ГЛАВА 19. О Берене и Лютиен

Среди скорбных повестей о печалях и поражениях тех темных дней до нас дошло несколько таких, в которых посреди всех несчастий и бед случалась и радость, а в тени смерти теплился неугасимый огонек надежды. Из них более всего полюбилась эльфам история Берена и Лютиен. Об их жизнях рассказывается в балладе о Лейтиан, или "Избавлении от оков", едва ли не длиннейшей из песен древнего мира; здесь она изложена вкратце и прозой.

Рассказывают, что Барахир отказался оставить Дортонион, и Моргот преследовал его здесь, пока от спутников его не осталась лишь жалкая горсточка в количестве двенадцати человек. Лесистая местность Дортониона переходила на юге в скалистые торфяники, а на востоке от этих высокогорий лежало озеро Тарн Айлюин, окруженное вересковыми пустошами. Вся эта земля была дикой и бездорожной, ведь здесь даже во времена Долгого Мира никто не жил. Однако воды озера оставались чистыми и прозрачными днем, а ночью напоминали отражавшее звезды зеркало; говорят, что сама Мелиан в древности освятила их. Сюда и бежали Барахир с его спутниками; они устроили здесь свое логово, и Моргот еще долгое время не мог его обнаружить. Однако слухи о свершениях Барахира и его боевых товарищей расходились далеко, и Моргот в конце концов приказал Саурону найти и уничтожить их.

Был среди компаньонов Барахира некий Горлим, сын Ангрима. Жену его звали Эйлинель; они крепко любили друг друга и были счастливы, пока не случилось страшное. Вернувшись однажды со сражения на пограничье, Горлим обнаружил свой дом разграбленным и покинутым. Жену он так и не нашел, поэтому с тех пор не знал, убили ее или увели в плен.

Отправившись воевать под началом Барахира, он стал самым отчаянным и не знающим пощады изо всех своих боевых товарищей. Все это время сомнения разъедали его сердце, и Горлим смутно надеялся на то, что Эйлинель еще жива. Временами он втайне и в одиночку ходил обратно к своему дому, что стоял среди полей и лесов, некогда находившихся в его владении; и вскоре об этом стало известно прислужникам Моргота.

Однажды осенней порой он пришел туда на закате и, подойдя ближе, заметил, как ему показалось, свет в окошке. Осторожно подкравшись к нему, он заглянул внутрь и увидел Эйлинель; лицо ее осунулось от тоски и исхудало от голода, и Горлиму показалось, что он слышит ее голос, обвинявший его в том, что он оставил ее одну. Но когда он крикнул ей, свет задуло ветром; завыли волки, и на своих плечах Горлим неожиданно ощутил тяжелые лапы охотников Саурона. Стало ясно, что то была ловушка.

Горлима отвели в лагерь и долго пытали, стараясь вызнать местонахождение Барахира и его перемещения. Однако Горлим категорически отказывался с ними сотрудничать; и тогда его пообещали отпустить на волю, к жене. Устав от боли и желая увидеться с женой, он поддался на уговоры, и его тут же привели пред очи Саурона.

— Мне дали знать, что ты согласен поторговаться со мной. И какова же будет твоя цена? — спросил Саурон.

Горлим потребовал, чтобы ему вернули жену, и чтобы их вместе отпустили на свободу; он до сих пор считал, что Эйлинель также держали пленницей.

— Невелика цена за такое серьезное предательство, — ухмыльнулся Саурон. — Быть посему. А теперь говори!

Горлим при этих словах едва не пошел на попятную, но, устрашенный взглядом Саурона, рассказал тому все, о чем знал. Саурон захохотал; он стал насмехаться над Горлимом, сообщив ему о том, что в доме тот видел лишь иллюзию, созданную с помощью колдовства как раз для того, чтобы заманить его в ловушку, и что Эйлинель на самом деле мертва.

— Тем не менее, я исполню свое обещание, — добавил он. — Ты воссоединишься со своей возлюбленной Эйлинель и избавишься от моего присутствия. — И он предал Горлима жестокой смерти.

Так Морготу стало известно, где скрывался Барахир, и он плотно оцепил этот район; орки, придя в предрассветный час, застали дортонионцев врасплох и перебили всех, кроме одного. Ибо Барахир доверил своему сыну Берена опасное поручение — проследить за передвижениями отрядов Врага, поэтому его не было в лагере во время нападения. Однако той ночью во сне он видел облепивших голые ветви деревьев на берегу озера птиц-падальщиков, и с клювов их капала кровь. Затем по водной глади к нему приблизился призрак Горлима; он рассказал Берену о том, как предал их и был убит, и умолял его поспешить предупредить об этом Барахира.

Берен проснулся посреди ночи и побежал к лагерю, но лишь на второе утро смог добраться до него. Когда он уже подходил к лагерю, с земли взвились падальщики, уселись на ветви росших на берегу Тарн Айлюин ольх и издевательски закричали.

Похоронив отца, Берен сложил над его могилой пирамиду из валунов и поклялся на ней об отмщении. Первым делом он бросился по следам орков, что убили его отца и товарищей, и к вечеру обнаружил их лагерь у источников Ривиля, что над Серехской топью. Он хорошо умел скрываться в лесах, и потому подошел к их костру незамеченным. Предводитель орков во все горло хвастался своими свершениями, потрясая отрезанной рукой Барахира, которую нес Саурону в доказательство успеха операции. На пальце той руки сверкало кольцо Фелагунда. И тогда Берен выскочил из-за дававшей ему укрытие скалы и зарубил этого предводителя, забрал у него руку отца и бежал, хранимый судьбой, ибо орки не были готовы к такому коварному нападению, и стрелы их летели мимо цели.

Еще целых четыре года Берен бродил по Дортониону одиноким скитальцем; но за это время он подружился с птицами и зверями, и те помогали ему, не выдавая его оркам. С тех самых пор Берен не ел мяса и не убивал ни одного живого существа, не состоявшего на службе у Моргота. Смерти он не боялся, только плена, но благодаря везению ему удавалось избежать и того, и другого; и вскоре рассказы о деяниях одинокого храбреца стали расходиться по всему Белерианду, достигая даже Дориата.

По прошествии некоторого времени Моргот назначил за голову Берена вознаграждение не меньшее, чем за голову самого Фингона, верховного короля Нольдор. Но орки разбегались не только при виде Берена, но даже при малейших слухах о его приближении. Поэтому против Берена была послана целая армия под предводительством Саурона. Саурон включил в нее волков-оборотней — падшие создания тьмы, одержимые зловещими духами, которые тот заключил в их тела.

Территории здесь постепенно наполнялись злом, и все чистое и неиспорченное бежало прочь со всех ног; вот и Берена обложили так, что ему пришлось, в конечном итоге, отступить из Дортониона. Когда пришла зима, он оставил эти земли и могилу своего отца и направился к югу. Взойдя на нависавшую над Дориатом возвышенность, он решил спуститься вниз, в Сокрытое Царство, куда прежде не ступала нога человека.

Долгим и трудным был его путь. Утесы Эред Горгорот были отвесными, а у их подножий лежали такие густые тени, какие можно было увидеть еще до восшествия на небеса Луны. Далее простирались дикие земли Дунгортеба, где сталкивались меж собой чары Мелиан и колдовство Саурона, и царили ужас и безумие. Именно там обитало жуткое потомство Унголиант, сплетая свои невидимые паутины, в которых запутывалось все живое; а еще там бродили чудища, рожденные задолго до появления солнца, и долгие годы охотившиеся в этих местах. Пропитания здесь не могли найти ни эльфы, ни люди — только смерть.

Путешествие это не упоминается среди великих свершений Берена, но только потому, что он не рассказывал о нем никому, не желая будить воспоминания обо всех тех ужасах, что ему довелось пережить. И никто не знал, как ему удалось найти дорогу и прийти к границам Дориата тем путем, избрать который до него не отваживался ни один человек или эльф. Затем Берен миновал сотканные Мелиан вокруг царства Тингола лабиринты, как то и было ею некогда предсказано; ибо Берена ожидала впереди великая судьба.

В "Избавлении от Оков" говорится, что к Дориату Берен вышел еле живой, спотыкаясь и пригибаясь к земле, словно под грузом долгих лет скорби — так велики были испытания, выпавшие ему на пути. И вот, блуждая в по-летнему нарядных лесах Нельдорет, он набрел при восходящей луне на Лютиен, дочь Тингола и Мелиан, которая танцевала на вечнозеленой траве лугов у Эсгальдуина. И тотчас же боль оставила его, так он был очарован ею; ведь Лютиен была прекраснейшей изо всех Детей Илюватара. Одеяние ее цвета безоблачных небес было расшито золотыми цветами, серые глаза напоминали залитый звездным светом вечер, а волосы были темны, словно густые тени сумерек. Подобно свету в листве, голосу чистых вод и звездам над облаками мира ослепляли ее красота и очарование; лицо же ее сияло неземным светом.

Но вскоре она скрылась из виду, а Берен так и остался стоять в оцепенении, словно скованный чарами. Долго еще бродил он по лесам, дикий и настороженный, словно зверь, и везде искал ее. Про себя он называл девушку Тинувиэль, что на языке Серых эльфов означает "Жаворонок", дочь сумерек; ведь настоящего ее имени он не знал. Время от времени он видел ее вдалеке — листьями на ветру осенью и звездой над холмами зимой, однако ноги его сразу словно бы опутывали цепи, и сдвинуться с места он не мог.

Однажды в предрассветный час накануне весны Лютиен танцевала на зеленом холме, и неожиданно запела. Острой, пронзительной была ее песнь, от нее щемило сердце, словно от трелей вылетающего за врата ночи жаворонка, что изливает свой голос под угасающими звездами, глядя в сторону скрытого пока за стенами мира солнца. Песнь Лютиен сбросила с мира оковы зимнего сна, и зажурчали освободившиеся ото льда воды, а на промерзлой земле, куда бы ни ступила ее нога, стали распускаться первые цветы.

И тогда чары безмолвия спали с Берена, и он стал звать ее по придуманному им самим имени — Тинувиэль; и голос его отдавался в лесах громким эхом. Лютиен замерла в удивлении, и Берен сумел подойти к ней ближе. Едва взглянув на него, она полюбила его всем сердцем, как то было предначертано судьбой; но только-только первые рассветные лучи позолотили кроны деревьев, как она вырвалась из его объятий и вскоре скрылась из вида.

Берен рухнул на землю, словно охваченный одновременно и невыразимым счастьем, и неизбывной тоской. Он погрузился в тяжелый сон, словно в темную бездну; а пробудившись, был холоден, словно лед, с опустошенным и разбитым сердцем. Блуждая по лесу, он шарил по воздуху руками, словно внезапно ослепший, пытающийся поймать ушедший от него свет. Такова была жестокая цена за возложенный на него рок; и Лютиен также оказалась поймана в его сети. Будучи бессмертной, она разделила с Береном бремя его смертности; будучи свободной, она оказалась во власти его оков, и страдания ее оттого были сильнее, нежели любой из Эльдалие мог себе представить.

Берен сидел в темноте и уже успел оставить всякую надежду, когда Лютиен возвратилась и вложила свою руку в его. После этого она часто приходила к нему, и они от весны до лета бродили по лесам вместе; и никому из Детей Илюватара не доводилось прежде испытывать подобного счастья, несмотря на всю его быстротечность.

Однако был у Лютиен и другой поклонник, менестрель по имени Дайрон. Он проследил за нею и узнал о Берене, после чего наябедничал о них Тинголу. Король пришел в ярость, ибо дочь он любил превыше всего на свете и ценил ее больше всех эльфийских лордов вместе взятых, в то время как смертных людей даже к себе на службу не принимал.

С печалью и недоумением обратился он к ней с расспросами, но Лютиен отказывалась хоть что-то рассказывать, пока он не пообещал ей не убивать и не заключать Берена в темницу. Тем не менее, по его приказу слуги короля захватили того и силком повели в Менегрот, словно преступника. Перехватив их по дороге, Лютиен сама сопроводила Берена в чертоги Тингола и привела его к трону короля, словно он был здесь почетным гостем.

Тингол окинул Берена исполненным презрения и злости взглядом; Мелиан же наблюдала за происходящим молча.

— Кто ты такой, — промолвил Король, — что приходишь, словно вор и без приглашения осмеливаешься приблизиться к моему трону?

Берен, ошеломленный и напуганный блеском Менегрота и величием Тингола, ничего не ответил. Тогда заговорила Лютиен:

— Это Берен, сын Барахира, правителя людей, и могущественный противник Моргота, из рассказов о подвигах которого даже эльфы слагают песни.

— Пускай он сам за себя говорит! — приказал Тингол. — Как ты попал сюда, жалкий смертный? А главное, зачем покинул свои земли и пришел туда, где запрещено появляться таким, как ты? Можешь ли ты назвать хоть одну причину, по которой мне не следует наложить на тебя такое наказание, какой заслуживают твои глупость и дерзость?

Подняв голову, Берен встретился глазами с Лютиен и мельком заметил лицо Мелиан; и слова словно сами пришли ему в голову. Страх покинул его, но вернулась гордость старейшего из людских родов.

— Привела меня сюда судьба, король, — заговорил он, — путями такими опасными, что ступить на них решились бы единицы даже среди эльфов. И здесь я нашел то, чего не искал, однако теперь не намерен с этим расставаться, ибо оно ценнее любого золота, серебра и драгоценных камней. Ни скалы, ни сталь, ни огонь Моргота, ни даже все силы эльфийских королевств не смогут отнять у меня сие сокровище. Ибо я говорю о дочери твоей, Лютиен, прекраснейшей из Детей Мира.

В зале воцарилась мертвая тишина; все были ошеломлены и напуганы словами Берена и полагали, что тот будет незамедлительно убит. Но Тингол, подбирая слова, произнес:

— Слова твои заслуживают наказания в виде смерти, и ты уже был бы мертв, не дай я так опрометчиво клятвы своей дочери. И я горько об этом сожалею, никчемный смертный, в царстве Моргота научившийся прятаться и пробираться тайком, словно его шпионы и рабы.

— Ты волен подарить мне смерть, заслуженно или нет, — отвечал на это Берен, — но я не приму от тебя имен ни никчемного, ни шпиона или раба. Клянусь кольцом Фелагунда, которое он подарил моему отцу Барахиру на полях сражений Севера, мой род не заслужил таких обвинений ни от кого из эльфов, будь то даже король.

Исполненный чувства собственного достоинства, Берен поднял руку, и глаза всех присутствующих обратились к кольцу, блеснувшему ограненными нольдорцами еще в Валиноре зелеными каменьями. Кольцо было выполнено в виде двух змей с глазами-изумрудами, чьи головы касались друг друга под золотой цветочной короной, которую одна из них поддерживала, а другая — поглощала. То был герб Финарфина и его рода.

Мелиан наклонилась к Тинголу и зашептала ему на ухо, стараясь обуздать его гнев:

— Ибо не твоя рука принесет Берену смерть; судьба поведет его далеко, но она переплетена и с твоей. Имей это в виду.

Однако Тингол молча сверлил взглядом Лютиен; про себя его одолевали печальные мысли. "Жалкие люди, дети незначительных и недолговечных королей, как можно позволить одному из них прикоснуться к тебе и не поплатиться за это жизнью?"

— Я вижу кольцо, сын Барахира, а также то, что ты в гордыне своей считаешь себя непобедимым. Но подвиги твоего отца, даже если они послужили мне на благо, не дают тебе права предъявлять претензии на дочь Тингола и Мелиан. Слушай же! Я тоже хочу обладать хорошо охраняемым сокровищем. Ибо скалы, сталь и пламя Моргота защищают камень, которым я желал бы завладеть вопреки воле всех эльфийских королевств. Ты говоришь, ни то, ни другое тебя не пугает, так за чем же дело встало? Принеси мне в своей руке сильмариль из короны Моргота; и тогда Лютиен, ежели захочет, вложит свою руку в твою. Только тогда отдам я тебе свое сокровище; и пускай все судьбы Арды заключены в этих сильмарилях, ты не сможешь не оценить моей щедрости.

Так тень рока пала на Дориат, и Тингол оказался в ловушке проклятия Мандоса. Те, кто слышал его слова, понимали, что Тингол сумел сдержать данное дочери обещание, однако при этом послал Берена на верную смерть. Ведь всякий знал, что несмотря на всю мощь армий Нольдор до прорыва Осады, никому не удалось даже краем глаза, хотя бы издалека, увидеть сияние сильмарилей Феанора. Все три камня были вправлены в Железный Венец и охранялись в Ангбанде пуще любых других сокровищ — балрогами, несчетным количеством мечей, крепкими прутьями решеток и неприступными стенами, не говоря уже о его темнейшем величестве Морготе лично.

Но Берен лишь рассмеялся в ответ.

— Недорого же ценят эльфийские короли своих дочерей, продавая их за какие-то камни и прочие безделушки. Но коль на то твоя воля, Тингол, я исполню ее. И когда мы встретимся снова, в руке моей будет зажат сильмариль из Железного Венца; даже не надейся на то, что ты видишь Берена, сына Барахира, в последний раз.

Тут он заглянул в глаза Мелиан, которая не произнесла ни слова; попрощавшись с Лютиен Тинувиэль и отвесив Тинголу с Мелиан поклон, он оттолкнул со своего пути стражу и в одиночестве покинул Менегрот.

Тут, наконец, заговорила Мелиан, обращаясь к Тинголу:

— Король, твой замысел хитер; однако, если мой внутренний взор не потерял своей остроты, для тебя это закончится одинаково плохо в любом случае — преуспеет Берен в выполнении этой задачи или нет. Ибо ты подставил под удар либо свою дочь, либо себя. И теперь судьба Дориата неразрывно связана с судьбами более могущественных царств.

— Ни эльфам, ни людям я не продам того, что ценю превыше любых сокровищ мира. И даже если бы существовала надежда на то, что Берен сможет вернуться в Менегрот живым, ему все равно не видать небесного света, несмотря на данную мной клятву.

Лютиен не промолвила ни слова, и с тех самых пор больше не слышно было в Дориате ее пения. Леса объяла тоскливая тишина, и тени в царстве Тингола стали длиннее.

В балладе о Лейтиан говорится, что Берен прошел через Дориат, не встретив никаких препятствий на своем пути, и вскоре дошел до Сумеречных Прудов и топей Сириона. Покинув земли Тингола, он взобрался на возвышавшиеся над водопадами Сириона скалы, откуда река с громким шумом ныряла в пробитые в земле каверны. Отсюда он обратил взгляд на запад, и сквозь пелену туманов и брызг увидел Талат Дирнен, Защищенную равнину, простиравшуюся меж Сирионом и Нарогом. Дальше смутно угадывались высокогорья Таур-эн-Фарот, нависавшие над Нарготрондом. Лишенный всяких надежд и более-менее четких планов, он направил свои стопы туда.

Надо всей равниной эльфы Нарготронда вели бдительное наблюдение, и на вершине каждого холма, возвышавшегося на ее границах, имелась сторожевая башенка, а по всем лесам и полям были расставлены тайные, умело скрывающиеся дозоры. Стрелы их били точно в цель, и никто не мог бы пробраться сюда без их ведома.

Поэтому, не успел Берен как следует углубиться в эти земли, как его заметили и едва не убили. Однако, памятуя об опасности, Берен держал руку с кольцом Фелагунда поднятой высоко над головой и, несмотря на то, что не видел вокруг ничего живого, он все же чувствовал наблюдение и время от времени выкрикивал:

— Я Берен, сын Барахира, друга Фелагунда. Отведите меня к королю!

Поэтому охотники его пока не пристрелили, а вместо этого взяли в кольцо и приказали остановиться. Однако, едва разглядев кольцо, они склонились перед Береном, несмотря на то, что тот был с ног до головы покрыт дорожной грязью и выглядел хуже некуда. Затем его повели на северо-запад, путешествуя по ночам в тех случаях, когда требовалось соблюдать особую осторожность. В те времена через поток Нарога перед вратами Нарготронда не было ни моста, ни переправы; лишь чуть дальше к северу, где в реку впадал Гинглит, она была не так глубока, и на ту сторону можно было перейти вброд. Затем эльфы, сопровождавшие Берена, свернули на юг и при свете луны привели его, наконец, к вратам своего скрытого дворца.

Так Берен предстал перед королем Финродом Фелагундом; тому даже не потребовалось осматривать кольцо, чтобы признать в нем родича Беора и Барахира. Они устроились за закрытыми дверями, и Берен поведал королю о смерти Барахира и обо всем, что приключилось с ним самим в Дориате; при воспоминании о Лютиен и пережитом ими счастье на глаза его навернулись слезы.

Фелагунд слушал его рассказ с изумлением и беспокойством; он понял, что принесенная им клятва вернулась, чтобы принести ему смерть, как он давным-давно предсказывал Галадриэль. И тогда он с тяжелым сердцем сказал Берену:

— Совершенно ясно, что Тингол желает твоей смерти; однако сдается мне, что твой рок не подвластен его замыслам, и что клятва Феанора вновь принялась за свое разрушительное дело. Сильмарили прокляты клятвой ненависти, и даже тот, кто осмелиться всего лишь высказать желание обладать ими, пробуждает ото сна великие силы. Сыновья Феанора скорее сравняют с землей все эльфийские королевства, нежели позволят кому-либо другому обладать сильмарилем, ибо их ведет данная ими клятва. Келегорм с Куруфином ныне обитают в моих чертогах; и несмотря на то что король здесь я, сын Финарфина, они все же обладают в моем царстве немалой властью и привели сюда множество своих подданных. До сих пор они честно доказывали свою лояльность мне, но боюсь, что к тебе они отнесутся безо всякого снисхождения, если прознают о цели твоего путешествия. Меня же держит моя собственная клятва; таким образом, мы все попались в эти сети.

Затем король обратился к своему народу, напомнив о подвигах Барахира и о своей клятве, после чего провозгласил, что его первейшая обязанность — помочь сыну Барахира в час нужды, и обратился за помощью к своим военачальникам. Тогда из толпы поднялась голова Келегорма, который выхватил меч со словами:

— Будь он другом или врагом, демоном Моргота, эльфом или человеческим сыном, или любым другим существом Арды — никакой закон, привязанность, легионы ада, воинства Валар или колдовские силы не защитят его от ненависти сынов Феанора, ежели он осмелится добыть сильмариль и оставить его у себя. Ибо сильмарили принадлежат лишь нам, и быть посему до скончания времен!

И многое еще он сказал тогда, не ведая устали и нехватки слов, как прежде говорил его отец в Тирионе, разжигая в сердцах нольдорцев мятежный пожар. А после Келегорма заговорил Куруфин, не так громко, но с не меньшей силой убеждения, вызывая в умах эльфов видения войны и разрушения Нарготронда. И такой великий страх посеял он в их сердцах, что до самого пришествия Турина ни один нарготрондец не решался вступить в открытый бой. Вместо этого они подкрадывались или нападали на странников из засады, пользуясь колдовством и отравленными наконечниками стрел и дротиков, и забывая при этом даже о кровном родстве. Так они утратили доблесть и свободу древних эльфов, и земли их накрыла мрачная тень.

Теперь же в толпе слышались перешептывания, смысл которого сводился к тому, что сын Финарфина — не Вала, чтобы командовать ими; и они отвернулись от него. Однако проклятье Мандоса настигло братьев, и завладели ими темные мысли послать Фелагунда одного на верную смерть а затем, возможно, узурпировать его власть в Нарготронде. Ведь они, как-никак, происходили из старейшего рода правителей Нольдор.

Фелагунд, видя, что его предали, сорвал с головы серебряный венец повелителя Нарготронда и бросил его наземь со словами:

— Вы можете нарушить свои клятвы верности мне, но свою я непременно исполню. Однако если есть среди присутствующих те, на кого еще не пала тень нашего проклятия, пускай за мной последуют хотя бы они, чтобы мне не пришлось покидать двор, словно изгнаннику, которого вышвырнули за двери.

Десять эльфов встали на его сторону; главный из них, чье имя было Эдрахиль, наклонился и поднял венец, после чего спросил, кого король желает назначить наместником на время своего отсутствия.

— Ибо ты по-прежнему наш король, и их тоже, — сказал он. — Что бы ни случилось.

Тогда Фелагунд отдал корону Нарготронда своему брату Ородрету, чтобы тот правил вместо него. Келегорм с Куруфином ничего на это не сказали, однако из королевских палат вышли, усмехаясь.

***

На закате осени Фелагунд с Береном выехали из Нарготронда, сопровождаемые своими десятью компаньонами, и двинулись вдоль Нарога к его истоку у водопадов Иврин. У подножья Тенистых гор они наткнулись на отряд орков и ночью перебили их всех до единого. Благодаря искусству Фелагунда они приняли облик орков, надели трофейные доспехи и вооружились орочьими мечами. Замаскировавшись таким образом, спутники двинулись дальше на север, и, пройдя через западный перевал, оказались меж горами Эред Ветрин и взгорьями Таур-ну-Фуин. И все же Саурон со своей башни заметил их приближение и исполнился подозрений; ведь шли они в спешке и не изволили доложить о своих свершениях, как было приказано всем прислужникам Моргота, проходившим этой дорогой. Поэтому Саурон отправил отряд перехватить их и привести к нему.

Так и случилась схватка Саурона с Фелагундом, о которой сложено немало песен. Ибо Фелагунд сражался с ним песнями силы, в чем был весьма искусен; однако на стороне Саурона было мастерство. Вот как поется об этом в балладе о Лейтиан:

И песнь колдовскую запел Саурон,

О боли и сварах, коварстве сторон,

О том, как предатель переметнулся;

И Фелагунд, пошатнувшись, очнулся.

Запел он о верности, доблести, чести

О славных победах, одержанных вместе,

О тайнах хранимых, о воле, свободе

Доверии, святости, вере в народе;

О переменах, о зыбких границах,

О сорванных цепях, разбитых темницах;

Умело используя песенный дар,

Он стойко вражины удары держал.

И вскоре в заклятье напевы вплелись

О светлых просторах эльфийской земли,

Во мраке послышалось пение птиц

Аж с нарготрондских далеких границ,

Привиделось море, что где-то вдали,

На западе дальнем, где каждый отлив

Жемчужный песок небесам открывает,

Что берег эльфийской страны устилает.

Но вот над Аманом сгущается тьма,

Беда постучалась в Телери дома -

Убиты мечами собратьев Нольдор,

Что пролили кровь, запятнав Валинор.

Их стаю угнав кораблей-лебедей,

На север поплыли под скрипы снастей;

Заходятся волки, вороны кричат

Сшибается лед, рыщут-свищут ветра;

Вот пленных в Ангбанде послышался стон,

Все ревет и пылает… и Финород сражен.

Тогда Саурон сорвал с них обличья орков, оставив их обнаженными и дрожащими от страха. Но несмотря на то, что маскировке их пришел конец, Саурону не удалось узнать их настоящие имена и дознаться о целях путешествия.

Он бросил их в глубокое подземелье, где было темно и до жути тихо, и угрожал им жестокой смертью в случае, если никто не решится рассказать ему правды. Время от времени пленники видели в темноте подземелья чьи-то светящиеся глаза, и тогда волк-оборотень пожирал кого-то из их спутников. И все равно ни один не предал своего повелителя.

***

В тот час, когда Саурон бросил Берена в темницу, на сердце Лютиен стало жутко и неспокойно; она отправилась за советом к Мелиан и от нее узнала, что Берен попал в подземелья башни на Тол-ин-Гаурот безо всякой надежды на спасение. И тогда Лютиен, понимая, что помощи просить больше не у кого, решила бежать из Дориата и самой отправиться на выручку возлюбленному. Однако она совершила ошибку, доверившись Дайрону в надежде получить его поддержку; тот выдал ее королю, поскольку не желал ее гибели в случае неудачи. Тем не менее, он без особых колебаний решился лишить ее свободы, заточив в специально построенный для нее дом, бежать из которого она не могла.

Невдалеке от врат Менегрота возвышалось величайшее из деревьев в окрестных лесах Нельдорет; стояло оно на севере королевства, в буковых рощах. Назывался сей необъятный бук Хирилорном, и стволов у него было целых три, одинаковых в обхвате, гладких и невероятно высоких; самые нижние из его ветвей находились на довольно большой высоте. Высоко вверху, меж стволов Хирилорна, и был сооружен деревянный домик, и здесь вынуждена была жить Лютиен. Все лестницы унесли и хорошо их охраняли, доставая лишь в тех случаях, когда слуги Тингола приносили ей то, что она просила.

В "Избавлении от Оков" рассказывается, что Лютиен бежала из дома на Хирилорне благодаря своему чародейскому искусству. Она заставила свои волосы расти намного быстрее обычного, а затем соткала из них темную мантию, скрывавшую ее красоту, словно сумеречный покров; помимо этого, в ткань были вплетены сонные чары. Из оставшихся прядей Лютиен свила веревку и спустила ее из своего окошка; и едва конец веревки закачался в воздухе над головами стражей, охранявших дерево, как они погрузились в глубокий сон. Тогда Лютиен выбралась из своей темницы и, закутавшись в свой темный плащ, никем незамеченной покинула Дориат.

Случилось так, что Келегорм с Куруфином отправились тогда на охоту к Защищенной равнине, куда что-то заподозривший Саурон отправлял целые стаи своих волков. Поэтому братья, взяв с собой собственные своры, поехали навести порядок в эльфийских землях; они также надеялись разузнать что-нибудь о судьбе короля Фелагунда.

Вожака своры Келегорма звали Хуан. Он был рожден не в Средиземье, а был привезен сюда из Блаженного Царства; давным-давно Ороме подарил его Келегорму, верно откликавшемуся на зов Валаромы до того, как в земли Валинора пришло зло. Хуан последовал за Келегормом в изгнание, продолжая преданно служить ему; таким образом он тоже попал под проклятье Нольдор. Но умереть ему было суждено не раньше, чем он сразится с сильнейшим из когда-либо бродивших по земле волков.

Именно Хуан наткнулся на Лютиен, летевшую по лесу подобно тени, спасавшейся под кронами деревьев от солнечного света. Келегорм с Куруфином тогда остановились передохнуть у северных опушек Дориата.

Ничто не могло укрыться от глаз и нюха Хуана, и никакое колдовство не было способно остановить его; пес вообще никогда не спал — ни ночью, ни днем. Он привел Лютиен к Келегорму, и та, выяснив, что он один из принцев Нольдор и заклятый враг Моргота, обрадовалась. Сбросив капюшон, она назвала себя.

Ошеломленный нежданно представшей перед его глазами неземной красотой, Келегорм был сражен наповал; однако вслух он пообещал ей всячески содействовать и помогать ей, если только она согласится поехать с ним в Нарготронд. Ни словом, ни жестом он не выдал, что уже знает о Берене и цели его путешествия, промолчал и о том, что это напрямую затрагивает его и его братьев.

Позабыв про охоту, братья повезли Лютиен в Нарготронд; обещания своего они, как и следовало ожидать, не сдержали. Ее поспешно скрутили, забрали плащ и запретили выходить за врата и даже заговаривать с кем-то, кроме самих Келегорма и Куруфина. Теперь, когда им было известно, что Берен с Фелагундом заключены в надежной темнице и не имеют никаких надежд на избавление, они намеревались позволить королю сгинуть. Лютиен же братья отпускать не планировали, надеясь вынудить Тингола отдать ее в жены влиятельнейшему из принцев Нольдор. Пытаться вернуть сильмарили или принуждать сделать это кого-то другого они не собирались до тех пор, пока власть надо всеми эльфийскими королевствами не окажется у них в руках. У Ородрета недоставало влияния противостоять им, ибо сыновьям Феанора удалось склонить нарготрондцев на свою сторону. Вскоре Келегорм отправил посланцев Тинголу, не желая откладывать исполнения своих планов.

Однако охотничий пес Хуан обладал верным и честным сердцем, и оно принадлежало Лютиен с той самой минуты, когда он впервые увидел ее. Тяжелое положение девушки немало опечалило его, и пес частенько приходил к ее комнатам, а по ночам ложился поперек двери, ибо чувствовал, что в Нарготронде поселилось некое зло. Лютиен, страдая от одиночества, нередко говорила с Хуаном, рассказывая ему о Берене, дружившем с птицами и зверьми, что не служили Морготу; и Хуан понимал каждое ее слово. Пес был наделен способностью понимать любую устную речь, однако самому ему воспользоваться словами было разрешено лишь трижды за всю жизнь.

И Хуан разработал целый план, как помочь Лютиен; однажды ночью он принес девушке ее плащ и впервые заговорил, посвящая ее в свои намерения. Затем он тайными тропами вывел Лютиен из Нарготронда, и они вместе бежали на север. Хуан даже согласился, проглотив свою собачью гордость, подвезти Лютиен на спине — так иногда орки ездили на огромных волках. Скорость их таким образом значительно возросла, поскольку Хуан бежал быстро и не ведал усталости.

***

Берен с Фелагундом все еще томились в подземельях Саурона, а вот остальные их компаньоны были к тому времени мертвы. Фелагунда Саурон оставлял напоследок, поскольку подозревал в нем нольдорца, обладавшего большой властью и умом, и намеревался вызнать у него тайну их путешествия. Но когда за Береном пришел волк, Фелагунд собрал все свои силы и сумел освободиться от оков; сразившись с оборотнем, он убил его голыми руками да зубами, но при этом и сам был смертельно ранен.

— Пришел мой час отправиться на покой в не ведающие времени чертоги за морями и горами Амана, — сказал он тогда Берену. — Нескоро я вернусь к народу Нольдор; возможно, мы с тобой больше не свидимся, ни в жизни, ни в смерти, ибо судьбы наших рас после смерти не пересекаются. Прощай же!

И он умер, окруженный тьмой подземелий башни, которую сам же построил. Так исполнил свою клятву король Финрод Фелагунд, справедливейший и всеми любимый правитель из славного рода Финве, и Берен, охваченный отчаянием, долго горевал над его телом.

Как раз в это время пришла Лютиен и, стоя на мосту, что вел на остров Саурона, запела песню, проникавшую сквозь любую толщу камня. Берен услышал ее и решил, что грезит; ибо над головой его замерцали звезды, а в зашумевшей вокруг листве деревьев запели соловьи. В ответ он запел сложенную им песнь о Семи Звездах, воспевавшую Серп Валар, что Варда поместила на севере, как знамение неотвратимого падения Моргота. Затем силы оставили Берена, и он провалился в темное забытье.

Но Лютиен слышала его отклик, и запела с новой силой. От раздавшегося в ответ волчьего воя остров содрогнулся. Саурон стоял наверху башни, и когда услышал ее голос, улыбнулся, поскольку узнал дочь Мелиан. Молва о красоте Лютиен и ее чудесном голосе гуляла далеко за пределами Дориата, и Саурон решил захватить ее в плен и передать Морготу, рассчитывая на щедрое вознаграждение. Поэтому он отправил на мост волка; однако его без особых трудов убил Хуан. Саурон же продолжал посылать волков одного за другим; Хуан, в свою очередь, одного за другим хватал за горло и убивал.

В конце концов Саурон отправил на мост чудовищное создание, Драуглуина — древнюю и злобную тварь, вожака волков-оборотней Ангбанда. Сила его была огромной, и схватка Хуана и Драуглуина оказалась долгой и яростной. Однако в конечном итоге Драуглуин позорно бежал обратно в башню, где и издох у ног Саурона. Однако перед этим он успел сказать хозяину:

— Здесь Хуан!

Саурон, как и все прочие окрестные жители, прекрасно знал, какая судьба предначертана гончему псу Валинора, и решил, что должен лично помочь исполниться предначертанию. Поэтому он принял форму сильнейшего из когда-либо бродивших по свету волков и отправился отвоевывать мост.

И такой ужас вызывал он одним своим видом, что Хуан в страхе отпрыгнул с дороги. Тогда Саурон бросился к Лютиен, и та рухнула в обморок перед лицом напасти с глазами падшего духа и непереносимо зловонным дыханием, вырывавшимся из пасти. Но прежде она успела взмахнуть полой своего плаща у него перед мордой; Саурон пошатнулся, ибо его на несколько секунд одолела сонливость. Вот тут-то Хуан и воспользовался представившейся возможностью. Далее последовала жестокая схватка между Хуаном и Сауроном в облике волка, огласившая окрестности жутким воем и лаем. Звуки эти достигли даже сторожевых постов на Эред Ветрин, немало напугав их защитников.

Но ни колдовство и чары, ни клыки и яд, ни дьявольские навыки и звериная сила не могли помочь Саурону избавиться от мертвой хватки Хуана, не покидая волчье тело. Однако прежде, чем падший дух успел оставить темную оболочку, подбежала Лютиен и пригрозила отправить Морготу его жалкий призрак, сказав:

— И будешь там вечно терпеть его издевки, и взгляд его будет пронзать тебя насквозь; если, конечно, не уступишь мне башню.

Тогда Саурон признал поражение, и Лютиен стала хозяйкой острова и всего, что на нем было; только тогда отпустил его Хуан. Саурон тут же принял облик вампира, огромного, словно пробегающая по лику луны туча, и позорно бежал, капая на землю кровью из разодранного горла на деревья. Добравшись до Тар-ну-Фуин, он поселился там, сея в округе ужас и страх.

Встала тогда Лютиен на мосту и провозгласила свою власть. И заклятье, державшее камни вместе, рассеялось; врата распахнулись, стены рухнули, и подземелья оказались открыты небесам. Оттуда в страхе и растерянности вылезла целая толпа пленников и рабов, прикрывавших от слабого лунного света глаза ладошками — так долго они пробыли во тьме, что отвыкли даже от такого света. Не вышел лишь Берен.

Хуан с Лютиен принялись обыскивать весь остров; в конце концов, Берен был обнаружен скорбящим над телом Фелагунда. И так велико было его горе, что он даже не пошевелился, когда раздались поблизости ее шаги, даже не услышал их. Лютиен, посчитав его погибшим, заключила Берена в объятья и погрузилась в забытье. Но когда Берен вынырнул из глубин отчаяния и тоски, они посмотрели друг на друга; и в этот момент над темными холмами заиграла заря нового дня.

Тело Фелагунда они похоронили на вершине его собственного острова, очистившегося от зла. И зеленая могила Финрода, сына Финарфина, прекраснейшего из эльфийских принцев, оставалась в неприкосновенности до тех самых пор, пока очертания земель не изменились и море не пришло поглотить их. Финрод же со своим отцом Финарфином ныне гуляют под кронами деревьев Эльдамара.

Берен с Лютиен Тинувиэль вновь были свободны, и теперь радостно шагали по лесам, наслаждаясь обществом друг друга; даже несмотря на то, что пришла зима, морозы не кусали их, а на пути Лютиен все так же продолжали распускаться цветы и петь у заснеженных подножий холмов птицы. Лишь верный Хуан отправился обратно к своему хозяину; стоит ли упоминать, что любовь и дружба меж ними никогда уже не была прежней.

В Нарготронде царило смятение. Сюда вернулись многие из тех пленников, которых держали в заключении на острове Саурона, и поднявшийся в городе ропот не могли усмирить никакие слова и речи Келегорма. Эльфы горько оплакивали гибель своего короля Фелагунда; они говорили, что девушка сумела совершить то, на что не осмелились сыновья Феанора. При этом многие понимали, что Келегормом с Куруфином руководило скорее предательство, нежели страх. И сердца нарготрондцев отвратились от них и вновь обратились к роду Финарфина; впоследствии они повиновались лишь Ородрету. Последний не позволил им убить братьев, как предлагали некоторые, поскольку пролить кровь родственников — значит приблизить проклятье Мандоса, и без того нависающее над их головами. Однако Келегорму с Куруфином было отказано в пище и крове в пределах королевства, и Ородрет предупредил, что отныне и впредь сыновьям Феанора не стоит искать любви и поддержки в Нарготронде.

— Да будет так! — ответил Келегорм, зловеще сверкнув глазами; Куруфин лишь улыбнулся. Оседлав коней, они ураганом понеслись прочь, на восток, чтобы попытаться найти кого-то из своих родственников. Сопровождать их не поехал никто, даже эльфы их собственного народа; ибо все понимали, что проклятье крепко вцепилось в братьев своими когтями, и зло следовало за ними по пятам. Даже Келебримбор, сын Куруфина, отрекся от отца и остался в Нарготронде; лишь верный Хуан последовал за лошадью своего хозяина Келегорма.

Братья поскакали на север, намереваясь поспешно миновать Димбар и воспользоваться самым коротким путем до Химринга, где обитал их брат Маэдрос — вдоль северных границ Дориата. Они надеялись, что им удастся миновать эти опасные земли благодаря скорости, держась вблизи Завесы, отсекающей от скрытого царства Нан Дунгортеб и далекие угрожающие пики гор Ужаса.

***

Берен и Лютиен пришли в Бретиль, все ближе подходя к границам Дориата. Берен много думал о своей клятве; скрепя сердце, он решил, наконец, что после того, как Лютиен окажется в безопасности на своей родине, ему следует вновь попытаться сдержать свое слово. Однако Лютиен категорически отказывалась вновь разлучаться с ним.

— Ты должен сделать выбор, Берен: отказаться от данной тобой клятвы и стать скитальцем без роду и племени, или сдержать ее, бросив вызов силам тьмы на их престоле. Но что бы ты не выбрал, я пойду за тобой и разделю судьбу твою.

Пока они беседовали, не обращая внимания ни на что вокруг, к ним подъехали Келегорм с Куруфином, мчавшиеся через лес; братья заметили и узнали их издалека. Келегорм развернул свою лошадь и помчался на Берена, намереваясь сбить его с ног; Куруфин тем временем, изогнувшись, подхватил на руки Лютиен и перебросил через седло, ибо наездником он был ловким и сильным. Берен, отскочив с дороги мчавшегося на него Келегорма, прыгнул прямо на скакавшего мимо во весь опор коня Куруфина. Прыжок этот воспет не только людьми, но и эльфами — Берен не только допрыгнул, но еще исхитрился вцепиться Куруфину в глотку, и они оба рухнули на землю. Конь встал на дыбы и упал, но Лютиен успела откатиться в сторону, где и замерла, распластавшись на траве.

Берен принялся душить Куруфина; однако он сам едва сумел избежать смерти, поскольку к ним с копьем наперевес подъехал Келегорм и уже собирался пронзить Берена. Но тут Хуан решился, наконец, оставить службу у своего хозяина и бросился в его сторону, так что конь под Келегормом отпрянул и из страха перед огромным охотничьим псом отказался подходить ближе. Келегорм принялся проклинать и коня, и пса, но Хуан не сдвинулся с места.

Лютиен, поднимаясь на ноги, запретила Берену убивать Куруфина; поэтому тот только снял с него все доспехи и оружие, в том числе и висевший без ножен на поясе кинжал, способный резать железо с той же легкостью, что молодой древесный побег. Затем он отшвырнул Куруфина прочь и приказал возвращаться к своим благородным родичам — авось те сумеет научить его правильно пользоваться врожденной доблестью.

— Коня твоего, — добавил он, — я оставлю для Лютиен; скорее всего, он будет только рад избавиться от такого хозяина, как ты.

Тогда Куруфин проклял Берена, призывая в свидетели небеса.

— Что ж, отправляйся, ищи себе быстрой смерти!

Затем Куруфин уселся на коня к брату, и они сделали вид, что уезжают. Берен, не обращая на них более внимания, повернулся к братьям спиной. Но Куруфин, исполненный унижения и злобы, взял лук Келегорма и, обернувшись, послал назад стрелу; нацелена она была в Лютиен. Хуан успел в прыжке поймать ее зубами; но Куруфин снова выстрелил, и когда Берен бросился заслонить Лютиен, стрела попала ему в грудь.

Долго еще преследовал по лесам Хуан скакавших в страхе прочь сыновей Феанора; вернувшись же, он принес Лютиен найденной за границами леса травы. Листья эти они приложили к ране Берена, и Лютиен исцелила его при помощь своих мастерства и любви; так они смогли, наконец, вернуться в Дориат. Здесь Берен, разрываясь меж данной им клятвой и любовью, а также сознавая, что тут Лютиен будет в безопасности, поднялся однажды рано утром, еще до восхода солнца, и, передоверив возлюбленную попечению Хуана, в тоске отправился прочь, оставив ее спящей на траве.

Берен направился к северу. На всех парах домчавшись до ущелья Сириона, он вышел на окраину Таур-ну-Фуин и взглянул поверх равнины Анфауглит на возвышавшиеся вдалеке пики Тангородрима. Здесь он отпустил коня Куруфина, наказав оставить страх и службу и вволю пастись на зеленых берегах Сириона. Оставшись в одиночестве, он перед лицом последней битвы сложил Прощальную Песнь, воспевавшую Лютиен и огни небес; ибо Берен верил в то, что настал его час прощания с любовью и светом. Вот отрывок из этой песни:

Прощай, земля родная, прощайте, небеса!

Благословенны вы навеки будете в моих глазах;

Ведь здесь на травах луговых плясала резво,

И пела под Луной, под Солнцем так чудесно

Прекрасная Тинувиэль.

И пусть разруха воцарилась в мире и бедлам,

И хаос рыщет по округе здесь и там,

Все ж мир был создан и существовал не зря -

Закат, рассвет, земля, бескрайние моря -

Лишь бы Тинувиэль жила.

Пел Берен во весь голос, не заботясь о том, кто его может услышать, поскольку в своем отчаянии уже давно потерял всякую надежду на избавление.

А услышала его Лютиен, и тут же запал в ответ; незваная, она поехала к нему сквозь все разделявшие их леса. Ибо Хуан согласился вновь послужить ей скакуном, и без особых усилий понес девушку вперед по следам Берена. По дороге пес долго размышлял над тем, как помочь этим двоим, что были так дороги его сердцу. Наконец, он свернул обратно на север и повез Лютиен к острову Саурона; здесь он убил волка из стаи Драуглуина и чудовищную летучую мыль Турингветиль. Последняя была посланцем Саурона и могла свободно летать в Ангбанд в своей вампирьей форме; у твари были огромные кожистые крылья, а каждый палец длинного сустава заканчивался железным когтем. Одевшись в эти две жуткие шкуры, Хуан с Лютиен помчались через Таур-ну-Фуин, и все и вся разлеталось и разбегалось с их пути.

Берена при их приближении охватил страх; вместе с тем он был немало озадачен, поскольку слышал голос Лютиен и заподозрил, что то был наведенный колдовством обман, призванный заманить его в ловушку. Но подъехав ближе, Лютиен с Хуаном сбросили свою маскировку, и Лютиен побежала поприветствовать любимого. Так Берен с Лютиен воссоединились вновь меж выжженной пустыней и лесами. Некоторое время Берен был молчалив и доволен; но чем дальше они продвигались в направлении Ангбанда, тем чаще он принимался уговаривать Лютиен повернуть назад.

— Будь трижды проклята моя клятва Тинголу, — выругался однажды он. — Лучше б меня убили в Менегроте, ибо меня ужасает мысль о том, чтобы вести тебя за собой во мрак Моргота.

И тогда Хуан, желая успокоить Берена, заговорил во второй раз.

— Из сумрака смерти ты уже не смог бы защищать Лютиен, ибо любовь ее навеки привязала ее к тебе. Можешь отказаться от своего предначертания и увести Лютиен с собой в изгнание, где вы будете тщетно искать мира и спокойствия до конца своих жизней. Но ежели ты примешь свою судьбу, то либо оставленная тобой Лютиен наверняка погибнет в разлуке, либо вместе с тобой посмотрит в лицо року, и в этом случае у вас будет надежда, хоть и слабая. Больше я ничего не могу сказать вам, и сопровождать вас далее не имею права. Однако чует мое сердце, что я еще увижу то, что вы встретите у Черных Врат. Остальное скрыто от меня; и все же существует вероятность, что наши пути еще приведут нас троих в Дориат, и мы сможем увидеться перед смертью.

И понял Берен, что судьба Лютиен неотделима от его собственной, и решил больше не затрагивать вопроса о ее возвращении. Следуя советам Хуана и воспользовавшись мастерством Лютиен, Берен замаскировался под Драуглуина; сама Лютиен надела шкуру крылатой твари Турингветиль. С какой стороны ни посмотри, Берен превратился в выглядевшего самым настоящим оборотня, разве только в глазах его светился дух мрачный, но чистый. Но когда он бросил взгляд на стоящее рядом чудовище, напоминавшее летучую мышь, в глазах его мелькнул неприкрытый ужас. Взвыв на луну, Берен соскочил с холма и помчался вперед, а крылатая тварь понеслась над ним в воздухе.

Пройдя через самые опасные территории, они достигли, наконец, конца этого долго и пыльного пути — жуткой долины, лежавшей пред вратами Ангбанда. По обочинам дороги там-сям раззявили свои черные пасти огромные расщелины в земле, оттуда доносилось зловещее шипение и во мгле мелькали тени чудовищных очертаний. По обе стороны неприступными пиками возвышались острые скалы, вершины которых облепили кричащие пронзительными голосами стервятники. А прямо перед ними высились неприступные Врата — широкий темный зев, ведущий вглубь гор; над ними уходили вверх на тысячу футов отвесные обрывы.

Охватил Берена с Лютиен страх, поскольку у врат стоял страж, о котором они прежде не слыхали. Ибо Моргот не мог знать наверняка, что задумали эльфийские правители, а меж тем в чащах лесов слышался лай Хуана, охотничьего пса войны, некогда выпущенного на волю Валар. Моргот, припомнив предсказанный Хуану рок, и выбрал из щенков расы Драуглуина самого злобного; он кормил его с рук живой плотью и наделял своей собственной силой. Волк рос так быстро, что вскоре не мог протиснуться ни в какое логово, а вместо этого лежал, огромный и голодный, у ног Моргота. Долгое время находясь в средоточии пламени и адских мук, волк оказался во власти всепожирающего духа — мучительного, ужасного и невероятно мощного. Кархаротом Ненасытной Утробой называли его в преданиях тех дней, а также Анфауглиром, что означало "жадная пасть". Именно его и послал Моргот его неусыпно охранять врата Ангбанда — на случай, если к ним приблизится Хуан.

Кархарот заметил их издалека, но поначалу не признал; новости о смерти Драуглуина давно уж достигли Ангбанда, а вот гляди ж ты — идет. Поэтому, когда Берен и Лютиен приблизились, оборотень не пропустил их внутрь, а приказал остановиться и принялся обнюхивать парочку. Он даже успел различить некий подозрительный запах, когда внезапно некая древняя сила, пробудившись ото сна, охватила Лютиен, и та сбросила с себя вонючую шкуру, представ перед огромным Кархаротом в своем истинном обличье — небольшом, но сияющем и наводящим страх. Вскинув руку, она приказала ему уснуть:

— О падший дух, погрузись в темное забвенье и забудь о на время о страхах и заботах живущих.

И Кархарот рухнул наземь, объятый сном, будто сраженный молнией, а Берен с Лютиен прошли через врата и углубились в хитросплетение извивающихся лабиринтов лестниц, чтобы совершить величайший изо всех подвигов эльфов и людей.

Долго ли коротко ли, подошли они к трону Моргота, что стоял в самом нижнем из залов, объятом покровом невыразимого ужаса, освещенном пылающим огнем и заполненным орудиями, несущими смерть и мучения. Берен в волчьей шкуре поспешно шмыгнул под трон; Лютиен же, лишенная своей маскировки волей Моргота, смело встретила его взгляд. Она назвалась и предложила спеть ему песню, словно случайно забредший в сии чертоги менестрель.

Моргот, оценив невероятную красоту девушки, почувствовал вожделение и задумал такую гадость, каких не совершал со времен своего побега из Валинора. Однако собственное коварство предало его; вместо того, чтобы скрутить Лютиен, он со зловещим удовлетворением глядел на нее, погрузившись в непотребные мысли. И Лютиен воспользовалась этим, чтобы скрыться с его глаз, и, затаившись в тенях, запеть песнь чудесную песнь такой невероятной силы, что Морготу ничего не оставалось, кроме как слушать; глаза его заволокло туманом, и, сколько он не вертел головой, отыскать взглядом Лютиен не смог.

Вскоре палаты его погрузились в сон, а пламя стало угасать и потухло; лишь сильмарили в короне на голове Моргота внезапно засияли ослепительным белым огнем. Вес короны и камней потянул голову его вниз, словно на нее вдруг легла тяжесть всего мира, обремененного таким количеством забот, страха и желаний, что даже воля Моргота не сумела удержать все это вместе взятое. Лютиен, придерживая свои развевающиеся крылатые одежды, взлетела в воздух, откуда голос ее низвергался вниз, словно потоки дождя в глубокие и темные водоемы. Она набросила на глаза Морготу свой плащ, погрузив его в сон темнее внешней Пустоты, где он некогда бродил в гордом одиночестве.

И Моргот упал, скатившись со своего трона подобно черной лавине; и замер неподвижно на полу созданного им самим ада. Железная корона с лязгом упала с его головы, и все затихло.

Берен распластался на земле, словно убитый зверь; но Лютиен своим прикосновением пробудила его, после чего тот скинул с себя жуткую волчью шкуру. Затем Берен достал нож Ангрист и с его помощью сковырнул с короны Моргота сильмариль.

Сжав камень в руке, Берен почувствовал растекающееся по ладони тепло, и она стала похожа на зажженный светильник; но прикосновение Берена сильмариль выдержал и не обжег его. Тогда Берену пришло в голову вопреки своей клятве принести из Ангбанда не один, а все три драгоценности Феанора; но судьба у сильмарилей была другая. Ангрист соскользнул, и острое лезвие царапнуло Моргота по щеке. Он застонал и пошевелился, и вся темная рать Ангбанда начала пробуждаться ото сна.

Ужас охватил Берена с Лютиен, и они помчались прочь не разбирая дороги и даже не пытаясь вернуться к маскировке; единственным их желанием было поскорее выбраться на свет. Они не встретили на пути препятствий и погони за собой не услышали, но выход за Врата был перекрыт для них проснувшимся Кархаротом, стоявшим в гневе на пороге Ангбанда. Он заметил их раньше и набросился на бегущих в панике Берена с Лютиен.

Лютиен была измождена, да и времени на то, чтобы успокоить волка, совсем не было. Тогда грудью на ее защиту встал Берен; он вскинул правую руку с зажатым в ней сильмарилем, и Кархарот на какое-то мгновение испугался.

— Ступай прочь, тварь! — выкрикнул Берен. — Ибо этот огонь способен поглотить тебя, как и все прочие порождения зла.

И он вновь замахнулся сильмарилем в сторону оскаленной морды волка. Но Кархарот присмотрелся к священному камню без страха, и жадный дух, что обитал в нем, проснулся при виде этого огня. Волк неожиданно лязгнул мощными челюстями, и откусил руку Берена у запястья. Внутренности его тут же оказались охвачены причиняющим ужасную боль пламенем, которым опалял сильмариль его проклятую плоть. Взвыв, он бросился прочь, и окрестности Черных Врат огласились его ревом и воем. И так ужасен оказался Кархарот в охватившем его безумии, что все твари Моргота, обитавшие в проклятой долине или рыскавшие по ведущим в нее дорогам, помчались врассыпную прочь, разбегаясь с Севера по всему миру и неся в него хаос и разрушения. Изо всех ужасов Ангбанда, когда либо объявлявшихся на просторах Белерианда, самым чудовищным был ополоумевший от боли Кархарот; ведь внутри него была заключена мощь сильмариля.

Берен же пал без сознания у зловещих Врат, и смерть подбиралась к нему все ближе, потому что клыки волка были покрыты ядом. Лютиен отсосала из раны этот яд и приложила все свои силы, стараясь залечить ужасную рану. Но тут за их спинами из Ангбанда послышался и стал нарастать разгневанный гвалт, издаваемый пробудившимся воинством Моргота.

Так бы и завершился сокрушительным провалом поход за сильмарилем, кабы в долину вовремя не прилетели три мощные птицы, чьи сильные крылья несли их на север быстрее ветра. Все звери и птицы были наслышаны о блужданиях Берена и о том, что он нуждается в помощи; Хуан лично проследил за тем, чтобы они согласились отправиться к нему на выручку.

Высоко над царством Моргота парили Торондор и его подданные, и, заметив свихнувшегося волка и падение Берена, они поспешно опустились вниз, успев как раз к тому моменту, когда воинство Ангбанда сбросило с себя сонное оцепенение.

Орлы подняли Лютиен с Береном с земли и понесли их вверх, за облака. Внизу послышались раскаты грома, и белые языки молний принялись хлестать воздух совсем рядом с ними, а горы сотрясались и едва ли не ходили ходуном. Из жерл Тангородрима повалили огонь и дым, извергаясь далеко и покрывая черной копотью лежащие вокруг земли; даже Нольдор в Хитлуме содрогнулись от страха.

Но Торондор избрал лежавшие высоко над землей пути, двигаясь по тропам ветров, где целый день сияет солнце, не затмеваемое никакими облаками, а луна прокладывает свои маршруты среди ярких и хорошо заметных звезд. Так им удалось быстро промчаться над Дор-ну-Фауглит и Таур-ну-Фуин, а затем пронестись над не прикрытой облачным покровом скрытой долиной Тумладен, где в Гондолине, напоминающем белый блик на поверхности зеленого драгоценного камня, обитал Тургон. Но красоты проносящихся внизу пейзажей не радовали и не удивляли Лютиен; она боялась, что Берен не выживет, ведь он за все это время ни разу не открывал ни рта, ни глаз. Наконец, орлы опустили их у самых границ Дориата, в ту самую лощину, где Берен в тоске и отчаянии оставил спящую Лютиен.

Уложив девушку на землю рядом с Береном, орлы вернулись на пики Криссайгрим, к своим высоким гнездам. Тут их нашел Хуан, который принялся помогать Лютиен обработать рану Берена, как прежде помог исцелить ту, что нанес Берену Куруфин. Однако на сей раз все было намного серьезнее, ибо от попавшего в нее яда рана нагноилась и выглядела отвратительно. Долго лежал Берен в горячке, и дух блуждал его у границ жизни и смерти, и страшные мучения преследовали его во время коротких пробуждений.

Но вдруг, когда надежды Лютиен уже начали таять, Берен очнулся и взглянул на небо, укрытое густым занавесом листвы; а рядом с ним, в мягкой тени деревьев, тихо и печально пела Лютиен Тинувиэль. И вновь вокруг была весна.

С тех самых пор Берена называли Эрхамион, что означало "однорукий", а перенесенные мучения оставили на его лице неизгладимый след. Но в конце концов любовь Лютиен помогла ему вернуться к жизни, и он сумел подняться на ноги, после чего они вновь пошли вместе по лесу, рука об руку. Они не спешили покидать это место, так полюбившееся им обоим. Лютиен искренне желала отправиться в странствия по дикой местности и не возвращаться в Дориат, оставить свой дом родню и все великолепие эльфийских царств, и Берен какое-то время поддерживал ее в этом. Но он не мог выбросить из головы своего обещания вернуться в Менегрот, и не хотел навсегда забирать Лютиен у Тингола. Удерживали его от этого человеческие законы, по которым считалось неподобающим пренебрегать волей отца возлюбленной, если только ситуация к тому не вынуждала. А еще его не радовала мысль о том, что такая царственная и прекрасная девушка, как Лютиен, вынуждена будет всю свою жизнь провести в лесах, словно неопрятные охотники из людского племени — без пристанища и всех тех прекрасных вещей, в которых находят удовольствие королевы Эльдалие.

Поэтому спустя какое-то время он принялся убеждать ее вернуться в Дориат, и в конце концов они направили свои стопы прочь из необитаемых земель. Берен повел Лютиен домой, в Дориат, как было предначертано самой судьбой.

А в Дориате царило смятение и тоска. Темные деньки настали для его обитателей после того, как пропала без вести Лютиен. Долго и безнадежно искали ее в окрестных лесах. Говорят, что менестрель Тингола Дайрон отправился однажды на поиски, да так и не вернулся назад. До того, как в Дориат пришел Берен, именно он сочинял музыку для танцев и песен Лютиен; он страстно любил ее, и чувства свои целиком вкладывал в свою музыку. Вскоре Дайрон стал величайшим из эльфийских менестрелей по эту сторону Великого Моря, превзойдя певческим искусством даже Маглора, сына Феанора. Однако, блуждая в отчаянии по лесным чащам в поисках Лютиен, он забрел на неизведанные тропинки и, перейдя через горы, оказался на востоке Средиземья, где еще долгие годы, сидя в кручине у темных вод, пел жалобные песни о Лютиен, дочери Тингола, прекраснейшей изо всех живущих.

Тингол обратился за утешением к Мелиан, но та ничего определенного ему не сказала, сообщив лишь, что приведенный в движение его замыслами рок должен исполниться до конца, а до тех пор им придется ждать. Вскоре Тинголу стало известно, что Лютиен отправилась далеко за границы Дориата, ибо от Келегорма пришло тайное послание, в котором говорилось, что Фелагунд и Берен погибли, а Лютиен находится в Нарготронде и ей вскоре предстоит выйти замуж за Келегорма. Охваченный гневом, Тингол отправил к Нарготронду своих разведчиков, подумывая о том, чтобы начать против него войну; но шпионы донесли ему, что Лютиен вновь удалось бежать, а Келегорма с Куруфином с позором изгнали из Нарготронда. Тингол зашел в тупик, поскольку понимал, что сил для нападения на семерых сыновей Феанора у него недостаточно; однако он все же отправил посланцев к холму Химринг, надеясь разузнать что-нибудь о местонахождении Лютиен, раз Келегорм не отправил ее домой, к отцу, и не сумел удержать при себе.

Однако на севере его царства посланные им эльфы столкнулись с неожиданной и непредвиденной опасностью: зверствовавшим здесь Кархаротом, волком Ангбанда. В своем безумии он прибежал в те земли с самого севера; промчавшись по восточной части Таур-ну-Фуин, он спустился с истоку Эсгальдуина, подобный всепожирающему пламени. Ничто не могло остановить его, даже сиа Мелиан на границах Дориата; ибо вел его сюда рог и сила сильмариля, что он нес в себе ценой ужасающих мучений.

Так Кархарот ворвался в безмятежные леса Дориата, и все в ужасе разбегались с его дороги. Смерти удалось избежать лишь одному из посланцев — Маблунгу, капитану стражи короля; он и принес дурные вести Тинголу.

Как раз в этот черный час и возвратились Берен с Лютиен, спешившие в Дориат с запада, и вести о их возвращении летели перед ними, словно несомая ветром музыка, проникающая в темные дома, где в горе и тоске сидели их обитатели. Наконец, парочка предстала перед вратами Менегрота, а за их спинами собралась следовавшая за ними толпа. Берен и Лютиен предстали перед троном Тингола, и тот ошарашенно уставился на человека, которого давно считал мертвым. И не было в его сердце теплых чувств к Берену, ибо немало скорби пришлось перенести Дориату по его вине. Но Берен, став перед королем на колени, произнес:

— Я вернулся, верный своему слову. Теперь я требую своей награды.

— А что твое задание, твоя клятва? — спросил Тингол.

— Она исполнена, — отвечал Берен. — Даже сейчас я держу сильмариль в своей руке.

— Покажи! — повелел Тингол, и Берен протянул вперед свою левую руку, а затем медленно разжал пальцы — рука была пуста. Тогда он вытянул правую; с тех самых пор он называл себя Камлостом, Пусторуким.

Тингол смягчился; Берена он усадил по левую сторону от своего трона, а Лютиен — по правую, и они рассказали историю своего путешествия в Ангбанд. Присутствовавшие при этом слушали их с изумлением, а Тингол под конец решил, что этот человек не похож на прочих и занимает положение среди величайших в Арде; любовь же Лютиен он посчитал явлением новым и непривычным. Тингол догадывался, что судьбы их сплетены так, что никакая сила в мире не способна их разлучить. Поэтому он, скрепя сердце, согласился дать свое благословение, и Лютиен отдала свою руку Берену пред троном своего отца.

Но радость жителей Дориата от возвращения Лютиен была омрачена страхом. Ибо узнав о причине безумия Кархарота, народ почувствовал еще больший страх, посчитав, что сила священного камня делает волка не только намного более опасным, но и практически непобедимым. Берен, прослышав о яростных нападениях волка, понял, что задание его выполнено еще не до конца.

С каждым днем Кархарот подходил все ближе к Менегроту, и обитатели его стали готовиться к Охоте на Волка; и по сей день эта охота считается самой опасной изо всех, что когда-либо проводились. Участвовал в загоне и гончий пес Валинора Хуан, и Маблунг Тяжелая Рука, и Белег Крепкий Лук, и Берен Эрхамион, и сам Тингол, король Дориата. Рано утром они выехали из дворца и переправились через Эсгальдуин, оставив Лютиен в безопасности за вратами Менегрота. Тени мрачного предчувствия окутали девушку, и казалось ей, что солнце затвердело и стало черным.

Охотники мчались на восток и север, и, следуя течению реки, наткнулись, наконец, на Кархарота в одной из темных лощин, с северного склона которой ниспадал по каменным уступам Эсгальдуин. У подножья водопада Кархарот жадно лакал воду, стараясь затушить бушевавший внутри пожар, и выл при этом от боли, предупреждая охотников о своем присутствии. Однако и сам волк почуял их приближение, и внезапно бросился в их строну.

Быть может, в сердце зверя пробудилась дьявольская изобретательность, освободившаяся на миг от оков боли благодаря успокаивающим водам Эсгальдуина; потому что, едва охотники направились к нему, как Кархарот отпрыгнул в сторону и затаился в глубокой расщелине, и долгое время не показывал оттуда носа. Но охотники поставили посты по всей округе и терпеливо ждали, а тени деревьев тем временем все удлинялись.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: