ПАПСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И КАНОНИЧЕСКОЕ ПРАВО 6 страница

Атака на любой из этих четырех факторов подрывает и другие три. Во имя антиформализма понятие "общественная политика" уравнивается по смыслу с волей тех, кто у власти, "социальная справедливость" и "матери­альная рациональность" идентифицируются с прагматизмом, "справедливость" теряет свои исторические и философские корни и носится по ветру всех мод­ных доктрин. Язык права воспринимается не только как по необходимости сложный, двусмысленный и риторический (что правда), но и как всецело ус­ловный, современный и произвольный (что неправда). И это все — предве­стники не только "постлиберальной", но и "постзападной" эры.

Цинизм в отношении права и беззаконие нельзя преодолеть, следуя так называемому реализму, который отрицает автономию, целостность и продолжа­ющийся характер нашей традиции права. Говоря словами Эдмунда Берка, те, кто не оглядывается на предков, не заглядывают вперед на своих потомков.

Это, разумеется, не означает, что изучение прошлого спасет общество. Общество неотвратимо движется в будущее. Но оно это делает как бы идя задом наперед, обратив свой взор в прошлое. Оливер Кромвель сказал: "Никогда че­ловек не достигает столь высокого удела, как когда он не знает, куда идет". Он понимал революционное значение уважения к традиции в эпоху кризиса.

К социальной теории права

Два слова сформировали осмысление прошлого современным чело­веком и осложнили ему задачу уловить смысл западной традиции права.

Первое слово — "средневековый", то есть относящийся к средним ве­кам. Это слово начали употреблять в XVI в. Оно характеризовало, с одной стороны, период между ранним христианством и протестантской Реформа­цией, а с другой — период между классической древностью (античностью) и "новым гуманизмом" (Возрождением, как впервые назвал его Мишле триста лет спустя). Слово "средневековый" приятно звучало и для уха сторонников католической контрреформации. Ведь оно подразумевало не только то, что протестантизм — это новшество, но и то, что традиция римского католицизма непрерывна по меньшей мере со времен Константина. Впоследствии это слово оказалось удобным и для нужд националистической историографии XIX в., ибо оно вроде бы обозначало период между упадком Римской империи и воз­никновением суверенных национальных государств.

И с каким же удивлением мы обнаруживаем, что буквально все совре­менные западные системы права родились прямо в середине этих средних веков!

А второе слово — это "феодализм", которым стали обозначать обще­ственно-экономическую формацию средних веков. Средневековая эпоха фео­дализма противопоставлялась современной эпохе капитализма. Капитализм свя­зывался с индивидуализмом и протестантизмом, в то время как феодализм ас­социировался с традиционализмом и католицизмом.

Понятие феодализма почти так же заряжено скрытыми и предвзятыми идеологическими представлениями, как и понятие средних веков. Прилага­тельное "феодальный" происходит от конкретного существительного "феод" и, начиная с XI в.,несло конкретный технический, политический, экономи­ческий и правовой смысл; однако абстрактное существительное "феодализм", от­носящееся к обшественно-экономической системе в целом, было придумано толь­ко в XVIII в. ⁴ Великая французская революция провозглашала, что она уничтожает феодализм (feodalite) и феодальное общество (la societe feodale).

Декрет от 11 августа 1789 г. гласил: "Национальное собрание полностью от­меняет феодальный режим". Как сказал Марк Блок: " Возможно ли теперь отрицать реальность той системы, уничтожение которой так дорого стоило?" Ирония Блока оправдана позднейшим утверждением английского историка-марксиста Кристофера Хилла. Нападая на точку зрения, что феодализм окон­чился с окончанием крепостного права, то есть еще в XVI в., Хилл замечает: "Если феодализм прекращает свое существование вместе с отменой крепост­ного права, тогда Франция в 1788 г. не была феодальным государством и, значит, не было буржуазной Революции в смысле такой Революции, которая свергла это феодальное государство"³⁶. Другими словами, феодализм никак не мог окончиться за двести лет до 1789 г. Если бы это было так, то Великая французская революция совершалась бы напрасно, и что еще более серьезно, не права была бы марксистская теория.

Таким образом, все идеологии XIX в., включая марксизм, вступили в заговор с целью приуменьшить, подвергнуть отрицанию или проигнорировать те глубокие корни, которые имели современные западные институты и цен­ности в эру допротестантскую, догуманистическую, донационалистическую, доиндивидуалистическую и докапиталистическую; и все они сговорились скрыть тот разрыв в истории Запада, который произошел в конце XI и в XII в. Эта фальшивая периодизация истории Запада не только привела ко многим ошибкам со стороны обычных историков относительно движения ис­тории от средневековья к современности, но и совершенно запутала усилия историков общества проследить нити, ведущие от современного к "новому" (социалистическому, постлиберальному, постмодернистскому) обществу.

Уверенность, что западное общество развивалось от эпохи феодализма к эпохе капитализма, часто несет с собой и убеждение, что базовая структура в общественном порядке — это экономическая, а право является частью "идео­логической надстройки" и используется теми, в чьих руках находится экономи­ческая власть, для проведения своей политики. Однако западная традиция права не может быть понята как просто инструмент господства, ее следует рассматривать и как важную часть базовой структуры западного общества. Право является и отражением, и детерминантой экономического и политического развития. Ведь ес­ли бы не было конституционного права, промышленного права, договорного права, права собственности и всех других областей права, которые сформировались в Западной Европе с XII по XV в., не могли бы произойти и те экономические и политические перемены XVII — XIX столетий, которые современные теоретики общественного развития привыкли отождествлять с капитализмом.

Более того, само слово "феодализм" можно использовать для затуше­вывания того факта, что западные правовые институты и ценности в период своего формирования часто бросали вызов господствующей политической и экономической системе. Вновь и вновь происходили схватки между законом и феодальным классовым угнетением, между законом и властью городских маг­натов, между законом и интересами церкви, между законом и королевской вла­стью. Крепостные крестьяне, сервы, бежавшие под защиту городов, по городским законам требовали свободы по прошествии года и одного дня. Горожане восставали против своих правителей под знаменем конституционных принципов, провозгла­шенных в городских хартиях. Бароны требовали от королей древних законных прав и привилегий. Князья и папы сражались друг с другом, и каждый заявлял, что общественно-экономическая власть другого осуществляется в нарушение бо­жественных и естественных законных прав и противоречит духу закона, а то

и его букве. В этих и подобных схватках право применялось против преоб­ладающих материальных условий и фактов, оно было обращено против той самой общественной структуры, которая, так сказать, его родила.

Сходным образом, в истории Запада право периодически применялось против преобладающих политических и моральных ценностей общества — тех самых ценностей, которые, можно сказать, зачали это право и которые оно должно было бы разделять. Закон призывается на защиту диссидента, еретика, хотя политическая власть и само общественное мнение осуждают мятеж и ересь. Закон может защищать коллектив от господствующего индивидуализма или индивида от господствующего коллективизма. Эта верность закона своим собственным ценностям труднообъяснима в терминах чисто инструментальной теории, которая рассматривает правовые институты как простое орудие гос­подствующего класса или политической элиты.

Право — в истории Запада по крайней мере — не может быть всецело сведено ни к материальным условиям того общества, которое его порождает, ни к соответствующей системе идей и ценностей. Следует также рассматри­вать право и как самостоятельный фактор, как одну из причин, а не только один из результатов целого ряда общественных, экономических, политиче­ских, интеллектуальных, моральных и религиозных явлений. Первая задача социальной теории права сегодня, когда прошло уже почти полтора столетия после Карла Маркса и почти столетие после Макса Вебера, состоит в том, чтобы отойти от чрезмерно упрощенных концепций причинности права. Что бы там ни говорили философы о материализме и идеализме, с исторической точки зрения тот факт, что Гегель ошибался, думая, что сознание определяет бытие, вовсе не означает, что прав был Маркс, утверждая, что бытие опре­деляет сознание. В истории, в реальной жизни, ни одно из них не "опреде­ляет" другое, они обычно идут вместе. Ну а если это не так, то решающую роль играет по очереди то одно, то другое. В своем определении и исследо­вании права социальная теория права должна делать упор на взаимодействие духа и материи, идей и опыта. Она должна свести воедино все три традици­онные школы юриспруденции — политическую школу (позитивизм), этиче­скую школу (теория естественного права) и историческую (историческая юриспруденция) — и создать интегрированную, единую юриспруденцию.

Вторая задача социальной теории права сегодня — принять именно такую историографию, которая подходит для истории права, вместо того чтобы поль­зоваться историографией, которая исходит в основном из экономической истории, истории философии и какой угодно другой истории. Социальная теория права должна повернуться лицом к тому факту, что системы права зародились на За­паде в конце XI и в XII в. и что некоторые основные характеристики этих систем права пережили великие национальные революции XVI — XX столетий. Еще один факт, который невозможно обойти, это тот, что первой новой западной системой права стало каноническое право римско-католической церкви. И эта система права имела много общих характеристик с теми, которые современные теоретики общества называют светскими, рационалистическими, материалисти­ческими, индивидуалистическими системами права либерального капиталистиче­ского общества. Дуализм церковной и светской юрисдикции — вот отличитель­ная, если не уникальная, черта западной культуры. Несомненно, социальная теория права должна предложить объяснение этого факта. Подобное объяснение должно будет рассматривать и характерное для Запада существование множест­венных корпоративных групп в рамках светской юрисдикции, каждая из которых

имеет свое собственное право; надо будет объяснить взаимоотношение этого плюрализма с дуализмом светской и церковной сфер. Это проблема не только социологическая, но и историческая, так как она требует дать интерпретацию великих революций в истории Запада. Ведь через эти революции образовавшиеся в результате их национальные государства поглотили значительную часть юрис­дикции церкви, а в конце концов также и значительную часть юрисдикции раз­личных корпоративных групп светской сферы.

Такая историография привела бы к всеобщей теории общества, которая рассматривает историю Запада не как преимущественно серию переходов от феодализма к капитализму и от капитализма к социализму, но, скорее, как серию переходов от множественных корпоративных групп внутри всеохва­тывающего церковного единства к национальным государствам вне всеохва­тывающего западного единства, — государствам, ищущим новые формы еди­нения в мировом масштабе.

Если принять эту историческую перспективу, то социальная теория права должна была бы заняться вопросом о том, насколько западная традиция права всегда, даже в эпоху расцвета национального государства, основывалась на вере в существование закона, стоящего даже превыше права высшей по­литической власти. Этот закон называли когда-то божественным правом, по­том естественным правом, а сейчас правами человека. А эта вера, в свою очередь, зависела от жизнеспособности автономных систем права сообществ, существующих внутри страны (городов, регионов, трудовых союзов), равно как и сообществ, пересекающих национальные границы (международных торг­овых и банковских объединений, международных организаций, церквей).

В дополнение к этому задачей современной социальной теории права является изучение судьбы права в периоды революционных перемен не столь­ко с тем, чтобы изучить стремительную замену старых законов новыми, а чтобы исследовать те способы, которыми закладывается или не закладывается фундамент для возведения прочного и справедливого правового порядка в бу­дущем, когда революция утихнет.

Наконец, социальная теория права должна продвинуться далее, от изу­чения западных систем права и западной правовой традиции к изучению си­стем и традиций права, не принадлежащих Западу, к изучению того, каким образом встречаются западное и незападное право и как вырабатывается об­щий правовой язык человечества. Ибо только в этом направлении лежит путь к выходу из кризиса правовой традиции Запада в конце XX в.

Часть I

ПАПСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

И

КАНОНИЧЕСКОЕ

ПРАВО

1.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: