Половой вопрос по-деревенски

Тем не менее, эта драка принесла ему одно преиму-щество: деревенские

перестали дразнить его и начали уважать. Но это мало заботило отца.

Еще меньше его волновала растущая популярность у деревенских девушек.

Среди них ходили шуточки насчет любовной темно-ты отца. Всерьез они не

считали его ухажером. Но каж-дой было лестно оказаться" первой л юбкой.

Замечу здесь, что полового вопроса в русских дерев-нях не существовало.

Добавьте к этому картины, свиде-телями которых деревенские жители всех

возрастов ста-новились, наблюдая за любовными играми животных.

Все деревенские жители рано приобретают познания о физической стороне

отношений между мужчинами и женщинами. Покровское не составляло исключения.

До-статочно сказать об обычае устраивать общие купания в Туре. При этом в

воду погружались в первозданном виде, а потом так же обсыхали. Хотя глазение

считалось серь-езным проступком, все все видели. Остальное предста-вить было

не так уж трудно.

Тем, кто не сталкивался с этим обычаем, он может показаться

безнравственным, но я могу засвидетельство-вать, что в нем нет ничего, что

способно было бы вызвать смущение. И он никогда не становился причиной

непристойного поведения.

Так что и для отца особых тайн в этом отношении не было. Но тогда его

совершенно не трогало все это.

В его мозгу роились вопросы, ответы на которые, казалось, вот-вот

откроются ему. Но ответы в после-дний момент ускользали.

Любовный морок

Хозяйственные дела Распутиных шли все лучше. Ржи собрали много. Вдоволь

осталось и после того, как стор-говались с местной мукомольней. Дед вошел в

азарт. Ре-шил подзаработать на остатках. Куда податься? В город, ясное дело.

Ближе всего -- Тюмень. Она казалась немыс-лимо большой: в то время там жило

пятьдесят-шестьде-сят тысяч человек.

Единственным членом семьи, которого дед с наи-меньшими потерями мог

оторвать от хозяйственных ра-бот, был мой отец. Ему и поручили ехать в

город.

Отцу тогда исполнилось шестнадцать. Это был пер-вый его выезд так

далеко. Думаю, именно тогда он по-чувствовал вкус к странствованию, к смене

впечатле-ний, к возможности сравнивать. "Вешать, проверять все в жизни".

Отец благополучно добрался до Тюмени и с выгодой продал товар. Он

обескуражил деда, привезя денег го-раздо больше, чем тот рассчитывал.

Когда спрашивали, каким образом удалось приворо-жить удачу, отец

отшучивался:

-- А ты торгуйся, она и не устоит...

Его стали посылать в город часто.

Однажды на главной улице Тюмени отец увидел вы-ходящую из мастерской с

вывеской "Модистка" "неви-данную красоту": стройная фигура, белокурые волосы

выбиваются из-под вуали, одета в лиловое шелковое платье с маленьким

турнюром.

Объектом обожания оказалась госпожа Кубасова -- скучающая жена старого

богатого мужа. Кокетка, которой польстило восхищение мужика. И это при том,

что она его и за человека-то не считала.

С ним можно поиграть, решила она.

Ирина Даниловна специально стала приезжать к го-родским воротам, ища

встречи с парнем.

И вот как-то, когда коляска барыни поравнялась с возом отца, из экипажа

высунулась служанка и сказала:

-- Госпожа велела передать: через час ты должен си-деть на ограде

имения Кубасовых напротив черного хода.

Бедный, бедный отец! Если бы он знал, что было ему уготовано.

Ясно, что через час он сидел на ограде поместья, на одной из лужаек

которого могло поместиться все хозяй-ство Распутиных. В дверях появилась уже

знакомая ему служанка, и по ее знаку отец перебрался во двор. Оттуда -- в

летний домик.

Увидев предмет своего обожания так близко, он ос-толбенел. По

представлением деревенского парня, она была голая. Не считать же платьем

нечто, почти полно-стью открывающее грудь и плечи. Голова пошла кругом.

Она улыбалась ему ободряющей улыбкой. Хотя каж-дой каплей крови он

рвался вперед, все мышцы сковал благоговейный страх. Быстро догадавшись о

его состоя-нии, она с видимой готовностью распахнула объятия. Повинуясь, он

с трудом двигался. Очутившись в объя-тиях почти божества, отец погрузился в

самое настоя-щее блаженство. Он не имел представления о духах и

ароматических притираниях.

Что делать дальше, он не знал. Просто стоял, неуклю-же сжимая ее в

объятиях. Ирина Даниловна велела ему раздеться, а сама быстрыми шагами вышла

из комнаты.

В лихорадочном волнении отец сорвал с себя одежду и, оставшись в чем

мать родила, последовал за ней, как он полагал в ту минуту, в райские кущи.

В полумраке комнаты он едва различал возлюбленную, лежащую на диване. Она

все еще оставалась одетой. Думая, что она поступает согласно какому-то

странному обычаю выс-шего общества, он внезапно застеснялся собственной

наготы, но горящий в нем огонь сжег остатки разума.

Он ринулся вперед. И тут Ирина Даниловна произнесла одно-единственное

слово:

-- Теперь!

Тяжелые шторы, скрывавшие четыре окна комнаты, были одновременно

раздвинуты четырьмя служанками, прятавшимися за ними. Яркий свет и вид

четырех оде-тых женщин там, где он ожидал увидеть одну обнажен-ную, привел

его в ужас.

Появилась пятая служанка с ведром в руках. Она ока-тила его с головы до

ног. Обожженный ледяной водой, он отпрянул, споткнулся и упал на шестую

девушку, которая стояла за его спиной на четвереньках.

Как только он рухнул, все девушки, за исключением госпожи, которая

хлопала в ладоши, хохотала и под-бадривала остальных, накинулись на него.

Самая младшая из девушек, четырнадцатилетняя, только недавно

поступившая в услужение к Кубасовым, Дуня Бекешова, быстро убежала, увидев

искаженное ужасом лицо жертвы.

Натешившись, несчастного выволокли из летнего домика и бросили на

траву. Как долго он там пролежал, и сам не знал.

Я рассказала об этой истории, знакомой мне со слов одной из участниц

событий, Дуни, служанки Кубасо-вой, которой суждено будет тесно сойтись с

нашей се-мьей. И сделала это потому, что все, произошедшее тог-да, способно

многое объяснить в поведении отца гораз-до позже -- уже в Петербурге. Прежде

чем продолжить интригу, передам один эпизод, описанный тем же Си-мановичем.

"Были у Распутина почитательницы, кото-рые навещали его по праздникам, чтобы

поздравить, и при этом обнимали его пропитанные дегтем сапоги. Рас-путин,

смеясь, рассказывал, что в такие дни он особен-но обильно мажет свои сапоги

дегтем, чтобы валяющи-еся у его ног элегантные дамы побольше бы испачкали

свои шелковые платья. По малейшему поводу он ругал аристократических дам".

Уверена, многие упрекнут меня в том, что я, приво-дя эти примеры,

оказываю плохую услугу отцу. Однако

я повторю, что намерена показать человека, а не героя "Четьих-Миней".

Кто-то назовет подобное поведение отца местью, предметом которой становились

вместо Ирины Даниловны аристократки вообще, а кто-то -- уроком смирения.

Для меня важнее другое. Тогда отцу хотели внушить: "любовь" -- слишком

хорошее слово для мужика. С этим он не согласится никогда.

Отец был опытным странником, много чего видел, еще больше чего понял.

Надо отшелушить лишнее, и ос-танется: "Любовь -- большая цифраПророчества

пре-кратятся и знания умолкнут, а любовь никогда"; "А до-биваться любви до

крайности нельзя! А какую Бог дал, такая пусть и будет!"; "Все мы беседуем о

любви, но только слыхали о ней, сами же далеко отстоим от любви"; "О любви

даже трудно беседовать, нужно с опытным. А кто на опыте не бывал, тот

перевернет ее всячески"; "Лю-бовь живет в изгнанниках, которые пережили все,

вся-ческое, а жалость у всех есть"; "Любовь -- миллионщик духовной жизни,

даже сметы нет"; "Нужны только уни-жение и любовь -- в том и радость

заключается". Из при-веденного видно, что для отца физическая и духовная

любовь сочетается и так становится силой.

Отец был на грани отчаяния. Жить не хотелось. И сам не помнит как,

добрался до дому. Там уже ждали. Оказа-лось, он неизвестно где проездил

почти сутки. Словно в мороке.

Анна Егоровна видела, что сын вернулся сам не свой. ("Хоть не ограбили

и не прибили "-- и то ладно".) Но разговорить его было невозможно.

У нас в семье притчей стало бабушкино (Анны Его-ровны) упрямство,

особенно там, где дело касалось близких. Но мой отец -- был ее сыном во всех

отноше-ниях, а значит, не менее упрямым, чем мать.

Бабушка чувствовала, что причина его тревоги кро-ется в душе гораздо

глубже, чем она может проникнуть.

Вдовий грех

В тех местах, откуда я родом, не считалось зазорным для молодых людей

вступать в половую связь до свадьбы. Но эти отношения регулировались

строгими, хотя и неписаными, правилами. Неразборчивую в связях деви-цу

зачисляли в разряд гулящих, а парня, отказавшегося жениться на девице,

которую он "обрюхатил", подвер-гали суровому наказанию, в некоторых деревнях

могли даже оскопить.

Прежде же всего требовалось соблюдение приличий. "Делать -- делай, а

честь блюди".

В Покровском жила молодая вдова. Среди парней по-старше ходили слухи,

будто она охотно соглашается поразвлечься. Доподлинно никто ничего не знал,

но так говорили. А для деревни и этого достаточно.

Женщина, о которой пойдет речь, -- Наталья Пет-ровна Степанова, хотя и

не считалась распутной, есте-ству не противилась.

Когда однажды ночью в дверь постучал бродяга и попросил поесть, она

пустила его не только к столу, но и в свою постель. К ее несчастью,

свидетельницей (вер-нее, слушательницей, потому что расположилась она под

окном) страстных воркований стала местная блюс-тительница нравственности.

Она со всех ног бросилась к старосте -- моему деду -- и выложила все,

что видела, и, наверное, о чем пред-ставления не имела.

Старосте оставить без последствий такой донос нельзя было никак. По

дороге к избе Степановой он зашел за подмогой, для мирского суда нужны были

свидетели.

Не спрашивая, естественно, разрешения войти, дед распахнул дверь и

увидел вдовушку, развлекавшую гос-тя самым интимным образом. Дед с

товарищами, под-стрекаемые жужжанием старухи, вытащили несчастную Женщину из

постели -- бродяга под шумок убежал, -- и доставили в дом священника -- отца

Павла, где и поса-дили под замок.

Скоро вся деревня собралась у церкви, горячо об-суждая, каким именно

способом наказать виновную.

И вот Наталья Петровна, под руки выведенная из дома двумя дюжими

мужиками, стоит у церкви, на позоре.

Решать надлежало священнику -- отцу Павлу.

Приговор был таким: грешницу раздеть донага и вы-пороть всей деревней.

А потом изгнать из общины.

Привели оседланную лошадь, руки женщины связа-ли веревкой, другой конец

которой привязали к седлу. Все собравшиеся, и мужчины и женщины, встали в

два ряда. Староста хлопнул лошадь ладонью по крупу. Жи-вотное пустилось

медленным шагом между рядами сель-чан, вооружившихся кольями и плетьми.

Мой отец присутствовал при этом, хоть и не прини-мал участия в кровавой

драме. Его приводило в ужас, что палачами стали друзья-соседи, даже его

собствен-ный отец. Я помню его лицо, когда он говорил: "И мой отец!.." Я уже

замечала, что между ними не было осо-бой близости. Так вот, этот случай

перевернул взгляд сына на отца. Дело не в том, что бьют женщину. В рус-ских

деревнях это бывает очень часто и не считается преступным. Кто бьет -- вот

что поразило отца. Они вы-строились, чтобы избить бедную женщину, чьим

един-ственным грехом было то, что ее поймали за тем же, что делали и ее

судьи. Чей грех был тяжелее? И кто пер-вым должен ударить, кто без греха?

Жертва потеряла сознание после первых ударов, и в конце концов лошадь

потащила впавшую в беспамят-ство жертву прочь из деревни. Ряды палачей

распались.

Прервусь, потому что именно до этого места я слы-шала историю от отца.

(Незадолго до его смерти.) О том, что сталось с Натальей несколько позже,

мне, со слов отца же, рассказала Дуня, но спустя время.

Мне было неловко и даже стыдно слушать историю молодой вдовы от отца,

ведь эта сторона жизни была от меня тогда совершенно скрыта. И я не

понимала, поче-му вдруг он вспомнил об этом. Какая появилась в этом

надобность? Картина, обрисованная рассказчиком, так

ярко запечатлелась в моем мозгу, что не шла прочь, хотя я и гнала ее.

Она стала кошмаром моих снов.

И вот отец умер. Потоки грязи, выливаемые на него, не только не

умерились, но стали еще зловоннее. В ка-кой-то из дней, когда я была

доведена почти до отчая-ния сплетнями, надо сказать, старательно доносимыми

до меня и вообще домашних, в голове у меня абсолют-но четко прозвучал голос

отца:

-- Кто без греха, пусть бросит первый камень.

Я словно очнулась. Пока отец был жив, он, как мог, защищал нас от

сплетен, опутавших его всего. Предви-дя смерть и зная, что недоброжелатели

не оставят его душу в покое, он хотел так предупредить меня и даже утешить.

Бедная Наталья прошла сквозь строй, приняла побои и некому оказалось

защитить ее, пусть и не без-грешную. Но в чьих руках были плети? Кто судил

ее?..

Когда все разошлись, отец пошел по следу, остав-ленному телом Натальи

Петровны, пока не вышел в поле. Он шел на ржание лошади, и в конце концов

на-шел бесчувственную вдову. Освободив ее, опустился рядом на колени,

осмотрел ссадины и синяки. Тело пре-вратилось в кровавое месиво. Отцу

удалось унять кровь очень быстро. Под его прикосновениями боль исчезала.

Они оставались в поле до вечера, а после благопо-лучно добрались до

какого-то убежища в лесу.

Наталья Петровна, сама еще не вполне поверившая в чудесное избавление,

хотела было отблагодарить отца единственным понятным ей способом, но тот

уклонился.

Отец приходил к ней каждую ночь всю неделю, при-носил еду, и к концу

недели женщина почти оправилась.

Тайком она пробралась в свой дом, достала из под-пола золотой империал,

припасенный на черный день, чтобы сесть на пароход, идущий в Тобольск, --

"начи-нать новую жизнь".

Проводив Наталью Петровну до середины дороги, отец вернулся в деревню.

А там играли свадьбу.

Тогда-то отец впервые напился.

Слово за слово, пьяные парни и мужики начали ог-лядываться вокруг в

поисках женщин. Кто-то подсказал, что видел за деревней Наталью Петровну.

Решили ее догнать. Кинулись к лошадям. И отец тоже.

Наталью Петровну догнали быстро. Женщина при-шла в ужас. Кошмар

неминуемо должен был повторить-ся, но с еще более ужасными последствиями.

Увидев отца среди преследователей, Наталья Петров-на совсем пала духом

-- она решила, что это он надоу-мил их погнаться за ней.

Отец говорил Дуне, что взгляда Натальи Петровны, каким она на него

тогда посмотрела, он никогда не за-будет. Этот взгляд и заставил его

действовать. Он загоро-дил Наталью Петровну собой.

От неожиданности все опешили. Почему-то никак не протестуя, повернули

коней.

Наталья Петровна, ни слова не говоря, пошла даль-ше. Отец остался один.

Какое-то время не мог сдвинуть-ся с места, потом сорвался и побежал, не

разбирая до-роги. Так же внезапно остановился, разрыдался, упал на колени и

начал молиться, прося Господа о проще-нии за грех, который едва не совершил.

Потом все как-то начало налаживаться.

Надо сказать, что вся жизнь отца протекала именно так -- сначала поиски

покоя, потом короткий миг рав-новесия, следом -- снова словно толчки,

заставляющие, кажется, круто менять дорогу.

Глава 2

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: