НОЧЬ ДУШИ И ЖЕНИТЬБА

Дорога в кабак -- Ученость не в счет -- -- Новая тварь -- Монастырские

распри

Дорога в кабак

Отцу исполнилось восемнадцать. Он говорил нам, детям, что именно тогда

почувствовал в себе присут-ствие какой-то силы. Не помню, какими точно

словами он выражался, но помню с абсолютной ясностью, что именно хотел

выразить. Он стал осознавать присутствие в себе того, чье существование

согревало и дарило ощу-щение благополучия.

У отца никогда не было духовного наставника. Все, что он понял, он

понял самостоятельно.

Я никогда не питала слабости к мистике. Но, ища ответы на вопросы,

связанные с судьбой отца, по мере возможности читала об этом предмете и

обнаружила: хотя многие мужчины и женщины пришли к осозна-нию и

просветлению, очень немногие добились этого без руководства другого

человека, более умудренного знанием. Просвещенный наставник знает все

ловушки, подстерегающие ученика. Отцом же руководил только его разум и жажда

познать истину.

Однажды отец пахал и вдруг почувствовал, что все-гда присутствовавший в

нем свет разрастается. Он упал на колени. Перед ним было видение: образ

Казанской Божьей Матери.

Только когда видение исчезло, отца пронзила боль. Оказалось, колени его

упирались в острые камни, и кровь от порезов текла прямо на землю.

Пережитое моим отцом духовное потрясение было сильным, но по сути своей

не особенно глубоким.

Он жил в миру, а значит, как написано в "Житии": "был с миром, то есть

любил мир и то, что в мире. И был справедлив, и искал утешения с мирской

точки зрения. Много в обозах ходил, много ямшичил и рыбу ловил, и пашню

пахал. Действительно это все хорошо для крестьянина! Много скорбей было мне:

где бы ка-кая сделалась ошибка, будто как я, а я вовсе ни при чем. В артелях

переносил разные насмешки. Пахал усердно и мало спал, а все же таки в сердце

помышлял как бы чего найти, как люди спасаются".

Отец говорил, что жизнь его с того дня превратилась в сплошное ожидание

какого-нибудь знака свыше.

Но знака не было. Ему все труднее становилось мо-литься. Казалось, весь

запас его духовной энергии был растрачен в одной вспышке, и ничего не

осталось.

"Ночь души", как он говорил, все не кончалась. Ни-чего не помогало. Он

терял веру.

Дорога в кабак проторилась как-то сама собой. А там дым коромыслом.

Отец плясал до изнеможения, будто хотел уморить себя.

Позже, когда уже начнется для него другая жизнь, отец, как бы

искушаемый и подталкиваемый кем-то, вдруг впадал в буйство:

"К музыке и танцам он питал неодолимую слабость. Во время кутежей

музыка должна была играть беспре-рывно. Часто Распутин вставал из-за стола и

пускался в пляс. В плясках он обнаруживал изумительную неуто-мимость. Он

плясал по 3-- 4 часа". Так пишет Кввыль-Бобыль.

Тогда-то он стал непременным участником всех де-ревенских гуляний. А в

деревне -- где гуляют, там и бе-зобразничают. То есть, выхваляясь перед

девицами, до-ходят и до драки с поножовщиной.

На гуляниях отец и встретил свою суженую.

Она была высокой и статной, любила плясать не мень-ше, чем он.

Наблюдавшие за ними односельчане решили, что они -- красивая пара. Ее русые

волосы резко контрастировали с его каштановой непокорной шеве-люрой, она

была почти такого же высокого роста, как и он. Ее звали Прасковья Федоровна

Дубровина, Параша. Моя мама.

Начались ухаживания и все, что им сопутствует. Же-нихались они месяца

три, после чего отец заявил своим родителям, что хочет жениться.

Те особенно не противились. Разузнав все хорошень-ко о семье Дубровиных

(а она появились в деревне неза-долго то этого), убедившись, что дело

чистое, решили -- пирком да и за свадебку.

Может быть, они были бы более привередливыми и настаивали на том, чтобы

их сын взял кого-нибудь по-богаче, но уж очень хотелось родителям поскорее

образумить сына. А что способно заставить выбросить из головы всякие

глупости, если не женитьба?

Дождались нужного времени, когда полагалось справ-лять свадьбу.

Мама была доброй, основательной, сейчас бы ска-зали, уравновешенной. На

три года старше отца.

Начало семейной жизни было счастливым. Отец с усердием, какое раньше

замечалось за ним не всегда, работал по хозяйству.

Потом пришла беда -- первенец прожил всего не-сколько месяцев.

Смерть мальчика подействовала на отца даже силь-нее, чем на мать. Он

воспринял потерю сына как знак, которого так долго ждал. Но не мог и

предположить, что этот знак будет таким страшным.

Его преследовала одна мысль: смерть ребенка -- на-казание за то, что он

так безоглядно "тешил плоть" и так мало думал о Боге.

Он молился. И молитвы утишали боль.

Прасковья Федоровна сделала все, что могла, чтобы смягчить горечь от

смерти сына.

Через год родился второй сын, Дмитрий, а потом -- с промежутком в два

года -- дочери Матрена, или Ма-рия, как я люблю, чтоб меня называли, и Варя.

Отец затеял строительство нового дома, большего по размерам, чем дом

деда, на одном дворе. Это был двух-этажный дом, самый большой в Покровском.

Работа, заботы о детях облегчили душу, а время, из-вестный врачеватель,

доделало остальное.

Но когда в доме воцарился покой, отцу начали снить-ся странные сны. То

ли сны, то ли видения -- Казанская Божья Матерь. Образы мелькали слишком

быстро, и отец не мог понять их смысла и значения.

Беспокойство нарастало. Отец мрачнел, избегал раз-говоров даже с

близкими.

Душа терзалась.

Ученость не в счет

Князь Жевахов, как и многие, встречавшиеся с от-цом, но не знавшие его

близко или просто достаточно, написал о нем. Рядом с по преимуществу

предвзятыми мнениями относительно личности отца, у Жевахова есть близкие

моему пониманию заметки. Кажется, сейчас они как нельзя более кстати.

"Есть люди, для которых недостаточно найти себя: они стремятся найти

Бога. Они успокаиваются только тогда, когда найдут Бога, когда будут жить и

раство-ряться в Нем. Они постигают уже слова апостола Павла: "кто во Христе,

тот новая тварь; древнее прошло, те-перь все новое".

Жаль только, что никто из писавших об отце (и обер-прокурор Синода

Жевахов в их числе) не смог прило-жить подобное понимание к нему в

положительном смысле.

Опять прав оказался отец, говоря про таких: "Буква запутала ему голову

и свила ноги, и не может он по стопам Спасителя ходить".

Так и получилось -- "Он идет вперед, а они остаются сзади".

Как-то раз, возвращаясь с мельницы, куда отвозил зерно, отец подвез

молодого человека. Разговорившись с ним, узнал, что попутчик --

студент-богослов Милетий Заборовский. Спросил у него совета, что делать,

рассказал о видениях. Тот просто ответил:

-- Тебя Господь позвал.

Господь позвал -- ослушаться грех.

Милетий посоветовал идти в монастырь в Верхотурье:

-- Тамошние монахи помогут.

Отец стал сокрушаться, что не знает грамоты. Милетий сказал:

-- Ученость не в счет. Была бы вера тверда.

В "Житии..." читаем: "Вот ученость для благочестия -- ничего! То есть я

не критикую букву -- учиться надо, но к Богу взывать ученому не приходится.

Он все на букве прошел". "Кто в миру не ученый, а жизнь толкнула на

спасение, тот, по всей вероятности, больше получит дарования: что ни делает,

да успеет!"

-- Как же семья? -- спросил отец.

-- Решай, -- ответил Милетий.

Доехали до деревни.

Дома -- родители, жена, трое маленьких детей. Что делать? Мука

мученическая, да и только.

Отец говорил, что он тогда явственно услышал сло-ва из Евангелия от св.

Луки: "Еще другой сказал: я пой-ду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне

простить-ся с домашними моими.

Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся

назад, не благонадежен для Царствия Божия".

Решение оставить дом далось отцу нелегко. Но ослу-шаться -- еще

тяжелее.

Простояв ночь на коленях перед иконой Казанской Божьей Матери, отец

сказал себе:

-- Иду.

Моя бедная мама видела, что с отцом что-то творит-ся. Но понять ничего

не могла. Первое, что пришло в голову -- отец разлюбил ее.

Отец не делился с женой мыслями. Да и не принято было говорить с

женщинами о чем-то, кроме хозяйства и детей. Поэтому когда он все-таки

заговорил с ней о том, что намерен идти в монастырь, она от неожиданно-сти

онемела. Она ждала каких угодно слов, только не этих.

Сказала:

-- Поторопись.

Об этом мне рассказала сама мама в один из приез-дов в Петербург к нам

с отцом. Я, совсем девочка, тогда была уверена, что мама рассказывает мне об

этом, что-бы показать -- она разделяла стремления отца.

Мама была доброй женщиной, очень терпеливой. Она всегда уважала отца,

сносила все тяготы, связанные как с жизнью вместе с ним, так и с разлукой.

Когда я стала взрослой настолько, чтобы видеть кро-ме своих

представлений и все в действительности про-исходящее вокруг, поняла -- мама

хотела сказать, как ей было трудно отпускать отца. Наверное, она не

пове-рила ему, не могла поверить. Она сказала: "Поторопись", чтобы не тянуть

объяснение, от которого не ждала ни-чего хорошего. Никаких сантиментов. Она

оставалась одна с тремя детьми на руках, а здоровый мужчина, ее муж, уходил.

Какая разница, куда?

Новая тварь

Как к месту у князя Жевахова пришлись слова апос-тола Павла: "Древнее

прошло, теперь все новое"... Но когда речь заходит о моем отце, предметом

обсуждений становилось непременно старое, а новое будто теряется или не

имеет значения.

В заметках об отце, ставших теперь известными, да и в тех, которые

передаются устно, обрастая попутно не-былицами, это особенно видно.

Вот Ковалевский. Беру его, потому что он все-таки сдержаннее других:

"Прежде его обычным занятием были пьянство, дебош, драки, отборная ругань.

Бывало, едет он за хлебом или за сеном в Тюмень, возвращается до-мой без

денег, пьяный, избитый и часто без лошадей.Такая жизнь продолжалась до

тридцати лет. Все это вре-мя среди односельчан он слыл за пьяного,

развратного человека.

Перемена с ним произошла внезапно. Он вдруг резко изменил свое

поведение. Сделался набожным, кротким, перестал пить, курить, начал бродить

по монастырям и святым местам".

Не спорю -- и пьянки, и ругань, и драки. Но только одно слово --

"обычно" -- и картина вырисовывается мерзостная. А что было рядом с этим? Да

и плохое -- было ли оно совершенно таким, каким его изображают?

Отец написал в "Житии...": "Все следят за тем, кто ищет спасения, как

за каким-нибудь разбойником, и все стремятся его осмеять".

Дьявол таится за левым плечом каждого. Ему оскор-бителен образ Божий в

лице человека. Охаять его -- ра-дость. Сделать хоть в глазах других дурным,

дурнее, чем на самом деле -- вечная цель.

У Ковыля-Бобыля читаем: "Начался новый период Распутинской жизни,

который можно бы назвать пере-ходным и подготовительным к будущим его

успехам. Григорий мало-помалу стал отставать от пьянства и сквернословия.

Как определяют это состояние его близ-кие, он "остепенился" и "задумался".

Вместе с тем он стал заботиться о некотором благообразии: начал умы-ваться,

носить более приличную одежду и пр. Во время молотьбы, когда домашние

смеялись над ним за его свя-тость, он воткнул вилы в ворох сена и, как был,

пошел по святым местам. С этим временем совпадают его хож-дения с кружкой

для сбора пожертвований для постро-ения храма и усиленные посещения

монастырей и вся-ческих святых мест. Односельчане изумлялись и не вери-ли в

искренность его, в это время в самые отдаленные монастыри он ходил пешком и

босой. Питался скудно, часто голодал, по прибытии в монастыри постился и

всячески изнурял себя. Вполне точные сведения гово-рят, что он в то время

носил тяжелые вериги, оставив-шие на его теле заметные рубцы.

Он водится с юродивыми, блаженненькими, всяки-ми Божьими людьми,

слушает их беседы, вникает во вкус духовных подвигов.

Особенно долго живет Григорий в Верхотурском мо-настыре

Екатеринбургской епархии. Здесь он вошел в близкие отношения со старцами и,

по его словам, мно-гому научился".

Здесь замечу только относительно вериг, которые отец носил какое-то

время, а потом прекратил, хотя иногда и прибегал к действиям такого рода.

Отец говорил: "С Богом никак не сговоришься". Ношение вериг и другие

подобные способы умерщвления плоти он как раз и называл "сговором с Богом".

Но повторял: "Конечно, кому как дано, тот так и спасается".

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: