КУЛЬТУРНЫЙ ИТОГ НОВОГО ВРЕМЕНИ

Смысложизненные ориентиры XIX-XX веков: польза, спорт, мода, игра, провокация, искренность.

Смысл жизни человека, по меньшей мере, двусторонен. Он одновременно предначертан и индивидуален, он является местом и делом, какие указаны свыше, и в то же самое время, он – «мой личный смысл», место и дело, которые «Я» создаю себе в культуре. Предзаданная мне жизненная программа - «мое» дело и не так уж важно, откуда она взялась. Так человек, случайно и не по своей воле родившийся в Тюмени, Пекине или Чикаго именно их считает родиной, это для него личное, глубоко интимное, не смотря на ироническое, порою, к ним отношение. В точке человеческого «Я» личный и предначертанный смыслы совпадают вплоть до тождества.

Предчувствуя утрату своей божественности, человек сделал ряд попыток найти себя в одной только посюсторонности. Так родились элитарные смысложизненные ориентации и массовые. Элитарные: наука для науки, искусство для искусства, так же и религия, и философия, и производство, и политика, и разбой, и знаменитый авантюризм мошенников у О¢Генри, старающихся исключительно во имя мастерства, «из эстетических соображений». И те, и другие ориентации вошли сегодня в плоть и кровь, но чего-то очень важного все равно не хватает. Корни есть, что бы ни утверждали критики современности, а вот Высшего – нет.

Рассмотрим подробнее массовые ориентиры. Вопрос остается тем же, каким он был во все века: что такое человек и как жить по-человечески?

Польза

Во-первых, с самого начала буржуазной эпохи, жить по-человечески, значит, жить полезно. Гениальность воплощается в науке, и наука должна быть полезной, эту формулу, создающую новую эпоху, предложил Ф. Бэкон. Все должно быть полезным, заметит позднее этика разумного эгоизма. Научное познание - дело разума, значит, чтобы стать гениальным, надо быть разумным, а разум, это - метод, скажет другой философ раннего Барокко Р. Декарт. Homo sapiens, «человек разумный», в том значении, в каком мы сегодня представляем себе это определение человека, появился, вероятно, только в XVII веке.

Сочетание идей метода и полезности привело в XIX веке к рождению технологии массового производства как «метода извлечения пользы». Такая технология (по терминологии К. Маркса «способ производства») становится основанием новоевропейской цивилизации и формирует порядок ее жизни уже не на основе природного бытия людей, а на своем фундаменте.

Человек вошел в эпоху максимального отчуждения от природы вещей, он, наконец, отделился от нее и теперь может изучать ее объективно и преобразовывать практически. На каком основании возможно практическое преобразование объективного мира? Удалившись от природы, мы утрачиваем даваемое ею объективное основание практики. Следовательно, в качестве такого основания остается лишь субъективность. Именно в этот период начинаются поиски ее истоков: «чистый разум» И. Канта, «чистая субъективность» Э. Гуссерля и т.д.

Поиску природы субъективности предшествует идея пользы как синонима человечности. В период промышленных революций, вместе с нею появилась и идея практической потребности, причем подобные взгляды сразу укоренялись в общекультурном представлении о всеобщей природе человека.

Ньютон и Галилей сформулировали новое представление о пространственно-временной картине мира, более соответствующее идеям пользы, практической потребности и научного метода, чем средневековое. Пространство трехмерно, время одномерно и необратимо. Это чрезвычайно ценное для практики и практически ориентированной науки нововведение, оно позволяет измерять параметры вещей. Но при этом заметно, как из культуры уходит представление о Высшем. Расстояние от вечности к мгновению невозможно измерить, они совпадают друг с другом. Высшее не дается в научном опыте, расстояние до него так же неизмеримо. Остается только переживание Высшего в особых случаях.

Рождается новая культура, постепенно ликвидирующая неизбывность человека как социального существа, но обостряющая его неизбывность в качестве существа индивидуального, содержащего в себе духовное начало. В Новое время угадывается проблема неизбывности в отношении к Высшему. Она состоит в том, что смысл жизни всегда двойственен. Если убрать хоть одну из двух – предназначение или самополагание - компонент, смысл в жизни пропадает. Он двойственен в силу двойственности (трансцендентное и трансцендентальное) мира индивидуальной человеческой жизни.

Человек тот, чья жизнь полезна, следовательно, жить по человечески, значит, извлекать и приносить пользу. Тезис кажется справедливым, но какая польза в эстетическом наслаждении от осеннего леса, в красоте, в карточной игре, если она не коммерческая? А любовь - неужели только продление рода и физическое удовольствие? Какой прок в бескорыстном коллекционировании марок? А что толку в спортивном азарте и в победе, приносящей оловянную медаль, покрытую позолотой, кубок, куда ничего не нальешь и возможность постоять на «высшей ступеньке пьедестала почета», вознесенной над низшей примерно на метр! Неужели спортсмен стремится к лавровому венку, ведь, он единственный полезен, его можно положить в суп! На элитарном уровне спорт приносит деньги, а на массовом это сплошные затраты без малейшего шанса получить выгоду. Может быть, здоровье, заключающееся в обилии профессиональных заболеваний спортсменов? Может быть, престиж и уважение к спортсмену, уходящему в рэкетиры?

Спорт

Обратим внимание, на поистине революционную вспышку спортивных состязаний в XX веке. Еще в середине XIX в. о спорте как таковом никто не помышлял. Он был всего лишь развлечением. А уже в начале XX в. это эпидемия, а в середине века – пандемия: футбол, хоккей, олимпиады, массовый энтузиазм, ликование и отчаяние зрителей, счастье или трагедия в национальных масштабах.

Человек пересекает финишную ленточку. Он делает это не за деньги, еще меньше деньгами озабочены болельщики, но всем нужна победа! Победа в чистом виде. Спортсмен выражает желание человека быть первым, это означает, быть исключительным и индивидуальным. Болельщик не менее остро переживает победу, он приобщается к исключительности, он сам – победитель!

Победа в спорте бесполезна, но она личностна даже в командных играх. Национальные герои Лев Яшин, Борис Майоров, Пеле, каждый в команде-победителе узнается в лицо и известен по имени. Командные игры подчеркивают социальность и способность человека побеждать, занимая в команде свое уникальное место профессионала высшего класса. Командные первенства заставляют переживать социальный сюжет взаимодействия мастеров, целую интригу передачи эстафетной палочки, политику в отношениях лидеров и «паровоза» в велогонках, не менее сложную, чем в отношениях США и Ирака.

Личные первенства эстетичны. Рывок Власова, прыжок Бубки являются подвигами, их стремление к победе поднимает после тяжелых травм, и показывает желание человека не просто победить, но победить себя: слабость, усталость, болезнь.

Мода

Однако в спорте все спортсмены, кто же такой болельщик, напряженно следящий за футбольным мячом? Откуда берется феномен Версаччи, чьи костюмы носят только миллионеры? Какую роль сыграл в России XIX века основатель Боливии и освободитель Латинской Америки от колониальной зависимости? – Он ходил в шляпе, ставшей символом и получившей его имя «боливар». Чем славен на весь мир Альберт Эйнштейн, чьи теории и через полвека после его смерти способны понять немногие? Теории относительности тоже символичны. Почему была в моде философия Фридриха Ницше, наполненная символами и метафорами и сама выступающая символом?

Это все – предметы моды. Она многогранна, и выражает идентификацию человека с тем, что на данный момент ярко демонстрирует какую-либо черту культурной человеческой природы.

Мода не только отождествляет людей, но и разделяет их, как заметил Г. Зиммель. Порою, она выполняет функцию социального протеста и заставляет русского интеллигента времен Николая I носить боливар в то время, когда он в России порицался, или молодежь пятидесятых годов надевать брюки дудочкой, преследуемые милицией и комсомолом. Именно в эти времена на передний план выходило человеческое стремление к личной свободе, характерное для эпохи Нового Времени. Модной была англо-бурская война, причем симпатии были на стороне буров.

В XIX и XX веках мода выражает не только идентификацию людей друг с другом, но и стремление человека к индивидуальности и самобытности, ко всему, что характеризует гуманитарную сторону эпохи. Модными становятся и спорт, и игра, человеку свойственно играть и стремиться к победе. Мода указывает, что мы отныне именно общественную культуру считаем главной средой и сферой своей жизни, не биологическую природу, не духовность, а именно культуру.

Игра

Человечество всегда играло. Но стоит отличать игру как развлечение от игры как моды, а тем более, как от смысложизненного ориентира. XX век можно считать ее веком: спортивные игры, политические, военные. Отчаянное желание многих людей принять участие в телевизионных играх, совсем не от жажды покрасоваться на экране или обогатиться.

Конечно, в эпоху всеобщей выгоды последнее нельзя сбрасывать со счет, но главное - не в полезности игры, а в том, что игра - предельное выражение новоевропейской свободы. Человек окончательно укореняется в культуре и отделяет себя от собственной духовной и биологической природы.

Культура продукт именно человека, законы, которым она подчиняется, устанавливаются людьми. Начиная тотальную игру, мы как бы окончательно констатируем тот факт, что небеса закрылись и теперь мы никому и ни зачем не нужны. Высшее покинуло нас, все отныне творится на земле. Можно думать, что с исчезновением высшего измерения из общественной жизни уходит исторический прогресс как движение к нему. Цель у истории пропадает, значит, общество останавливается на месте и распадается на одиноких, изолированных, «атомизированных» индивидов.

Разваливаются одна за другой колониальные империи. Страны объединяются и у них пропадают границы. Массовое переселение людей из одних стран в другие перетасовывает и размывает локальные культуры. История становится накоплением материальных ценностей и сменой технологий. Сам человек отныне телесное существо и воспринимает Другого, прежде всего как тело. Но по себе-то он знает, что есть душа и тогда подсознательно находит себя единственным ее носителем, одушевленным существом в окружении молчаливых или говорящих тел.

Становится одиноко, и тогда появляются новые религии, где доминирует игровое начало, заметно возрастает игровая, обрядовая сторона традиционных религий.

Предельная свобода игры позволяет устанавливать собственные правила даже в биологической жизни: клонирование, смена пола, изменение внешности, проблема эфтаназии, терроризм, немотивированные убийства в странах, достигших высокого уровня благосостояния, компьютерные миры, информационное общество как высшая форма всеобщей игры.

Однако свобода и игра пронизаны тщательно скрываемым отчаянием: нет смысла, значит, и вечности нет, Бога нет, бессмертия нет, жизнь непременно заканчивается абсолютным небытием. С момента закрытия небес, игра превратилась в массовый самогипноз, в желание отвлечься от неизбежной угрозы смерти и забыть про грядущее небытие. Именно в эту эпоху А.Камю формулирует свой тезис об абсурдности и бессмысленности человеческой жизни и о том, что жить следует вопреки абсурду.

Однако, жизнь «вопреки» не устраивает людей, осознающих свою духовность и скрытый в человеческой душе гигантский потенциал Приходит понимание необходимости «вернуть Высшее» измерение к жизни.

Провокация

Первой формой нового стремления к Высшему становится провокация. Есть политические провокаторы, речь идет не о них. Нас интересует провокационный характер любой ситуации. Безобидна ли провокация, обидна, опасна, но она всегда вызывает любопытство. Одинокий субъект подобен Диогену, он желает друга равного, второго носителя души. Провоцируя, он желает открытия духовного начала, скрытого не в космосе, а в другом человеке, хочет убедиться, что он не одинок, и что Высшее в жизни все-таки присутствует. А значит, он находится в поисках ответственности, без которой нет ни смысла, ни предназначения. Главная форма зависимости, нужная ему как свободному человеку заключается не в принуждении, а в добровольно возложенной на себя ответственности за что-нибудь, но лучше, за кого-нибудь.

Одна из форм провокации – любовь к зрелищам, что придает провокационный характер и театральной постановке, и дорожному происшествию. Столкнулись автомобили, и прохожий останавливается, оценивает эту ситуацию вслух, мимикой или жестом, а сосед смотрит не на аварию, а на него.

Провокационный характер имеет распространенный молодежный эпатаж, «приколы», бессмысленная и навязчивая реклама, ее много, она везде и она раздражает. Провокационны телешоу, скандалы, к которым приковывается общее внимание. Провокационен сам межцивилизационный период в России, вся общечеловеческая современность, вынуждающая людей определяться, демонстрируя свою природу. Любое нарушение обыденного хода жизни таково, поскольку заставляет нас быть самими собой и показывать, кто мы есть. Подневольно, насильственно, через тотальность провокации человек отдает культуре скрытое в нем духовное начало, хоть это для него и не большое удовольствие. Иногда он замечает духовность и в самом себе.

Есть, конечно, политические провокации, в них тоже можно рассмотреть эти черты, хотя они грубы и корыстны. Но обычно провокатор интуитивен, он сам не знает, что делает, он просто скажет слово и присматривается, прислушивается к реакции.

Провоцирующий заставляет провоцируемого раскрыться и показать себя как человека. Он хочет узнать, возможен ли диалог, возможно ли взаимопонимание, возникнет ли у него душевный отклик на поведение Другого, не на слова, а на жест, интонацию, на непроизвольную мимику или невольное выражение глаз. Пустая попытка, потому что она сделана одиночкой, тем, кто раскрывает Другого, сам, при этом, оставаясь закрытым для него. Поэтому результатом провокации зачастую бывает только безнадежный смех и раздражение.

Искренность

Высшее можно найти лишь в человеческой душе, именно там находится дверь, в которую следует стучать, чтобы тебе отворили. Но для этого надо самому быть раскрытым, уметь продемонстрировать свою духовность, из-за чего в век всеобщего телесного стриптиза становится страшно. Страшно, что тебя заденут, оскорбят, обманут, страшно не найти отклика в ответ на глубинную просьбу о духовной помощи и взаимопонимании. Может быть, умение понять, духовно откликнуться, раскрыться и называется любовью.

Так или иначе, но искреннее самораскрытие людей возвращает культуре духовное начало и превращает жизнь человека из интриги в молитву. В культуре искренность несоизмеримо важнее мастерства. Именно она превращает банальный детектив с не очень-то хорошо закрученной интригой в «Преступление и наказание», в «Братьев Карамазовых», в «Идиота». Именно ее угадываешь в стихах О. Мандельштама и в тоскливых картинах импрессионистов. Из-за одиночества современный человек идет в церковь, желая там обрести душевность других и Высшее, найти утраченный смысл.

Самораскрытие партнеров через их искренность по отношению друг к другу придает их совместному существованию значение взаимопомощи, духовного, а не телесного со-бытия. Материальная сторона взаимопомощи менее важна, она неизбежный результат духовной сопричастности и моральной поддержки. Главный же итог взаимопомощи состоит в обретении ответственности за духовность, свободно взятой на себя ответственности.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: