не мстить людям, а особенно тем, кто чем-то выше, лучше его... Если кто лучше его говорит, он — обречен, он уже не оставит его в живых, ибо этот человек — вечное ему напо­минание, что он не первый, не самый лучший...». Беседа Николая Бухарина с Федором Даном. Архив Л. О. Дан. Институт социальной истории. Амстер­дам. Цит. по: Осмыслить культ Сталина. М.: Прогресс, 1989. С. 610.

64. Можно привести множество примеров угроз и унижений, которым подвергались самые близкие соратники Сталина в конце 30-х годов. Жена Калинина, председателя Верховного Совета СССР, была арестована и от­правлена в лагерь; В. Молотову пришлось выступить с самокритикой на XVIII Съезде партии (марта 1939 года). Как с предельной ясностью сфор­мулировал в 1936 году Николай Бухарин, Сталин стал для всего коммуни­стического руководства символом партии, живым воплощением истории. Его поступки не могли подвергаться сомнению «Вы этого не понимаете, это совсем другое, — объяснял Бухарин Федору Дану, который спросил его, по­чему Сталин имеет такую гипнотическую силу, — не ему доверено, а челове­ку, которому доверяет партия; вот уж так случилось, что он вроде как символ партии, низы, рабочие, народ верят ему, может, это и наша вина, но так это произошло, вот почему мы все и лезем к нему в хайло... зная наверняка, что он пожрет нас. И он это знает и только выбирает более удобный момент». Беседа Николая Бухарина с Федором Даном. Цит. но: Иванова Г. М. Гулаг в системе тоталитарного государства. М.: МОНФ, 1997.

65. Dunham V. In Stalin's Time: Middleclass Values in Soviet Fiction, Duke University Press, 1990.

66. Вследствие этого не приняты во внимание сотрудники экономическо­го сектора, сферы образования и здравоохранения.

67. Lewin M. Bureaucracy and the Stalinist State. Art. cit. P. 64.

68. Недавние исследования о чистках в Красной армии (Cristiani A., Mixa-leva V. Le Repressioni degli anni trenta neU'armata rossa Napoli: IUO, 1996; J. A. Getty, R.T. Manning (dir.). Stalinist Terror. New Perspectives. Cambridge: Cambridge U.P, 1993. P. 199-201) приводят гораздо меньшую, чем раньше считалось оценку числа офицеров Красной армии, подвергшихся чистке в 1937-1938 годах: около 15 % (а не 40-50 %). К тому же довольно значи­тельная часть уволенных офицеров (около 30 %) вернулась в строй в 1940-1941 годах, в первую очередь из-за нехватки квалифицированных кадров.

69. Solomon P. Op. cit. Р. 230-266; Uldricks T.J. The Impact of the Great Purg­es on the People's Commissariat of Foreign Affairs // Slavic Review. June 1977. P. 187-203.

70. Иванова Г. M. Цит. соч. С. 100-108.

71. Lewin M. La Formation... Op. cit. P. 406.

72. О функционировании юстиции см.: Solomon P. Op. cit. (прим. 7); о сельской администрации см.: Зима В. Ф. Голод в СССР 1946-1947 годов: происхождение и последствия. М., 1996; о пенитенциарной системе см.: Ива­нова Г. М. Гулаг в системе тоталитарного государства». Цит. соч.

73. Именно этого не хватило нацизму в совершенно особом историческом контексте военных лет. См.: Mommsen H. Cumulative Radicalization and Pro­gressive Self-destruction as Structural Determinants of the Nazi Dictatorship // Kershaw I., Lewin M. Op. cit. P. 75-87.

ГЛАВА 10

Феномен советских лагерей XX века*

«Необходимо четко различать три типа лагерей, которые соответ­ствуют трем видениям жизни после смерти на Западе: рай, чистилище и ад, — писала в 1951 году Ханна Арендт в "Истоках тоталитариз­ма". — Раю соответствуют относительно мягкие методы избавления от нежелательных элементов любого рода, некогда распространенные даже в нетоталитарных странах... Чистилище представлено трудовы­ми лагерями Советского Союза, в которых пренебрежение сочетается с хаотичным принудительным трудом. Ад в буквальном смысле сло­ва воплощался в том типе лагерей, который создали нацисты: там вся жизнь была тщательно и систематически организована с целью при­чинения наибольших мук заключенным»¹.

Ханне Арендт, хотя в ее распоряжении было не так много данных о советских трудовых лагерях, в своем определении сталинских ла­герей («лагеря, в которых пренебрежение сочетается с хаотичным принудительным трудом»), удалось привести самые важные харак­теристики советской системы концлагерей, представление о которой позволяют составить ставшие доступными в последние несколько лет архивы бюрократического аппарата Гулага

Среди наиболее интересных материалов недавно открытых ар­хивов бывшего СССР фигурируют архив аппарата Гулага, Мини­стерств юстиции и внутренних дел, прокуратуры. Анализ этих документов дает историкам возможность детально изучить про­тиворечивые вопросы, касающиеся числа заключенных Гулага (до открытия советских архивов оценки расходились на порядок), об уровне смертности, категорий осужденных («политические», «уго­ловные», национальный контингент), ротации заключенных (число поступивших и освобожденных по годам), роли Гулага в экономике сталинского СССР².

Изучение новых материалов позволило историкам лучше по­нять различные «круги» Гулага и изучить до этого мало известный мир «спецпереселенцев» и «трудпоселенецев», прикрепленных к постоянному месту жительства в «спецпоселениях» в отдаленных местностях СССР (Крайний Север, Сибирь, Урал, Казахстан). Это чистилище без четких границ, находящееся между свободным ми­ром и миром заключенных, представляет собой примечательную особенность сталинской репрессивной системы, которую характе­ризуют одновременно и массовая практика депортации различных социальных и этнических групп, и универсализация принудитель­ного труда³.

Другой вектор исследований, открытый благодаря доступу к ма­териалам пенитенциарной системы на ее разных уровнях: ответ на вопрос, какой была доля долгосрочного планирования и какой — импровизации, «забегания вперед», в создании и функционирова­нии сталинской лагерной системы, системы, состоявшей из многих кругов, в которых бесхозяйственность, случайность и неразбериха, похоже, играли более важную роль, чем целенаправленное желание уничтожить заключенных?

Социология Гулага — это еще один малоизученный сюжет. Можно ли вычленить социальные или этнические группы, подвергавшиеся репрессиям в наибольшей степени в течение 30 лет (конец 20 — се­редина 50-х годов), когда советские трудовые лагеря и «спецпоселе­ния» функционировали активнее всего?

Анализ, пока еще общий, численности и социального и этниче­ского состава заключенных и депортированных и их приговоров показывает, что репрессии основывались как на криминализации традиционного образа действий и незначительных преступлений, так и на политико-идеологических критериях, карающих инакомыслие и «неправильное» социальное происхождение. Со второй полови­ны 30-х годов, после «ликвидации кулачества как класса», за кото­рой последовало уничтожение всех «остатков отмирающих классов» (так называемых «бывших»: «бывших царских чиновников», «быв­ших помещиков», «бывших кулаков», «бывших коммерсантов», «бывших буржуев», «бывших дворян» и т. д.), классовый критерий перестал быть дискриминирующим. Все те, кто не подчиняется нор­мам общественной жизни, будь то колхозники или рабочие, все те, кто не уважает новое «общественное имущество» — имущество со­циалистического государства — все, кто разбазаривает его богатство или покушается на него, все преследуются по всей строгости зако-176

на. В «бесклассовом обществе» основная борьба отныне идет между «государственностью» и «стихийностью». Статистические данные о социальном и этническом происхождении заключенных показывают, что гулаговское общество было с социологической точки зрения поч­ти зеркальным отражением общества советского: в нем преобладали представители народа (крестьяне и рабочие, более 85 %) с несколь­ко большим представительством, чем среди оставшихся на свободе, интеллигенции, лиц, имевших высшее образование, и всех тех, кого режим обозначал термином «бывшие» — широкая категория, вклю­чавшая в себя экономические и социальные элиты старого режима. Что касается распределения по национальностям, оно в общих чер­тах, по крайней мере, до середины 40-х годов, соответствовало доли русских, украинцев, белоруссов, народов Кавказа и Средней Азии, казахов, евреев в «большой семье народов Советского Союза». Лишь после войны это соотношение слегка изменилось. Сопротивление Западной Украины, Молдавии и прибалтийских республик совети­зации объясняет, почему в послевоенные годы среди заключенных выросло число выходцев из этих регионов и стран, незадолго до того присоединенных к СССР⁴.

Еще один насущный, но до сих пор почти неизученный вопрос, поднятый открытием документов, относящихся к Гулагу, касается того, что можно было бы назвать заражением «гулаговской культу­рой» общественно-экономической жизни сталинского СССР, об­щества, в котором примерно 24 миллиона человек (каждый шестой взрослый) на протяжении жизни одного поколения (начало 30 — се­редина 50-х годов) побывали в лагере или в ссылке.

В своей работе о нацистской системе концлагерей Ольга Ворм-сер-Миго писала: «Трудно рассматривать этот сюжет статически, не учитывая элемент времени». Эта мысль в еще большей степени отно­сится к советской лагерной системе, которая по продолжительности своего существования в три раза превышала нацистскую, менялась, трансформировалась на протяжении многих десятилетий в зависимо­сти от карательной политики государства, которая в 1918-1920 годах отличалась от той, что была в 1930-х и 1950-х. Прежде чем описать в общих чертах основные этапы создания, эволюции — вплоть до апо­гея — а затем ликвидации советской лагерной системы, мне показа­лось необходимым остановиться на запутанном вопросе статистики Гулага, которая сегодня предоставляет нам важные данные, позво­ляющие определить специфику этой системы по отношению к дру­гим лагерным системам XX века.

Гулаг в цифрах: некоторые исходные данные для сравнительного анализа различных лагерных систем XX века

До открытия архивов Гулага оценки количества заключенных в период апогея (конец 30-х годов после «Большого террора», как тогда считалось) варьировались: от 2,3 миллионов до более 15 миллионов человек⁵. Согласно открытым ныне документам, на конец 30-х годов насчитывалось около 2 миллионов заключенных, а на момент смерти Сталина в марте 1953 года — 2,5 миллиона. К ним необходимо добавить спецпоселеленцев и заключенных исправительно-трудовых колоний, прикрепленных к «спецпоселениям», находящимся в ведении Гулага — около 1,2 миллиона в 1939 году и 2,7 миллионов в 1953-м. Статистиче­ские данные о количестве заключенных и депортированных на данный момент имеют смысл, лишь будучи дополненными данными о вновь поступивших и освобожденных. Вопреки распространенному мнению и в отличие от происходившего в 1950-1970-х годах в китайских лао-гаи, этой настоящей черной дыре, откуда лишь немногие выходили на свободу, ротация заключенных Гулага была достаточно интенсив­ной: каждый год освобождалось 20-40 % заключенных. Отправка в лагерь — несмотря на произвол органов внесудебной расправы, кото­рые в 1947-1948 годах накидывали уже отсидевшим «политическим» «десятку сверху», — как правило, не была билетом в один конец. Эта постоянная ротация лежит в основе многочисленных недоразумений, касающихся оценки населенности Гулага. Цифра в 20 миллионов, на самом деле, представляет собой общее количество пополнивших насе­ление Гулага на протяжении чуть более 20 лет (начало 1930 годов — 1953 год), а не количество заключенных в определенный момент.

Вопреки еще одному широко распространенному представлению, большинство заключенных сталинских лагерей составляли не «по­литические», осужденные за «контрреволюционную деятельность» по одном}' из 14 пунктов печально известной 58 статьи советского Уголовного кодекса. Доля «политических» колебалась между '/₆ и Уз заключенных в зависимости от масштабов внутренних конфлик­тов сталинского режима⁶. Впрочем, были ли остальные заключенные уголовниками в классическом понимании этого термина? Как пра­вило, они попадали в лагерь за нарушение одного из бесчисленных репрессивных законов, каравших почти все мелкие правонаруше­ния, наказывавших за привычное поведение «рядового гражданина»: «растаскивание общественного имущества», нарушение паспортного режима, уход с предприятия, прогулы, невыработку минимального количества трудодней в колхозах, «паразитизм», «спекуляцию» (пе­

репродажа дефицитных товаров) и т. д. В действительности, боль­шинство заключенных Гулага — это простые граждане, ставшие жерт­вой ужесточения наказаний за незначительные преступления. Так, на начало 50-х годов, на которые пришелся расцвет Гулага, более поло­вины его заключенных составляли лица, подпавшие под действие за­кона от 4 июня 1947 года, предусматривавшего наказание в 5-10 лет лагерей за мелкие кражи, совершенные людьми, попавшими в край­ние обстоятельства, особенно, голодающими колхозниками или вдо­вами фронтовиков, потерявшими средства к существованию⁷.

Каким был уровень смертности в лагерях Гулага, главный элемент в сравнительном анализе сталинских лагерей и концлагерей нацис­тов? В последних исследованиях приводится средний ежегодный уровень смертности в 4 % для 1931-1953 годов, периоду по которому мы располагаем централизованными статистическими данными, соб­ранными администрацией Гулага⁸. На протяжении этих двадцати трех лет было зарегистрировано около 1 700 ООО смертей. Уровень смерт­ности различался по годам (см. таблицу II в приложении). Самыми ужасными были военные годы: в 1942-м, как и в 1943-м, ежегодно умирал каждый пятый заключенный! 1933 — год великого голода — также пожал в Гулаге скорбный урожай, хотя тогда речь не шла (и не могла идти) о чрезмерной эксплуатации рабочей силы. С 1946 года смертность в Гулаге значительно снизилась: власти осознали факт нехватки рабочей силы в стране, и заключенные эксплуатировались более «рационально»: ежегодный уровень смертности в Гулаге в кон­це 40 — начале 50-х годов колебался между 0,4 % и 1,2 %, в то время как до войны он составлял 3-7 % в год⁹.

Шанс выжить также часто зависел от лагеря: уровень смертности в Карагандинской области Казахстана был в 20 раз ниже, чем в самых страшных колымских лагерях, в этом «белом аду», живописанном в рассказах Варлама Шаламова. Важно подчеркнуть: нигде и никогда смертность в советских лагерях не достигала того уровня, который был зафиксирован в нацистских концлагерях во время войны, где он составлял порядка 50-60 % в год.

Гулаг до Гулага: есть ли преемственность между первыми лагерями времен гражданской войны и сталинскими лагерями?

Хотя Гулаг (Главное управление лагерей) в качестве администра­тивной структуры, объединяющей все пенитенциарные учреждения различных советских республик, был образован в 1934 году, лагеря появились в Советской России уже в первые месяцы болыневистско­

го режима. Существует ли преемственность между концлагерями, о которых много раз упоминает Ленин летом 1918 года, и сталинскими лагерями 30-х годов? Хотя в глобальном смысле сталинский период многое унаследовал от ленинского, в том числе чрезвычайно жесто­кое обращение с населением, отказ от любого компромисса, от любых переговоров, — а годы Гражданской войны во многих отношениях представляли собой «матрицу» сталинизма, — лагеря, упоминавшие­ся большевистским руководством с лета 1918 года как концлагерь (калька с немецкого), нам кажется, больше напоминают лагеря для перемещеных лиц, беженцев или военнопленных, которые сущест­вовали во многих странах-участницах Первой мировой войны. Нов­шество, введенное большевиками, — произвольное интернирование в качестве «заложников» специфических категорий населения, ква­лифицированных как «социально-опасные» («буржуазия», «дворян­ство», «кулаки»). Находящееся в компетенции органов безопасности превентивное интернирование в качестве простой административной меры вписывается в совокупность репрессивных мероприятий новой власти по отношению к «классовым врагам». Параллельно больше­вистский режим опробовал другой тип лагерей: исправительно-тру­довой лагерь, призванный заменить преступникам, осужденным по решению суда, традиционную тюрьму. Здесь речь идет о возрожде­нии бурно обсуждавшегося судебными и пенитенциарными учрежде­ниями России в конце XIX века вопроса о достоинствах «искупления трудом», об экономической эксплуатации заключенных, о преимуще­ствах каторги перед тюрьмой. За неимением времени состав заключен­ных исправительно-трудовых лагерей, созданных постановлением от 15 апреля 1919 года (объявлявшего об открытии в каждой губернии как минимум «одного лагеря не менее чем на 300 человек»), четко не определялся: в хаосе Гражданской войны большая часть лагерей принудительных работ 1918-1921 годов объединяла в своих стенах и «заложников из числа буржуазии», и осужденных преступников, и членов семей восставших крестьян (самые крупные лагеря были соз­даны в Тамбовской губернии, где летом 1921 года произошло крупное крестьянское восстание, известное как Антоновщина). Часто концла­геря и трудовые лагеря отличались между собой только на бумаге. С 1922 года, по окончании Гражданской войны, исправительно-тру­довой лагерь начал уступать место традиционной тюрьме. Концла­геря ликвидировались. Остались только несколько «лагерей особого назначения», в которых находились лица, осужденные Судебной кол­легией ГПУ (Государственное политическое управление, сменившее ЧК, Чрезвычайную комиссию по борбье с контрреволюцией, спеку­

ляцией и саботажем): «контрреволюционеры», политические оппо­зиционеры и уголовные преступники, напрямую покушавшиеся на государственные интересы (фальшивомонетчики, бандиты). Итого несколько десятков тысяч человек, отбывавших заключение на Со­ловках (архипелаг в Белом море вблизи Архангельска). Именно с этого архипелага с конца 1920-х годов начала распространяться сис­тема принудительного труда.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: