МОНАСТИРСКАЯ ЖИЗНЬ.

В 1843 г., когда умер мой отец, мне было 16 лот. Мы жили и г. Вене. Мать моя решила уехать из Вены и мы отправились к тётке моей, Павлине Бартоленской, живущей недалеко от Кракова. Когда мы жили и Вене, на меня обратил внимание один образованный юноша. Наконец, он упросил меня быть его женой. Мы обручились, потому что я искренно любила его. Но после нашего обручения оказалось, что он не любит меня так же искренно, как я его. Когда умер мой отец, он узнал, что я не очень богатая наследница и охладел ко мне. И в конце концов потребовал, чтобы мы развелись. Хотя сердце моё горько плакало, я простилась с ним и решила никогда более но иметь ни одного мужчины. Соседи часто говорили мне, что я красивая женщина и много раз меня обижала моя собственная мать, потому что я не хотела иметь любовников.

Мой характер по своей сущности - весёлый. Но после потери любимого человека мой характер изменился и стал меланхолический, что очень огорчало мою мать. Часто она ударами принуждала меня открывать двери юношам, которые приходили сватать меня. Один раз она сказала мне: « Если ты не выйдешь замуж, то будешь мне бременем всегда». От этих слов я чуть с ума не сошла и наконец, решила уйти и монастырь. – «Дорогая мама», - сказала и ей один раз, - «я всег да буду послушна вам, по я но смогу выйти ни за кого замуж, и даже если бы я вышла за кого-нибудь, то причиню ему только горе. Я также не хочу быть для вас бременем. Я решила отречься от мира сего наслаждениями и хочу стать монахиней и жить в Кракове, в монастыре». Это матери очень понравилось и через некоторое время и начала изучать монашеские обряды. В 1846 г. я получила позволение и дала обет проводить оставшуюся жизнь и молитвах.

В то время, как и изучала монашеские обряды, мать Иосефина настоятельница была очень добра ко мне. Она всегда обращалась ко мне с весёлым лицом и милостивыми взорами и часто угождала мне в таких делах, которые были против монастырских правил. Св. отец Каленский, который был исповедником у монахинь, также был очень милостивый ко мне. Вскоре я заметила, что он часто смотрел на меня и интересовался мной более, чем другими монахинями.

Радостно протекала жизнь моя, и я думала, что всегда буду радоваться, что живу. Теперь и ежедневно ожидала выполнения определений, которые удостоили бы меня быть монахиней. Наконец, этот долгожданный день пришёл. Втечении этой радостной для меня церемонии, я приняла обет, и пролучила сестринское целование от всех кармелитских монахинь и это наложило на меня печать быть, как одна из них всю мою жизнь. Теперь я стала монахиней, полным членом монастырского святого ордена, отрезанная от этого злого мира. Ах, какую великую радость я имела в своём сердце и как сладко переспала я первую ночь! Если бы я умерла во время этого сна, каких испытаний я избежала бы!

После этого, почти через два месяца мать настоятельница Иосефина и св. отец Каленский изменили своё отношение ко мне, хотя я и выполняла ежедневные определения. Какой прежде была милость настоятельницы Иосефины, такой стала ее ненависть ко мне и еще хуже того. Перемена в поведении отца Каленского была не столь заметна, но все же это можно было почувствовать. Вместо того чтобы удерживать меня в строгости святой жизни, как он раньше делал, он начал интересоваться мною и был более ласковым ко мне, чем к прочим монахиням. Я не поняла его злых намерений, но позже, когда я мучилась в живом гробе, тогда весь умысел его стал мне ясен во всём своём ужасе.

Я хорошо помню, как один раз, когда мы ужинали я, за то, что коснулась ножа моей сестры, была отправлена настоятельницей Иосефиной в келью, где я должна была поститься весь день. В последнее время наказания так часто налагали на меня, что это мне казалось не таким тяжелым, и я переносила все наказания в самоотверженном смирении.

Один день я провела в чтении «Жития святых» и когда я утомилась, оказалось, что двери в моей келье, где я была заперта, отворились и св. отец Каленский вошёл и затворил дверь. Это весьма удивило меня, и я встала на свои ноги быстро, как только могла.

- Дочь моя, - сказал он, - вижу, что ты встревожилась?

- Нет, не встревожилась, а только содрогнулась.

- Так, так, это правда, «содрогнулась» потому что невозможно, чтобы ты испугалась меня.

Он засмеялся и многозначительно посмотрел на меня. Я подала ему скамеечку и когда он сел на неё, я склонилась перед ним, ожидая, что он будет наставлять меня или поведёт благочестивый разговор.

Он немного побеседовал со мной относительно моих обязанностей и набожности. Затем он изменил свой голос и сказал: «Варвара, не часто ли заставляет тебя настоятельница Иосефина поститься?»

- Да, часто и очень часто, - отвечала я.

- О, это не хорошо! Заставляет ли она тебя страдать? Бьёт ли тебя?

- Да, Св. отец, она часто наказывает меня, - отвечала я.

- Я должен остановить всё это, иначе она погубит твою красоту и твою прекрасную фигуру. Знаешь ли ты, что очень красива?

- Благодарение небу, - отвечала я, - об этом я уже не думаю, прежде, чем я дала обет в святой жизни, когда я оставила этот тщеславный и дурной мир, меня называли красивой женщиной, но всё таки, когда я посмотрю на мёртвые кости, то всегда вспоминаю, какой конец всякого прекрасного лица.

- Ты отвечаешь правильно, это так и есть с твоей стороны, Варвара, но тебе не должно так ограничивать мысли на свою будущность, чтобы совсем потерять веселье и утешение, которые даёт тебе твоя красота.

Когда св. отец сказал это, он наложил руки свои на мою талию и приблизился ко мне. Я имела такую глубокую уверенность в св. отце Каленском, что даже эти странные и удивительные движения не возбудили во мне подозрения и поэтому я всё ещё стояла перед ним на коленях и не двинулась с места. Но когда через некоторое время он наклонился и поцеловал меня прямо в губы, тогда по моему телу пробежал ужасный мороз, и я отступила назад и взглянула на него с великим удивлением. Тогда св. отец Каленский спросил: «Дочь моя, почему ты так испугалась?» Я же в недоумении отвечала, заикаясь: «Это так удивительно, св. отец и необыкновенно, что я даже не знаю, что сказать».

– «Вот, вот, Варвара, - сказал св. отец, смеясь, - я знаю, что это теперь тебе удивительно, но всё же ты привыкнешь к этому и особенно ко мне. Это есть моя любовь к тебе. Но теперь я должен тебя оставить. Встань, дочь». Я механически послушала и встала, ожидая, что ещё скажет св. отец Каленский. Он встал также и сказал: «Варвара, прежде всего, я поговорю о тебе с настоятельницей Иосефиной и скажу ей, чтобы она не налагала на тебя наказаний. Прошу, прими от меня эти сладкие пироги и эти сушёные овощи, а завтра я принесу тебе что-нибудь получше. И знай, что когда настоятельница Иосефина наложит на тебя наказание, я заступлюсь за тебя и отпущу тебя на свободу».

- О, св. отец! -протестуя против такой идеи сказала я.

- Оставь это, дочь! - прервал он, смеясь, игриво положил руку на мой рот, говоря: «Тебе должно слушаться меня, я выше твоей настоятельницы Иосефины и я думаю, что она ревновала, налагая на тебя наказания, потому что когда-то я говорил ей о моей любви к тебе. В миру её называли бы завистницей. Но мне надо идти теперь. Ты же только слушай меня во всём и всё будет хорошо».

Сказав это, св. отец Каленский вышел от меня из моей кельи в подвале, оставив меня наедине с моими мыслями. Что мне делать? Я старалась истолковать себе его поведение. Но для св. отца это было крайне нечестивое и нехорошее поведение. Сушёные овощи и сладкие пироги, которые он дал мне, были очень вкусны, так как я постилась перед тем несколько дней, я съела всё что он дал мне. Пироги были какие-то особенные, очень вкусные, а также и сушёные овощи, причём они были надрезаны с одного конца.

После кушанья я села на мою палитру и начала читать «Житие святых». Но через некоторое время я начала дремать. Чтобы не заснуть, я начала быстро ходить по подвалу, но вопреки всем моим усилиям, сильный сон одолел меня, и я упала на мою палитру.

Как долго я спала, я не знаю, но когда я проснулась, было уже темно. Испугавшись, что так долго спала, я попробовала ободриться и встать на ноги, но почувствовала, что какая-то невидимая сонливость так одолела меня, что я даже не могла встать и сесть. В эту минуту я поняла, что я не одна, потому что кто-то ходил по подвалу и вдруг после этого был зажжён небольшой светильник. Моим посетителем был ни кто иной, как отец Каленский. «Долго же ты спала», - сказал он, протянул руку и взял светильник с полки, на которой стояли мои книги, пришёл и сел подле меня.

Так сильна была моя дремота, или, лучше сказать, онемение, что я была совсем вялой, как кто-нибудь во сне, и хотя я смотрела на отца Каленского, но так и не сказала ему ничего, потому что вся сила оставила меня. (Здесь надо читателю заметить, что в пироги, которые принёс отец Каленский, было подмешано снотворное, от которого любой человек, отведавший их, должен был крепко заснуть).

Отец Каленский взял меня за руку, сильно потряс и сказал: «Встань, Варвара, проснись, потому что мне необходимо поговорить с тобой». В это мгновение он обнял меня и так сильно притиснул к себе, что даже приподнял меня с моей палитры. Затем он вынул из кармана склянку, сунул мне под нос, принуждая нюхать. Запах был очень сильный и я, залившись слезами, сильно закричала от страха. Тогда он положил склянку в карман и с гневом воскликнул: «Ах ты, дурочка! Не делай шума, будь спокойна!» Он снова обнял меня обеими руками и сильно притиснул меня к себе.

Было ли это объятие для меня пробуждением, или этот сильный запах, который шёл от склянки, разбудил меня, я не знаю, только ко мне сразу вернулись силы, и я освободилась от моего посетителя, ударила его по лицу и воскликнула: «Уходи сейчас же, отец Каленский! Для чего ты поступаешь со мной так нечестиво!?» Я никогда не забуду тот страшный взгляд, которым он посмотрел на меня, когда я закричала. В мгновение ока он загасил светильник, грубо схватил меня, ударил сильно по голове и сказал шипящим шёпотом: «Молчи, потому что если скажешь ещё хоть слово, я убью тебя! Ты разбудишь всех монахинь и настоятельница Иосефина придёт сюда!» От этих слов дух мой воспламенился во мне, что св. отец, который был помещён в монастырь, чтобы монахини ежедневно исповедовали ему грехи свои и чтобы св. отец давал нам разрешение и евхаристию, а теперь св. отец намерен обесчестить беспомощную женщину, поэтому я закричала: «Хотя вы - св. отец и ещё наш исповедник, всё равно я не боюсь вас! И если вы сейчас же не оставите этот подвал и мою келью, я буду так сильно кричать, что все монахини встанут! Пусть даже вы убьёте меня за это!»

«Тише, Варвара, тише!» - отвечал Каленский,- я выйду вон. Только не кричи, я не прикоснусь к тебе. Только знай, - продолжал он тихонько, - что я накажу тебя за это дело так, что ты будешь десять раз на день молиться, чтобы смерть взяла тебя и освободила от наказания, которое я наложу на тебя. Ты не захотела принадлежать мне и за это я покажу тебе свою власть. Поверь, что я накажу тебя, да, я сам накажу тебя!

От его страшного взгляда по моему телу пробежал сильный мороз. Но всё-таки, веря в справедливость, я отогнала этот преждевременный страх и была готова дать ему ответ на его угрозы, как вдруг отворилась дверь и в подвале показалась настоятельница Иосефина со светильником и с большой связкой ключей.

- Почему эта дурочка кричит? - спросила настоятельница св. отца Каленского. – «Сёстры монахини Агафья и Лукия, спящие наверху, пришли и сказали мне, что они слышали сильный крик и твоё имя, св. отец, и много того, что они не могли совершенно понять. Будет много хлопот, если это дойдёт до отца епископа. Я желала бы, чтобы вы, св. отец, были осторожны в своих посещениях молодых девиц в такой поздний час». Эти слова она говорила исповеднику, но по взглядам, которыми они обменялись, мне стало ясно, что настоятельница была ещё хуже, чем св. отец Каленский, и что они были не святыми служителями, как должно, но они были, как гробы, украшенные извне, а внутри полны всякой нечистоты. Когда я это поняла, я как бы пробудилась и я смело начала обвинять их за их нечестивые поступки. Но как только я замолчала, они посмотрели один на другого, затем - на меня. Отойдя от меня на несколько шагов, они начали говорить друг с другом по-французски. Я почти ничего не понимала, только поняла, что они решали мою участь. Когда же они выходили из подвала, то настоятельница, обратившись ко мне, сказала: «Девица, твой собственный дурной язык произнес для тебя приговор!» Через несколько минут я осталась в подвале одна. Ах, что за страшные мысли роились в моей голове! Что сделала я? Что сделают эти теперь со мной? Я хорошо знала, что св. отец Каленский и настоятельница Иосефина злые, ужасные люди и при всём том они имеют полную власть в монастыре. Я поняла, что совершенно беспомощна в руках беззаконных. Я почувствовала, что они не только будут наказывать меня за моё поведение, но постараются, чтобы я не открыла внешним все беззакония монастыря, какие я узнала на самой себе. Отсюда я пришла к такому заключению, что они предадут меня смерти и решительно приготовилась встретить мою участь.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: