ПАПСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И КАНОНИЧЕСКОЕ ПРАВО 3 страница

10. Существует напряженность между идеями и реальностью, между
динамическими качествами и стабильностью, между трансцендентностью и
имманентностью западной традиции права. Эта напряженность периоди­
чески приводила к насильственному свержению правовых систем путем ре­
волюции. Несмотря на это, сама традиция права, которая больше любой
из составляющих ее правовых систем, выжила и даже обновилась в ходе
этих революций.

Право и история

Проследить историю западной традиции права и принять ее — значит повернуться лицом к открытым теориям и права, и истории, которые уже не являются широко принятыми, во всяком случае в университетах. Те же теории, которые преобладают, представляют собой серьезные препятствия на пути оценки нашей истории.

Традиционно принятое понятие права как корпуса правил, производ­ных от статутов и решений судов, отражающее теорию воли законодателя (государства) как высшего источника права, совершенно непригодно для того, чтобы поддержать исследование транснациональной правовой культуры. Го­ворить о западной традиции права — значит постулировать понятие права не как корпуса правил, но как процесса, предприятия, в котором правила имеют смысл только в контексте институтов й процедур, ценностей и образа мышления. При таком более широком взгляде источники права включают не только волю законодателя, но также разум и совесть общества и его обычаи и привычки. Это не преобладающий взгляд на право. Однако его ни в коем случае нельзя назвать неортодоксальным — не так давно говорилось, что у права четыре источника: законодательство, прецедент, право справедливости и обычай. В эпоху формирования западной традиции права далеко не было такого количества законодательной деятельности или прецедентов, как в по­следующие века. Большая часть права происходила от обычая, который рас­сматривался в свете права справедливости, определяемой как разум или со­весть. Необходимо признать, что обычай и право справедливости в той же мере являются правом, что и статуты и решения, если мы вообще хотим про­следить и принять западную традицию права.

В дополнение к этому необходимо признать, что право на Западе сфор­мировано в единые правовые системы, в каждой из которых разнообразные ее составляющие обретают смысл как часть системы в целом. Далее, каждая система задумана как развивающаяся; следовательно, смысл каждого состав­ного элемента складывается не только из того, чем эта система была в про­шлом, но и из того, чем она станет в будущем. Это тоже не общепринятые истины преобладающей "аналитической юриспруденции", которая постулиру­ет некоего государя, который отдает повеления в форме правил и налагает санкции за их неисполнение "по его воле", то есть то, что Макс Вебер на­зывал "формальным рационализмом" или "логическим формализмом" запад­ного права. И это широко распространенное представление как среди про­тивников формализма, так и среди его сторонников. Вебер считал, что оно объясняет полезность права для развития капитализма. Такая концепция права является мощным препятствием на пути понимания истории запад­ной традиции права, родившейся в то время, которое обычно считают эпо­хой феодализма, и коренившейся в отделении церкви от светского по­рядка. Тот факт, что новая система канонического права, созданная в кон­це XI и в XII вв., составила первую на Западе правовую систему нового времени, обычно не замечался, скорее всего просто потому, что он никак не вписывался в господствующие теории природы права.

Если аналитическая юриспруденция, или, как теперь часто говорят, юридический позитивизм, не является достаточной теоретической базой для понимания хода развития правовых институтов на Западе, какая же теория

или теории лучше послужат этой задаче? Западная философия права пред­лагает две главные альтернативы: "теория естественного права" и "истори­ческая юриспруденция". Недавно в дополнение к ним на первый план вышла новая теория под названием "социологическая юриспруденция". Все они име­ют, конечно, множество вариантов. И все же каждая теория в отдельности сосредоточивается на каком-то одном из аспектов истины. Ни одна из этих теорий сама по себе не дает основы для понимания истории права на За­паде. История западной традиции права частью сама является историей появления и столкновения этих разнообразных школ философии права. Последние не объясняют истории, наоборот, это история объясняет их, по­чему они возникли и почему в разное время в разных местах господст­вовали разные школы.

В эпоху формирования традиции права на Западе преобладала теория естественного права. По общему представлению, человеческий закон являлся производным от разума и совести, в итоге разумом и совестью, и следовало его поверять. Согласно не только философии права того времени, но и самому действующему праву, всякий действующий закон, как утвержденный, так и обычный, должен соответствовать естественному праву, иначе ему будет не­доставать законной силы и им можно будет пренебречь. Эта теория имела основу как в христианской теологии, так и в аристотелевской философии. Но она имела основу и в борьбе между церковными и светскими властями, и в политике плюрализма. Ее можно сравнить с теорией, обосновывающей право США, по которой всякий действующий закон должен соответствовать конституционным требованиям "надлежащей законной процедуры", "равной защиты", "свободы", "тайны частной жизни" и т.п., или же он теряет закон­ную силу. "Надлежащая законная процедура" — это, на самом деле, ан­глийское выражение XIV в., обозначающее естественное право. Эта теория естественного права вписана в действующее право Соединенных Штатов. Однако это не удерживает нас от того, чтобы дать этому и политическое ("позитивистское") объяснение. Легко показать, что государство, или власть имущие, или правящий класс, выигрывают от параграфа о должном процессе и "велят" ему быть.

Точно так же историческая юриспруденция, то есть теория о том, что право получает свой смысл и авторитет от прошлой истории того народа, ко­торому оно принадлежит, от обычаев этого народа, от гения его институтов, от его исторических ценностей, от прецедентов, была встроена в английскую систему права со времен Английской революции XVII в. Однако английская философия права постоянно металась между позитивизмом и теорией естест­венного права, а у исторической юриспруденции было сравнительно мало при­верженцев — во всяком случае в XX в. Родным домом исторической юрис­пруденции стала Германия — та Германия, которая в отличие от Англии создала свое собственное национальное право, причем не столько из своих исторических правовых институтов, сколько из воспринятого ею "чуждого" римского права. Во имя исторической юриспруденции величайшие немец­кие юристы возносили хвалу немецкому праву как отражению духа не­мецкого народа.

Таким образом, западная история права послужила питомником раз­нообразных школ философии права, из которых одни господствовали в одних

местах, а другие — в других и в другое время, часто по парадоксальным причинам, словно являясь идеологической реакцией на существующую пра­вовую реальность. Исследователи истории права на Западе должны поэтому остерегаться ограниченности каждой отдельной школы. Было бы лучше и бо­лее "по-западному" пользоваться ими всеми как экранами и по очереди рас­сматривать через них исторический опыт, вместо того чтобы пытаться ис­пользовать историю в качестве подпорки для какой-либо из них.

Если уж разные школы теории права служат препятствиями для по­нимания или принятия повествования о развитии западной правовой тради­ции, то разные теории истории, включая историю права, представляют собой куда более серьезные барьеры. Эти теории рассматривают такие вопросы, как: есть ли у истории смысл или направление; оправдана ли периодизация ис­тории и если да, то на какой основе; можно ли говорить о "законах истории" или исторической причинности в любом смысле; на несколько низшем уровне обобщения это вопросы об отношении истории отдельной нации к истории Запада в целом; какова роль великих революций в истории Запада; смысл таких понятий, как "средневековый" и "новый" ("относящийся к новому вре­мени"), "феодализм" и "капитализм".

Хотя историю происхождения и раннего этапа развития западной тра­диции права можно рассказать, и не пытаясь решить эти крупные историо­графические проблемы, все же необходимо кратко коснуться нескольких те­оретических вопросов истории вообще и западной истории в частности, в осо­бенности, чтобы рассеять распространенные предвзятые представления.

Вопросы смысла и направления в истории и связанные с этим вопросы периодизации неизбежно возникают из тех драматических обстоятельств, при которых родилась западная традиция права. Актеры в этой драме ни минуты не сомневались, что выполняют историческое предназначение. Конечно, сама по себе их уверенность не опровергает позицию тех многих, кто сегодня счи­тает, что история не имеет смысла, что исторические перемены случайны, что периодизация произвольна. Однако те, кто заходит столь далеко, чтобы отрицать всякий смысл в истории, всякое направление и всякую периодиза­цию, не должны возражать против нашего повествования сильнее, чем против более традиционных рассказов, тех, которые просто придают тем же самым событиям и фактам меньше смысла, меньше направления и видят в них менее строгую периодизацию. Если всякая периодизация произвольна, то анализ появления "характерных для нового времени" правовых и политических уч­реждений "в конце XI в." не более произволен, чем традиционный анализ, который настаивает, что все, существовавшее до "XVI в.", "средневековое" и что не было разрыва преемственности в период от 1050 г. до 1150 — или 1200 г. Точно так же люди, считающие, что в историческом развитии учреждений на Западе не было модели, не должны огорчаться от нашего повествования, которое описывает взаимодействие между революцией и эволюцией на протяжении поколений и столетий, больше, чем от повест­вований, описывающих только революцию или только эволюцию.

Труднее всего воспринимать нашу историю будет тем, кто никогда пря­мо не сталкивался с проблемами смысла, направления и периодизации, но некритически принимает традиционную историографию, которая преподается как общепринятая, с XVI в.. Этот традиционный взгляд просто принимает

за данность, что история Запада делится на три периода: древний, средне­вековый и новый. Древняя история — это история Древней Греции и Рима. Упадок Рима из-за нашествий варваров привел к средневековью, которое про­должалось примерно с V по XV в. Потом начались новые времена: одни счи­тают, что с эпохи Возрождения, другие — что с эпохи Реформации, третьи — что с них обеих. Те, кто считает, что с эпохи Реформации, расскажут эту историю немного иначе. В картину древнего мира будет включен древний Израиль. Средние века будут определены как лежащие между раннехри­стианской церковью и разрывом Лютера с Римом. Протестанты, однако, объединятся с гуманистами, считая, что западное искусство и философская мысль имеют истоки в Древней Греции, а политика и право — в Древнем Риме. Наконец, под влиянием Просвещения, все согласятся, что хотя Древняя Греция и Рим и, возможно, древний Израиль составляют исто­рическую базу западной цивилизации, по-настоящему важная история — это история отдельных государств, особенно Соединенных Штатов Амери­ки, Англии, Франции и Германии.

В этой концепции прошлого имеется большое количество смысла, явная направленность и сколько угодно периодизации. Однако она совсем не сов­падает с лучшими историческими исследованиями последних пяти десятиле­тий. Эти исследования отодвинули конец "темных веков" с 1450 — 1500 к 1050—1100 гг. Даже самые консервативные историки сейчас проводят резкое различие между низким средневековьем и высоким средневековьем.

Далее, ранее постулированная преемственность истории германских народов в низком средневековье по отношению к историй Римской империи и римской и греческой истории вообще, в основном отвергнута. Крупномас­штабное возрождение древнегреческой философии и римского права в конце XI, в XII и XIII вв., как показали исследователи, было частью крити­ческого поворотного пункта в истории западной церкви и европейских народов и было связано также с подъемом европейских городов и дру­гими базовыми общественными и экономическими переменами.

Здесь, какие бы мы ни привели доказательства, многие испытают со­мнения и разочарование. Может быть, они скажут себе: "Модели, правиль­ность в истории, наверное, необходимы, хотя это выходит за пределы фактов, потому что без них не было бы истории. Но разрывы не нужны и даже не­естественны. "Природа не совершает прыжков". Даже если история Запада и совершала иногда прыжки, как в Русскую революцию, Французскую ре­волюцию и протестантскую Реформацию, все-таки сказать, что произошел разрыв в преемственности в самой середине средних веков не только неесте­ственно, но и странно. Это кажется совершенной несуразицей в свете того, чему нас учили про Век Веры. Почему, собственно, нам нельзя продолжать думать, что отличия европейского общества 1500 г. от общества 500 г. яви­лись результатом накопления маленьких последовательных изменений, когда были некоторые периоды ускорения, но без всяких потрясающих перемен в одном поколении или одном веке? Почему нельзя и дальше пребывать в уве­ренности, что города основывались (или возрождались) постепенно, на про­тяжении десяти, пяти или по меньшей мере трех столетий, а не вдруг за восемьдесят — девяносто лет; что папа получил власть верховного судьи и законодателя церкви постепенно, по прошествии десяти столетий, а не вдруг

в течение жизни трех поколений; что император и короли Ьвропы постепенно лишились своих сакральных функций и чудотворных свойств не в результате открытого политического и религиозного конфликта, а в результате мельчай­ших сдвигов в мировоззрении?"

Исследование истоков западной традиции права должно исправить эту идеологическую пристрастность в пользу постепенно накапливающихся из­менений. Так как право изменяется медленнее, чем большинство других пол­итических институтов, исследователь обычно не ожидает увидеть в правовой системе стремительных и драматичных перемен. И все же при изучении лю­бой из правовых систем Европы сначала в период 1000—1050 гг., а затем в период 1150—1200 гг. мы обнаруживаем огромную перемену. Это справед­ливо прежде всего в отношении права церкви.

Разумеется, как только мы начинаем говорить о революционной пе­ремене внутри римской католической церкви, мы бросаем вызов ортодоксаль­ному взгляду на структуру католической церкви как результат развития эле­ментов, присутствовавших в ней с самых давних времен. Таков и был взгляд католических реформаторов конца XI — начала XII в.: они всего лишь воз­вращаются назад, утверждали они, к более ранней традиции, которую предали их непосредственные предшественники. Миф о возвращении к прежним вре­менам поистине является печатью всех европейских революций. Лютер ведь тоже проповедовал возврат к раннему христианству, которое было предано папством. Английские пуритане при Кромвеле провозглашали восстановление "древних английских свобод" после полуторавековой деспотии Тюдоров. Французская революция вернулась к античности и природному состоянию, чтобы победить феодализм и привилегии аристократов. Большевики в России проповедовали возврат к бесклассовому обществу первобытных племен, су­ществовавшему еще до эпохи собственности.

Однако радикальная трансформация правовой системы — вещь пара­доксальная, так как одна из фундаментальных целей права — обеспечение стабильности и преемственности. Более того, право — во всех обществах — получает свой авторитет извне, и если правовая система подвергается быст­рому изменению, неизбежно возникают вопросы законности источников этого авторитета. В области права крупномасштабное внезапное изменение — ре­волюционное — в самом деле "неестественно". Когда это случается, надо что-то предпринять, чтобы этого не случилось снова. Новый закон должен быть утвержден прочно, его надо защитить от опасности другого разрыва преем­ственности. Дальнейшие перемены надо ограничить постепенными небольши­ми изменениями.

По крайней мере, таков был путь развития права на Западе в киль­ватере крупномасштабных революционных перемен, которые время от вре­мени захлестывали его начиная с конца XI — начала XII в. Новая система права, установленная революцией, получает историческое измерение. Во-пер­вых, считается, что эта новая правовая система исторически коренится в тех событиях, которые ее создали. Во-вторых, считается, что правовая система изменилась не только в ответ на новые обстоятельства, но также в соответ­ствии с некой исторической моделью. Право считается историческим фено­меном, оно обладает тем, что можно назвать историчностью. Оно не только должно эволюционировать, но надо видеть, как оно эволюционирует.

Все же историчность западного права не смогла предотвратить слу­чавшихся время от времени насильственных революций, которые, правда, в конце концов возвращались к исторической традиции права, но предва­рительно изменив ее и наметив новые направления.

Несмотря на это, историчность западного права не следует путать с историзмом в смысле привязанности к "слепой силе" (по выражению Ницше) прошлого. Не только приверженец исторической школы философии права, но и позитивист и сторонник теории естественного права или, если уж на то пошло, циник, который убежден, что право — это просто закон сильнейшего, все они видят перед собой правовые учреждения и процедуры, правовые цен­ности, правовые понятия и правила, которые действительно имеют историче­ское измерение. Все эти элементы имеют смысл, который частично является производным от их истории. Ни в одной правовой системе Запада недоста­точно пытаться интерпретировать или объяснить правовое правило (или по­нятие, ценность или учреждение) сугубо с помощью логики, политики или справедливости; чтобы преуспеть, надо обратиться и к тем обстоятельствам, которые породили его, и к тем событиям, которые влияли на него со временем. Догматический метод, политический метод, метод справедливости всегда сле­дует дополнять историческим методом интерпретации. Множественность ис­точников права защищает, таким образом, историчность и в то же время по­могает предупредить слепой историзм.

Слепой историзм тоже терпит поражение благодаря множественности тех перекрещивающихся историй, из которых состоит западная цивилизация. Историческое измерение права состоит не столько из "прошлого" в некотором монолитном смысле, сколько из прошлых времен разных сообществ, в которых живет человек, и разных правовых систем, созданных этими сообществами. Только тогда, когда все разные правовые режимы этих сообществ — местных, региональных, национальных, этнических, профессиональных, политических, интеллектуальных, духовных и других — бывают поглощены правом наци­онального государства, "история" приобретает тираническую власть.

В этом и состоит на самом деле величайшая опасность современного национализма. Нации Европы, которые возникли во взаимодействии друг с другом в контексте западного христианства, все более и более отдалялись друг от друга в XIX в. Первая мировая война привела к насильственному разрыву и уничтожила те узы, которые их раньше связывали, пусть и слабо. А в конце XX в. мы все еще страдаем от националистической историографии, которая родилась в XIX в. и способствовала разрушению единства западного правового наследия.

Появление в XIX в. так называемой научной истории, иначе говоря, систематического и тщательного исследования фактов с целью показать, по знаменитому выражению Ранке, wie es egentlich gewesen ist (как это было на самом деле), совпало с возникновением самого глубокого национализма, который до тех пор переживала Европа. Попросту стало считаться, что ис­тория обозначает национальную историю. Истории полагалось быть объек­тивной, но это должна была быть история одной нации. В XX в. в этом от­ношении произошли некоторые перемены. Обществоведы и специалисты в об­ласти экономической истории первыми сломали национальный барьер и на­чали писать о Западе как о едином целом. После второй мировой войны не-

5-499 33

которые исследователи распространили этот подход на политическую историю. Даже европейская история права стала рассматриваться под транснациональ­ным углом, хотя английская и американская истории права остались в ка­кой-то странной изоляции.

Печально, что почти не делалось попыток интегрировать историю анг­лийского и американского права в общую панораму западных правовых сис­тем. Это было тем более трудно, что историки права в Англии и США отли­чались крайней инсулярностью, да еще и поделили содержание своих дисцип­лин так, чтобы повергнуть в полную растерянность любопытного чужака. Да­же при описании того периода, когда все страны Запада, включая Англию, входили в область римской католической церкви и не только существовали при одной системе церковного права, но и имели самые тесные интеллекту­альные, культурные и политические связи друг с другом, английское право все равно рассматривается многими историками права так, как если бы оно было вне европейской истории. Этим историкам удается сохранить свою наци­ональную ориентацию путем сосредоточения на так называемом общем праве, то есть праве, применявшемся в королевских судах — Суде общегражданских исков и Суде королевской скамьи. При этом они игнорировали другие разделы права и другие юрисдикции, которые существовали в Англии в то же самое время. Но ведь даже английское общее право в этом узком смысле во многих отношениях было одинаково с королевским или княжеским правом Сицилии, Франции, германских княжеств и других стран Европы.

Эдмунд Берк как-то сказал: "Законы всех государств Европы взяты из од­ного источника". Для него Англия была частью Европы. Однако к тому времени, когда история права стала предметом научного рассмотрения, исторические узы, связывавшие Англию с континентом, уже были разорваны. Это привело к преуве­личенному вниманию к тем правовым учреждениям, ценностям, понятиям и пра­вилам, которые отличают английское право от других правовых систем Запада. Теперь же, когда Англия вошла в Европейское экономическое сообщество, может произойти пересмотр английской истории права с упором как раз на те правовые учреждения, процедуры, ценности, понятия и правила, которые роднят англий­ское право с другими правовыми системами Запада.

В 1888 г. в своей инаугурационной лекции в качестве профессора ис­тории английского права Кембриджского университета Мейтленд поднял воп­рос о том, почему не написана история английского права. Он дал такой от­вет: во-первых, "из-за традиционной изолированности исследований англий­ского права от всяких других исследований", а во-вторых, потому, что "исто­рия подразумевает сравнение, а английский юрист, не зная и не желая знать ничего ни о какой системе, кроме своей собственной, едва ли мог приблизить­ся к мысли об истории права". Он добавил: "Одна из причин того, что так ма­ло было сделано для нашего средневекового права, я уверен, в нашем полном и освященном традицией невежестве в области французского и немецкого права. Английские юристы уже в течение последних шести веков преувеличи­вают уникальность нашей истории права... Я знаю достаточно, чтобы с уве­ренностью утверждать следующее: существуют огромные массы средневеково­го права, чрезвычайно сравнимого с нашим.

Право и революция

Шесть великих революций изменили западную традицию права в ходе ее развития. Три из них — Русская, Французская и Американская — были названы революциями самими их участниками, хотя в каждом случае слово "революция" содержало различный смысл. Четвертая из них, Английская, бы­ла впервые названа революцией тогда, когда она уже подходила к концу, в 1688—1689 гг. (Славная революция). Начальный же этап ее (1640—1660) враги называли Великим мятежом, друзья — "восстановлением свободы"; второй этап (1660—1685) в то время называли Реставрацией, хотя некоторые современные авторы называли его также революцией. Впервые слово "рево­люция" было использовано в современном смысле для обозначения крупного политического переворота, однако имелся в виду поворот колеса истории на­зад к прежней системе правления. Таким образом, явление, которое боль­шинство историков сейчас называют Английской революцией, состояло из трех последовательных "реставраций"⁰.

Пятая великая революция, если идти дальше в глубь времени, — это протестантская Реформация, которая в Германии приняла характер нацио­нальной революции, началась с нападок Лютера на папство в 1517 г. и за­кончилась поражением императора в 1555 г. силами протестантского союза и установлением религиозного мира среди немецких княжеств. Шестая, Пап­ская революция 1075—1122 гг., которая является предметом настоящего ис­следования, также в то время называлась реформацией, Reformatio. Ее про­водил папа Григорий VII. Обычно ее название переводится на новые языки как "григорианская реформа", что затемняет ее революционный характер.

Можно возражать против того, чтобы называть Реформацию в Герма­нии революцией, несмотря на то что так ее часто называют историки рево­люций (включая и немарксистов). Еще более сильные возражения можно вы­двинуть против того, чтобы называть революцией григорианскую реформацию, да и слово "реформация" может вызывать сомнения. Поэтому настал момент объяснить употребление слова "революция".

История Запада отмечена повторяющимися периодами мощных пере­воротов, когда вся ранее существующая система политических, правовых, эко­номических, религиозных, культурных и других общественных отношений, институтов, убеждений, ценностей, целей свергалась в пользу установления новой. Никакой точной симметрии нет в этих периодах великих исторических перемен; и все же есть определенные модели и повторяющиеся черты. Каждый такой переворот знаменовал фундаментальные перемены, стремительные пе­ремены, насильственные перемены, прочные перемены в общественной сис­теме в целом.

Каждый из этих переворотов искал легитимации в фундаментальном законе, отдаленном прошлом, апокалипсическом будущем.

Каждому потребовалось более одного поколения, чтобы укорениться. Каждый в конце концов породил новую систему права, которая воплощала некоторые из главных целей революции и которая изменила западную тра­дицию права, но в итоге осталась в рамках этой традиции.

Эти перевороты не были, с одной стороны, государственными переворо­тами или восстаниями, а с другой стороны, они не являлись длинными сериями постепенно накапливавшихся изменений, принятых существующей системой.

Они были фундаментальными превращениями, которые осуществлялись до­вольно быстро, в острой борьбе и со страстью.

Вполне допустимо применять слово "революция", невзирая на все ос­корбления, которым подверглось это слово, для обозначения таких эпохаль­ных периодов, особенно в свете коннотации насильственности, которая всегда присутствует при разговоре о революциях последних двух столетий (осо­бенно Русской, Французской и Американской). Здесь имеется в виду не за­конное принуждение, проводимое законным правительством через полицию яли армию, а незаконная сила, применяемая индивидами и группами людей против власти. С точки зрения западной истории права особенно важно при­знать, что в истории Запада периодически такая незаконная сила применя­лась для свержения установленного порядка и что в конце концов люди, при­шедшие к власти в результате этого свержения, создавали новые прочные системы правления и права. Система правления и права всех государств За­пада берет начало в такой революции.

Термин "революция" используется не только применительно к началь­ным насильственным действиям, с помощью которых вводится новая система, но также и применительно ко всему периоду, необходимому для укоренения этой системы. Как подчеркнул Ойген Розеншток-Хюсси, требуется больше одного поколения, чтобы сделать настоящую революцию.

Все перечисленные шесть великих революций были "тотальными" в том смысле, что они создали не только новые формы правления, но и новые струк­туры общественных и экономических отношений, новые структуры отношений между церковью и государством и новые структуры права, а также новые взгляды на общество, новые воззрения на историю и новые системы универ­сальных ценностей и убеждений¹³. "Переделка ("реформация") мира", провозглашенная Папской революцией, имела место почти в каждой из остальных революций. Разумеется, значительная часть старого мира со­хранялась, а через какое-то время количество возвращенного старого даже увеличивалось, но в каждой революции целое — сама парадигма — было новым.

Таким образом, каждая из этих шести революций порождала новую или значительно обновленную систему права, находящуюся в контексте пред­ставлений о полном изменении общества. Более того, та степень, в которой эта цель в конце концов отражалась в новом законе, служит показателем успеха революции.

Каждая революция представляет собой и отказ от старой правовой системы, которую эта революция заменила или радикально изменила. От этих систем отказались не только в том смысле, что их в самом деле за­менили или радикально переделали. Один из первых декретов большевиков в 1917 г. гласил, что вся дореволюционная правовая система отменяется. Вследствие этого применять надлежало только декреты нового правитель­ства, а пустоты следовало заполнять "революционным правосознанием". Французская революция тоже сначала отбросила систему законодательст­ва, отправления правосудия и вынесения судебных решений старого ре­жима. В Америке после завоевания независимости демократы боролись про­тив принятия английского права федеральными судами и судами штатов. В Англии Долгий парламент (1640—1641) упразднил Звездную палату,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: