Прогулка с мальчиком

А.Р. [24]

И снег, и улицы, и трубы,

И люди странные, чужие навсегда.

А ты, мой маленький, что поджимаешь губы,

Чуть-чуть прищурившись, ты что-то понял, — да?

Как мать красивая, я над тобой склоняюсь,

сажусь на корточки, как мать, перед тобой

за все, что понял ты, дружок, я извиняюсь,

я каюсь, милый мой, с прикушенной губой.

За поцелуи все, за все ночные сказки,

за ложь прекрасную, что ты не одинок.

Зачем так смотришь ты, зачем так щуришь глазки,

не обвиняй меня, что я могу, дружок.

Мирок мой крохотный, и снег так белоснежен.

«Ты рассужденьями не тронь его, не тронь», —

едва шепчу себе, тебе — до боли нежен —

дыша, мой маленький, в холодную ладонь.

И так мне кажется, что понимаю Бога,

вполне готов его за все простить:

он, сгусток кротости, не создан мыслить строго —

любить нас, каяться и гибнуть, может быть.

1995, ноябрь

Ходасевич

…Так Вы строго начинали —

будто умерли уже.

Вы так важно замолчали

на последнем рубеже.

На стихи — не с состраданьем,

с дивным холодом гляжу.

Что сказали Вы молчаньем,

никому я не скажу.

Но когда, идя на муку,

я войду в шикарный ад,

я скажу Вам: «Дайте руку,

дайте руку, как я рад —

Вы умели, веря в Бога

так правдиво и легко,

ненавидеть так жестоко

белых ангелов его…»

1995, ноябрь

«Хочется позвонить кому-нибудь…»

Хочется позвонить

кому-нибудь, есть же где-то

кто-нибудь, может быть,

кто не осудит это

«просто поговорить».

Хочется поболтать

с кем-нибудь, но серьёзно,

что-нибудь рассказать

путано, тихо, слёзно.

Тютчев, нет сил молчать.

Только забыты все

старые телефоны —

и остаётся мне

мрачные слушать стоны

ветра в моём окне.

Жизни в моих глазах

странное отраженье.

Там нелюбовь и страх,

горечь и отвращенье.

И стихи впопыхах.

Впрочем, есть номерок,

не дозвонюсь, но всё же

только один звонок:

«Я умираю тоже,

здравствуй, товарищ Блок…»

1995, ноябрь

«Я скажу тебе не много…»

Я скажу тебе не много —

два-три слова или слога.

Ты живешь, и слава богу.

Я живу и ничего.

Потихоньку, помаленьку, —

не виню судьбу-злодейку,

свой талант ценю в копейку,

хоть и верую в него.

Разговорчик сей беспечный,

безыскусный, бесконечный,

глуп, наверно, друг сердечный,

но, поверь мне, я устал

от заумных, от серьезных,

слишком хладных или слезных.

Я, как Фет, хочу о звездах —

нынче слаб у них накал.

Был я мальчиком однажды —

и с собой пытался дважды…

Впрочем, это все неважно,

потому что нет, не смог.

Важно то, что в те минуты,

так сказать, сердечной смуты

абсолютно, абсолютно,

нет, никто мне не помог.

Вот и ты, и ты мужайся —

с грустью, с болью расставайся.

Эх, перо мое, сломайся,

что за рифмы, чур меня.

Не оставлю. Понимая,

как нужна тебе, родная,

чепуховина такая,

погремушка, болтовня

1995, ноябрь

Прощанье

Попрощаться бы с кем-нибудь, что ли,

да уйти безразлично куда

с чувством собственной боли.

Вытирая ладонью со лба

капли влаги холодной.

Да с котомкой, да с палкой. Вот так,

как идут по России голодной

тени странных бродяг.

С грязной девкой гулять на вокзале,

спать на рваном пальто,

чтоб меня не узнали —

ни за что, никогда, ни за что.

Умереть от простуды

у дружка на шершавых руках,

Только б ангелы всюду…

Живность вся, что живет в облаках,

била крыльями часто

и слеталась к затихшей груди.

Было б с кем попрощаться

да откуда уйти.

1995, ноябрь

«Вы говорите: “Мысль только…”»

Ю.Л. Лобанцеву [25]

Вы говорите: «Мысль

только…» Но если так

я разумею, мы с

вами идём во мрак.

Разум, идея, мозг,

грозная сеть наук.

Глупость какая — Бог.

Что это — чувство? Звук.

Ежели так, какой

в смысле есть смысл. Нули

мы, или новый слой

луковицы-Земли.

Ежели так, тогда

мне пустота ясна

космоса. Но пока

здесь, на Земле, весна,

волнует меня одна

тема под пенье птиц:

девичих ног длина

и долгота ресниц.

Вот что скажу ещё:

будем мы жить, пока

чувства решают всё,

трепет души, стиха.

1995, ноябрь

«Ходил-бродил по свалке нищий…»

Ходил-бродил по свалке нищий

и штуки-дрюки собирал —

разрыл клюкою пепелище,

чужие крылья отыскал.

Ну что же ты, лети, бедняга,

не бойся больше ничего.

Ты — здесь никто, дурак, бродяга —

там будешь ангелом Его.

Но оправданье было веским,

он прошептал его: «Заметь,

мне на земле проститься не с кем,

чтоб в небо белое лететь».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: