ГЛАВА 21. О Турине Турамбаре

Дочь Белегунда Риан стала женой Хуора, сына Гальдора, за два месяца до того, как тот вместе со своим братом Хурином отправился на Нирнаэт Арноэдиад. Когда она не получила по ее завершении никаких весточек от мужа, то бежала в дикие земли; здесь ее приютили Серые эльфы Митрима, и когда родился ее сын Туор, они взяли его под свою опеку. Риан же покинула Хитлум и, добравшись до Хауд-эн-Нденгин, улеглась у его подножья и умерла.

Морвен, дочь Барагунда, была женой Хурина, правителя Дор-ломина. У них был сын Турин, родившийся в тот год, когда блуждавший в лесах Нельдорет Берен наткнулся на Лютиен. Была у них и дочь по имени Лалайт, что означало "смех", и Турин горячо любил младшую сестренку; однако в возрасте трех лет она подхватила принесенную в Хитлум злыми ветрами из Ангбанда лихорадку и умерла.

После Нирнаэт Арноэдиад Морвен не покинула свой дом в Дор-ломине, ведь Турину было всего восемь, а она вновь была беременна. Тяжелые наступили деньки; восточники, пришедшие в Хитлум, презирали остатки народа Хадора и всячески их притесняли, захватив все их земли и нажитое добро, и забирая в рабство детей. Однако так велики были красота и величие Леди Дор-ломина, что восточники боялись ее, и не осмеливались претендовать на нее или ее хозяйство; между собой они шептались, будто она опасна, ибо владеет колдовством и водит дружбу с эльфами.

Но на самом деле Морвен была теперь бедна и практически беспомощна, если не считать тайной поддержки родственницы Хурина по имени Айрин, которую взял в жены восточник Бродда; больше всего на свете Морвен боялась того, что у нее заберут Турина и отдадут его в рабство. Поэтому в сердце ее зародился план отослать его тайно к королю Тинголу, и попросить его приютить мальчика; ведь Берен, сын Барахира, был родственником ее отца, да и он сам водил дружбу с Хурином. Поэтому в один из осенних дней Года Плача Морвен отправила Турина с двумя слугами через горы, наказав им попытаться, по возможности, отыскать проход в скрытое королевство Дориат.

Так начало исполняться предначертание Турина, полностью изложенное в балладе Нарн и Хон Хурин, "Сказе о Детях Хурина" — длиннейшей изо всех баллад тех времен. Здесь эта баллада рассказывается вкратце, поскольку события, описанные в ней, тесно связаны с судьбами сильмарилей и эльфов; иначе ее называют "Балладой Скорби", ибо это весьма печальный сказ, и в нем раскрываются наиболее чудовищные замыслы Моргота Бауглира.

В самом начале года нового Морвен родила дочь Хурина и назвала ее Ниенор, что означало "скорбящая". А Турин со своими спутниками тем временем сумел преодолеть все трудности пути и добраться до границ Дориата; здесь их и нашел Белег Крепкий Лук, глава пограничников короля Тингола, и отвел их в Менегрот. Тингол принял Турина и даже взял его под свою опеку, памятуя заслуги Хурина Стойкого, ибо мнение Тингола о трех родах эльфийских друзей кардинально изменилось за это время. Он отправил в Хитлум своих посланцев, которые должны были убедить Морвен оставить Дор-ломин и вернуться вместе с ними в Дориат; однако та отказалась покидать дом, в котором была некогда счастлива с Хурином. И когда эльфы засобирались в обратный путь, она передала им Драконий шлем Дор-ломина, величайшее из фамильных сокровищ дома Хадор.

Крепким и красивым вырос в Дориате Турин, хоть и лежала на нем печать тоски от разлуки с семьей; однако с течением времени скорбь его утихала, ибо время от времени отправлявшиеся в Хитлум гонцы по возвращении приносили добрые вести о Морвен и Ниенор.

Но вот однажды посланцы не вернулись из поездки на север, и Тингол категорически отказался посылать других. Турин исполнился страха за мать с сестрой, и с тяжелым сердцем отправился на поклон к королю — просить себе доспех и меч. Надев Драконий Шлем Дор-ломина, он отправился воевать на пограничье Дориата, где стал верным соратником Белега Куталиона.

Прошло три года, и Турин вновь вернулся в Менегрот; он был только с дороги и не успел привести себя в божеский вид, даже сменить поистрепавшуюся одежду. А был в Дориате один нандорец по имени Саэрос, из ближайшего окружения короля, что давно недолюбливал Турина за то, что король оказал ему честь, сделав приемным сыном. Сидя напротив него за столом, он принялся поддразнивать Турина:

— Коль мужчины Хитлума такие дикие и неопрятные, то какие ж у них женщины? Может, они бегают по окрестностям, словно дикие олени, прикрывшись лишь волосами?

Турин, озверев от ярости, швырнул своей кружкой в Саэроса и серьезно того ранил.

На следующий день Саэрос подстерег возвращавшегося на границу Турина у выезда из Менегрота; однако Турин оказался сильнее, и, одержав над Саэросом верх, погнал по лесу голышом, словно загонщик дикого зверя. Саэрос, в ужасе улепетывавший от Турина, рухнул в пробитую ручьем расщелину и разбился о подводный камень. Когда остальные, в числе которых был и Маблунг, увидели, что произошло, Маблунг принялся уговаривать Турина вернуться с ним в Менегрот и, честно признавшись в содеянном, предстать перед судом короля и молить его о снисхождении. Однако Турин, чувствуя себя преступником и опасаясь наказания, не послушался его совета и поспешно скрылся.

Выйдя за пределы огороженной Завесой территории, он оказался в лесах к западу от Сириона. Здесь он присоединился к банде таких же отчаянных скитальцев, каких немало рыскало по лесам в эти темные времена. Оружие их было направлено против всех, кто встречался им по дороге, будь то эльфы, люди или орки.

Но когда Тинголу доложили обо всех обстоятельствах дела, король простил Турина и снял с него обвинения. Как раз в это время возвратился с северных границ Белег Крепкий Лук, разыскивавший Турина. Тингол сказал ему:

— Я опечален, Куталион; ибо сын Хурина был мне все равно, что родной, и останется таковым, если только сам Хурин не вернется из тени, чтобы потребовать свое. Я не хочу, чтобы кто-то говорил, будто Турина несправедливо выгнали в леса, и с радостью приму его, если он решит вернуться; ибо он очень дорог моему сердцу.

— Я буду искать его до тех пор, пока не найду, — отвечал Белег, — и если получится, то приведу обратно в Менегрот; мне он тоже дорог.

Покинув Менегрот, Белег принялся безуспешно разыскивать Турина по всему Белерианду, повстречавшись на пути со многими опасностями.

Турин же тем временем жил среди разбойников, став спустя какое-то время их предводителем. Среди них он взял себе имя Нейтан, что означало "несправедливо обвиненный". Банда обитала в лесистой местности к югу от Тейглин, скрываясь и всегда будучи настороже; однако спустя год после того, как Турин бежал из Дориата, на их логово однажды ночью наткнулся Белег.

Случилось так, что Турина в тот момент в лагере не было, и разбойники схватили и повязали Белега, обращаясь с ним при этом весьма бесцеремонно, поскольку подозревали в нем шпиона Тингола. Но когда вернулся Турин и узнал, что случилось в его отсутствие, то почувствовал резкое отвращение к злобному нраву товарищей и тем противозаконным вещам, которыми он вместе с ними занимался. Освободив Белега и уверив его в своей дружбе, Турин зарекся впредь поднимать оружие против кого-либо, кроме выходцев из Ангбанда.

Потом Белег поведал ему о том, что король Тингол простил его; он изо всех сил старался убедить Турина в том, что тот может свободно вернуться в Дориат, утверждая, что его сила и отвага как никогда более нужны на северных пограничьях королевства.

— Орки в последнее время нашли путь из Таур-ну-Фуин, — сообщил он. — Они проложили дорогу через перевал Анаха.

— Не припоминаю такого, — заметил Турин.

— Мы никогда не уходили так далеко от границ, — согласился Белег. — Но вспомни возвышающиеся вдалеке пики Криссайгрима, а по левую сторону — черные утесы Горгорота; так вот, Анах расположен между ними, над истоками Миндеба. Это трудный и опасный путь, но нынче движение на нем оживленное; Димбар, где раньше было вполне спокойно, теперь потихоньку оказывается во власти Черной Руки, и это очень беспокоит людей из Бретиля. Мы необходимы там.

Однако, будучи человеком гордым, Турин королевское прощение отверг, и никакими словами Белег не смог его переубедить. Напротив, Турин принялся, в свою очередь, уговаривать его остаться с ним на западных берегах Сириона; тот категорически отказался.

— Не слушаешь ты меня, Турин, все упрямишься. Теперь моя очередь. Коль тебе действительно хочется драться плечом к плечу с Крепким Луком, то ищи меня в Димбаре; ибо я возвращаюсь туда.

На следующий день Белег отправился в путь, и Турин проводил его на расстояние полета стрелы от лагеря, но по дороге был молчалив.

— Что ж, прощай тогда, сын Хурина? — наполовину вопросительно сказал Белег. Турин глянул на запад и заметил возвышающийся там вдалеке Амон Руд; не ведая, что несет ему судьба, он отвечал:

— Ты говоришь, искать тебя в Димбаре. А я отправляюсь к Амон Руд; там и ищи, если понадоблюсь. В противном случае, мы прощаемся с тобой навсегда.

И они расстались, хоть и друзьями, но с тоской на сердце.

Белег вернулся в Тысячу Пещер и поведал Тинголу и Мелиан обо всем, что с ним приключилось, не упомянув лишь о компании, в которой обнаружил Турина. Тингол со вздохом произнес:

— Чего еще Турин от меня дожидается?

— Позвольте мне пойти к нему, — предложил Белег. — Я буду охранять его и помогать, чем смогу; тогда люди не скажут, что эльфийское слово немногого стоит. К тому же, мне не хочется, чтобы такой парень почем зря в глухих лесах пропадал.

Тингол охотно дал Белегу разрешение поступать так, как тот сочтет нужным, после чего добавил:

— Белег Куталион, своей верной и доблестной службой ты заслуживаешь моей благодарности; не в меньшей степени за то, что сумел отыскать моего приемного сына. Посему можешь просить у меня чего угодно — ни в чем не откажу.

— В таком случае, прошу хорошего меча, — сказал Белег. — Орков слишком много расплодилось в последнее время, и одним луком их не всегда проймешь. Мне бы такой клинок, чтобы мог с их доспехами справляться.

— Можешь выбрать себе любой из имеющихся, — ответил Тингол, — за исключением моего собственного, Аранрута.

Белег выбрал Англашель. То был прекрасный меч, и назван был так потому, что выкован был из упавшего с небес пламенной звездой куска железа; он с легкостью рассекал любой металл, добываемый из земли. В Средиземье был лишь один клинок, способный сравниться с ним, и в этом предании он не упоминается, хотя был выкован тем же кузнецом из того же самого куска железа. Кузнецом тем был Эол, Темный Эльф, женившийся некогда на сестре Тургона Аредель. Англашель он с большой неохотой отдал Тинголу в качестве платы за проживание в Нан Эльмот; а его близнец, Ангуйрель, оставил у себя. Позже он был украден у Эола Маэглином, его собственным сыном.

Но когда Тингол протянул Англашель Белегу, Мелиан посмотрела на клинок и заметила:

— Есть в этом мече тьма. Злоба создавшего его кузнеца до сих пор живет в нем. Меч этот не полюбит руку, держащую его; недолго он тебе прослужит.

— Я все же попользуюсь им, пока это возможно, — сказал Белег.

— У меня есть еще один дар для тебя, Куталион, — продолжала Мелиан. — В глуши он тебе пригодится, да и тем, с кем ты будешь путешествовать.

И она передала ему запас лембаса, эльфийского дорожного хлеба, завернутого в серебристые листья и перевязанного ниточками, узлы которых скрепляла печать королевы — белый воск в форме цветка Тельпериона. Ибо по традиции Эльдалие хранение и раздача лембаса была прерогативой одной только королевы. Мелиан даже нарочно не смогла бы придумать, как показать большее расположение к Турину, нежели дать этот хлеб; ведь никогда прежде эльфы не позволяли людям пользоваться им, да и впоследствии делали это нечасто.

С этими дарами Белег и покинул Менегрот, возвратившись на северные границы, где проводил немало времени и имел множество друзей. И когда в Димбар вновь пришли орки, Англашель был несказанно рад покинуть ножны; но пришла зима, и нападения прекратились. В один прекрасный день товарищи не обнаружили в лагере Белега; больше он к ним не возвращался.

***

Когда Белег ушел в Дориат, Турин повел разбойников на запад от долины Сириона, поскольку бродячая жизнь в вечном страхе быть обнаруженными им уже давно надоела, и они планировали найти для себя более безопасное убежище.

Однажды вечером они наткнулись на трех гномов, тут же бросившихся от них со всех ног. Но один из них поотстал и вскоре был пойман; один из разбойников отобрал у него лук и стал стрелять в оставшихся двоих, быстро растворявшихся в полумраке. Захваченный ими гном назвался Момом; он принялся умолять Турина сохранить ему жизнь, предлагая в качестве выкупа свое потайное логово, которое без его помощи им обнаружить не удастся. Пожалев Мома, Турин отпустил его.

— Так где твой дом? — спросил он.

— Высоко над этой местностью расположено жилище Мома, на высоком-высоком холме. Теперь этот холм называют Амон Руд; эти эльфы все названия поменяли.

Турин молча уставился на гнома и долго сверлил его взглядом.

— Веди нас туда, — в конце концов сказал он.

На следующий день они отправились в путь, следуя за указывавшим дорогу Момом. Амон Руд возвышался на границе поросшей вереском возвышенности меж долинами Сириона и Нарога, и каменная его верхушка высоко вздымалась над окружающей местностью. Его отвесные серые склоны были покрыты лишь красной порослью серегона, прочно цеплявшегося за камень. И когда люди Турина уже подходили к холму, из-за облаков выглянуло клонящееся к закату солнце, осветив его верхушку, покрытую цветущим серегоном. И тогда один из разбойников воскликнул:

— Как будто там все кровью залито!

Но Мом уже вел их тайными тропами по крутым склонам Амон Руд; у входа в свою пещеру он с поклоном сказал Турину:

— Добро пожаловать в Бар-эн-Данвед, Дом Искупления; ибо именно так он будет отныне называться.

Навстречу им вышел со светильником второй гном, и Мим о чем-то торопливо с ним заговорил, после чего быстро скользнул во тьму пещеры. Турин последовал за ними и вскоре оказался в помещении в глубине холма, освещенном тусклыми светильниками, свисавшими с потолка на цепях. Здесь он обнаружил Мома, стоявшего на коленях возле кушетки у стены и с причитаниями рвущего на себе бороду, беспрестанно повторяя одно и то же имя. На ложе был третий гном.

Турин подошел к Мому и, встав рядом, предложил свою помощь. Мом поднял на него взгляд и произнес:

— Ему уже ничем не поможешь. Это Кхом, мой сын; и он мертв, пронзен стрелой. Умер на закате. Так сказал мой сын Ильбун.

Сердце Турина сжалось от жалости к Мому, и он сказал:

— Увы! Хотел бы я вернуть ту стрелу, кабы это было возможно. Теперь этот дом воистину заслуживает названия Бар-эн-Данвед; и если я когда-нибудь разбогатею, то обещаю выплатить тебе за сына компенсацию золотом, в знак раскаяния, пускай это и не возместит тебе потери.

Мом поднялся на ноги и по-новому взглянул на Турина.

— Ты говоришь, как гномий правитель прежних времен; я восхищен. Теперь мне намного легче, пускай скорби моей твои слова не излечат. Можешь жить в моем доме, если пожелаешь; я по-прежнему намерен оплатить свой выкуп.

Так Турин поселился в укромной пещере Мома на Амон Руд. Выходя время от времени на поросшую дерном площадку у входа в пещеру, он наблюдал за востоком, западом и севером. На севере виднелся Бретильский лес, в середине своей карабкавшийся на возвышавшийся там холм Амон Обель; именно туда раз за разом обращался взгляд Турина, хотя он и не мог понять, почему. Сердце его стремилось скорее на северо-запад, где далеко-далеко, у самого горизонта, смутно виднелись горы Тени — крепостная стена его родины. Но по вечерам Турин глядел на закат, когда солнце, окрашиваясь багрянцем, опускалось все ниже над далекими берегами, и расстилавшаяся перед ним долина Нарога погружалась в глубокие тени.

Турин частенько вел с Момом долгие беседы, и когда они оставались наедине, гном делился с ним накопленным опытом и историей своей жизни. Происходил он из тех гномов, что давным-давно были изгнаны из великих гномьих поселений на востоке, и еще задолго до возвращения Моргота бродили по западному Белерианда. С течением времени их рост стал еще меньше, а кузнечное ремесло оказалось почти позабыто, и они вели жизнь прячущихся ото всех скитальцев, постоянно сутулясь и выглядя от этого несколько воровато. До того, как в Белерианд пришли гномы с той стороны гор, из Ногрода и Белегоста, местные эльфы охотились на соплеменников Мома и убивали, не зная, кто это такие. Но впоследствии их оставили в покое, дав их племени название Ноэгит Нибин, "мелкие гномы" на языке Синдар. Гномы эти ни к кому не проявляли дружелюбия, и орков боялись и ненавидели ничуть не меньше Эльдар, в особенности, изгнанников-нольдорцев, потому что, как они сами утверждали, те украли их земли и выгнали из домов. Ибо пещеры Нарготронда мелкие гномы обнаружили задолго до того, как приплыл из-за Моря король Финрод Фелагунд, и именно они начали углублять и расширять их. А под верхушкой Амон Руд, Лысого холма, эти гномы за долгое время обитания здесь вырубили глубокие пещеры, и Серые эльфы из лесов нисколечки им не мешали.

Однако к настоящему времени мелкие гномы почти вымерли, остался лишь Мом с двумя сыновьями; сам Мом был очень стар даже по меркам гномов — стар и позабыт. В кузницах его не пылало жаркое пламя, топоры ржавели; воспоминания о его народце хранили лишь древние предания Дориата и Нарготронда.

Но вот приблизилась середина зимы, и с облака с севера несли с собой густой и крупный снег, какого давно не видывали в этих речных долинах; Амон Руд порядочно замело. Между собой разбойники говорили, что зимы в Белерианде стали намного жестче после того, как мощь Ангбанда возросла. После этого лишь самые отважные из них осмеливались на дальние вылазки; многие болели, и все поголовно недоедали.

Одним тусклым зимним вечером появился у логова разбойников некий человек, казавшийся неправдоподобно широким в обхвате, с наброшенным на лицо капюшоном белого плаща. Он подошел к костру, не назвав себя и вообще не произнеся ни слова. Когда разбойники тревожно повскакивали с мест, он хохотнул и откинул капюшон; а под плащом у него обнаружился большущий рюкзак. В неверном свете костра Турин вновь смотрел в лицо своего давнего товарища Белега Куталиона.

Так Белег вернулся к Турину, и оба были несказанно рады встрече; с собой Белег принес из Димбара Драконий Шлем Дор-ломина, рассчитывая, что это поможет Турину задуматься о том, чтобы оставить свою бесцельную жизнь в лесной глуши в качестве разбойничьего предводителя. Однако в Дориат Турин по-прежнему возвращаться не желал, и Белегу пришлось выбирать между долгом и дружбой. Он выбрал последнее и остался с Турином, проявив себя достойным членом разбойничьей шайки — оказал помощь раненым и больным, и накормил всех переданным Мелиан лембасом. Больные быстро пошли на поправку, ведь несмотря на то, что Серые эльфы менее сведущи в целительской науке, нежели изгнанники из Валинора, они все же знают о жизни в Средиземье намного больше, чем это доступно людям.

Белег также заслужил уважение разбойников своей крепкой статью и выносливостью, острыми умом и глазами; лишь Мом ненавидел пришедшего в Бар-эн-Данвед эльфа всеми фибрами своей души, и с течением времени — все сильнее. Вместе со своим сыном Ильбуном он сидел в самом темном уголке своего дома и отказывался с кем-либо разговаривать. Турин мало обращал на это внимания; зима подходила к концу, и с приходом весны у разбойников появилось немало других забот.

***

Кто знает, что на уме у Моргота? Кто способен постичь глубины мыслей того, кто некогда был Мелькором, величайшим из Аинур, слагавших Великую Песнь, а теперь сидел Темным Лордом на своем черном троне Севера, оценивая приносимые шпионами известия и догадываясь о делах и замыслах своих противников в большей степени, чем большинство из них опасалось, за исключением лишь королевы Мелиан? Моргот не раз пытался мысленно дотянуться до нее, но каждый раз получал стойкий отпор.

И теперь силы Ангбанда вновь пришли в движение; словно длинные загребущие пальцы, тянулись передовые отряды его армий, прощупывая пути в Белерианд. Они сумели пробраться туда через Аннах, и Димбар вскоре был взят, как и все северные пограничья Дориата. Орки прошли по древнему пути, ведущему к длинному ущелью Сириона, мимо острова, на котором возвышалась башня Финрода Минас Тирит, затем промаршировали по землям меж Мальдуином и Сирионом, и добрались по опушкам Бретиля аж до переправы через Тейглин.

Отсюда дорога вела дальше, на Защищенную Равнину; но по ней орки пока что далеко не прошли, ибо поселилась в этой дикой местности новая и пока неизвестная им угроза — с красного холма за ними пристально следили внимательные глаза Турина. Ибо он вновь надел Шлем Хадора, и далеко по Белерианду разошлись, пробираясь под лесными кронами, по течениям рек и меж покатыми склонами холмов, слухи о том, что Шлем и Лук, потерпевшие поражение в Димбаре, вопреки давно утерянной надежде заблистали под солнцем вновь. И тогда многие из лишившихся предводителей, крова и имущества, но не сломленных духом, воспрянули сердцами и отправились на поиски Двух Капитанов. Впоследствии эту местность, лежавшую меж Тейглин и западными границами Дориата, назвали Дор-Куартол — Землей Лука и Шлема; Турин же взял себе новое имя — Гортол, Ужасный Шлем, и вновь почувствовал в себе пробуждение надежд на лучшее будущее.

В Менегроте и в глубоких пещерах Нарготронда, и даже в скрытом королевстве Гондолин из уст в уста ходили рассказы о славных подвигах Двух Капитанов; в Ангбанде это тоже не оставили без внимания. Но Моргот лишь расхохотался, потому что известие о появлении Драконьего шлема подсказало ему, где искать сына Хурина. Вскоре окрестности Амон Руд оказались заполонены шпионами и разведчиками Моргота.

Ближе к концу года Мом со своим сыном Ильбуном отправился как-то из Бар-эн-Данвед собрать в лесу кореньев на зиму; тут-то их и захватили орки. И вновь Мом пообещал своим врагам провести их тайными тропами на Амон Руд, но на сей раз он планировал как можно дольше оттягивать с выполнением сего обещания, и потребовал, чтобы Гортола не убивали. Капитан орков расхохотался в ответ и заявил:

— Уверяю тебя, Турину, сыну Хурина, смерть от наших рук не грозит.

Так были преданы обитатели Бар-эн-Данвед, куда однажды ночью пришли нежданно-негаданно орки, ведомые Момом. Здесь многие из соратников Турина были убиты во сне; но некоторым удалось по внутренней лестнице выбраться на вершину холма, где они дрались до последней капли крови, и кровь эта падала на красный серегон, плотно облепивший камень. На Турина во время боя набросили сеть, и он безнадежно запутался в ней; тогда его скрутили и увели.

Наконец, когда звуки схватки затихли, Мом выбрался из своего темного жилища и встал на вершине холма, мертвые тела на поверхности которой освещало поднимавшееся над туманами Сириона солнце. Но вскоре ему стало ясно, что компанию ему составляют не только мертвецы, ибо по меньшей мере один вернул его взгляд; Мом смотрел в ненавистные ему глаза эльфа Белега. С долго скрывавшейся ненавистью шагнул гном к Белегу и вытащил из-под лежавшего рядом тела меч Англашель. Однако тут Белег сумел подняться и, выхватив у Мома из рук меч, замахнуться им на гнома. Мом, взвыв от ужаса, побежал прочь с вершины холма. Белег закричал ему вслед:

— Месть рода Хадора еще настигнет тебя!

Белег был серьезно ранен, но эльфом он был поразительно крепким, и к тому же обладал кой-какими навыками в целительстве. Поэтому он выжил, и вскоре силы вернулись к нему; однако напрасно он искал среди трупов тело Турина, чтобы похоронить его. А не найдя тела, Белег понял, что сын Хурина все еще жив, но уведен пленником в Ангбанд.

Чувствуя растущую безнадежность, Белег покинул Амон Руд и побрел по следам орков на север, к переправе через Тейглин. Перейдя Бритиах, он добрался до Димбара и устремился к перевалу Анаха. Орки ненамного опережали его, поскольку Белег шел без отдыха и сна, в то время как противники тащились медленно, отвлекаясь по пути на охоту за каждым встречным. Даже в наводящих ужас лесах Таур-ну-Фуин он ни разу не сбился с пути, поскольку был искуснейшим из следопытов Средиземья.

И вот однажды ночью, пробираясь по этим зловещим землям, он наткнулся на кого-то, спящего у подножья огромного высохшего дерева; подойдя ближе, Белег признал в незнакомце эльфа. Растолкав его и угостив лембасом, он спросил его, что за злая судьба привела его в эти гиблые места.

Эльф назвался Гвиндором, сыном Гуйлина, и Белег с жалостью посмотрел на него. Это согбенное и дрожащее от страха создание мало напоминало прежнего эльфийского лорда, удалого бойца, что во время Нирнаэт Арноэдиад отважно проскакал к самому порогу Ангбанда и был взят там в плен. А пленных нольдорцев Моргот, как правило, не убивал, поскольку считал полезными их навыки в горном деле и кузнечном ремесле; вот и Гвиндору сохранили жизнь, заставив работать на рудниках Севера. Иногда эльфам удавалось бежать оттуда по тайным туннелям, о которым известно лишь им самим; и вот теперь Белег наткнулся на такого беглеца, измученного долгой дорогой и совершенно заблудившегося в лабиринтах Таур-ну-Фуин.

Гвиндор поведал ему, как пробираясь между деревьями, видел направлявшийся на север отряд орков, сопровождаемый волками. Был среди них и человек со скованными руками, орки подгоняли его хлыстами.

— Очень высокий, — добавил Гвиндор. — Как люди с туманных холмов Хитлума.

И тогда Белег рассказал ему, что привело его в Таур-ну-Фуин; Гвиндор попытался отговорить его от этой безумной затеи, утверждая, что ему удастся лишь разделить ожидающую Турина нелегкую судьбу. Но Белег не собирался оставлять Турина в беде, и он принялся горячо возражать Гвиндору, заверяя его в том, что надежда есть. Дальше они двинулись вместе, следуя за орками до самого выхода из леса, где начинались холмы, лежавшие между ним и выжженными песками Анфауглит.

Отсюда уже виднелся вдалеке тройной пик Тангородрима, и именно здесь при свете уходящего дня орки устроились на ночлег, после чего, поставив вокруг лагеря волков в качестве дозорных, уселись вокруг костра перекусить на ночь. С запада надвигалась большая буря, и далеко над Тенистыми горами уже сверкали вспышки молнии. Белег с Гвиндором тем временем подбирались к орочьей стоянке вдоль опушки леса.

Когда орки заснули, Белег достал свой лук и в почти кромешной тьме сумел одного за другим снять волков-караульных. Затем они очень осторожно двинулись вперед; вскоре они обнаружили Турина, за руки и за ноги примотанного к высохшему стволу дерева. В стволе этом там-сям вокруг него торчали ножи, при помощи которых орки упражнялись в меткости, а сам Белег крепко спал, сраженный усталостью от долгого и трудного пути. Белег с Гвиндором перерезали стягивавшие его веревки и, подняв за руки и за ноги, потащили прочь; однако вскоре дорогу им преградили густые заросли колючего кустарника. Здесь они положили Турина на землю.

Буря тем временем все приближалась. Белег достал Англашель и с его помощью начал срезать с Турина остатки пут; но судьба в тот день оказалась сильнее, и вот лезвие соскользнуло, оцарапав ногу Турина. От резкой боли тот проснулся и со страхом и яростью подскочил; заметив же склонившуюся над ним с обнаженным мечом фигуру, он решил, что орки решили вновь помучить его, и с отчаянным криком вцепившись в Белега Куталиена, выхватил у него Англашель и убил, приняв за врага.

Но когда он встал на ноги и выпрямился, готовясь подороже продать свою жизнь, яркая вспышка молнии выхватил из темноты лежавшего на земле Белега. Турин застыл, словно превратившись в каменное изваяние, не в силах отвести глаз от картины этой нелепой и ужасной смерти и стараясь осмыслить то, что совершил. И таким ужасным было при этом выражение его лица, подсвеченного вспышками сверкавших с неимоверной частотой молний, что Гвиндор принялся отползать от него спиной и не осмеливался поднять взгляда.

Но теперь орки в лощине были на ногах, и в лагере их царила суматоха. Они решили, что гроза пришла с запада, посланная против них великими Врагами из-за Моря. Подул шквальный ветер, и с неба упали первые, с горошину размером, капли дождя; вскоре со высокого Таур-ну-Фуина в лощину полились целые потоки дождевой воды. И как громко ни кричал Гвиндор, пытаясь предупредить Турина об опасности, тот его не слышал, недвижно сидя у тела Белега Куталиона посреди разбушевавшейся стихии.

Пришло утро, и гроза переместилась восточнее, засверкав молниями над Лотланном; поднявшееся над землей осеннее солнце было ярким и горячим. Орки, решив, что Турин успел убежать уже очень далеко и искать его после такого дождя бессмысленно, поспешно снялись с места; Гвиндор видел, как отряд их растворяется вдалеке, среди исходящих паром песков Анфауглит. Им предстояло вернуться к Морготу ни с чем, а между тем сын Хурина по-прежнему сидел на том же месте на склонах Таур-ну-Фуин, ничего не соображая и находясь на грани помешательства от груза вины, бывшего намного тяжелее любых орочьих кандалов.

Растормошив Турина, Гвиндор помог ему похоронить Белега, причем все это время Турин напоминал не до конца проснувшегося. Вместе они уложили Белега в неглубокую могилу, пристроив рядом его огромный лук, Белтрондинг, сделанный из черного тиса. Но несчастливый меч Англашель Гвиндор взял себе, пояснив, что будет правильно, если этот меч принесет возмездие прислужникам Моргота, вместо того чтобы без дела лежать в земле. Он также прихватил с собой подаренный Мелиан лембас, чтобы им было, чем питаться в пути.

Так окончил свою жизнь Белег Крепкий Лук, самый преданный из друзей, величайший их охотников и следопытов лесов Белерианда Прежних Дней, убитый рукой своего дражайшего друга. Никогда более след пережитого в тот день горя не сходил с лица Турина.

Однако эльф из Нарготронда вернул былые отвагу и силы, и именно он повел Турина прочь из Таур-ну-Фуин. Ни разу за время долгого и исполненного скорби совместного путешествия Турин не нарушил молчания, перебирая ногами, словно бредущий без цели и желания. Так прошел целый год, и на северные земли вновь пришла зима. Но Гвиндор не оставил его, продолжая защищать и направлять в пути; так они переправились через Сирион на его западный берег и спустя какое-то время оказались у Эйтель Иврин, где у подножий Тенистых гор брал начало Нарог. Тут Гвиндор заговорил с Турином:

— Очнись же, Турин, сын Хурина Талиона! У Иврин вечно журчит смех; ее питают неисчерпаемые кристально-чистые источники, защищенные от скверны самим Ульмо, Владыкой Вод, что в древние дни создал эту красоту.

Тогда Турин опустился на колени и испил из озера. И внезапно он рухнул наземь, из глаз его хлынули потоком слезы, что так долго копились внутри; и он был исцелен от своего безумия.

Здесь Турин сложил песнь в честь Белега, и назвал ее Лаэр Ку Белег, Песнь Великого Лука; он громко запел ее, нисколько не опасаясь быть услышанным врагами. Гвиндор тогда вложил в его руки меч Англашель, и Турин ощутил его вес, прочность и заключенную в нем силу; однако лезвие его было черным и матовым, а кромка — притупившейся.

— Это странный клинок, — заметил Гвиндор, — я таких прежде не видал в Средиземье. Он скорбит о Белеге не меньше твоего. Но довольно слез; я возвращаюсь домой, где правит род Финарфина, и приглашаю тебя с собой, отдохнуть и вернуть себе силы.

— Кто же ты такой? — спросил Турин.

— Эльф-бродяга, беглый раб, которого встретил и утешил Белег, — отвечал Гвиндор. — Некогда я был Гвиндором, сыном Гуйлина, нарготрондским лордом; но во время Нирнаэт Арноэдиад я попал в плен в Ангбанд.

— Видел ли ты там Хурина, сына Гальдора, воина Дор-ломина? — с надеждой спросил Турин.

— Нет, не видел, — покачал головой Гвиндор. — Но по всему Ангбанду ходят слухи, что он по-прежнему противится Морготу; а тот за это наложил проклятье на него и всю его родню.

— Охотно верю, — мрачно кивнул Турин.

Оставив Эйтель Иврин, они направились вдоль берега Нарога на юг, пока их не остановил отряд эльфийских разведчиков, которые повели их в скрытую крепость в качестве пленников. Так Турин пришел в Нарготронд.

***

Поначалу собственный народ не признал Гальдора, ибо тот уходил молодым и полным сил, а вернулся постаревшим, словно смертный, из-за перенесенных мучений и тягот рабского труда. Но дочь Ородрета, Финдуйлас, узнала его и тепло поприветствовала, поскольку была влюблена в него еще до Нирнаэт. Гвиндор же, очарованный ее красотой, дал девушке имя Файливрин, что означает "блики солнечных лучей на водах Иврин". В знак уважения к Гвиндору Турина допустили вместе с ним в Нарготронд, и Турин был принят здесь с почетом. Но когда Гвиндор хотел представить его, Турин опередил его, сказав:

— Я Агарвайн, сын Умарта (то есть Запятнанный Кровью, сын Злополучного), лесной охотник. — И эльфы Нарготронда больше не расспрашивали его ни о чем.

По прошествии времени Турин удостоился особого расположения Ородрета, да и большинства обитателей Нарготронда. Ибо он был молод, и лишь недавно вступил в пору зрелости; а на вид Турин оказался истинным сыном Морвен: темноволосый и светлокожий, с серыми глазами и таким красивым лицом, какие редко встречались у людей в Прежние Дни. Речь его и манера вести себя говорили о полученном в древнем королевстве Дориат воспитании, и даже среди эльфов его можно было по ошибке принять за нольдорца из благородного рода; поэтому многие прозвали его Аданеделем, Человеком-Эльфом.

Меч Англашель перековали для него искусные кузнецы Нарготронда, и кромка лезвия, хоть и осталась черной, засияла хорошо отточенным металлом. После этого меч стал называться Гуртанг — Смертельное Железо.

Турин настолько хорошо владел мечом, что на Защищенной Равнине вскоре стал известен под именем Мормегиль, Черный Меч. Эльфы говорили:

— Мормегиля не победить, разве что случайно, иль при помощи предательской стрелы издалека.

Приняв во внимание последнее соображение, эльфы снабдили его гномьей кольчугой; сам он, бродя однажды в мрачном настроении по оружейным, нашел там позолоченную гномью маску. И когда перед сражением он надевал ее, враги при виде его разбегались в страхе.

Сердце Финдуйлас, ранее принадлежавшее Гвиндору, против ее воли обратилось к Турину; но Турин совершенно не замечал этого. Безответная любовь больно ранила сердце Финдуйлас, и она с каждым днем становилась все молчаливее и печальней. Гвиндор, заметив это, преисполнился горьких раздумий.

— Дочь рода Финарфина, — обратился он однажды к ней, — пусть не останется меж нами недомолвок. Несмотря на то, что Моргот разрушил всю мою жизнь, тебя я люблю по-прежнему. Следуй велению своего сердца, однако помни: не пристало Старшей Дочери Илюватара идти замуж за Младшего, да и недальновидно, ибо жизнь его коротка, и вскоре оставит он тебя вдовой до самого конца времен. Судьба, быть может, делает иногда исключения по причинам, нам неведомым; однако избранник твой — не Берен. Его ведет предопределение свыше, это можно прочесть в его глазах; но рок его темен. Не нужно вмешиваться! Но ежели ты твердо решишь сделать это, то любовь твоя принесет лишь горечь и смерть. Послушай же моего совета! Имя Агарвайна, сына Умарта, принадлежит ему по праву, однако на самом деле зовут его Турин, сын Хурина, которого Моргот держит пленником в Ангбанде, и чью родню он проклял. Не сомневайся же во власти Моргота Бауглира! Разве ты не видишь ее последствия на моем челе?

Финдуилас долго молчала, обдумывая услышанное, а под конец сказала только:

— Турин, сын Хурина, не любит меня; и не полюбит никогда.

А когда Турин узнал от нее об их разговоре с Гвиндором, то не на шутку разозлился.

— Ты дорог мне, ибо спас меня и уберег от многих опасностей, — сказал он Гвиндору. — Но теперь ты сослужил мне плохую службу, раскрыв тайну моего настоящего имени и призвав на мою голову предсказанный рок, от которого я предпочитаю пока скрываться.

— Рок этот заложен в тебе самом, а не в имени, — возразил Гвиндор.

Узнав о том, что Мормегиль на самом деле — сын Хурина Талиона, Ородрет оказал ему великие почести, и Турин занял подобающее положение среди нарготрондцев. Однако ему по-прежнему не нравились принятые среди них способы ведения войны — нападения из засад, стрелы из-за кустов, тайные тропы и скрытое наблюдение… Ему хотелось честной и открытой схватки, и чем дольше он говорил об этом с королем, тем чаще тот начинал об этом задумываться; ибо он ценил мнение Турина и всегда прислушивался к его советам.

Именно в те дни эльфы Нарготронда сменили тактику ведения боевых действий, став открыто выходить на поле боя; арсеналы их значительно пополнились. По совету Турина через речку Нарог к Вратам Фелагунда нольдорцы перебросили крепкий мост, по которому отрядам было значительно легче покидать крепость. И вскоре от воинства Ангбанда были очищены все земли меж Нарогом и Сирионом на востоке и меж Неннинг и опустошенными гаванями Фалас на западе.

Гвиндор же на всех советах стал выступать против Турина, и это сослужило ему дурную службу, ибо к его мнению перестали прислушиваться; тем более, что прежняя сила к нему так и не вернулась, и оружием он владел хуже.

Таким образом, Нарготронд оказался мишенью гнева и ненависти Моргота; однако Турину пока везло, и имя его вслух не произносилось. Несмотря на то, что рассказы о его славных деяниях достигли даже ушей Тингола в Дориате, в них упоминалось лишь имя Черного Меча Нарготронда.

***

В час затишья и пробуждения надежд, когда благодаря подвигам Мормегиля силы Моргота к западу от Сириона были остановлены, Морвен решилась, наконец, бежать из Дор-ломина вместе со своей дочерью Ниенор, и предприняла долгое и рискованное путешествие ко дворцу Тингола. Но здесь ее ожидала новая печаль: Турина в Дориате не оказалось, и известий о нем сюда уже давно не поступало — с тех самых пор, как Драконий Шлем потерялся где-то в диких землях к западу от Сириона. И все же Морвен с Ниенор остались в Дориате в качестве гостий Тингола и Мелиан, и относились к ним здесь с большим почетом и уважением.

Четыреста девяносто пять лет прошло с тех пор, как впервые взошла на небо Луна; и весною этого года пришли в Нарготронд двое эльфов, Гельмир и Арминас. Они принадлежали к народу Ангрода, но со времен Дагор Браголлах обитали на юге, под началом Кирдана Кораблестроителя. Из дальних странствий они принесли с собой вести о больших скоплениях орков, замеченных у подножья Эред Ветрин и в ущелье Сириона; а еще они поведали о том, что к Кирдану приходил Ульмо, предостерегший о великой опасности, приближающейся к Нарготронду.

— Выслушайте же слова Повелителя Вод! — сказали они королю. — Вот что сказал он Кирдану Кораблестроителю: "Зло с Севера осквернило истоки Сириона, и мою власть гонят прочь черные щупальца в его водах. Однако худшее еще впереди. Посему передайте правителю Нарготронда: пущай запрет врата крепости на засовы и не покидает границ королевства. Тяжелые камни гордыни следует бросить в воды бурной реки, дабы крадущееся зло не сумело отыскать дороги к воротам."

Мрачное это предупреждение сильно обеспокоило Ородрета, но Турин ни в какую не желал прислушаться к этим советам, и меньше всего был согласен с тем, что следует разрушить мост. Был он горд и упрям, и злился, когда что-то шло вопреки его желаниям.

Вскоре после этого был убит повелитель Бретиля, Хандир, чьи земли наводнили орки. Хандир дал бой, но орки одержали верх и оттеснили людей Бретиля в их леса. А осенью того же года, ловя момент, Моргот выпустил на живущих вдоль Нарога великое воинство, что он уже давно и тщательно готовил. Урулоки Глаурунг пришел с равнины Анфауглит к северным долинам Сириона, и учинил там серьезные разрушения. В отбрасываемых Эред Ветрин тенях он осквернил Эйтель Иврин, а оттуда направился к Нарготронду, по пути превратив в выжженную пустыню лежавшую меж Нарогом и Тейглин Талат Дирнен, Защищенную Равнину.

Тогда за врата крепости выступило воинство Нарготронда, и Турин, ехавший впереди, по правую руку от Ородрета, в тот день казался особенно высоким и мрачным; боевой дух нарготорондского воинства был высок, как никогда. Однако армия Моргота оказалась куда многочисленнее, нежели докладывали разведчики; и один лишь Турин в своей гномьей маске был более-менее защищен от пламени Глаурунга. Эльфов оттеснили назад, на равнину Тумхалад, что меж Гинглитом и Нарогом; и здесь они оказались в ловушке. В тот день цвет воинства Нарготронда был уничтожен; сражавшийся на передовой Ородрет был убит, а Гвиндор, сын Гуйлина, смертельно ранен. Однако ему на выручку пришел Турин, и враги разбегались при виде его прочь; он вынес Гвиндора с поля боя и, отнеся в ближайший лесок, положил на траву.

— Вот мы и поменялись местами — услуга за услугу! Однако моя обернулась несчастьем, а твоя напрасна; тело мое изранено и исцелению не подлежит, пришел мой час оставить Средиземье. И хоть ты мне дорог, сын Хурина, я все же проклинаю тот день и час, когда унес тебя от орков. Кабы не твоя удаль и гордыня, жить бы мне еще да любить, а Нарготронд простоял бы немного дольше. А теперь, если я хоть немного дорог тебе, оставь меня! Поспеши в Нарготронд, спаси Финдуилас. Вот что я скажу тебе напоследок: она одна стоит меж тобой и твоим роком. Ежели ты подведешь ее, рок непременно тебя настигнет. Прощай!

И Турин помчался обратно в Нарготронд, не разбирая дороги; вокруг него резкий и холодный ветер срывал с деревьев листья, ибо осень уступала дорогу стремительно приближавшейся и, по всему видно, суровой зиме. Но орки во главе с драконом Глаурунгом опередили его и внезапно обрушились на ничего не подозревавшую стражу, не знавшую о том, чем закончилась битва на равнине Тумхалад. В тот день мост через Нарог сослужил крепости злую службу. Был он широким и крепким, и обрушить его было затруднительно, поэтому враги смогли беспрепятственно пересечь глубокую реку, а Глаурунг принес свое разрушительное пламя к самым Вратам Фелагунда, разрушив их и небрежно переступив.

Одновременно с тем, как Турин достиг Нарготронда, разрушение и разграбление его уже подходило к концу. Орки убили или обратили в бегство всех, остававшихся на страже, и до сих пор продолжали шнырять по просторным залам и помещениям, разворовывая добро и разрушая все остальное. А тех женщин, что не погибли в огне и не были убиты в схватке, они собрали в большую кучу на террасе у ворот, явно намереваясь увести в плен. Турин, увидев все это, бросился вперед с мечом наперевес, и никто не смог его остановить; мало кто отваживался даже пытаться — он уверенно прорубал себе путь к пленницам, не щадя никого на своем пути.

Он был один, ибо те, кто последовал за ним, давно бежали. В этот самый момент из зияющего провала дверей выполз Глаурунг, и вольготно разлегся поперек дороги, отрезая Турину путь к мосту. И внезапно он заговорил, ибо был одержим темным духом.

— Приветствую тебя, сын Хурина. Вот и свиделись!

Турин сделал молниеносный выпад, и сталь Гуртанга мертвенно блеснула в воздухе; но Глаурунг отразил удар, после чего уставился на Турина своими широко раскрытыми змеиным глазищами. Вновь поднимая меч, Турин бесстрашно встретил драконий взгляд; и тут же пал под ударом ослепляющих чар, наведенных безвекими глазами рептилии, и замер. Долгое время простоял он без движения; а вокруг не было больше никого — лишь они с драконом у ворот Нарготронда, в неподвижности и молчании. Но вот дракон вновь заговорил, насмехаясь над Турином:

— Ни одно твое начинание добром не закончилось, сын Хурина. Неблагодарный приемный сын, преступник, убийца собственного друга, похититель любви, узурпатор Нарготронда, безрассудный глупец и предатель своего рода-племени. Сестра твоя и мать живут в Дор-ломине, как жалкие рабы — в бедности и нужде. Ты вон в царские одежды облачен, а они тем временем носят рубища; они никогда о тебе не забывали, а тебе до них и дела нет. Вот твой отец порадуется, когда узнает, какого сынка породил; а он узнает — не сомневайся.

Турин, находясь во власти чар Глаурунга, словно наяву представлял себе все, что тот говорил, и видел себя словно в искаженном злобой зеркале, и ненавидел эти образы.

И пока Турин оставался прикован к месту глазами дракона, переживая воображаемые пытки, орки увели пленниц; они прошли мимо Турина и пересекли мост, а он ничего не мог с этим поделать. Среди них была и Финдуйлас, что-то кричавшая Турину; но лишь когда ее крики и жалобный вой остальных пленниц затихли вдали, отпустил Глаурунг Турина. В ушах его беспрерывно слышался ее голос, взывавший к нему, и голос этот еще долгое время преследовал Турина.

Отведя свой гипнотизирующий взгляд, Глаурунг замер в ожидании. Турин встрепенулся, словно пробудившись от зловещего сна, а затем, придя в себя, с криком набросился на дракона. Тот лишь рассмеялся.

— Коль ты ищешь смерти, то я мог бы с радостью помочь тебе в этом. Однако чем это поможет Морвен с Ниенор? Крики эльфиек не тронули твоего сердца; а что же зов крови? Проигнорируешь и его?

Замахнувшись, Турин попытался достать мечом до глаз дракона; Глаурунг плавным движением отодвинулся и, поднявшись, навис над ним.

— Что ж! По крайней мере, ты не такой трус, как те, что мне попадались прежде. Врут те, кто утверждает, будто мы не способны оценить отвагу наших противников. Слушай же! Я предлагаю тебе свободу. Отправляйся к своему народу, ежели сможешь добраться. Ступай прочь! И если суждено эльфам или людям сложить предания о событиях этих дней, то ты непременно в них попадешь — коль решишься воспользоваться моей добротой.

И Турин, не до конца оправившийся от действия драконьих чар, поверил в то, что Глаурунг и впрямь способен проявить снисхождение к противнику, и побежал через мост со всех ног. Дракон же в спину ему зловещим голосом добавил:

— Спеши, сын Хурина, в Дор-ломин! А то неровен час, орки вновь окажутся быстрее тебя. И учти: задержишься, чтобы выручить Финдуйлас — и никогда уже не увидишь Морвен и Ниенор живыми; и поделом проклянут они тебя за это.

Однако Турин уже мчался по северной дорогой, и Глаурунг вновь захохотал, ибо он успешно справился с поручением своего хозяина. Затем, решив доставить себе удовольствие, дракон развернулся и принялся поливать жарким пламенем все вокруг. Орков же, что еще продолжали рыскать по дворцу, он выгнал вон, отобрав всю награбленную добычу и не оставив бедолагам даже самой захудалой вещички. После этого он обрушил мост в пенный поток Нарога; обезопасив себя таким образом, Глаурунг собрал всю орочью добычу в кучу и отнес ее в самую глубокую из пещер, после чего разлегся на ней малость передохнуть.

А Турин на всех парах мчался на север, по ныне разоренным землям меж Нарогом и Тейглин, и Темная Зима двигалась ему оттуда навстречу; снег в этом году выпал еще осенью, а весна пришла поздняя и холодная. И всю дорогу чудился Турину зовущий его по имени голос Финдуйлос, и черное отчаяние охватывало его; однако в сердце до сих пор полыхал раздутый лживыми видениями Глаурунга пожар. Каждый раз перед его мысленным взором представала картина того, как орки жгут его отчий дом и пытают мать с сестрой, и он с новыми силами стремился поскорей добраться к ним, не мешкая более и не сворачивая с дороги.

В конце концов, измученный долгой дорогой (ибо более сорока лиг прошел он без отдыха), Турин пришел истокам Иврин, где некогда был исцелен, одновременно с первыми заморозками. Теперь озеро было покрыто слоем льда, и испить из него не представлялось возможным.

С превеликим трудом, борясь со снегом и холодными северными ветрами, одолел он ведущие в Дор-ломин горные перевалы, и вновь оказался в местах, где прошло его детство. Пустынными и блеклыми показались они ему; и Морвен здесь не было. Дом ее стоял пустой, покосившийся и холодный, и ни одной живой души не было заметно поблизости. Турину пришлось уйти ни с чем, и он отправился к жилищу восточника Бродды, что был женат на родственнице Хурина, Айрин. Здесь он узнал от старой служанки, что Морвен давно покинула эти края, бежав вместе с Ниенор из Дор-ломина; однако лишь Айрин знала, куда.

Тогда Турин прошествовал к столу Бродды и, ухватив того за грудки, наставил на восточника свой меч и потребовал ответа, куда ушла Морвен. Айрин сообщила ему, что она отправилась в Дориат, разыскивать своего сына.

— Тогда в наших землях было спокойно, — добавила она. — Благодаря некоему Черному Мечу с юга; говорят, он уже повержен.

Лишь тогда пелена спала с глаз Турина, и остатки драконьих чар развеялись; его обуял гнев и досада на то, что он позволил себя обмануть, и ненависть к угнетателям матери. В приступе слепой ярости он зарубил Бродду в его собственных покоях, а вместе с ним и всех его гостей. После этого он выбежал на морозный зимний воздух, слыша звуки погони за собой; но те, кто остались здесь от народа Хадора и знал тайные тропинки, помогли ему скрыться. Снег очень кстати заметал следы, и он сумел благополучно добраться до лагеря беглых, находившегося на юге Дор-ломина, в горах. Отсюда Турин, вновь пройдя по землям своего детства, вернулся к долинам Сириона.

На сердце его темной вуалью лежала горечь, ибо в Дор-ломине он обеспечил лишь горшую долю остаткам своего народа, и те были только рады его уходу. Единственным утешением его стало то, что доблесть Черного Меча открыла его матери пути к Дориату. "Выходит, принесли мои действия и пользу, — подумал он. — Куда еще я смог бы увести свою родню, даже если бы пришел раньше? Ведь если падет Защита Мелиан, то последняя надежда будет потеряна. Нет, все, что ни делается — все к лучшему; я лишь приношу несчастья тем, кто рядом. Пускай же Мелиан хранит их! А я пока оставлю их в покое, не стану омрачать их существования."

Спустившись с Эред Ветрин, Турин какое-то время впустую разыскивал следы Финдуйлас, блуждая по лесам у подножья гор — дикий и настороженный, словно лесной зверь. Он ждал на всех дорогах, что вели на север, к ущелью Сириона; но безнадежно опоздал. Все следы были либо слишком старыми, либо заметенными и уничтоженными зимней непогодой.

Однако, двигаясь на юг по течению Тейглин, Турин однажды наткнулся на горстку людей из Бретиля, окруженных орками; он без особых усилий избавил их от напасти, ибо при виде Гуртанга орки в панике разбежались. Назвался Турин Лесным Дикарем, и бретильцы пригласили его к себе; однако тот отказался, заявив, что еще не выполнил важного поручения — найти Финдуйлас, дочь Ородрета из Нарготронда. И тогда Дорлас, предводитель этих лесных людей, с печалью поведал Турину о ее кончине. На переправе через Тейглин отряд их преградил путь оркам, что вели пленниц из Нарготронда, в надежде освободить женщин; однако орки тут же поубивали их всех, а Финдуйлас пригвоздили копьем к дереву. Последними ее словами были: "Скажите Мормегилю, что Финдуйлас здесь." Поэтому ее похоронили там же, насыпав над ее телом курган, получивший название Хауд-эн-Эллет — Курган Эльфийской Девы.

Турин попросил их отвести его туда, и долго горевал в тоске и отчаянии у подножья кургана, пока не погрузился в черное забытье, подобное смерти. Дорлас, к тому моменту догадавшийся по черному мечу, слава о котором гремела даже в самых диких чащах Бретиля, да еще по поручению отыскать королевскую дочь, что перед ним ни кто иной, как Мормегиль Нарготрондский, кого молва называет сыном Хурина из Дор-ломина. Тогда лесные жители подняли его и отнесли в свое поселение, расположенное на возвышенности посреди леса и обнесенное высоким частоколом; то был Эфель Брандир на Амон Обель. Ряды народа Халет за время войны значительно поредели, и правивший ими Брандир, сын Хандира, был человеком осторожным и не воинственным, да к тому же хромым с рождения. Он считал, что от сил Севера их спасет не доблесть, но умение хорошо прятаться. Поэтому вести, принесенные Дорласом, не обрадовали его, а когда он взглянул на лицо Турина, лежавшего на носилках, дурные предчувствия охватили Брандира. И тем не менее он проявил сострадание к постигшей Турина скорби, взял его в своей дом и хорошенько позаботился о нем, ибо был искусным целителем.

С началом весны облако окутавшей Турина тьмы рассеялось, и он выздоровел; а поднявшись на ноги, решил, что лучше ему остаться в Бретиле, где его никто не найдет, и, предав забвению следовавшую за ним по пятам тень, отречься от своего прошлого. Поэтому он взял себе новое имя — Турамбар, что на высшей эльфийской речи означает "Хозяин Судьбы"; и постарался убедить лесной народ позабыть о том, что он чужой среди них, и что он некогда носил другое имя. Однако он не мог полностью отказаться от борьбы с орками; ибо одна только мысль о том, что они придут к переправе через Тейглин и окажутся поблизости от Хауд-эн-Эллет, сводила его с ума. И вскоре орки стали бояться этого места, как огня — так яростно гонял их оттуда Турин, посеяв в их черных сердцах ужас. Однако меч свой он из ножен не доставал, вооружившись вместо этого луком и копьем.

Вести о падении Нарготронда пришли, наконец, в Дориат; принесли их сюда те, кто сумел скрыться от разграбления и разрушения крепости, и пережить Темную Зиму, затаившись в дикой местности. Теперь они пришли к Тинголу в поисках убежища, и пограничники отконвоировали их прямиком пред очи короля.

Некоторые из них утверждали, что армии Моргота уже ушли на север, а другие — что Глаурунг до сих пор обитает в палатах Фелагунда. Кое-кто рассказывал, будто Мормегиль погиб, а кто-то — что он оказался под воздействием чар дракона и до сих пор стоит там, подобный каменному изваянию. Однако все, как один, утверждали, что задолго до падения Нарготронда большинство знало о том, что Мормегиль — это ни кто иной, как Турин, сын Хурина из Дор-ломина.

Морвен, услышав это, словно обезумела; не слушая советов Мелиан, она вскочила на коня и в одиночку отправилась на поиски сына, или хотя бы известий о нем. Тогда Тингол послал ей вдогонку Маблунга с отрядом закаленных в боях пограничниках, чтобы те отыскали и защищали ее, и помогли разузнать хоть какие-то новости о Турине. Ниенор же было приказано оставаться во дворце.

Однако недаром в ее жилах текла та же кровь, что и у брата; понадеявшись на то, что мать образумится, когда увидит свою дочь отправившейся за ней следом в сей недобрый час, Ниенор замаскировалась под одного из воинов Тингола и отправилась в эту не сулившую ничего хорошего поездку.

Они наткнулись на Морвен на берегу Сириона, и Маблунг принялся уговаривать женщину вернуться в Менегрот. Но все напрасно — Морвен была на грани помешательства и никаких уговоров слушать не хотела. Тут же открылось и присутствие в отряде Ниенор, но та, несмотря на приказ матери, возвращаться также категорически отказалась. Маблунгу ничего иного не оставалось, кроме как достать спрятанные на Сумеречных Прудах лодки и перевезти их через Сирион. Три дня спустя они достигли Амон Этир — холма разведчиков, что давным-давно приказал насыпать Фелагунд; возвышался он всего в лиге от ворот Нарготронда. Здесь Маблунг оставил конную стражу охранять Морвен с дочерью, запретив им двигаться с места. А сам, не заметив с вершины холма признаков присутствия врагов, спустился с несколькими из своих разведчиков к Нарогу и двинулся вперед, стараясь не привлекать к себе внимания.

Однако Глаурунг был предупрежден об их приближении и вышел навстречу, пылая гневом. Дракон вошел в реку, и вода зашипела, испаряясь вонючим дымом и облаком окутывая Маблунга с его бойцами. Они были ослеплены и полностью потеряли ориентацию, а Глаурунг тем временем вышел на противоположный берег Нарога.

Заметив приближающегося дракона, пограничники на Амон Этир решили, что пора уводить Морвен и Ниенор и мчаться с ними во весь опор на восток. Но ветер дул в их сторону, неся с собой черные ядовитые испарения, и лошади, почуяв дракона, обезумели и рванули прочь, не разбирая дороги; некоторые всадники от ударов о деревья погибали на месте, другие оказались унесены незнамо куда.

Женщины не избежали этой скорбной участи, и о Морвен в Дориат больше вестей не поступало. Но Ниенор, выброшенная из седла, не получила никаких повреждений. Она вернулась к Амон Этир, намереваясь дождаться здесь Маблунга, да еще выбраться из стелившегося у земли зловонного дыма. Взобравшись на холм, она посмотрела на запад… и взгляд ее встретился со взглядом Глаурунга, чья голова лежала на верхушке холма.

Воля ее еще некоторое время боролась против драконьих чар, но Глаурунг усилил давление, и, узнав о том, кто она такая, заставил не отрываясь смотреть в свои глаза. Затем он наложил на нее заклятье полного забвения, чтобы она не помнила ничего из своей прошлой жизни — ни собственного имени, ни названий окружающий предметов и явлений; и еще много дней Ниенор ничего не слышала и не видела, и даже двигаться по своей воле не могла. Затем Глаурунг оставил ее стоящей в одиночестве на вершине Амон Этир и вернулся в Нарготронд.

Маблунг, отважно исследовавший залы дворца Фелагунда, пока Глаурунг отсутствовал, бежал прочь при приближении дракона, и вернулся к Амон Этир. Солнце село, и на окрестности уже опустилась ночь, когда он наконец взобрался на вершину холма и обнаружил там одну лишь Ниенор, одиноко стоявшую под звездами и напоминавшую при этом каменную статую. Она не произнесла и не услышала ни слова, однако послушно последовала за Маблунгом, когда тот взял ее за руку и повел. Скорбным был их путь, ибо Маблунг сомневался в том, что им удастся выжить в глуши.

Но вскоре их нашли трое из спутников Маблунга, и вместе они медленно последовали на северо-восток, к лежащим за Сирионом границам Дориата и охраняемому мосту там, где в реку впадал Эсгальдуин. Силы медленно возвращались к Ниенор, но она до сих пор не могла ни слышать, ни говорить, и слепо шла за тем, кто ее вел.

И все же, когда они уже подходили к границе, ее глаза, наконец, закрылись, и Ниенор заснула; ее бережно уложили на землю и повалились рядом, ибо были невероятно измотаны и позабыли обо всякой осторожности. И напрасно: тут-то на них и наткнулась орочья банда, каких немало нынче бродило у границ Дориата. К Ниенор уже вернулись слух и зрение; проснувшись от воплей орков, она в ужасе вскочила и убежала прочь, и никто не успел остановить ее.

Орки погнались за девушкой, эльфы — следом; им удалось догнать и перебить орков прежде, чем те успели причинить Ниенор вред, но та убежала. Ее словно гнал прочь безумный, не поддающийся контролю страх, и девушка помчалась через лес быстрее оленя, теряя по пути одежду, пока не осталась совершенно голой. Вскоре она скрылась из виду своих провожатых, и исчезла в северном направлении. Они еще долго разыскивали ее, но не смогли найти никаких следов. Наконец, Маблунг отчаялся и приказал возвращаться в Менегрот.

Услышав его отчет о произошедшем, Тингол с Мелиан побелели от горя; Маблунг же вновь оправился на розыски Морвен и Ниенор, однако так и не смог ничего узнать об их дальнейшей судьбе.

***

Ниенор бежала, пока не выдохлась, а потом она упала на землю и уснула. А когда проснулась, было солнечное утро, и она обрадовалась яркому свету, словно чему-то новому и восхитительному; и все вокруг казалось ей странным и непривычным, ведь она больше не знала, что есть что. Помнила лишь темноту позади, да отголоски страха. Поэтому Ниенор шла настороженно, словно дикий зверь, на которого идет охота, и вскоре проголодалась — ведь ей нечего было есть, а она не помнила, как добывать еду. Наконец, она пересекла Тейглин, желая спрятаться под раскидистыми деревьями Бретиля на том берегу, поскольку была испугана. Ей все казалось, что та тьма, от которой она бежала, вновь настигает ее.

С юга надвигалась большая гроза, и Ниенор, охваченная непередаваемым ужасом, вскарабкалась на курган Хауд-эн-Эллет, прикрывая уши от устрашающих раскатов грома. Однако дождевые капли беспощадно били ее и промочили насквозь; она лежала ничком, словно умирающий зверь. Здесь и нашел ее Турамбар, пришедший к переправе через Тейглин проверить слухи об объявившихся в окрестностях орках.

Завидев при свете молний лежащее на кургане Финдуйлас тело убитой, как ему показалось, женщины, он был поражен в самое сердце. Но его спутники подняли женщину, и Турамбар набросил на нее свой плащ; затем ее отнесли в ближайшую сторожку, согрели и накормили. Едва взглянув на Турамбара, девушка успокоилась. Ей показалось, что она нашла что-то такое, что она искала во тьме, и ей больше не хотелось с ним разлучаться. Но когда он стал спрашивать, как ее зовут, откуда она родом и как попала в такой переплет, девушка была явно озадачена, словно ребенок, понимающий, что его о чем-то спрашивают, но не способный понять, о чем именно; и она от огорчения заплакала.

— Не расстраивайся, — сказал ей Турамбар. — Потом как-нибудь расскажешь, это подождет. Но тебе нужно имя, и я буду звать тебя Ниниэль — плачущая дева.

При звуке этого имени она помотала головой, но повторила за ним:

— Ниниэль.

Это было первое слово, которое она произнесла после того, как погрузилась в бездну забвения, и так ее называли впредь среди лесного народа.

На следующий день ее повели в Эфель Брандир; но когда они проходили мимо Димроста, Моросящего Каскада, где поток Келеброс низвергался со скал в Тейглин, девушка задрожала с головы до ног. С тех самых пор место это стало называться Нен Гирит — Воды Дрожи. Не успела девушка дойти до Амон Обель, как ее охватила лихорадка; женщины Бретиля еще долго выхаживали ее, попутно обучая речи, словно маленького ребенка.

Благодаря лекарскому искусству Брандира она поправилась еще до наступления осени, и к тому времени уже могла более-менее хорошо говорить. Тем не менее, о своей жизни до того, как Турамбар обнаружил ее на кургане Хауд-эн-Эллет, она так и не смогла ничего вспомнить. Брандир полюбил девушку; но ее сердце неизменно стремилось к Турамбару.

Орки в последнее время не особенно беспокоили лесных жителей, и Турамбар редко отлучался из поселения; в Бретиле царил мир. И сердце Турамбара обратилось к Ниниэль, он даже предложил ей выйти за него замуж, но Ниниэль не спешила с ответом, несмотря на то, что любила его. Ибо Брандир, которого одолевали смутные предчувствия, старался отговорить ее от этого шага, и не столько потому, что Турамбар был его соперником, но ради ее же собственного блага. Он рассказал девушке о том, что Турамбара на самом деле зовут Турин, сын Хурина; и даже несмотря на то, что имя это Ниниэль вспомнить не могла, некая тень омрачила ее сознание при его упоминании.

Но вот прошло три года после падения Нарготронда, и Турамбар повторно сделал Ниниэль предложение, заявив, что если та не согласится, то он уйдет в глухие чащи воевать с орками. Ниниэль охотно приняла предложение, и в середине лета они поженились; по этому случаю лесной народ закатил пышный праздник.

Но ближе к концу года Глаурунг послал своих подначальных орков в Бретиль; а Турамбар вынужден был оставаться дома, поскольку обещал Ниниэль взять в руки оружие лишь тогда, когда орки попытаются напасть на их поселение. Но положение лесного народа все ухудшалось, и Дорлас однажды упрекнул Турамбара в том, что тот и палец о палец не ударил, чтобы защитить людей, принявших его у себя, как родного. Тогда Турамбар вновь расчехлил свой меч и с большим отрядом бретильцев нанес оркам полное поражение. Увы, до Глаурунга после этого дошли слухи о том, что Черный Меч вновь объявился, на сей раз в Бретиле, и дракон, переварив эту новость, стал обдумывать новую пакость.

Весной следующего года Ниниэль забеременела, и стала бледной и задумчивой; тогда же в Эфель Брандир стали доходить новости о том, что Глаурунг покинул Нарготронд. Турамбар выслал своих разведчиков, ибо теперь лесным народом командовал в основном он, а на приказы Брандира мало кто обращал внимание.

Близилось лето, и однажды на границах Бретиля объявился Глаурунг; дракон разлегся на западном берегу Тейглин, немало обеспокоив тем самым окрестных жителей. Всем было ясно — Большой Червь намерен напасть на них опустошить их земли, ведь вряд ли он просто пройдет мимо, возвращаясь в Ангбанд, как все поначалу надеялись. Поэтому за советом обратились к Турамбару.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: