Часть 2. Глава 11. Люблю 3 страница

Глава 13. Птицы

Как-то раз отец сказал, что я выбрала тернистый путь. Тогда я придала его словам ровно столько значения, сколько придают значения подростки напутствиям родителей. Тернистый мой путь или какой, мне было, в общем-то, всё равно, потому что я наконец-то, быть может, впервые в жизни сделала свой собственный выбор. А потому, даже если он тернистый, он всё равно мой.
Конечно, отец был прав. Я и тогда своим ещё детским умом понимала это, но осознавать, пожалуй, не осознавала. Я могла бы прожить свою жизнь значительно легче. Могла бы избежать многих неприятных моментов. Но я никогда не думала об этом, не пыталась избежать и найти лёгкий путь. Я просто принимала всё как есть и справлялась с этим. Мы справлялись. Вместе с Дианой.
Тем более что в сравнении с тем, что мы пережили той осенью, все последующие проблемы казались незначительными шалостями заскучавшей Судьбы. Я всегда говорила, что раз мы выстояли тогда, то справимся и теперь.
Пожалуй, единственным светлым пятном того времени было моё шестнадцатилетие. Простой и тёплый день, когда Диана смогла развеяться и по-настоящему отвлечься. Я позвала на праздник только её, потому что с Леной мои более чем прохладные отношения окончательно развалились после того, как Маша перестала связывать нас. Лена рассталась со своим парнем и связалась с дурной компанией якобы, чтобы отомстить ему. Во все эти подробности я не вникала, они казались мне грязными и пошлыми, как кричащие заголовки жёлтых газет. И так получилось, что Лена незаметно и мягко растворилась где-то в прошлом, совершенно безболезненно исчезла из моей жизни, не оставив после себя ничего.
Я помню, как долго Диана смущалась этому моему приглашению на семейный праздник. Наверное, она всё-таки чувствовала за собой какую-то вину перед моими родителями. Она не любила лгать, но делать это ей приходилось частенько.
В конце концов, Диана «уломалась», но «только на часик-два». В итоге часик-два растянулся на целый день, а ближе к вечеру мы пошли гулять. Мама испекла нам шоколадный торт и даже немного поболтала с Дианой о рецепте его приготовления, давая ценные советы. Мне нравилось смотреть, как Диана общается с моими родителями, мне нравилось, что они друг другу нравятся. Конечно, где-то билось неприятное и горькое предчувствие скандала, который неминуемо разразится, когда родители узнают подоплёку наших «дружеских отношений». Но это предчувствие растворялось в атмосфере абсолютного домашнего уюта и звона бокалов. Да, в тот день родители официально разрешили мне выпить белого вина, сказав, что я стала совсем большой девочкой. При этих словах Диана многозначительно подмигнула мне, отчего мне сразу стало жарко, а краска прилила к лицу.
Диана подарила мне тогда французские духи. И хоть убейте, названия я не вспомню. Но запах был убийственно приятный. Один из таких, от которых сносит крышу, как мы любили тогда говорить. Таким образом, будучи страшной фанаткой всяких запахов, Диана сделала подарок ещё и себе.
Но это был не весь подарок. Были ещё серебряные серёжки и колечко. Диана сказала, что уже давно хотела подарить мне колечко, но решила, что в комплекте с серёжками это будет выглядеть менее подозрительно. Я тогда была и смущена, и счастлива, любуясь на тоненькое изящное кольцо, и всё проверяла, как оно сверкает при различном освещении. Диана только улыбалась. В тот день она улыбалась так по-настоящему.
А вечером мы гуляли, держась за руки. На протяжении всего дня нам хотелось прикоснуться друг другу, но мы неестественно избегали даже случайных прикосновений. А на улице снова ощутили свободу.
Но большего, чем держание за руки, мы не могли себе позволить. Я помню, как с чёрной завистью смотрела на воркующие парочки обнимающихся и целующихся парней и девушек, и задавалась одними и теми же весомыми вопросами: «Да чем же, черт возьми, мы отличаемся от них? Почему им дозволено, а нам нет? Чем отличаются наши чувства?».
Дул пронзительный осенний ветер, принося с собой опавшую листву, которая с тихим шелестом замирала у нас под ногами и продолжала свой бег, а мы лишь крепче сжимали свои руки, чтобы не замёрзнуть.
Диана вздохнула, коротко усмехнулась:
- И всё-таки, это непринуждённое общение с твоими родителями для меня большое испытание.
- Почему же? Мне показалось, вы очень хорошо ладите.
- Да, но чего мне это стоит! Как представлю, что однажды мне придётся предстать в роли «этой-нехорошей-девицы-которая-совратила-нашу-дочку», меня аж в дрожь бросает.
Я тоже усмехнулась.
- Не волнуйся так. Они это переживут.
- Ты уверена? – спросила Диана слабым голосом.
- Уверена. Я же знаю своих родителей. Пошумят немного да успокоятся.
- Хорошо бы…
- Просто верь мне. Так и будет.
- Верю, - она улыбнулась.
А потом, нагулявшись и замёрзнув как следует, мы вернулись в подъезд и долго целовались там в темноте, потому что лампочку снова кто-то разбил. Мы вздрагивали от каждого шороха, готовые бежать в любую секунду, и приглушенно смеялись, когда тревога оказывалась ложной.
Мы совсем забылись. Мы были просто рядом. И это были хорошие моменты, очень дорогие нам. Это было маленькое затишье для нас двоих.
Иногда я думаю, что Бог специально даёт людям некую передышку перед какими-то тяжёлыми испытаниями, подобно тому, как мама будит своего ребёнка чуть позже обычного, чтобы дать ему поспать лишние пять минут.
Это был наш последний светлый день и, возможно, последняя ночь для Дианы, когда ей не снились кошмары. Тогда, обнимая её в подъезде, я как будто хотела подарить ей в ответ хоть зыбкую, но уверенность в завтрашнем дне и в том, что всё будет хорошо. Тогда я окончательно убедилась, что Диана всё-таки слабее меня. Обычная девушка, обычные страхи и сомнения, с которыми она сама не в состоянии справиться, раз и навсегда расшатанные нервы, нетвёрдые ноги и приглушенные стоны, которые до сих пор стоят у меня в ушах. Слабая и такая милая в своей слабости. Любимая.
И запуская пальцы ей в волосы и слушая её отрывистое дыхание, я просто решила для себя, что пора мне стать сильной.
Я должна стать сильной для неё.

2

Всё случилось 13 сентября в понедельник. Утром я проснулась с давящим ощущением в голове, а посмотрев в окно, убедилась, что виной всему отвратительная погода. Казалось, что дождь не шёл, а висел в воздухе, застыв, превратив всё в сплошную холодную, мутную влагу.
В голове всё ещё всплывали какие-то образы из беспокойных ночных снов, но они были нечёткими, оставляющими после себя лишь смутное ощущение чего-то неприятного, тяжёлого, болезненного. Во сне я как будто видела Диану, но она была не такой, как обычно, а какой-то холодной, безжизненной, а где-то кричали птицы – вот единственный запомнившийся образ. Всё остальное тонуло в безликой серости.
У меня было всего четыре урока в тот день, но высидела я их с трудом. Даже не потому, что чувствовала себя неважно, а просто потому, что кто-то словно говорил мне: «Ты сейчас должна быть дома».
А дождь в это время из нудно моросящего перешёл в ливень, и даже старый широкий папин зонтик, который я взяла сегодня вместо маленького своего, не спасал. На небе не было ни единого просвета. Неба не было.
Уже подходя к дому, я почувствовала в кармане телефонную вибрацию, и пока ехала в лифте, читала сообщение Дианы. С моего зонтика капала вода, растекаясь на полу.
Диана спрашивала, дома ли я уже, и можно ли ей зайти. Недоумевая, зачем ей тащиться ко мне в такую погоду, я всё же разрешила и не стала ничего спрашивать. А Диана больше ничего не написала, даже «итогового» смайлика, как она всегда делала.
Невнятное предчувствие всё усиливалось, когда я вошла в пустую квартиру, привычным движением повесила куртку, прошла на кухню, включила чайник. Всё было по-старому, но что-то изменилось.
Я привела себя в порядок, даже смочила шею и запястья новыми подаренными духами, посмотрела на своё колечко, но сегодня оно показалось мне каким-то тусклым. Я думала, что сегодня мы можем побыть наедине до самого вечера. А потом до меня дошло. Ясная мысль мгновенной вспышкой осветила моё сонное сознание: «А почему Диана не на парах?». И в самом деле, почему? Она же сегодня до четырёх учится.
Дождь бился в стёкла, а я стояла посреди комнаты и смотрела в окно, слушая стук собственного сердца. В груди вдруг стало тесно.
А потом пришла Диана. Я открыла дверь и с трудом узнала её в этой бледной, сгорбившейся, мокрой фигурке.
- Ты без зонтика! – ахнула я.
Диана ничего не ответила и не шелохнулась. Мне пришлось взять её за руку и втянуть за собой в коридор. Казалось, она промокла насквозь, а волосы прилипли к щекам, губам, и первым делом я убрала навязчивые пряди, с которых на мои руки тут же побежали капельки ледяной воды.
- Да что случилось? – прошептала я. – В чём дело?! Прошу, не пугай меня!
Она посмотрела на меня так, словно вспомнила о моём существовании и оглядела коридор, как будто не соображала, как она оказалась здесь. Понимая, что в таком состоянии от неё ничего не добиться, я расстегнула и сняла с неё мокрую куртку, наклонилась и развязала шнуровку на её сапогах, помогая ей разуться. Её руки, её кожа были ледяными.
В панике, не зная, что ещё делать, я побежала в ванную и на всю катушку открыла кран с горячей водой. Меня уже и саму трясло.
- Скорее в душ! – шептала я, толкая её в сторону ванной. – Если не прогреешься, схватишь воспаление лёгких!
Но в ванной Диана продолжала молча стоять, и руки её безжизненно висели. Я начала расстёгивать пуговицы на её прилипшей к телу и пропитавшейся влагой рубашке, но пальцы мои так дрожали, что я здорово намучалась, пока дошла до последней.
- Она умирает, - сказала вдруг Диана.
- Что?
Время для меня остановилось. И пауза между звуком моего слабого голоса и ответом Дианы была полна бесконечно страшным звуком хлещущей в ванну воды, была тяжёлой, была живой.
- Моя сестра умирает, - сказала Диана и заплакала в голос. Это был истерический, рвущий грудь плач. И ни до, ни после Диана никогда не плакала так сильно.
В первую секунду я не поверила, как это всегда бывает.
- Маша… - выдохнула я. – Но как же…
И голос мой дрогнул, и я поняла, что сейчас заплачу тоже.
- Он-ни ск-к-азали, она не выживет, - скороговоркой пробормотала Диана, пытаясь вытирать слёзы тыльной стороной ладони, но их было слишком много, они всё текли и текли.
Неверие, неприятие, отчаянное отторжение и нестерпимая горечь застывших в горле слёз. Я всхлипнула, хватая ртом воздух, я даже не знала, что мне сейчас тяжелее: весть о неизлечимости Машиной болезни или боль Дианы, абсолютная, чистая боль, которая заставляет её так плакать.
Я обняла её, а она обняла меня. Я чувствовала её холодную кожу, её мокрую одежду и волосы, её слёзы, её ногти, впивающиеся мне в спину. Больно. Так больно, что я не могла даже дышать. Не плакать, не плакать, не плакать, не смей, повторяла я себе. Плакать нельзя. И я закусила нижнюю губу до крови и гладила Диану по обнажённой спине, запустив руку под влажную рубашку, которую мы так до конца и не сняли.
Мне казалось в тот момент, что я готова отдать свою жизнь, своё счастье, всю себя, только чтобы уменьшить её боль, только чтобы ей стало легче.
- Всё пройдёт, всё пройдёт, - шептала я, подавляя всхлипы, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно. – Всё пройдёт…
- Я не понимаю… - сбивчиво шептала Диана в ответ. – Не понимаю, как же так… Она же поправилась. С ней всё было хорошо… Так почему же снова? Почему сейчас? Почему именно сейчас…
- Тише, тише…
- Ну почему?! Почему…
Я заполнялась её болью, задыхалась её слабостью. Мне было всего шестнадцать, а в этом возрасте я полагала, что все мы будем жить вечно. Мне было всего шестнадцать, и я сама была простой девочкой, слабой, выросшей в своеобразном инкубаторе, где любящие родители всячески огораживали меня от возможных проблем. А потом мне вдруг пришлось столкнуться с жизнью и гладить Диану по спине, говоря ей пустые слова утешения.
Когда слёзы закончились, Диана чуть отстранилась и заговорила спокойнее, изредка всхлипывая:
- Я не знаю, как быть с мамой. Она сойдёт с ума, мне кажется. А я сама никакая и понятия не имею, что ей надо говорить.
Я вдруг почувствовала, что дрожу от холода и потянулась за висящим рядом полотенцем.
- Лучше ничего не говори, - осмелилась посоветовать я. – Что бы ты ни говорила, ей будет только хуже. Может… хотя бы вытрем твои волосы?
Диана промолчала и отстранилась, словно говоря: «Делай, что хочешь», и снова стала далека, как будто провалилась куда-то. У меня же словно заработал некий инстинкт самозащиты, который просто отключил мысли о Маше. А может, я просто никак не могла поверить. Может, мне казалось, что завтра утром, когда я проснусь, ничего этого не будет, и я снова увижу худую Машину фигурку в бесформенной юбке на последней парте.
Я вытерла кончики её волос, шею, грудь, талию. А потом вдруг ощутила, что она смотрит на меня. Диана остановила на мне немигающий, больной и измученный взгляд. Я испугалась, руки с полотенцем так и застыли на уровне её талии.
- Ты такая красивая, - сказала она вдруг. – Ты просто не представляешь, какая ты красивая сейчас…
И я снова заметила блеснувшие на её ресницах слёзы. Она коснулась моего лица и провела по щеке самыми кончиками пальцев, отчего стало немного щекотно, и мурашки побежали по спине. Вторую руку она запустила мне в волосы и стала осторожно перебирать пряди.
Полотенце мягко упало на пол.
- Красивая… - шептала она.
Что-то не так. Сердце моё заколотилось. Её руки опустились на шею, на плечи. Я выдохнула. Сегодня её прикосновения были не такими как обычно. Они пугали меня. Сильные, жадные, словно Диана хотела убедиться, что я в самом деле стою перед ней.
Она склонилась ко мне и горячо зашептала на ухо, в то время как пальцы её уже скользили у меня под рубашкой:
- Ты так вкусно пахнешь…
- Это твои духи, - выдала я в какой-то тупой растерянности.
- Нет… Нет. Это не духи. Так пахнет твоя кожа. Твой особенный, неповторимый, живой запах… Живой, - со странным усилием повторила она. – Я так устала…
Да. Она устала. От болезни, от боли. Она только что вернулась из больницы, где всё было пропитано атмосферой безысходности и смерти. Быть может, тогда ей просто хотелось убедиться, что она жива. Что я жива. А я была такой здоровой, тёплой. Наверное, ей хотелось всё-таки именно этого.
Да. В таких ситуациях люди порой ведут себя совершенно непредсказуемо. И я не думаю, что у меня есть право винить её за то, что случилось. И всё же… Всё же мне хотелось бы, чтобы это случилось не так. Неважно как, но только не так. Не в этой ситуации, не в этот день. Просто по-другому.
Она поцеловала меня так, что сразу стало горячо, и захотелось ухватиться за что-нибудь. Я нащупала край раковины и вцепилась в него, но рука соскальзывала. И я была уверена, что сейчас упаду. Но почему-то не упала. Диана очень крепко держала меня.
А вода всё шумела, и я думала, что нужно закрыть кран. А потом я перестала думать, и остались только поцелуи, поцелуи повсюду, мои отрывистые стоны, быстрые пальцы по животу, по груди, по бёдрам. Горячие влажные пальцы и высокий шатающийся потолок. И я думала, что если закрою глаза, ничего не останется.
- Не бойся, - шепнула она, целуя мои ключицы.
Но я боялась. И на глазах вдруг выступили слёзы. Я боялась. Я не могла расслабиться, я дрожала, я стыдилась своей беспомощности и не знала, что мне делать.
- Не бойся, милая, - повторила она, и я чувствовала, как её прерывистое дыхание щекочет мне кожу. – Люблю тебя.
И это был первый раз, когда она сказала это. Я заплакала, закусила губу, чувствуя во рту солоноватый привкус крови. А Диана всё повторяла, какая я красивая.
Долго, мучительно, слишком сильно, слишком много для меня. Слишком люблю.
Вода текла, шумела, падала, разбивалась. Умирала.

3

В моей комнате было тихо. Секундная стрелка будильника застыла на цифре восемь – села батарея. А дождь закончился.
Я лежала на спине в собственной кровати, на смятых влажных простынях, а Диана лежала рядом, положив голову мне на живот. Ленивыми пальцами я играла с кончиками её ещё не просохших до конца волос.
Мы молчали. Веки мои тяжелели и опускались, а холод выстуженной комнаты подбирался к разгорячённому телу, и мельком я подумала, что неплохо было бы поднять с пола одеяло и укрыться нам обеим.
И вдруг Диана спросила слабым, испуганным голосом:
- Ты ведь не злишься?
- За что? – удивилась я, разглядывая её обнажённое плечо.
- Ну… за то, что всё так, - она вздохнула. – Может, ты думаешь, что мы не должны были…
- Всё нормально. Я ничего не думаю. И ты не думай.
- Угу.
И мы снова замолчали. Но я знала, что она думает. Её вечное чувство вины, её страх перед Богом, которого она отрицала, чтобы хоть как-то унять этот страх. Её грех. Очередной грех, вгоняющий её в отчаяние, грех перед Машей, которая умирала, грех перед Машей, которая была её собственным маленьким Богом.
И я знала, что со всем этим ничего поделать не могу. И в тот момент мне казалось, что как бы близки мы ни были, мне никогда не коснуться самой её сути, со всем её расцветающим маревом кошмаров. Никогда.
Больно, но пережить можно.
- Аня…
- Да?
- Я боюсь. Я так боюсь того, что будет. Я не знаю даже, могу ли я что-то сделать, - зашептала Диана, и я почувствовала, как её ресницы касаются моей кожи.
- Хочешь, я завтра схожу к ней с тобой? – спросила я, забыв про Машину просьбу не приходить. – Просто побуду с тобой. Хочешь?
- Не знаю. Я уже не знаю, чего хочу. Мне просто страшно и хочется, чтобы ничего этого не было. Я не хочу к ней идти, боюсь видеть её. Но… пожалуй, я не против, если ты будешь со мной.
- Хорошо. Я приду. Как она вообще?
- Плохо. Очень плохо. Сегодня я просто не узнала её.
- И… - я сглотнула. – Неужели ничего нельзя сделать?
- Если делать операцию, то это либо сразу убьёт её, либо оставит овощем на всю жизнь. Врач сказала, что так, на лекарствах она поживёт ещё немного.
- А… она сама знает?
- Нет. Мы ещё не говорили с ней. Боль такая сильная, что если становится легче, Маша сразу засыпает. Она почти не встаёт с кровати. Мне кажется, что заговорить с ней об этом в таком состоянии – это всё равно, что убить её. Я… так запуталась. Не знаю, что делать.
- Т-с-с… Тише, - я вытянула руку, коснулась её затылка и погладила Диану по волосам.
Она шумно вздохнула.
- Ты ведь будешь со мной? – спросила она с такой надеждой, что у меня защемило сердце. – Что бы ни случилось?
- Конечно. Куда ж я денусь, - я слабо улыбнулась.
Позднее Диана ещё много раз задавала мне этот вопрос. Как будто всё никак не могла поверить, что я действительно никогда не брошу её. Иногда мне кажется, что она до сих пор не верит.
- Это хорошо, что никуда не денешься. Хорошо, - Диана приподнялась на локтях и тоже улыбнулась слабой, но такой тёплой улыбкой. – Знаешь… у тебя такой замечательный пупок! – заявила она.
И после общего напряжённого разговора это прозвучало так нелепо, что я засмеялась. И Диана прыснула вслед за мной, и мы смеялись так долго, что заболел живот. Мы никак не могли остановиться. Мы словно освобождались от чего-то.
А потом ещё долго смотрели с улыбкой друг другу в глаза. Это было время, когда мы только учились разговаривать взглядом.
- Иди сюда, - вздохнула я тихонько.
И Диана пододвинулась ко мне и легонько поцеловала одним лишь касанием губ. И такой близкой она была сейчас. Я провела пальцами по её щеке, и Диана закрыла глаза, вздохнув. А я думала о том, какие же длинные и красивые у неё ресницы, и как же я люблю их.
Что же мне сделать для тебя? Что сделать, чтобы тебе было легче?
Я не знала. Я просто обнимала её.
- Дождь закончился, - сказала Диана.
- Да, - ответила я.
- Мне пора собираться.
- Но у тебя одежда мокрая. Хочешь, дам что-нибудь из своей?
- Ну… только если на меня что-нибудь налезет.
- Конечно налезет!
- А вообще, мне немного неловко…
- Да всё нормально. Оставь свои вещи у меня, я их постираю и высушу.
- А что твоя мама скажет, когда увидит их?!
- Да ничего. Скажу, что ты под дождь попала. Поверь, моя мама слишком наивна, чтобы до чего-то подобного додуматься.
- Не уверена…
- Вот увидишь.
- Ну, хорошо. Спасибо, Аня. Большое спасибо.
На том и порешили. Я быстро оделась и выгребла из шкафа наиболее подходящую для Дианы одежду. В итоге мы остановились на бежевом свитере из ангоры и чёрных брюках. Диана сходила в ванную, переоделась, а я вдруг обнаружила, что жутко хочу есть. Я ничего не ела с самого утра и подозревала, что Диана тоже. Когда она вышла из ванной, такая милая и родная в моей одежде, я улыбнулась и спросила робко:
- Хочешь есть?
Она немного смутилась, неуверенно улыбнулась, одёргивая свитер, и ответила:
- Ну… может, немного…
- Тогда иди сюда, что-нибудь сейчас придумаем, - я довольно хихикнула.
И Диана тоже захихикала, словно расслабившись, что никто не гонит её и ни в чём не винит. Я знала, что раньше ей часто приходилось убегать, и не хотела, чтобы это повторилось и теперь. Мне хотелось, чтобы со мной у неё всё было иначе.
В итоге мы придумали себе хрустящие вафельные хлебцы, плавленый сыр, свежие помидоры с солью и яблоки. А ещё песочное печенье и ароматный земляничный чай. В тот момент мне казалось, что ничего вкуснее я в жизни не ела.
А потом я проводила Диану, договорившись о времени завтрашней поездки в больницу. В дверях Диана снова легонько поцеловала меня в губы и шепнула:
- Ты у меня чудо. Спасибо за всё.
И как же мне не хотелось её отпускать. Но я только улыбнулась и чуть сжала её руку, думая, что завтра увижу её снова. И каким же далёким казалось это завтра.
Я закрыла за Дианой дверь и отправилась стирать её рубашку и джинсы. Я слышала, как вернулась с работы мама, но не стала выходить ей навстречу и заперлась в ванной. Потом вернулся и отец, а я всё не выходила, набрав себе полную ванну тёплой воды, и сидела в ней до тех пор, пока вода не остыла и меня не начал колотить озноб.
Я думала, что нужно выйти и сказать маме про Машу. Но я почему-то не могла. Я сидела в ванне, снова слушая, как бежит вода и почему-то плакала.

4

Следующие два месяца своей жизни меня преследовала одна и та же неуёмная и неистощимая мысль: «Когда же я проснусь?». Когда же это закончится?
Мы все ждали, когда это закончится. И в то же время отчаянно боялись этого дня. Мне казалось уже, что болеет не только Маша, но и Диана, и их родители. Все они превратились в измученных и напуганных, оглушённых и ослеплённых горем людей.
Диана перестала улыбаться. Почти перестала говорить. И наше общение состояло из моих монологов и полного безразличия и безучастия Дианы, когда она лишь смотрела в одну точку, а изредка просто кивала. Нет, конечно, она не всегда была такой. Не все два месяца. Бывали дни, когда Диана словно просыпалась и начинала рассказывать что-нибудь, расспрашивать меня о школе, вызывалась помочь с очередным сочинением и приглашала к себе в гости.
А пару раз мы даже сходили в кафе, и один раз Диана осталась у меня на ночь. Но всё-таки она слишком уставала, физически и морально. А я не знала, что делать, как помочь ей в то время как у меня самой сердце разрывалось.
Но, наверное, я всё-таки что-то делала, потому что позднее Диана сказала, что если бы меня не было с ней тогда, она точно сошла бы с ума.
Это случилось в конце октября, перед осенними каникулами. Мне задали написать сочинение о роли воспитания в романе Гончарова «Обломов» на примере Обломова и Штольца, и я пришла к Диане посоветоваться.
Мы сидели в её комнате за столом, при свете настольной лампы и с двумя дымящимися чашками. Я пила чай, а Диана свой кофе без сахара и сливок. В те дни она пила много кофе, так много и так часто, словно боялась заснуть при мне.
Диана сделала короткий глоток, едва заметно поморщилась, поставила чашку на стол и зачитала мне цитату из открытой книги:
- «Ты философ, Илья! Все хлопочут, только тебе ничего не нужно!». Вот, смотри. Это реплика Штольца. Как думаешь, что это говорит о его характере?
Я замялась, с тоской заглянула в свою чашку и подумала, как же я всё-таки ненавижу эту литературу с её размышлениями да рассуждениями.
- Ну… Штольц… практичный.
- Правильно. А почему он такой? И почему Обломов философ? Ну-ка рассказывай мне, как их воспитывали.
Нехотя я начала рассказывать всё, что помнила из прочитанного, и очень обрадовалась, когда зазвонил телефон. Но Диана вдруг побледнела, и я подумала, что, возможно, она ждёт плохих вестей. Я представила, каково это – всё время вздрагивать от каждого телефонного звонка в страхе, что голос из трубки вдруг сообщит, что всё закончилось.
И снова я сидела, не дыша, и слушала едва различимый голос Дианы из зала, как когда-то давно. И снова я боялась встать и пойти к ней, когда стало тихо, но Диана не возвращалась. За эти короткие секунды я чего только не успела передумать, и поэтому, когда я на дрожащих ногах шла в зал, я была уверена, что Маша уже умерла.
Диана сидела на диване, обхватив голову руками и запустив пальцы в волосы, которые ниспадая до колен, почти закрывали её лицо. Рядом валялась небрежно брошенная телефонная трубка и издавала ритмичные короткие гудки. Не зная, что делать, я села на пол у ног Дианы и спросила:
- Кто звонил?
- Отец, - её голос был спокоен и холоден. Я думала, Диана заплачет, но она не плакала.
- Что сказал?
- Снова…
- Что «снова»? – я не хотела пытать её, но в тот момент струны моих нервов вот-вот готовы были лопнуть.
- Снова кома.
- Кома… - эхом повторила я.
И мы замолчали. Мы просто молчали. Мы обе знали, что на этот раз Маша не вернётся. Никакие молитвы и новогодние желания уже не вернут её. Потому что за Машей прилетели птицы и потому что они ждут её.
Чёрные голуби. Иногда я вспоминаю этот Машин сон. Представляю этих голубей во всех подробностях. Как они сидят на карнизе и тычутся острыми клювами в стекло, уставив на меня то один, то другой безразличный красный глаз. Они затаились, и они спокойно ждут, никак не выказывая своего нетерпения. И они дождутся.
Иногда я думаю, что когда-нибудь они, возможно, приснятся и мне. И тогда я спрашиваю себя: «А что же остаётся после смерти человека? Что оставляет он после себя?». И что оставим мы с Дианой, когда умрём?
После Машиной смерти у нас остались фотографии. Много фотографий, где мы все вместе, и где Маша одна, и где она то ли улыбается, то ли щурится от солнца. У нас остались её книги, её вещи, которые Машина мама сама сложила в коробки со страшным криком, что никого к ним не подпустит. У нас осталась наша память и наши сны. И наша боль, огромная неизбывная боль, и все наши так и не высказанные слова, которые приходят по ночам и червем точат наше сердце, когда мы вдруг случайно вспоминаем забытое, оказавшись в больнице или увидев проезжающую мимо машину скорой помощи.
Вот и всё. Это всё. Больше у нас ничего нет.

Глава 14. Память

Иногда я думаю, что, наверное, у всех нас было своё дерево. Под кроной которого мы сидели когда-то и говорили о важных вещах или о не менее важных глупостях.
И на днях, сидя в аудитории и дожидаясь, когда вернутся с перерыва мои студенты, я смотрела в окно на желтеющие листья тополей, чьи ветви почти касались оконных стёкол. И я вспоминала то, своё дерево. Оно осталось где-то в прошлом вместе с душной весной моего восьмого класса.
Дерево росло в школьном дворе, и когда уроки проходили в восточном крыле, мы точно также могли видеть его из своих окон. И на большой перемене или после занятий мы часто отдыхали в тени этого дерева вместе с Машей и Леной. Нас было трое, и у нас не было никаких забот, кроме домашних заданий или мальчиков из параллельного класса. Ну, по крайней мере, у нас с Леной точно. А что заботило Машу, мы не знали или, скорее всего, не хотели знать. Просто люди не всегда готовы проникнуть во внутренний мир другого человека.
Тогда мы лишь обсуждали прошедший день, учительницу алгебры, которая несправедливо отнеслась к Маше, новые туфли Лены и планы на летние каникулы. Иногда мы смеялись, иногда делались серьёзными и просто молча смотрели на плывущие по ясному небу облака. И, конечно, тогда мы даже не задумывались о том, кто из нас уйдёт первым.
Но проходит лето, и наступает осень, и опадают листья, и люди, которые были вчера так близко и сидели с тобой плечом к плечу, сегодня уходят. Кто-то раньше, кто-то позже. А под тем деревом сидят сейчас другие дети, другие судьбы, и, быть может, они тоже думают о своём будущем, как и мы когда-то.
Кто-то ушёл навсегда, как Маша, кто-то остался, но просто исчез из моей жизни, как Лена, и, возможно, единственное, что объединяло нас – это тёплый весенний день в тени огромного дерева. Просто разные дороги.
Недавно мы с Дианой забрели в тот район, где была моя школа. И я снова увидела это дерево. Но сначала я даже не узнала его. Почему-то оно уже не казалось мне таким огромным, как раньше.
Когда перемена закончилась, и вернулись студенты, я очень обрадовалась, отвернулась от окна и снова начала говорить о своей любимой физике и писать на доске формулы, радуясь даже скучающим физиономиям студентов. Всё это помогало мне забывать. И часто я радовалась, что преподаю в университете, а не в школах, как многие мои однокурсники. Здесь просто было меньше напоминаний о том времени.
А когда до конца пары оставалось около десяти минут, в аудиторию постучали три раза, и в двери показалось улыбающееся лицо Дианы. Я смутилась и пошла к ней, а мои скучающие слушатели оживились и зашептались.
- Привет! – Диана уже стояла на пороге и с любопытством поглядывала на студентов.
- Ты чего? – спросила я шёпотом.
- Чего-чего, встретить тебя пришла! Раз уж такое несчастье, и ты работаешь в субботу, я решила не сидеть дома, задрав ноги, а прийти за тобой, - она улыбалась вызывающей и заманивающей улыбкой. И я подумала, как же это здорово, что она пришла. Именно сегодня, именно сейчас. Как здорово.
- Ещё десять минут! – шикнула я.
- Всего лишь десять минут. Отпускай их и пошли, - Диана помахала студентам. – Привет, дети! Вы не против, если я украду вашу учительницу?
По аудитории прокатился довольный хохот. «Дети», которые в большинстве своём были здоровенными бугаями, очень любили Диану, которая частенько наведывалась за мной, если только у неё появлялось свободное время. Её знали и пропускали даже самые вредные охранники, не устояв перед её обаянием. И, чёрт возьми, иногда это жутко злило меня.
- Не против! – заорали студенты с улыбками до ушей.
- Ну, тогда я вас отпускаю! – торжественно объявила Диана, и студенты снова засмеялись, начав собирать вещи.
Мне оставалось только вздохнуть.
- Подожди меня внизу, - сказала я. – Я буду через минутку.
- Хорошо, - Диана подмигнула мне и исчезла.
Спускаясь в холл, я улыбалась. Диана о чём-то болтала со старенькой вахтёршей Галиной Евгеньевной. А я вдруг подумала: «А что было бы, если бы все они знали, что мы живём вместе не как подруги?». Шептались бы? Смеялись? Осуждали за спиной или просто отвернулись от нас?
Иногда я боюсь. И часто раздражаюсь, если Диана за мной приходит. И часто ненавижу себя за это.
Мы вышли на улицу, и я с наслаждением вдохнула вечерний холодный воздух. В голове вдруг стало совсем пусто, и я подумала, что устала.
- Если ты будешь всё время отпускать моих студентов, они перестанут уважать меня, - сказала я, когда мы спустились с крыльца и свернули к воротам.
Ветер подул в лицо, и на секунду я закрыла глаза.
- Да брось. Они тебя любят. Ты молодая и красивая, - отозвалась Диана беззаботным тоном. Я давно не слышала её такой.
- Неправда. Я зануда, - сказала я.
- Что есть, то есть!
Диана ухмыльнулась, и я пихнула её локтем.
- Прогуляемся? – предложила одна вдруг. – Мы давно не гуляли.
И не знаю, почему, но это нехитрое предложение очень обрадовало меня.
- Давай, - согласилась я. – Только не долго, а то у меня ноги устали от каблуков.
Диана покосилась на мои ноги и вздохнула.
- Если честно, я не очень люблю, когда ты на каблуках.
- Почему же? – удивилась я.
- Потому что ты меня выше, - ответила она, смутившись.
- А ты надень старые сапоги на каблуках и тоже будешь выше.
- Нет. Не хочу.
Я подумала, что за то время, пока мы с Дианой были вместе, она прошла заметную трансформацию. Разумеется, не сколько внешне, сколько внутренне. Первый год она по инерции жила по программе, заложенной Викой, но после Машиной смерти что-то в этой программе дало трещину.
Всякий человек ищет себя на протяжении жизни. И Диана тоже начала искать. Не знаю, насколько у неё это получилось, но, по крайней мере, она задумалась над тем, чего хочет на самом деле.
Мы выясняли всё это вместе. И я тоже была первооткрывателем. И мы много чего открыли, включая и то, например, что Диана не любит носить сапоги и туфли на каблуках.
- Фотку? – спросила Диана, когда мы дошли до набережной и остановились на мосту.
Я смотрела вниз на чёрную воду, по поверхности которой изредка пробегала мелкая рябь.
- Вместе? – спросила я.
- Давай сначала я тебя, а потом вместе.
И мне было холодно, ветер трепал волосы, а подошвы противно ныли, но я всё равно улыбалась, когда Диана присела на корточки, чтобы сфотографировать меня. И Диана тоже улыбалась, прищурив один глаз. И мне вдруг стало спокойно и светло.
А потом мы попросили проходящую мимо пару снять нас вместе. И получилась очень хорошая фотография, которую мы решили повесить дома в рамочке.
Да. Это наше настоящее. Но ведь однажды и эти фотографии, которые мы сейчас делаем на прогулке, на мосту, под деревом в парке, тоже станут памятью. Просто памятью. И возможно, когда-нибудь я буду вспоминать и это время тоже. И буду говорить, что была тогда счастлива.
Разные судьбы, одна дорога.
И когда мы уже подходили к дому, я вдруг схватила Диану за руку и остановила. Она удивлённо вскинула брови.
- Ди… Скажи, ты счастлива? – спросила я.
- Счастлива ли я? Вот прямо сейчас?
- И сейчас, и вообще… Счастлива ли ты? – спрашивала я почти с ужасом.
- Ну… Смотри сама, - она улыбалась. – Сейчас мы зайдём в дом, и там будет тепло. И мы засунем руки под горячую воду и будем смеяться. А потом приготовим что-нибудь вкусненькое на ужин. А ещё у нас есть вино, и завтра воскресенье. Поэтому да, сейчас я счастлива. И так каждый день. Случается что-нибудь приятное, например простое sms от тебя, чтобы по дороге домой я забежала в ларёк и купила пару апельсинов. И я счастлива. Каждый день.
- Ди! – воскликнула я и кинулась ей на шею, крепко обнимая и вдыхая такой родной запах её волос.
- Да что с тобой? – смеялась она, обнимая меня одной рукой.
- Ты так здорово это сказала! И я тоже так счастлива теперь!
- Вот и отлично. Мы счастливые. А ещё голодные…
- Да… - смеялась я сквозь слёзы. – Сейчас пойдём. Что приготовить?
- Что угодно, только не рыбу в духовке. А то в прошлый раз от неё остались одни угольки…
- Хорошо. Тогда, может, лазанью и блинчики? Хочешь?
- Хочу. Даже очень. Ты меня уже раздразнила.
- Ну, тогда пойдём, - улыбнулась я.
- Пойдём, - она быстро поцеловала меня в щёку.
И мы пошли домой.
2

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: