4 страница. павшие инициаторами нападений на «дворянские гнезда», а затем ставшие самыми активными участниками «черного передела»

павшие инициаторами нападений на «дворянские гнезда», а затем ставшие самыми активными участниками «черного передела», игра­ли первые роли. Как только новый режим попытался восстановить авторитет государства — армии, централизованного управления, по­лиции — и осуществить, как это безуспешно пыталось сделать сверг­нутое временное правительство, реквизицию сельскохозяйственных товаров, ибо рыночные механизмы не функционировали уже не­сколько лет, он, этот режим, столкнулся с тем же мощным движени­ем, которое в 1917 году проявилось в форме «самодемобилизации» возвращавшихся в родные деревни солдат. В 1918, 1919, 1920 годах крестьяне-солдаты, которые до этого в течение трех лет воевали на фронтах мировой, больше не хотели идти ни в какую армию, будь то Красная или Белая. В 1917 году они значительно поспособствовали победе нового политического и общественного устройства; они доби­лись, чего хотели: мира, земли, свободы. Вновь поглощенные кресть­янской общиной эти ветераны отказывались идти на смерть во имя высших государственных, общественных или национальных интере­сов, участвовать в гражданской войне, которую они осуждали как «братоубийство»³¹. Дезертирство приняло еще больший масштаб, чем в 1917 году: из 5 миллионов солдат, мобилизованных в Красную армию с лета 1918 года по начало 1921, по оценкам комиссии по борь­бе с дезертирством, дезертировало в тот или иной момент около 4 миллионов. В рядах Красной армии никогда не сражалось более 500 тысяч солдат³². Это, разумеется, больше, чем в Белой армии, ко­мандование которой, мечтавшее восстановить старый порядок, испы­тывало гораздо большие трудности в массовой мобилизации крестьян, чем красные, В тылах движущихся фронтов гражданской войны мил­лионы дезертиров из Красной и Белой армий формировали ядро «зе­леных», крестьян-партизан, ведущих в родных местах партизанскую войну против обоих лагерей, каждый из которых стремился мобили­зовать их в свою армию, отнять плоды их труда и даже (в случае с белыми) отнять землю, которую крестьяне только что разделили³³. «Зеленые» часто играли решающую роль в победах или неудачах того или иного лагеря³⁴. Организованные в маленькие партизанские отря­ды, действующие на знакомой территории, опираясь на помощь мест­ного населения, «зеленые» перерезали пути сообщения регулярных армий, оказывали сопротивление продотрядам, громили обществен­ные учреждения, нападали на представителей власти на местах, будь то красные или белые. После разгрома белых (конец 1919 года)³⁵, ко­гда была окончательно устранена угроза восстановления старого по­рядка, дезертиры из Красной армии, те самые, что несколько лет до

этого дезертировали из царской армии, образовали ядро больших крестьянских повстанческих армий. В 1920-1921 годах на Тамбов-щине, на Украине, в Западной Сибири эти армии на протяжении не­скольких месяцев удерживали территорию, с которой была полностью изгнана советская власть³⁶. По примеру дезертиров 650-го пехотного полка VI армии, которые под руководством некоего Филиппова ос­новали в июне 1917 года в Бессарабии «Свободную республику де­зертиров» (где «граждане-дезертиры» предавались насилию, воплощая на практике лозунг «Грабь награбленное»)³⁷, «зеленые» создавали эфемерные «крестьянские республики». Они защищали то, что считали, если взять программу восставших крестьян сибир­ской Тоболыцины, «настоящим» социализмом (то есть свободу тор­говли, прекращение реквизиций и уничтожение всех видов эксплуатации), «настоящими» советами (избранными самими кре­стьянами, без иерархической структуры и без коммунистов), «на­стоящую» свободу (без «давления Москвы»). Они были убеждены, что в Москве ответственные за реквизиции, навязывание колхозов и за гражданскую войну в целом «коммунисты», руководимые Троц­ким и евреями, отняли власть у большевиков, возглавляемых Лени­ным, который принес мир, землю и выступал за свободу торговли³⁸. Столкновения между «зелеными» и красными носили неслыханно жестокий характер. Возглавляемые зачастую офицерами, обучавши­мися в царских военных училищах и перешедшими на сторону боль­шевиков³⁹, карательные отряды Красной армии использовали для уничтожения «внутреннего врага» самую современную военную тех­нику, опробованную на полях сражений Первой мировой: бронепоез­да, расстреливавшие крестьян из пулеметов⁴⁰, бомбардировки деревень силами артиллерии и авиации, отравляющие вещества для «очистки» лесов, в которых прятались дезертиры и повстанцы⁴¹. Это военное насилие осуществлялось наряду с массовыми депортациями гражданского населения и казнями заложников в районах, где дейст­вовали «зеленые»; оно сопровождалось также возвращением к преж­ним методам насилия, к которым на протяжении веков прибегали власти, дабы усмирить взбунтовавшихся крепостных, например, на­казание палками. Столкнувшись с таким насилием, крестьянские повстанцы и дезертиры прибегали к методам, которые должны были устрашить противника: пытки (в военных отчетах их называли «ази­атскими»), распятие и увечение трупов (вырезание глаз, языка, ушей, половых органов), потрошение трупов (при этом желудок казненно­го, особенно если речь шла о члене «продотряда», набивали зерном), особо жестокие виды казней⁴². В этих столкновениях, достигших

кульминации в 1921 году, выковывалась антинародная практика но­вого режима, и одновременно во властных сферах росло чувство уяз­вимости перед крестьянским варварством, тем самым, которое большевики поощряли несколькими годами ранее, чтобы уничто­жить старый порядок. С точки зрения насилия, Россия в 1914— 1921 годы, период, который можно охарактеризовать, как второе смутное время⁴³, была настоящей экспериментальной площадкой, на которой опробовались разнообразные формы жестокости — от самых «современных» до самых «архаичных». Из-за военизации и общего ожесточения политических и социальных отношений, были стерты границы между гражданской и военной сферой, между войной и по­литикой, между «внешним» и «внутренним» врагом, между насили­ем военным, социальным и политическим. Изучение форм насилия, начиная с примера с дезертирами, показало сложность идущих про­цессов: возобновление и видоизменение социальных и культурных антагонизмов, изменение образа врага, слияние — или взаимоусиле­ние — видов насилия, обусловленных разными причинами, полити­ческая переквалификация той или иной практики, «революционной» или «контрреволюционной». Эти многообразные формы насилия, разумеется, заслуживают того, чтобы их не воспринимали исключи­тельно исходя только из этапа политической истории, начавшегося 25 октября 1917 года.

Примечания

1. О русском обществе как об обществе дуалистичном см.: Shanin Т. The Awkward Class. Oxford: Oxford University Press, 1972. P. 25-40.

2. По этим проблемам см.: Pethybridge R. The Social Prelude to Stalinism. London, MacMillan, 1974, особенно очерк «The impact of War». P. 73-131; Ac­ton E. Rethinking the Russian Revolution. London: Arnold, 1990.

3. Werth N. Un Etat contre son people. Violences, repressions, terreur en URSS. // Courtois S., Werth N. et al. Le livre noire du communisme. Paris: Laffont, 1997, особенно главы I-IV.

4. Mosse G. L. De la Grande Guerre au totalitarisme. La brutalization des soci­étés européennes. Paris: Hachette, 1999. В предисловии к этому труду Стефан Одуэн-Рузо уточняет, что понятия «банализации» и «брутализации» «почти невозможно точно перевести» (Op. cit. P. XIV).

5. Ferro M. The Russian Soldier in 1917: Undisciplined, Patriotic and Revo­lutionary // Slavic Review. №30. 1971. P. 36-56;. Френкин M. Русская армия и революция, 1917-1918. Мюнхен: Логос, 1978. С. 69-125.

6. Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. Princeton: Princeton University Press. Vol. 1, 1980. P. 363 sq.

7. В апреле 1917 года Временное правительство, будучи не в силах оста­новить массовое дезертирство, последовавшее за слухами о грядущем пере­деле земли, разрешило лицам старше 40-ка явиться домой на 6 недель для полевых работ. Большинство так и не вернулось в свои части. См.: Wildman А. The End of the Russian Imperial Army. Op. cit. P. 366-372.

8. В октябре 1916 года военная цензура XII армии уничтожила за две не­дели более 10 ООО писем. Лейтмотивом этих писем, отмечал глава цензур­ного ведомства, было следующее: «После войны нужно будет свести счеты с внутренними врагами, то есть с помещиками, которые отождествляются с высшим командным составом, пытающимся убить как можно больше про­стых солдат-крестьян» // См.: Революционное движение в армии и на флоте. Сборник документов. Август 1914 — февраль 1917 гг. Москва, 1967. С. 221-226, 291-296.

9. Из офицерских писем с фронта 1917 г. // Красный архив. №№ 50-51.1932. С. 200.

10. Mawdsley Е. The Russian Revolution and the Baltic Fleet: War and Poli­tics, February 1917 - April 1918. London: MacMillan, 1978. P. 25 sq.

11. Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. Op. cit. Vol. 1. P. 93.

12. Принятый 1 марта 1917 года этот фундаментальный документ, на­стоящая «хартия солдатских прав», упразднял наиболее одиозные военно-дисциплинарные правила старого режима и позволял гражданам солдатам организовываться в «солдатские комитеты». Последние сразу же начали пре­вышать свои полномочия, обсуждать военную стратегию, в то время как офи­церы всеми силами пытались ограничить влияние этих комитетов. См.: Ferro M. La Revolution de 1917. Paris, 1967. Vol. 1. P. 196-204.

13. Смертная казнь, отмененная в марте 1917 года, была восстановлена на фронте 12 июля 1917 года. Компетенция солдатских комитетов была значи­тельно ограничена. Об этой «офицерской контрреволюции» см.: Ferro M. La Revolution de 1917. Op. cit. Vol. 2. P. 133-140; Wildman A. The End of the Rus­sian Imperial Army. Op. cit. Vol. 3. P. 112-146.

14. Примеры см. в: ЦГВИА (Центральный Государственный Военно-Ис­торический Архив), 2054/1/23, 2100/1/276, 2421/1/20, 2031/1/155; General Brussilov A Soldier's Notebook. 1914-1918. London, 1930. P. 144 sq.

15. Вышел на русском языке в Берлине в 1923 году. Переведен на фран­цузский в 1924 г. под заголовком «La Terreur Rouge». Paris, 1924.

16. О влиянии большевистской пропаганды на солдат, осуществлявших акты крайнего насилия против офицеров после провала корниловского мяте­жа, авторы двух наиболее полных трудов по русской армии в 1917 году (Ал­лан Уайлдмэн и Михаил Френкин, цит. соч.) не сходятся во мнениях. В то время как Уайлдмэн настаивает на стихийном характере насилия, идуще­го снизу, Френкин придает большое значение большевистской пропаганде, клеймящей «офицера — врага солдата», так же, как помещика и буржуа. По этому поводу он напоминает, что Ленин рекомендовал (письма от 30 августа 1917 года ЦК): «поощрять солдатские массы к линчеванию генералов и офи­церов, поддержавших Корнилова» (см.: Френкин М. Русская армия и револю­ция. Цит. соч. С. 437).

17. Доля помещичьих домов, разрушенных в сентябре-октябре 1917 года,
достигала в некоторых губерниях от одной пятой до одной четвертой всей
собственности знати. Так, в Пензенской губернии 267 из 1280 помещичьих
домов, насчитывавшихся в губернии, были разрушены; в Казанской губер-
нии — 271 из 1125. См.: Keep J. The Russian Revolution. A Study in Mass Mobi-
lization. New-York: Norton, 1976. P. 212 sq.

18. Первый документально зафиксированный грабеж крупного поме­щичьего имения, 16 марта 1917 года в Курской губернии, был организован группой дезертиров. См.: Крестьянское движение в 1917 г. Москва-Ленин­град, 1927. С. 3; Игрицкий И. В. 1917 год в деревне. Воспоминания крестьян. Москва — Ленинград, 1929. С. 134.

19. Примеры см. в: Крестьянское движение. Цит. соч. С. 212, 242, 300; Иг­рицкий И. В. 1917 год в деревне... Цит. соч. С. 102 и далее; а также сборник документов, опубликованных в 1957 году в Москве, «Революционное движе­ние в России в 1917 году» в 6 томах, особенно том, посвященный сентябрю-октябрю 1917 г.

20. С 1 сентября по 20 октября 1917 года, по подсчетам П. Н. Першина (Аграрная революция в России. М., 1966. Том 1. С. 345 сл.), было зафиксиро­вано 5140 «массовых беспорядков» в деревнях, цифра, по всей очевидности, далекая от реальности, которая от властей ускользала все больше, и проти­востоять которой сил оставалось все меньше. Действительно на эти 5140 «беспорядков» приходится лишь 200 вмешательств армии, пытавшейся вос­становить порядок, и из этих 200 более сорока завершилось отказом выпол­нять приказ.

21. Крестьянское движение... Цит. соч. С. 212; Figes О. A People's Trage­dy. The Russian Revolution, 1891-1924. London: Jonathan Cape, 1996. P. 462-463.

22. Л. Гапоненко (ред.). Революционное движение в русской армии в 1917 г. Москва, 1925. С. 418 сл.; Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. Op. cit. P. 233 sq.

23. Об этой практике см.: Gatrell P. A Whole Empire Walking. Refugees in Russia during World Warl. Bloomington: Indiana University Press, 1999. P. 17-23,31-32,148-149.

24. См.: Доклад о беспорядках, устроенных бандами дезертиров в Тамбове 29 и 30 сентября 1917 года // ЦГВИА, 2003/4/26/65-66.

25. Термин «буржуи» использовался в различных вариантах, особенно «баржуи» (от «баржа», что могло означать «владелец баржи»), «биржуи» (от «биржи»). О распространении в простом народе понятия «буржуй» см. но­ваторскую статью: Kolonitskii B.Anti-bourgeois propaganda and Anti-burzhui Consciousness in 1917 // The Russian Review, Vol. 53. 1994. P. 183-196.

26. Об атмосфере городского насилия, в создание которой огромный вклад внесли дезертиры и демобилизованные, см. статьи Максима Горького в «Новой жизни», вошедшие в сборник «Несвоевременные мысли», опублико­ванный на французском языке под заглавием «Pensées intempestives, 1917-1918». Lausanne: L'Age d'Homme, 1975.

27. Мартов Ю. Мировой большевизм. Берлин, 1923. С. 24.

28. «Новая жизнь», № 9 (223). 13 января 1918.

29. Брусилов А. А. Солдатский дневник. Цит. соч. С. 67.

30. Земли распределялись согласно сложным правилам; принималось во внимание одновременно и количество едоков, и взрослых работников, способных обрабатывать семейный надел. Среди недавних работ по кресть­янской революции 1917-1921 гг. см.: Figes О. Civil War, Peasant Russia. The Volga Countryside in Revolution. Oxford: University Press, 1989.

31. Figes О. The Red Army and Mass Mobilization during the Russian Civil War. Past and Present. № 129. 1990. P. 206 sq.

32. Figes О. The Red Army... Art.cit. P. 184 sq.

33.Osipova T. Peasant Rebellions // V. Brovkin (dir.) The Bolsheviks in Rus­sian Society. New Haven: Yale University Press, 1997. P. 154-176; Brovkin V. Be­hind the Front Lines of the Civil War. Princeton University Press, 1994, особенно главы V и VI; Werth N. Un État contre son people. Violences, repressions, terreurs en Union soviétique. — в: Courtois S., Werth N. et al. Le Livre noir du communisme. Op.cit, особенно глава IV.

34. Так, летом 1919 года мощные крестьянские восстания против совет­ской власти в Поволжье и на Украине позволили белым армиям адмирала Колчака и генерала Деникина прорвать оборонительные рубежи Красной Армии на сотни километров. Впрочем, несколько месяцев спустя бегство колчаковцев было ускорено восстанием сибирских крестьян-дезертиров, возмущенных восстановлением прав помещиков на землю.

35. Белая армия под командованием барона Врангеля продолжила сопро­тивление и была разгромлена лишь вследствие завоевания Красной армией Крыма, последнего бастиона белых в ноябре 1920 года. Впрочем, исход гра­жданской войны был ясен уже к концу 1919 года, после поражения белых армий генерала Деникина и адмирала Кочака.

36. Среди последних работ о крестьянском восстании на Тамбовщине см. собрание документов под редакцией В. П. Данилова и Т. Шанина «Крестьян­ское восстание в Тамбовской губернии, Антоновщина», Тамбов, 1994. Часть этих документов была переведена на французский язык Жан-Луи Ван Реге-мортером. См.: RegemortervanJ.-L. L'Insurrection paysanne de la région de Tam­bov. Luttes agraires et ordre bolchevik, 1919-1921. Paris: Éd. Ressouvenances, 2000.

37. Об этом эпизоде см.: Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. Op. cit. Vol. 2. P. 77-79.

38. Отчет Народного Комиссариата по Военным Делам за 1921 год. М., 1922. С. 170 сл.; Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Докумен­ты и материалы. T. 1.1918-1922. М.: РОССПЭН, 1998. С. 363-379.

39. В их числе Михаил Тухачевский, который «отличился» в безжалост­ном разгроме восстания крестьян на Тамбовщине (лето 1921 года), до это­го подавив Кронштадтский мятеж. Среди других видных красноармейских военачальников, обучавшихся в императорской военной академии, про­явивших себя в борьбе с «кулацкими бандитами» в 1920-1922 годах, мож-

но назвать Николая Какурина, Сергея Каменева, Бориса Шапошникова и многих других.

40. Яров С. В. Крестьянские волнения на северо-западе Советской России в 1918-1919 гг. // В. П. Данилов, Т. Шанин (ред.). «Крестьяноведение». М., 1996. С. 45 сл.

41. Там же. С. 226-227.

42. «Представителей советской власти», попавших в руки к «зеленым», чаще всего топили, зарывали живьем в землю по шею и оставляли так на съе­дение животным или распинали после долгих пыток. См.: Figes О. Peasant Armies // Е. Acton, V. Cherniaev et W. Rosenberg (dir.). Critical Companion to the Russian Revolution, 1914-1921. London: Arnold, 1997. P. 377.

43. Генерал Деникин в своих мемуарах («Очерки русской смуты», вышли в Париже в 1921-1926 годах) первым охарактеризовал 1917-1922 годы как второе «Смутное время», отсылая к первому «Смутному времени» в России начала XVII века. Позже американский историк Ларе Ли воспользовался этим определением, чтобы охарактеризовать 1914-1921 годы в своей работе «Хлеб и власть в России, 1914-1921» (Bread and Authority in Russia, 1914-1921. Berkeley: California U.P., 1990). Данный подход к рассматриваемому периоду направлен на то, чтобы принять во внимание элементы преемствен­ности между Первой мировой войной и гражданскими войнами в России, ис­пользуя такие понятия как «культура войны» или «брутализация».

ГЛАВА 3

Большевики и реставрация «государственности» (1917-1922)*

Сегодня крестьянин, наконец, понял, что такое государственность и признал моральную закон­ность разверстки. Мы можем с гордостью утвер­ждать: за три года психология наших крестьян изменилась больше, чем за весь предыдущий век.

М. Калинин. Речь, произнесенная в трехлетнюю годовщину Октябрьской революции, 7 ноября 1920 года'

I

«Нам нужен хлеб, будь то добровольно или принудительно (...) Пе­ред нами стояла дилемма: или пытаться получить хлеб добровольно, путем удвоения цен, или же непосредственно перейти к репрессив­ным мерам (...) Теперь же я прошу вас, граждане и товарищи, совер­шенно определенно сказать стране: да — этот переход к принуждению является, безусловно, сейчас необходимым»¹.

Эти сильные слова не принадлежат ни Ленину, ни какому-ли­бо другому руководителю большевиков. Их произнес 16 октября 1917 года, за неделю до большевистского переворота, Сергей Про-копович, министр продовольствия последнего Временного прави­тельства, известный либеральный экономист, один из руководителей массового кооперативного движения в России, горячий сторонник децентрализации и рыночной экономики.

Они свидетельствуют о резкой перемене в 1917 году взглядов ли­беральных и технократических элит, которые в марте 1917 года выра­жали глубокое неприятие государства, рассчитывая на минимизацию

его роли, на реальную децентрализацию власти, на создание форм ме­стного самоуправления по образцу земств после демонтажа того, что они считали «репрессивными институтами царского государства» и победы в войне².

Полгода спустя, перед лицом падения авторитета власти на всех уровнях экономические, технократические, военные элиты — от ка­детов до меньшевиков, — шокированные растущей волной жакерии в тылу и дезертирством с фронта, не видели иного выхода, кроме воз­вращения к порядку, к «государственности». В условиях хаоса осени 1917 года это возвращение представлялось возможным в условиях военной диктатуры «сильного человека» — Корнилова или Керен­ского, одним словом, раз уж речь зашла об аналогиях между русской и Французской революциями, нового Бонапарта.

В действительности, Бонапартом стал Ленин с большевиками, ко­торым за несколько лет удалось, к всеобщему удивлению, не только удержаться у власти больше семидесяти двух дней Парижской ком­муны (еще один образец для подражания для Ленина), но и создать в разгар хаоса, этого нового «смутного времени»³, каким стала для бывшей царской империи гражданская война, новый тип «сверхго­сударства», одновременно примитивного и жестокого⁴. С 1918 года видные либералы, такие как В. Маклаков или П. Милюков, которых никак нельзя заподозрить в проболыпевистских симпатиях, не со­мневались в способности новых властей «восстановить государство». «Новое правительство, — писал В. Маклаков, — начало восстанавли­вать государственный аппарат, возвращать порядок, бороться с хао­сом. В этой области, большевики проявляют энергию, скажу больше: несомненный талант»⁵.

1918-1922 годы долгое время рассматривали только под углом противостояния революционных («красные») и контрреволюци­онных («белые») сил. В действительности, эти годы гражданской войны, отмеченные многообразием конфликтов («красные» против «белых», «зеленые» — крестьяне-дезертиры, уклоняющиеся от при­зыва и сопротивляющиеся продразверстке, — против «красных» и «белых», украинцы против русских, горожане против селян, молодые крестьяне, отвергшие узы патриархальной семьи, против «борода­тых»⁶ и т. д.), были прежде всего временем растущего напряжения между общественными силами: крестьянством, центробежными национальными, желавшими продолжить начатую в 1917 году ан­тигосударственную — или антицентрализаторскую и антирус­скую — революцию с местническим содержанием⁷ и политическими («красные», но также и «белые»), которые стремились восстановить

государство, ослабленное в ходе событий 1917 года, противопоста­вить государственность стихии (неконтролируемой силе бушующих социальных сил), вернуть временно утерянный контроль города над деревней, мобилизовать необходимые людские и материальные ре­сурсы на борьбу с врагом.

В этом предприятии большевики преуспели лучше своих оппонен­тов, поскольку имели политический проект, основанный на культе го­сударства, на терроре как на примитивном, но эффективном орудии государственного строительства, на централизации, государственном регулировании экономики, умелой политике инструментализации социальных конфликтов и поощрении тех, которые их устраивали, на радикальной идеологии, оправдывавшей использование силы и предлагавшей ряд логичных «решений».

А у их монархических противников не было иного проекта, кроме иллюзорного возвращения к легендарному героическому прошлому⁸. Что же до социалистов-революционеров, идеи которых когда-то раз­делялись очень многими⁹, они оставались приверженцами децентра­лизации власти, что лишало их возможности разработки конкретных перспектив организации и строительства государства¹⁰.

Анализ большевистской практики восстановления государства требует учитывать два аспекта:

- с одной стороны, европейский контекст, контекст первой миро­вой войны, фундаментального события, которое повсюду сопрово­ждалось усилением роли государства в регулировании экономики, ростом контроля над гражданами, мобилизацией ресурсов, брутали-зацией¹¹ поведения людей и социальных слоев;

- с другой стороны, контекст бывшей Российской империи. Спе­цифика большевистской практики тем более очевидна, если сравнить ее с практикой их политических оппонентов. Новой была не столько практика реквизиций, применявшаяся всеми сторонами конфликта, новацией стала «классовая природа» реквизиций, проводимых боль­шевиками, для которых в дефиците хлеба были виноваты «кулаки», утаивающие зерно и тем самым льющие воду на мельницу классовой борьбы.

Поскольку этот аспект уже был тщательно проанализирован, я не буду распространяться по поводу ленинской теории государст­ва¹². Ограничусь тем, что напомню его формулу: «Государство — это мы»¹³ — краткая форма другого уравнения, выведенного Лениным в 1920 году: «Пролетариат = Российская коммунистическая партия = Советская власть»¹⁴. Это определение и представления о государстве в том виде, в котором они формулировались в речах болыневистско­

го руководства в первые месяцы нового режима, отличает расплыв­чатость. Единственный пункт, в котором сходятся все: государство будет диктаторским, или его не будет вообще. «Только государство, представленное центральной властью, может решить нашу гигант­скую задачу государственного регулирования экономики» (Воззва­ние Совета народных комиссаров от 29 мая 1918 года)¹⁵; трудармии есть «строители нового государства, государства труда» (Ленин, 22 мая 1918 года)¹⁶; «сила государственного принуждения — ос­новная мера нашей деятельности. Все должно подчиняться вос­становлению государственности» (А. Цюрупа, народный комиссар продовольствия, 4 июня 1918 года)¹⁷.

В фокусе моего внимания — прежде всего большевистская практи­ка восстановления государства, которая заключалась в утверждении примитивной, жестокой формы власти и политического контроля над обществом и экономикой по военному образцу, имеющей две жизненно важные цели: мобилизовать людей на борьбу, обеспечить продовольствием и сырьем армию и города, бастион новой власти.

Восстановление того, что большевики называли государственно­стью, как мне кажется, не следует исключительно из ленинской теории, это результат политического прагматизма, импровизации и оппорту­низма, проявившегося, например, в заимствовании большевиками в октябре 1917 года аграрной программы социалистов-революционеров; в решении ввести в состав Красной армии офицеров бывшей царской армии; в умелой инструментализации национальных и социальных конфликтов: создание с 1918 года армянских отрядов, которым было поручено подавлять мусульманские восстания в Туркестане¹⁸; латыш­ских отрядов и частей, сформированных из австро-венгерских воен­нопленных, для подавления в мае-июне 1918 года первых крупных крестьянских антибольшевистских выступлений¹⁹; отрядов продар-мии, состоявших из безработных и городского люмпен-пролетариата, для насильного изъятия хлеба, «захваченного кулаками»²⁰.

Восстанавливая государство, большевики продемонстрировали несомненный талант. Они действовали в трех направлениях:

- подчинение, бюрократизация и огосударствление автономных учреждений, родившихся в ходе революционных событий 1917 года (советы, заводские комитеты, красногвардейцы, профсоюзы)²¹;

-поглощение технократических учреждений, возникших в ходе войны (бывшие военно-промышленные комитеты были поглощены новым Высшим советом народного хозяйства, структурой, рожден­ной большевистским режимом, практически с той же организацией и тем же персоналом)²²;

- создание новых институтов, которым были приданы диктатор­ские и чрезвычайные полномочия: ЧК; продармии — государства в государстве, каковым являлся Народный комиссариат продоволь­ствия; Красная армия — центр военно-экономического механизма мобилизации и управления всеми человеческими и сырьевыми ре­сурсами.

Одна из самых сложных проблем исследования большевистской практики строительства государства — общественное измерение по­литики, ее действующих лиц и исполнителей. Моше Левин так ха­рактеризует процесс: «Отчаянное предприятие по строительству государства на основе широкой социальной базы, в которую входят и элиты, и плебейские элементы»²³. В отличие от своих оппонентов, большевикам действительно удалось «прочесать редкой гребенкой». Они «соорудили» аппарат из чиновников и гражданских и военных кадров старого режима, перешедших на их сторону (но оставшихся на подозрении), и плебейских элементов, которые компенсировали сла­бость своего политического образования несомненной активностью, преданностью новому большевистскому порядку. Большевики обес­печили благожелательный нейтралитет и даже поддержку некоторых военных и гражданских специалистов (спецов), которые увидели в большевистском предприятии по восстановлению государственно­сти (и нации, поставленной под угрозу иностранной интервенцией, поддержанной белыми) оплот против анархии, против «азиатчины» «темных крестьянских масс»²⁴. Одновременно большевики вербова­ли сторонников из среды городских плебейских элементов, из кре­стьян-солдат, особенно самых молодых, для которых годы войны и революции означали также разрыв с традиционной патриархальной семьей, а также из того слоя, который один проницательный наблю­датель назвал «полуинтеллектуалы»²⁵. Всех объединяло желание реванша или продвижения по социальной лестнице, стремление ин­тегрироваться в новый режим. Многие из них «вошли в политику» до октября 1917 года в одном из бесчисленных учреждений, родив­шихся в ходе революционных событий²⁶, и были готовы на все, чтобы не вернуться «к прежней рутине завода, казармы или сохи»²⁷. Уже имеющиеся работы о комитетах крестьянской бедноты, партийных активистах в деревне и городе, продовольственных отрядах позво­ляют нам сегодня подойти к этому социальному измерению поли­тики, которым долго пренебрегали, более четко определить природу явления «плебеизации» новой власти²⁸, понять то, как новой власти удалось инструментализировать потенциал насилия в крайне поля-ризированном обществе. Разумеется, при анализе насилия, осущест­

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: