ПАПСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И КАНОНИЧЕСКОЕ ПРАВО 5 страница

Как раннехристианские мученики основали христианскую церковь бла­годаря тому, что они ослушались римского закона, так и пуритане XVII в., среди которых были такие люди, как Джон Хэмпден, Джон Лилберн, Уолтер Удалл и Уильям Пени, благодаря своему открытому непослушанию англий-

скому закону заложили фундамент английского и американского законода­тельства гражданских прав и свобод, выраженных в конституциях обеих стран: свободы слова и печати, свободы отправления религии, непринуждения к даче невыгодных для себя показаний, независимости жюри от предписания судьи, права не быть заключенным в тюрьму без причины и многих других прав и свобод. Кальвинистский конгрегационализм также обеспечил религиозную основу таких возникших в новое время понятий, как общественный договор

27 '

и правительство с согласия управляемых.

Пуританизм в Англии и Америке и пиетизм, его брат на Европей­ском континенте, были последними крупными движениями внутри инсти­туциональной церкви, которые сколько-нибудь значительным образом по­влияли на развитие западного права. Конечно, в XVIII и XIX вв. и ка­толическая церковь, и различные лютеранские деноминации продолжали оказывать давление на право в разных направлениях. Несомненно, про­роческое христианство продолжало играть чрезвычайно важную роль в осу­ществлении реформы права, например в отмене рабства, защите труда, во­обще в развитии законодательства по защите неимущих слоев населения. А с другой стороны, несомненно, что организованная религия продолжала поддерживать статус-кво, каким бы он ни был. Но важный фактор в этом отношении и в XIX в., и даже еще больше в XX, тот, что традиционная религия очень постепенно сводилась на уровень личного, частного дела, без всякого общественного влияния на развитие права, в то время как другие системы убеждений — новые светские религии — поднялись на уровень страстной веры, за которую люди были готовы не только коллективно уме­реть, но и жить новой жизнью.

Именно Американская и Французская революции подготовили почву для новых светских религий, то есть для того, чтобы влить в светские полити­ческие и общественные движения религиозную психологию вместе с множест­вом религиозных идей, которые раньше выражались в разных формах католи­цизма и протестантизма. Сначала некая религиозная ортодоксия сохранялась в деистической философии. В последней, впрочем, было мало той психологии, которая является сердцем религиозной веры. По-настоящему религиозной бы­ла у великих революционных умов конца XVIII—начала XIX в. (таких, как Руссо и Джефферсон) как раз не вера в Бога, а вера в Человека, отдельного Человека, его Природу, его Разум, его Права. Политические и социальные философии, выросшие из Просвещения, были религиями, потому что они при­писывали высший смысл и святость индивидуальному разуму и, следует тут же добавить, нации. Век индивидуализма и рационализма был также веком национализма — индивид был гражданином, и общественное мнение оказа­лось вовсе не мнением человечества, а мнением французов, мнением немцев, мнением американцев.

Индивидуализм, рационализм, национализм — это триединое божество демократии — нашли юридическое выражение в превознесении роли законо­дательного органа и последующем сокращении (кроме, как в США) законо­творческой роли судебных органов; в освобождении действий индивида от кон­троля общества, особенно в экономической сфере; в требовании кодификации уголовного и гражданского права; в попытке сделать предсказуемыми право-

вые последствия индивидуальных действий (опять-таки в экономической сфе­ре). Эти "правовые постулаты", как назвал бы их Роско Паунд, считались не только полезными, но и справедливыми и не только справедливыми, но и составляющими часть естественного порядка вселенной. Казалось, сама жизнь получает смысл с помощью этих и сходных с ними принципов правовой ра­циональности, чьи исторические истоки в теологических доктринах естествен­ного права очевидны.

Первой великой светской религией на Западе стала либеральная демок­ратия. Это была первая идеология, которая рассталась с традиционным хри­стианством и в то же время взяла от традиционного христианства его чувство священного и ряд его основных ценностей. Но, став светской религией, либе­ральная демократия очень скоро встретилась с соперником — революционным социализмом. Л когда после сотни лет революционной активности в Европе коммунизм наконец захватил власть в России в 1917 г., его доктрины приоб­рели святость не терпящего возражений откровения, а его руководители — ореол высших священнослужителей. Более того, коммунистическая партия об­ладала аскетизмом монашеского ордена. Не случайно во время чисток после второй мировой войны верные коммунисты в Европе говорили: "Нет спасения вне партии".

Правовые постулаты социализма, хотя они и отличаются во многих от­ношениях от либерально-демократических, имеют с ними общего предка в ми­ре христианства. Советский "Моральный кодекс строителя коммунизма", на­пример, который советские школьники должны были учить ■ наизусть и кото­рый брался за основу советской правовой политики, содержит среди прочих такие принципы: "сознательный труд на благо общества — кто не работает, тот не ест"; "забота каждого о сохранении и приумножении общественного бо­гатства"; "коллективизм и товарищеская взаимопомощь — один за всех и все за одного"; "честность и правдивость, моральная чистота, скромность, нетре­бовательность в общественной и личной жизни"; "бескомпромиссное отноше­ние к несправедливости, паразитизму, нечестности, карьеризму, стяжательст­ву"; "бескомпромиссное отношение к врагам коммунизма"; "братская соли­дарность с трудящимися всех стран и со всеми народами ⁹. Советские законы поразительно напоминают пуританский кодекс Массачусетсской колонии,

"Корпус свобод" 1641 г., в его наказании идеологических отклонений, без-

чо делья и личной аморальности. Советская система активно подчеркивала вос­питательную роль закона и всенародное участие в юридических процедурах и наблюдении за исполнением законов — через товарищеские суды, народную дружину и путем отдания людей на поруки коллективу предприятия или квартала. Более того, все это делалось во имя эсхатологии, которая предвидит окончательное исчезновение принуждения и самого права, когда будет созда­но коммунистическое общество, в котором каждый человек будет относиться к другому опять же, по выражению "Морального кодекса строителя коммуниз­ма", как "друг, товарищ и брат". То, что для достижения этой утопической мечты используются сильные меры принуждения и официального права, ни­как не расходится с ней.

Кризис западной традиции права

Никак нельзя научно доказать тот факт, что западная традиция права, да и западная цивилизация в целом переживают в XX в. величай­ший в своей истории кризис. Этот факт из разряда тех, которые чувст­вуешь интуитивно. Я могу только засвидетельствовать, так сказать, соб­ственное ощущение, что мы находимся в середине беспрецедентного кри­зиса правовых ценностей и правовой мысли, кризиса, в котором ставится под сомнение вся наша традиция права — не только так называемые ли­беральные концепции последних нескольких столетий, но сама структура западного правового порядка, корни которого находятся в XI и XII вв.

Этот кризис зародился как внутри западного опыта, так и вне его. Изнутри общественные и экономические и политические перемены беспре­цедентного размаха вызвали огромное напряжение в правовых институтах, правовых ценностях, правовых понятиях буквально всех стран Запада. Од­нако и в прошлом бывали периоды революционных переворотов, угрожавшие уничтожить основные элементы западной традиции права, но традиция вы­жила. Новое сегодня то, что испытанию подвергается традиция права в целом, а не просто отдельные ее элементы или аспекты; и это проявляется прежде всего в конфронтации с незападными цивилизациями и незападными фи­лософиями. В прошлом Человек Запада уверенно нес с собой свой закон по всему миру. Однако сегодня мир подозрительно относится к западной "законности", еще подозрительнее, чем раньше. Человек Востока и Чело­век Юга предлагают иные альтернативы. Да и сам Запад засомневался в универсальной пригодности своего традиционного представления о праве, в особенности для незападных культур. Право, раньше казавшееся "есте­ственным", оказывается всего лишь "западным". А многие говорят, что оно и для Запада устарело.

Иногда этот кризис рассматривается в несколько менее апокалип­сических терминах: дескать, под сомнение ставятся не фундаментальные принципы законности, как она понимается на Западе уже девять столетий, а скорее применение таких принципов к новым обстоятельствам XX в., и уж в крайнем случае — определенные "либеральные" или "буржуазные" варианты законности, преобладавшие начиная с XVIII или, возможно, XVI или XVII в. Говорят, что во всех странах Запада право уходит от инди­видуалистских посылок, сопровождавших перемену от "средневекового" к "новому" политическому, экономическому и социальному порядку, в на­правлении того или иного рода коллективизма. С этой точки зрения кризис права в XX в. сравним по масштабу с предшествующими кризисами за­падной традиции права, такими, какие происходили после Французской революции 1789 г., Английской революции 1640 г. или революции в Гер­мании 1517 г. Говорится, что как эти революции возвестили новую эру, заменив "феодальное" право "капиталистическим", так Русская революция 1917 г. ввела новую эру, в которой "социалистическое" право заменяет собой буржуазное, или капиталистическое.

Несомненно, что в XX в. буквально все нации Запада пережили вве­дение всепроникающего контроля правительства над основными аспектами экономической жизни. Многие страны национализировали промышленное производство и ввели единое государственное экономическое планирование.

Другие страны приняли государственный капитализм, когда непосредственная ответственность за производство, распределение и вложение капитала нахо­дится в руках крупных корпораций, однако они подлежат прямому и непря­мому контролю государственных органов. Высказывание Ленина, сделанное в 1921 г. о советской экономике, сейчас все более приложимо к экономике других стран: "Для нас все, что относится к экономике, является предметом публичного, а не частного права". Например, в Соединенных Штатах теперь преобладают те отрасли административного права, которые почти не су­ществовали до Великой депрессии начала 1930-х гг.: налогообложение, отношения трудящихся и администрации, законодательство о ценных бумагах, жилье, социальное страхование, защита окружающей среды и дюжина других.

Кроме того, то, что считалось раньше частным правом, в XX в. также было трансформировано радикальной централизацией и бюрократизацией эко­номической жизни, аспектом или последствием которых является социализм в той или иной форме. Например, договорное право, которое во всех западных правовых системах по традиции считалось сводом правил для исполнения до­бровольных соглашений согласно намерению сторон — в широких границах, установившихся в общественной жизни, — в XX в. изо всех сил пыталось приспособиться к совершенно новой экономической ситуации, когда подроб­ные условия важнейших видов договоров специально определяются законо­дательством или перечисляются в стандартных формах, предлагаемых круп­ными компаниями без допущения всяких переговоров по их изменению. Так же и в праве собственности государственные интересы и интересы крупного бизнеса лишили большинство частных собственников очень большой доли их прав собственности, то есть того, что раньше считалось правами собственно­сти, в то же время навязав им обязательства, которые объясняются в терминах скорее административного права, чем гражданского. По всему Западу собст­венность корпораций, коммерческая и промышленная собственность, включая и жилье, все больше регулируется административным законодательством, а индивидуальный собственник не смеет посадить дерево или сделать пристрой­ку к кухне без правительственного разрешения.

Сходным же образом законодательство о гражданско-правовом деликте, которое ранее воспринималось как свод правил для компенсации ущерба, на­несенного намеренными или неосторожными неправильными действиями, пре­терпело изменения из-за стремительного распространения страхования от от­ветственности за вред, нанесенный невинными действиями, сопровождающими разные формы экономической деятельности (так называемая абсолютная от­ветственность, основания для которой, а следовательно, и ее пределы остаются в значительной степени неразъясненными). Одни говорят, что "общее дого­ворное право", то есть свод основных понятий и доктрин, который был вы­двинут в XIX в. как "право договора", применимое ко всем и всяким видам договорных сделок, уже умерло и что принципы ответственности за наруше­ние договора все чаще следует искать в законодательстве о деликтной ответ­ственности. Другие же заявляют, что общее законодательство о деликтной ответственности, также выдвинутое в XIX в., умерло тоже. Разделение права на публичное и частное и дальнейшее подразделение на такие самодостаточ­ные области, как гражданское право, уголовное право, административное пра-

во и т.п., явилось продуктом юридической мысли Просвещения XVIII в. и было установлено Французской революцией. Оно распространилось в Европе и в конце концов достигло Соединенных Штатов. Оно не могло пережить развитие социализма в XX в. — была ли это полномасштабная плановая эко­номика коммунистических стран или менее всеобъемлющие, просто "обще­ственные" формы правительственного контроля, применяемые в некоммуни­стических странах Запада.

Фундаментальные перемены на всем Западе коснулись не только того, что традиционно называлось публичным правом и частным правом, но и того, что можно назвать социальным правом, которое включает семейное право, равно как и законы, касающиеся расовых отношений, классовых отношений, отношений полов и поколений. Брак и семья все больше становились кон-сенсуальным делом, в то время как родительская власть над детьми сущест­венно уменьшилась. Семью все больше оставляли в покое, а общественные отношения расы, класса, пола все более подвергались ограничению закона, с целью предотвратить эксплуатацию. Эти перемены тоже отчасти связыва­лись с социалистическим движением, хотя они имеют лишь косвенное отно­шение к правительственному контролю над экономикой. В любом случае, и они тоже представляют такие правовые новшества, которые нелегко прими­рить с традиционными категориями права.

Уголовное право также претерпело коренные изменения практиче­ски во всех странах Запада в результате процессов интеграции и коллек­тивизации экономики, урбанизации, массового производства, индустриали­зации и прочих связанных с ними явлений. Появились новые виды пре­ступности: крупные хищения "общественной" собственности, принадлежа­щей как крупным компаниям, так и государству; преступность "белых во­ротничков", которая включает уклонение от уплаты налогов, присвоение средств, нарушение антитрестовского законодательства; торговля наркоти­ками и прочая городская уличная преступность; а также политические и идеологические преступления, которые стали преобладать над такими "тра­диционными" преступлениями, как убийство, изнасилование, взлом, ограб­ление, поджог. Критические изменения в природе и сфере распространения преступности сопровождались столь же важными изменениями в теориях преступления и наказания и в практике наблюдения за соблюдением за­конов.

Эти и другие изменения в правовых системах стран Запада можно на­звать революционными не только в том смысле, что они являются фунда­ментальными изменениями, которые произошли относительно быстро, но и в том смысле, что они явились ответом на революционный политический, эко­номический и социальный переворот. В России и некоторых других странах этот переворот принял форму классической революции, когда один полити­ко-социально-экономический порядок и одна система убеждений были насиль­ственно заменены другими. В других странах эти перемены приняли смяг­ченную форму. Это было гораздо больше, чем техническая революция. Это была также и политическая и идеологическая революция.

История западного права сейчас находится на повороте столь же кру­том и столь же решающем, как тот, который был ознаменован Французской революцией 1789 г., Английской революцией 1640 г., революцией в Германии

1517 г. Уже не одно поколение после начала Русской революции наблюдает, и не только в России, но и на Западе в целом, существенный разрыв с ин­дивидуализмом традиционного права, подразумевавшего упор на частную соб­ственность и свободу договора, ограничения на ответственность за вред, на­несенный предпринимательской деятельностью, жесткое моральное отноше­ние к преступности, прочие базовые постулаты. И напротив, они наблюдают поворот к коллективизму в праве, к государственной и общественной собст­венности, к регулированию договорной свободы в интересах общества, к рас­ширению ответственности за нанесенный предпринимательской деятельностью вред, к утилитарному, а не моральному отношению к преступности, к иным базовым постулатам.

Эти радикальные перемены представляют собой суровый вызов тради­ционным западным правовым учреждениям, процедурам, ценностям, поняти­ям, правилам и образу мыслей. Они угрожают объективности права, так как делают государство невидимой стороной в большинстве правовых действий между гражданами или юридическими лицами, — то самое государство, которое и ввело в действие применимое право и назначило суд. Это невидимое

давление возрастало в коммунистических странах, ибо там наблюдался силь­ный централизованный контроль не только над экономической жизнью, но и над политической, культурной, идеологической. В некоммунистических же странах такой централизованный контроль во внеэкономической сфере тоже усилился, хотя там он больше находится в руках крупных бюрократических организаций, чем собственно государства.

Поскольку нынешний кризис сравним с революционными кризисами, потрясавшими западную традицию права в прошлом, то для его преодоле­ния можно призвать на помощь ресурсы всей этой традиции, как это слу­чалось при прежних революционных кризисах. Однако нынешний кризис куда глубже. Это кризис не только индивидуализма, как он развился на­чиная с XVIII в., или либерализма, как он развился начиная с XVII в., или же секуляризма, как он развился начиная с XVI в. Это и кризис всей тра­диции, как она существует с конца XI в.

Только четыре — первые четыре — из десяти основных отличитель­ных черт западной традиции права продолжают характеризовать западное право сегодня.

1. Право все еще относительно автономно в том смысле, что оно про­должает отделяться от политики и религии, как и от других видов обществен­ных институтов и других научных дисциплин.

2. Как и прежде, право поручено развивать профессиональным специали­стам права, законодателям, судьям, адвокатам и правоведам.

3. Продолжают процветать юридические учебные заведения, в которых правовые учреждения концептуализируются и в определенной степени сис­тематизируются.

4. Такое юридическое обучение продолжает составлять метаправо, с по­мощью которого правовые учреждения и правила оцениваются и объясняются.

Важно подчеркнуть выживание этих четырех характерных черт права. Ведь в России в первые послереволюционные годы и в начале 1930-х гг., как и в предыдущих великих революциях, мощным атакам подвергались такие

атрибуты права, как автономность, профессионализм, научность. В других странах Запада также время от времени, в 20—30-х гг., отчасти под влиянием марксизма-ленинизма, выдвигались предложения об упразднении права и юристов или, в крайнем случае, о резком ограничении их значения как яв­лений ненужных и вредных для общества. В 1960-х и начале 1970-х гг. ки­тайская революция всерьез подхватила этот клич; были закрыты все юриди­ческие учебные заведения и исчезли почти все юристы. И только с конца 1930-х гг. в Советском Союзе и с конца 1970-х гг. в Китайской Народной Республике этот "правовой нигилизм" стал осуждаться.

Остальные же шесть характерных черт, приписываемых западной тра­диции права, были резко ослаблены во второй половине XX в., особенно в США.

5. Право в XX в. как в теории, так и на практике все меньше восп­ринимается как связное целое, свод, организм, corpus juris и все больше как мешанина, каша из сиюминутных решений и противоречащих друг другу норм, соединенных только общими "приемами", "техникой". Старое метаправо разрушилось, и его сменил своего рода цинизм. Созданная в XIX в. катего­ризация по областям права все чаще воспринимается как устаревшая. Еще более старые структурные элементы права, например формы судебного иска в Англии и Америке, которыми когда-то было объединено обычное право и про которые Мейтленд в 1906 г. сказал, что "они продолжают править нами из могилы", почти совсем забыты. Проведенное в XVI в. разделение всего права на публичное и частное сдалось под натиском явления, которое Роско Паунд в середине 1930-х гг. назвал "новым феодализмом". Однако этот фе­одализм лишен одного непременного атрибута — иерархии источников права, благодаря которой можно разместить в системе множество юрисдикции и при­вести в гармонию противоречивые правовые нормы. В связи с отсутствием новых теорий, которые могли бы упорядочить правовую структуру и придать ей последовательность, остается призвать на помощь примитивный прагма­тизм, оправдывающий отдельные правила и решения.

6. Убежденность в росте права на протяжении поколений и веков, в его продолжающемся характере тоже существенно поколеблена. Широко рас­пространено убеждение, что видимое развитие права через новую интерпре­тацию прошлого, неважно, представлено это прошлое прецедентом или ко­дификацией, — это момент чисто идеологический. Право представляется не имеющим собственной истории, а та история, на которую оно претендует, объявляется в лучшем случае хронологией, в худшем — вообще иллюзией.

7. Те перемены, которые происходили в праве в прошлом, как и те, которые имеют место ныне, считаются не ответом на внутреннюю логику роста права, не разрешением напряженности между наукой и практикой пра­ва, а результатом давления внешних сил.

8. Мнение, что право переходит пределы политики, что в любой данный момент или, по крайней мере, в его историческом развитии право отлично от государства, видимо, все более уступает место представлению о праве как инструменте государства, то есть средстве исполнения воли тех, у кого в ру­ках политическая власть.

9. Источник главенства права в множественности правовых юрисдик­ции и правовых систем внутри одного правового порядка находится в XX в.

под угрозой, ибо в каждой стране наблюдается тенденция к поглощению раз­нообразных юрисдикции и систем одной центральной программой законода­тельства и административного регулирования. Церкви давно уже перестали составлять эффективный правовой противовес светским властям. Обычай тор­гового и других автономных сообществ или профессий внутри экономического и общественного порядка подавлен законодательным и административным контролем. Международное право теоретически расширило свои притязания на то, чтобы превалировать над национальным правом, однако на практике национальное право либо специально включает международное право, либо сделало обращение к нему недоступным для отдельных граждан. В федера­тивных системах, таких, как США, возможность перейти из одного суда в другой сильно сократилась. Двухсотлетней давности концепция Блэкстона о том, что мы живем под началом значительного числа разных правовых систем, едва ли имеет параллель в современной юридической мысли.

10. Мнение, что западная традиция права трансцендентна по отноше­нию к революции, что она предшествует великим тотальным переворотам, периодически захлестывавшим страны Запада, и переживает их, подвергается сомнению противоположным убеждением — что право полностью подчинено революции. Свержение одного набора политических учреждений и замена его другим ведет к совершенно новому праву. Даже если старые формы сохра­няются, они наполняются новым содержанием, служат новым целям и не мо­гут быть отнесены к прошлому.

Кризис западной традиции права— не просто кризис философии права, но и кризис самого права. Философы права всегда спорили и будут спорить о том, основано ли право на разуме и морали или только на воле полити­ческого правителя. Не обязательно разрешать этот спор, чтобы прийти к за­ключению, что фактически в истории правовые системы всех стран, насле­дующих западную традицию права, коренятся в определенных убеждениях или постулатах, иначе говоря, сами правовые системы исходили из справед­ливости этих убеждений. Сегодня эти убеждения или постулаты, такие, как структурное единство права, его продолжающийся характер, его религиозные корни, его трансцендентные качества, стремительно исчезают, и не только из умов философов, не только из представлений законодателей, судей, адво­катов, преподавателей права и других юристов, они исчезают из сознания большинства граждан, народа в целом, и более того, они исчезают из самого. права. Право становится более фрагментированным, субъективным, больше настроенным на удобство, чем на мораль, оно больше заботится о сиюми­нутных последствиях, чем о последовательности и преемственности. Так в XX в. размывается историческая почва западной традиции права, а сама традиция грозит обрушиться.

Распад западной традиции права лишь отчасти берет начало в со­циалистических революциях, первой из которых была революция в России в октябре 1917 г. и которые постепенно распространились по всему Западу (и другим частям света), хотя часто в сравнительно мягких формах. Этот распад также лишь отчасти берет начало в массированном вторжении го­сударства в экономику страны ("государство всеобщего благоденствия") и в массированной бюрократизации общественной и экономической жизни через огромные централизованные корпорации ("корпоративное государ­ство"). В значительно большей степени этот кризис проистекает из кризиса

самой западной цивилизации, начавшегося в 1914 г. вместе с первой мировой войной. Это была больше, чем экономическая и техническая революция, боль­ше даже, чем политическая революция. Если бы это было иначе, западное общество сумело бы приспособить свои правовые учреждения к новым тре­бованиям, как оно и делало в революционной ситуации прежде. Западное общество смогло бы освоить социализм — в любой его разновидности — в рамках своей традиции права. Но распад самих основ этой традиции освоить нельзя, а самое суровое испытание для этих основ — массовая утеря доверия к самому Западу как цивилизации и обществу, к той традиции права, которая на протяжении девяти столетий поддерживала это общество.

Почти все страны Запада сегодня находятся в той ситуации по отношению к праву, что ведет к презрению к закону со стороны всех классов населения. Города становятся все менее безопасны. Система обеспечения неимущих почти сломалась под тяжестью правил, которые невозможно исполнить. И богатые, и бедные, и "средние" массово нарушают налоговое законодательство. Едва ли есть хоть одна профессия, которая не обходит тот или иной правительственный закон. А само правительство сверху донизу опутано незаконными действиями. Но не это главное, а то, что единственные, кто испытывает по этому поводу угрызения совести, по-видимому, те, чьи преступления открылись.

Презрение к закону и цинизм в отношении него стимулируются ны­нешним возмущением против того, что иногда называют юридическим фор­мализмом, который подчеркивает единообразное применение общих правил как центральный элемент юридической аргументации и идеи правосудия. По Роберто М. Ангеру, с появлением "государства всеобщего благоденствия", с одной стороны, и "корпоративного государства" — с другой, формализм уступает свои позиции под напором потребностей общественной политики и в области аргументации, и в области идеи правосудия. Юридическая аргу­ментация, ориентированная на определенную политику общества, пишет Ан-гер, характеризуется упором на широкие стандарты справедливости и соци­альной ответственности. Он связывает этот сдвиг в "постлиберальной" юри­дической мысли Запада с изменением представлений о языке. Вот как он пишет об этом: "Языку уже не приписывается фиксированность категорий и прозрачная репрезентация мира, что сделало бы формализм правдоподобным в юридической аргументации или в представлениях о правосудии. Описанное таким образом восстание против юридического формализма выглядит и неизбеж­ным, и благотворным. Однако что помешает дискреционному правосудию стать орудием подавления и даже предлогом для варварства и зверств, как произошло в нацистской Германии? Ангер утверждает, что этому воспрепятствует сильное чувство общности внутри различных групп, составляющих общество. К несча­стью, однако, развитие такого группового плюрализма само потерпело крах из-за тех самых соображений, которые лежат под нападками на юридический форма­лизм. Большинство сообществ не в состоянии выжить, а тем более взаимодей­ствовать, без сложной системы правил — неважно, представляют эти правила традиционные обычаи или законодательные акты. Говоря так, мы не отрицаем, что в конце XIX и начале XX в. во многих странах Запада наблюдалась чрез­мерная озабоченность логической последовательностью в праве. Эта озабочен­ность кое-где еще существует, однако реакция против нее неоправдана в том случае, когда она становится атакой на правила как таковые и на западную традицию законности, которая находит равновесие между правилом, прецеден­том, политикой общества и справедливостью — всеми четырьмя.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: