Современный Вавилон разрушен!

После моего выступления перед большим жюри 8 июля слушание дела продолжалось еще несколько дней. Со свидетельскими показаниями выступали мои мать и сын, а также ряд служащих Храма. В качестве свидетеля был вызван также мистер Маккинли, слепой адвокат из Лонг-Бич, утверждавший, будто похитители связывались с ним с целью поручить ему роль посредника. Но следователи из офиса окружного прокурора по-прежнему больше старались опровергнуть мои показания, нежели получить вердикт большого жюри о привлечении похитителей к уголовной ответственности.

На слушании дела выступали свидетели или цитировались показания свидетелей, которые утверждали, будто видели меня и здесь, и там, и едва не во всех уголках страны в период моего фактического нахождения в плену. Помощник окружного прокурора Джозеф Райан сообщил большому жюри, что некий Денис Коллинз, ночной механик, работающий в гараже в городе Салинас, штат Калифорния, уверенно опознал меня как женщину, приезжавшую в тот гараж вместе с Кеннетом Ормистоном 29 мая. Мистер Райан заявлял, что механик опознал меня по фотографиям.

Однако сам мистер Коллинз отрицал факт опознания. Он сказал судье Дж. А. Бардину и шерифу Монтерейского округа У. А. Ойеру, что женщина, которую он видел с мужчиной, похожим на Ормистона, была смуглой и темноглазой. Механик написал показания на задней стороне двух моих фотографий, снятых анфас и в профиль, гласящие: «Женщина на фотографии не похожа на ту, которую я видел с Ормистоном в конце мая 1926 года в гараже города Салинаса, штат Калифорния». По его словам, та женщина

выглядела моложе.

!5 июля торговец автомобилями из Таскона, С.Э.Пэйп повторил перед большим жюри сделанное ранее заявление, а именно, что 20 июня он видел меня и Гарри Д. Хэлленбека в Агуа Приета, в придорожной закусочной под названием «Интернейшнл Кэфе». Мистер Хэлленбек был подрядчиком, занимавшимся строительством здания библейской школы. У него было ранчо в Аризоне, и ходили слухи, будто в период своего отсутствия я находилась там.

К счастью, мистеру Хэлленбеку удалось убедительно доказать служащим окружного прокурора, что в указанное время он не мог находиться в окрестностях Агуа Приета, а работники его ранчо сочли смехотворным предположение, будто я жила там. Но уму непостижимо, как это кто—то мог утверждать, будто меня видели выходящей из придорожной закусочной? Порой мне казалось, что бороться с подобными слухами почти бесполезно, ибо реальной возможности опровергнуть их не существует. Но на помощь неожиданно пришел владелец «Интернейшнл Кэфе» мистер Айк Леви, который дал подтвержденное присягой письменное показание, что я не появлялась в его заведении и он не видел меня ни в Дугласе, ни в Агуа Приета. К тому же некая миссис В.Р. Умфри сделала детективу Нику Харрису заявление о том, что, вероятно, она является той женщиной, которую видел мистер Пэйп. Он ошибся в отношении мистера Хэлленбека. И ошибся в отношении меня.

Если учесть поведение служащих окружного прокурора на слушании дела, то не кажется удивительным, что большое жюри большинством голосов постановило «за недостаточностью улик в возбуждении уголовного дела отказать». Я предоставляю читателю возможность самому судить о том, насколько соответствовало действительности заявление мистера Райана, гласящее: «Все свидетельские показания были представлены большому жюри с позиций абсолютной беспристрастности».

Сразу по окончании дознания большого жюри мои адвокаты составили следующее заявление:

Завершение официального расследования дела о похищении миссис Макферсон знаменует окончание первой стадии поисков похитителей. В Калифорнии, Аризоне и Мексике проводился не розыск преступников, но поиск улик против проповедницы. И таких улик в ходе самых тщательных поисков обнаружено не было. Показания миссис Макферсон, которые она неоднократно повторяла полицейским и прочим представителям власти, остаются такими же твердыми и непоколебимыми, какими были с самого сначала.

Адвокаты заключили: «Официальное следствие не только подтвердило и доказало достоверность показаний миссис Макферсон, но и представило ее обществу как честную, прямую женщину, сумевшую противостоять нападению, как подобает религиозному богобоязненному человеку. Сегодня она оправдана и ничего не боится».

Но попытки опровергнуть мою историю на этом не кончились. Анонимное сообщение направило следствие по другому пути. Сцена действия переместилась в город Кармел, штат Калифорния. Очевидно, мистер Ормистон в течение десяти дней жил там с какой-то женщиной в коттедже, который они снимали у мистера Н.И. Бенедикта под именем мистера и миссис Джордж Макинтайр. Джозеф Райан отправился поездом на север штата, взяв мои фотографии с целью доказать, что той женщиной была я. Он встретился с рядом людей и доложил окружному прокурору Кийзу: «Я совершенно уверен, что миссис Макферсон и мистер Ормистон находились здесь с утра 19 мая до вечера 28 мая».

Однако «улики» мистера Райана оказались далеко не столь неопровержимыми, как он полагал. Мистер Бенедикт написал на оборотной стороне моей фотографии следующее: «Женщина, изображенная здесь, нисколько не напоминает мне миссис Макинтайр, проживавшую в моем коттедже в городе Кармел—бай—Си во второй половине мая 1926 года». Он датировал свое заявление 17 августа 1926 года. Кроме того, мистер Бенедикт сделал судье Дж.А. Бардину заявление о том, что выписки из Библии, найденные в коттедже после отъезда таинственной четы, сделаны рукой миссис Бенедикт и что обнаруженная там Библия также принадлежит его жене.

Несмотря на чрезвычайно убедительные свидетельства мистера Бенедикта и прочих людей, под присягой показывавших, что никогда не видели меня в Кармеле, мистер Райан упорствовал в своих попытках связать меня с этим городом. В печати проскальзывали намеки на столкновения между помощником прокурора и его начальником Эйсой Кийзом. В первых числах августа окружной прокурор выступил со встречным заявлением и сказал, в частности, что показания жителей Кармела «не имеют под собой никаких оснований, как свидетельствуют неофициальные сообщения». Он назвал их «далеко не убедительными». И признал, что они «не выдерживают никакой критики». Большое жюри возобновило расследование дела. Наружу просочились слухи, что еще до заседания большого жюри между мистером Кийзом и мистером Райаном явно существовали серьезные разногласия.

Когда мистер Кийз сказал, что свидетельства, поступившие из Кармела, «при ближайшем рассмотрении не подтвердились», он, очевидно, имел в виду результат дактилоскопических исследований. Некоторые книги и баночка из-под пряностей, найденные в коттедже мистера Бенедикта, представлялись полицейским неопровержимым доказательством моего пребывания там. Но, согласно сообщениям прессы, сержанту Барлоу не удалось найти отпечатки пальцев на этих книгах. Специалисты доложили также, что не могут идентифицировать отпечатки пальцев на баночке, поскольку они «слишком смазанные». Это не совсем соответствовало истине. Впоследствии я узнала, что на самом деле полицейские идентифицировали отпечатки пальцев и на баночке, и на книгах, но они принадлежали журналистам, побывавшим в коттедже. В то время газеты не сообщили об этом факте. Однако некоторые мои друзья предполагали, что книги и баночку могли подкинуть в коттедж те самые люди, чьи отпечатки пальцев остались на этих предметах.

Другой «уликой», с помощью которой полицейские пытались доказать факт моего проживания в Кармеле, были бланки бакалейного магазина с перечнем заказанных продуктов, найденные в конце июля миссис Райан, сопровождавшей своего мужа в поездке по делам следствия. Представьте себе бланки, которые уцелели, пролежав в траве предположительно более двух месяцев! А ведь Кармел располагается на побережье океана, в местности, обильной туманами и росами! Следователи уверенно опознали мой почерк на бланках. Но вот что интересно: некоторые продукты из перечисленных в списке я никогда не употребляю!

В связи с этими бланками возникли отдельные таинственные обстоятельства, когда в начале августа они исчезли из зала заседаний большого жюри. Одну из судей обвинили в сокрытии бланков, каковой факт она категорически отрицала. Большое жюри большинством голосов приняло вотум доверия судье, но подозрения остались. Последующее расследование убедило представителей закона в том, что эта женщина не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к Храму.

Я старалась обращать как можно меньше внимания на бесчисленные интригующие истории, которыми пресса потчевала общественность со времени моего возвращения в Храм Ангелов. В течение всех этих недель газеты продолжали публиковать любые новые предположения или дикие гипотезы, способные зародиться в уме журналиста. Казалось, здесь всем давались карты в руки. Газеты раскупались нарасхват, и журналисты нашли единственную жертву, которая не станет платить им той же монетой. Когда мои друзья настойчиво призывали меня сопротивляться, я всегда вспоминала замечательный совет, который дал мне судья, как только мое имя стали склонять в печати на все лады:

«Перевонять скунса очень трудно, — сказал он, — так что и не пытайтесь».

Затем однажды в Храме Ангелов появилась некая женщина, представившаяся как Лорран Уайзмен (ей следовало назваться Лорран Уайзмен-Сьелафф), и сказала миссис Бланш Райс из информационного отдела: «Я знаю женщину, которая была в Кармеле. Это моя сестра». Миссис Раис так разволновалась, что, по ее словам, не знала, что делать. Она бросилась наверх и рассказала об этом моей матери, которая попросила привести женщину к нам домой. Я подошла было к дверям, но мама предупредила меня: «Это очень хитрая женщина. Я еще не раскусила ее. Не знаю, полицейский она или шпионка. Полагаю, она хочет заявить, что опознала тебя. Тебе лучше не показываться ей на глаза». Так я и сделала.

Женщина разговаривала с мамой крайне возбужденно. Я не видела ее ни в тот раз, ни во время следующего визита. Мама отправила ее к судье Карлосу Харди. Там, наконец, я встретилась с ней и услышала всю ее историю.

Мы сошлись во мнении, что история миссис Уайзмен-Сьелафф звучит довольно бездоказательно, но женщина обладала такой привлекательной внешностью и казалась настолько искренней, что я ей безусловно поверила. Она сказала, что ее тяготит чувство вины и ей кажется, она погубит свою душу и попадет в ад, если не расскажет правду.

Эта женщина сообщила, что ее сестра уехала в Кармел с мистером Макинтайром, что она была больна и готовилась к операции, и вызвала ее (миссис Уайзмен-Сьелафф) в качестве сиделки. Сестру, сказала женщина, никто в Кармеле не видел, а люди, видевшие женщину из коттеджа мистера Бенедикта, видели ее (миссис Уайзмен-Сьелафф), а не сестру. Лоран Уайзмен сказала, что, несомненно, люди, видевшие ту женщину, опознают ее. «Я хочу внести ясность в это дело», — заявила она и предложила выступить перед большим жюри со своими показаниями. Однако миссис Уайзмен выразила надежду, что имя ее сестры не будет упоминаться в ходе следствия, поскольку, сказала она, сестра — молодая, привлекательная и незамужняя девушка, которая не хочет портить себе жизнь этой историей.

Я согласилась с тем, что, действительно, имя ее сестры не следует предавать гласности.

Мы с мамой считали необходимым добыть какие—то доказательства в подтверждение услышанной истории, прежде чем публиковать ее в печати, и сообщили об этом журналистам, которым миссис Уайзмен-Сьелафф сделала заявление.

До той поры мои адвокаты не видели эту женщину. Мистер Вейтч явился на одну из наших встреч и, погрозив миссис Уайзмен пальцем, осведомился: «Вам нужны деньги?»

— О нет! — воскликнула та. — Нет! Мне не нужны никакие деньги. Я приехала сюда за свой счет. Я могу призвать в свидетели любого служащего банка, в котором сняла со своего счета семьсот долларов, чтобы самолично оплатить все расходы. Никто не станет требовать денег в подобном случае.

Миссис Уайзмен постоянно приезжала к нам домой. Обычно она быстро шла к черному ходу, стремительно открывала дверь и закрывала ее за собой. «Я приехала на такси, — порой говорила она.

— Кажется, за мной никто не следил. Они могут убить меня, если узнают, что я хочу помочь вам».

Я не воспринимала ее страхи всерьез и говорила, что она излишне возбуждена и взвинчена.

— Мне уже пришло несколько записок с угрозами, — настаивала она.

В скором времени миссис Уайзмен—Сьелафф осмелела. Она появлялась у нас в доме все чаще и задерживалась все дольше. Она говорила, что снимает номер в отеле, но ей хочется подольше оставаться у нас, дабы иметь возможность в любое время обсуждать наше дело. Мы продолжали спрашивать, какими доказательствами может она подкрепить свою историю, но, казалось, наши сомнения приводили ее в сильное расстройство.

Когда она приходила к обеду, мы обычно говорили: «Садитесь за стол и перекусите с нами». Мы всегда с радостью принимали гостей и кормили их. Она садилась с нами за стол. Со временем она стала задерживаться у нас все дольше и дольше. Как-то вечером, когда миссис Уайзмен все медлила и медлила с уходом, мама прошептала мне на ухо: «Скорей бы она ушла. Эта женщина внушает мне тревогу». Было уже так поздно и она так опасалась чьей—то слежки, что с наступлением полуночи я предложила ей переночевать у нас, «Если вы хотите остаться, — сказала я, — то можете занять мою комнату».

Я поднялась в свою спальню и сменила постельное белье. Сама я переночевала в гамаке на веранде. На следующее утро миссис Уайзмен сказала, что спала она хорошо и пребывает в прекрасном настроении, поскольку благодаря ее показаниям черные тучи над моей головой скоро рассеются.

В другой вечер она засиделась слишком долго, чтобы идти домой. Мне было тяжело общаться с людьми после всех служений в Храме. В тот день собрание закончилось в десять часов вечера. Миссис Уайзмен сообщила нам нечто существенное лишь с наступлением полуночи. На этот раз она сказала, что ее сбил автомобиль, когда она стояла на тротуаре в ожидании такси. «Г оворю вам, — настаивала миссис Уайзмен, — это покушение на мою жизнь. Однажды меня уже сбила машина, и я отделалась переломом двух ребер, и вот опять то же самое. Они пользуются услугами слепого адвоката, а теперь пытаются добраться до меня». Я опять отдала ей

свою спальню и снова ночевала в гамаке.

Одной из причин, почему мы принимали миссис Уайзмен-Сьелафф, было то, что она упоминала имена известных людей. Она собиралась идти к Эйсе Кийзу, хотела поехать в Кармел и встретиться с мистером Бенедиктом. Казалось, она готова пройти любую проверку. Я слышала, как она звонила председателю большого жюри и судье Китчу. По ее словам, судья Китч приглашал ее к себе домой для беседы. Один раз они обсудили дело у него дома, и один раз встречались где-то на улице, в автомобиле судьи — по его просьбе, как сказала миссис Уайзмен. Женщина сообщила, что судья хочет, чтобы она выступила не перед большим жюри, а перед специальной комиссией, которую они соберут там—то и тогда—то и которая во всем разберется.

Представьте же, каково было наше удивление, когда из Лос-Анджелесских газет мы узнали, что миссис Уайзмен-Сьелафф — мошенница! Полиция арестовала ее за подделку чеков. Газеты сообщили, что в прошлом она проходила лечение в государственной психиатрической клинике, а однажды дала в газету ложное сообщение о смерти своего единственного сына с целью собрать пятьдесят долларов на «организацию похорон».

Мы получили письмо от миссис Уайзмен с требованием внести за нее залог. Когда мы отказались сделать это, она поведала журналистам ужасную историю, содержание которой сводилось к тому, что мы с мамой заплатили ей за «признание», что это она жила в Кармеле.

На основании показаний этой женщины против нас с матерью было выдвинуто обвинение. Нас обвиняли в попытке помешать работе правосудия и преступном сговоре с целью сфабриковать ложное свидетельство. Конечно, впоследствии эта «главная свидетельница», согласно газетным сообщениям, несколько раз меняла свои показания и в конце концов сделала другое признание, на сей раз сводившееся к тому, что мы с мамой не покупали ее, но она явилась к нам по наущению сообщника с целью вытянуть из нас деньги. Но я забегаю вперед.

Нетрудно представить, какую боль испытывала я, когда ежедневные газеты трепали мое имя в связи со столь грязной историей. Но еще сильней терзала меня тревога при мысли о том, как эта травля отразится на других. Тысячи милых детей, учащиеся нашей библейской школы, с сердцами, исполненными веры, любви и радостных надежд, — могла ли я пойти ко дну, не утянув всех их за собой?

Конечно, было необходимо добиться торжества справедливости над воинствующей грязной клеветой, чтобы мое поражение не покрыло позором знамя Христа. Правда должна была победить. Нужно было спасти моих любимых прихожан. Что случится со мной, не так уж важно. Я тревожилась только о судьбе церкви.

Независимо от того, насколько оглушала, утомляла и обессиливала меня эта борьба, я неизменно умывала лицо и глаза холодной водой, надевала свежую униформу, брала Библию и пышный букет роз, который ежедневно подносили мне друзья, и шла вдоль длинного барьера к кафедре Храма Ангелов.

Оно было и благословенным спасением, это служение Царю, которое требовало от меня ежедневного напряжения всех сил. Как только я поднималась на помост, взвинченные нервы мои успокаивались, терзающий душу шум, казалось, обезумевшего мира стихал и мучительная боль уходила. После каждого собрания я поднималась наверх, в свою комнату, с таким ощущением, словно я окунулась в целительный бальзам и на мою поникшую голову излились из алебастрового сосуда потоки христианской любви. Тогда я чувствовала себя в силах мужественно встретить новый день с его заботами.

Но были ночи, когда моя постель превращалась в дыбу. Пока я могла выносить физическое бездействие, я лежала неподвижно, стараясь отдохнуть, вперяя взор широко раскрытых бессонных глаз в ночную тьму, пока разноцветные круги не начинали плыть у меня перед глазами. Тогда я вставала и принималась ходить взад и вперед по длинному коридору, не замедляя мерный шаг, прижимая ладони сначала к глазам, потом ко рту, чтобы заглушить тихие рыдания и стоны из опасения разбудить домашних. Порой я смотрела из окна на Храм, на посеребренные лунным светом антенны радиоцентра, на здание библейской школы, возвышающееся над пасторатом. Каким— то образом вид этих прочных каменных стен успокаивал мое сердце, ибо я видела в них символ силы Христовой, твердыню веры, лежащую в основе наших трудов.

Часто, прежде чем сон смыкал мои воспаленные глаза, я слышала под окнами оживленные голоса молодых студентов, идущих гурьбой на утренние занятия, где они учились проповедовать Четырехугольное Евангелие. В конце концов крайняя усталость брала свое, и я на час—два впадала в тяжелое забытье, пока новый день с его заботами не вставал на пороге, громко требуя внимания к себе.

Меня часто спрашивали, как мне удавалось совладать с этой ужасной болью, физической и душевной. Другие женщины, другие мужчины, говорили мне, сломались бы на моем месте. Но факт остается фактом: несмотря на все, я исполняла свои обязанности пастора, как и прежде. Даже в период судебного разбирательства, когда я переживала чудовищный стресс, Господь милостью Своей дал мне силы каждый вечер проводить служения, проповедовать перед широкими собраниями прихожан, навещать больных и молиться об их исцелении, совершать обряды крещения над сотнями обращенных, преподавать в детских и взрослых группах библейской школы, утешать несчастных, потерявших близких, и исполнять все обязанности, лежащие на человеке, которому доверено нести ответственность за паству.

Поскольку злобный голос клеветы зазвучал так оглушительно и общественное мнение так непримиримо разделилось, мне пришлось призвать своих противников к открытой борьбе. Через радио и печать я предложила всем, кто злобно бормочет под покровом тьмы, выступить вперед и сказать все, что они имеют сказать, при ясном свете дня.

Я призвала к открытой борьбе — и получила ее! Как выражался мой сын, в то время учащийся средней школы: «еще бы!» Все свидетели, утверждавшие, что видели меня в одном, другом и третьем месте, или рассказывавшие газетчикам прочие дикие и нелепые сказки, были перечислены поименно и вызваны в суд — к великой досаде тех людей, для которых делать нелепые заявления — это одно, а повторить и доказать их под присягой — совсем другое.

Мы с радостью ждали дня, когда дело будет рассматриваться на предварительном слушании перед судьей муниципального суда. Мы надеялись, что тогда или позднее, на заседании верховного суда — если дело вообще будет передано в верховный суд, — истинные зачинщики гонений, которым мы подвергались, будут выявлены и следствие выйдет на след, который приведет к раскрытию всего преступления.

Ночь накануне судебного заседания навсегда запечатлелась в моей памяти. Вынесенные в кричащие заголовки газет предвкушения газетных сплетников! Мои попытки организовать режим нашей напряженной жизни таким образом, чтобы временно освободиться от некоторых обязанностей, исполнения которых требует такая большая церковь! Вечерние служения перед тысячами прихожан, заполнявших окрестные улицы и все до единого уголки этого огромного здания! Последний призыв к покаянию, прозвучавший накануне решающего сражения, — и толпы раскаявшихся грешников, хлынувших к алтарю, чтобы преклонить колени и помолиться! Рукопожатия бесчисленных рук, мужественные улыбки, ободряющие и обнадеживающие слова — наверное, так христиане провожали брата по вере, выходящего на арену со львами в древнем Колизее Рима! Беспрестанные звонки телефона и вопросы журналистов: «Как вы себя чувствуете сейчас?», «Сделаете ли вы какие-нибудь новые заявления?», «Вы готовитесь покинуть город?» — и сотни других вопросов, ужасно глупых, загадочных, по-детски наивных, которым не было конца... просто не было конца.

Внезапно почувствовав страшную усталость, я рухнула на постель, приглушив звонок телефона и погасив свет. Наконец я заснула, но на рассвете, вздрогнув, пробудилась. В чем дело? Ах да, сегодня я предстану перед судом!

Тук—тук—тук! Стук судейского молотка. Кто? Что? Взоры всех присутствующих устремляются на дверь. В зал входит молодой человек. Скрип кресел. «Встать, суд идет!» Молодой человек, судья Блейк (на вид едва двадцати лет), кивнул сидящим на переднем ряду, зарезервированном для избранных, которым, если верить газетам, судья вручил приглашения самолично. Эти зрители испустили длинный прерывистый вздох в предвкушении интересных событий, и ресницы их затрепетали при виде красивого юриста. Они собрались и приготовились к решительным действиям.

Поднимается занавес! Начинается спектакль! Монотонные голоса зачитывают какие-то стереотипные фразы. Торжествующая улыбка одного из судей, позирующего перед фотокамерой. Вспышки магниевых ламп, которые разрешались в первые дни слушания. Выкликается какое-то незнакомое имя. Стучит телеграфный аппарат, временно установленный на подоконнике, чтобы передавать новости во все газеты Соединенных Штатов.

Открывается дверь справа! Дверь, которая скоро превратится в дверь из палаты ужасов — комнаты свидетелей. Стук мужских ботинок по полу. Появился первый свидетель. Он называет свое имя: Ральф У. Герси.

Что такое говорит этот свидетель? Он находился в Кармел—бай—Си, где, согласно его показаниям, видел меня. «...Когда мы сворачивали за угол — на спуске с холма — я заметил женщину, идущую по тротуару. Это была миссис Макферсон».

Я оцепенела от ужаса, остолбенела от удивления. Застрочили карандаши по бумаге. Застучал телеграфный аппарат, засверкали магниевые вспышки. Мне захотелось вскочить на ноги и выкрикнуть: «Замолчите! Это неправда!» — или совершить какой-нибудь равно непозволительный поступок. Мой адвокат повернулся ко мне и велел сохранять спокойствие, пояснив, что фотографы держат меня под прицелом объективов. Допрос свидетеля продолжался.

Вопрос: Опишите своими словами обстоятельства, при которых вы видели эту женщину.

Ответ: Впервые я увидел ее 25 мая 1926 года около пяти часов пополудни. Я ехал по Оушн—Вью-Авеню, спускаясь с холма, и, когда заворачивал за угол, заметил на тротуаре женщину в белом костюме и темной мягкой шляпке без полей.

В.: Вы запомнили ее лицо?

О.: Да.

В.: Вы можете сказать сейчас, кто была та женщина.

О.: Да. Миссис Макферсон.

В.: Вы знали миссис Макферсон в то время?

О.: Нет.

В.: Куда вы направились после этого?

О.: К моему другу, живущему поблизости, мистеру Коптону.

В.: Что вы сказали ему при встрече, и что он сказал вам?

О.: Я сказал: «Привет, Пол. Кажется, я только что видел миссис Листон, которая купила у тебя дом в последний твой приезд сюда». Он спросил: «Где ты видел ее?», и я ответил: «На углу».

В.: Миссис... как вы сказали?

О.: Листон, (произносит по буквам) Л—И—С—Т—О—Н.

В.: То есть вы не приняли ту женщину за миссис Макферсон?

О.: Никоим образом.

Затем свидетель рассказал, что его друг мистер Комптон решительно отверг предположение, будто мистер Г ер—си мог видеть миссис Листон, поскольку последней в это время не было в городе. На этом обсуждение данного случая в доме мистера Комптона закончилось. Допрос продолжался.

В.: Когда вы впервые передумали насчет миссис Листон и пришли к выводу, что видели миссис Макферсон? Когда именно это случилось?

О.: О, это произошло всего лишь через... пожалуй, месяца два с половиной.

Далее свидетель сообщил, что примерно через два с половиной месяца ему в клуб Санта-Барбары позвонил мистер Мур из городской газеты «Морнинг-пресс», и они «обсудили это дело».

В.: Мистер Мур работал в газете и искал материал для новостей?

О.: Думаю, да.

В.: Какое предположение мистера Мура внезапно навело вас на мысль, что женщина, которую вы видели два с половиной месяца назад и приняли за миссис Листон, на самом деле была миссис Макферсон?

Окружной прокурор выразил протест, назвав последний вопрос некорректным и не отвечающим требованиям перекрестного допроса. Мой адвокат мистер Джилберт ответил:

— Защищая клиента, я имею право выяснить ход мыслей свидетеля, который мог проехать на скорости пятнадцать миль в час мимо женщины, заворачивая за угол на спуске с холма, когда солнце светило ему в глаза, а спустя два с половиной месяца прийти к заключению, что дама в низко опущенной на лоб шляпке была некой женщиной, которую в тот миг он принял за другую.

Представители защиты и обвинения некоторое время ожесточенно спорили. Наконец, судья Блейк отказался принять протест.

Мистер Джилберт потребовал, чтобы свидетель последовательно описал ход своих мыслей, приведший его мнению, что женщина, которую он видел в Кармеле, была миссис Макферсон. Мистер Герси ответил, что 8 августа он посетил Храм Ангелов.

Вопрос: Где вы сидели?

Ответ: Я не сидел.

В.: Тогда где вы стояли?

О.: Я стоял в дверях напротив сцены.

В.: На каком расстоянии от вас находилась сцена, с которой проповедовала миссис Макферсон?

О.: Примерно в ста пятидесяти футах.

В.: Как была одета миссис Макферсон?

О.: Белое платье. Голубая накидка.

В.: Ее волосы были уложены в прическу?

О.: Да. В высокую.

В.: Вы с расстояния более ста футов увидели на сцене эту леди без шляпки и решили, что она и есть та самая женщина в шляпке, которую вы мельком видели несколько месяцев назад, проезжая мимо на автомобиле?

О.: Да.

В.: Объясните суду, как вы пришли к такому выводу.

О.: Методом исключения.

В.: Прекрасно, объясните поподробнее.

О.: Женщина, которую я видел, была в шляпке.

В.: Шляпке?

О.: Да, необычно большого размера.

В.: То есть широкополая нарядная шляпа?

О.: Нет, сэр, плотно облегающая голову шляпка без полей.

В.: А вы видели волосы той женщины на углу?

О.: Нет, сэр.

В.: Придя в Храм, вы увидели на сцене женщину с рыжеватыми волосами, а на улице видели женщину с волосами, убранными под шляпку; вы прибегли к своему методу исключения и, мысленно сняв с нее шляпку, обнаружили, что у нее рыжеватые волосы. Продолжайте, если вам позволяет скромность, знакомить нас с ходом ваших рассуждений.

О.: Глаза женщины показались мне очень необычными.

В.: И в Храме вы стояли на расстоянии более ста футов от сцены?

О.: Да.

В.: Вы заметили, какого цвета глаза?

О.: Нет. Просто необычные.

В.: Что необычного вы нашли в ее глазах? Вы и сейчас не знаете, какого они цвета?

О.: Да, и сейчас не знаю.

В.: Хорошо. Почему глаза показались вам необычными?

О.: Большие, широко распахнутые, сияющие.

Мистер Герси добавил, что никогда прежде не видел таких глаз. Некоторое время спустя мой адвокат завершил перекрестный допрос следующим заявлением:

— Я хочу попросить, если ваша честь позволит, в ходе дальнейшего расследования отвести свидетеля в Храм, чтобы в присутствии судей и адвоката он показал место у дверей, с которого, по его словам, видел миссис Макферсон; и при этом попросить кого-нибудь подняться на сцену с целью доказать, что свидетель физически не мог рассмотреть на таком расстоянии форму глаз, тем более их цвет, необычный или еще какой—либо. У меня все.

Затем еще пять свидетелей поочередно предстали перед судом — свидетели, которые постоянно видели мои фотографии в газетах и в руках следователей; свидетели, размеренное течение жизни которых внезапно нарушили увлекательные события, естественным образом поглотившие их мысли и произведшие неизгладимое впечатление на их умы. Четверо из пяти, согласно собственным их показаниям, видели меня на протяжении, самое большее, десяти— тридцати секунд, а пятый — на протяжении полутора минут максимум. До дня суда ни одни из них не видел меня лично.

Описывая внешность женщины, проживавшей в Кармеле, эти свидетели раскрасили ее волосы во все цвета радуги. Один назвал ее блондинкой. Другой — брюнеткой. Один утверждал, что у нее были рыжие волосы, однако другой сказал — каштановые. Возраст женщины по оценке свидетелей колебался в промежутке от двадцати до сорока лет. Один человек сказал, что обратил внимание на ее глаза. Другие утверждали, что ее никогда не видели без черных очков. Проверка этих свидетельских показаний должна была убедительно показать: каждое свидетельство рушится под собственной тяжестью. Поэтому я ожидала благосклонных комментариев в вечерней прессе. Полная приятных предчувствий, я отправилась домой, чтобы там дождаться следующего выпуска газет. Мне не пришлось долго ждать!

«Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Узнайте обо всем за три цента! Эмми опознана! Да, опознана. Читайте обо всем в газетах!»

Я вскочила на ноги, охваченная справедливым негодованием, когда пронзительные голоса мальчишек ворвались в священные пределы церкви, глубоко возмущенная этими криками и этим сообщением. Этого не может быть! Опознана! О чем они говорят?

Я быстро набрала помер редакции одной из ежедневных газет и услышала в трубке скучающий голос: «Отдел городских новостей».

— О, прошу вас, объясните в чем дело, о чем кричат разносчики газет? — взмолилась я. — Они кричат, будто свидетели опознали меня. Что это значит? Пожалуйста, остановите их.

— Ну—ну, успокойтесь, — чуть ли не с зевком произнес скучающий голос. — Эти ребята заявили, что узнали вас. Отличная новость для газетного заголовка. Мы на вашей стороне.

Что ж, во всяком случае, они выступили «на моей стороне», хотя об этом невозможно было догадаться, услышав выкрики разносчиков газет пли прочитав газетные заголовки. Поэтому я купила газету сама и посмотрела, каким же образом они выступили «на моей стороне».

Да, выступили, и выглядело это так: целая колонка с рассказом о том, как один свидетель опознал меня, а в самом низу следующее: «Мистер Гере и заявил, что сначала он принял женщину за другую особу, но вскоре исправил свою ошибку».

Как наивно и глупо с моей стороны было надеяться, что газеты действительно привлекут внимание общественности в какому—либо обстоятельству, говорящему в мою пользу. Впоследствии, когда достойные доверия свидетели из Кармела определенно показывали, что я не являюсь той женщиной, которую там видели, газеты обычно печатали сообщения в какой-нибудь неприметной колонке. На собственном горьком опыте я узнала, что (как однажды сказал мне один журналист) хорошие новости — это не новости. Не один и не два раза, но постоянно, изо дня в день мое сердце обливалось кровью, когда журналисты приводили в своих репортажах брошенные в пылу реплики раздраженного судьи или выносили в газетные заголовки заявление недобросовестного свидетеля в качестве вступления к своим историям — пока в уме среднего читателя не сложилось такое представление о ходе суда, которое было так же далеко от истины, как день от ночи. С того времени и на протяжении многих последующих лет люди, знакомые со мной и моей работой по сообщениям печати, могли получать лишь искаженное и извращенное представление обо мне. К счастью, у меня были свои печатные органы — «Приглашение на брачный пир» и «Крестоносец Четырехугольного Евангелия», который мы начали выпускать во время этого судебного следствия — и радиостанция «Зов Четырехугольного Евангелия». Через них мы пытались донести правду до общественности.

На второй день предварительного слушания пришла помощь от свидетелей со стороны обвинения. Два человека, которых привезли из Кармела для процедуры опознания, разочаровали окружного прокурора.

Однако мой адвокат, мистер Джилберт, еще не закончил перекрестный допрос последнего свидетеля, представшего перед судом накануне. Мистер Эрнст Ренкерт, доставлявший дрова в коттедж, заявил, что видел меня во дворе. Он признал, что видел мою фотографию в «Сан—Франциско Булитин» сразу после моего исчезновения. Это произошло за несколько дней до того, как, по его словам, он «увидел» меня. Он признал, что читал о награде в двадцать пять тысяч долларов, назначенной за мое возвращение. Мистер Джилберт спросил:

— Если вы знали об обещанной награде в двадцать пять тысяч долларов, то почему не сообщили какому-нибудь полицейскому о том, что видели эту леди во дворе коттеджа, куда привозили дрова?

Свидетель ответил запинаясь:

— Потому что я думал, это газетная болтовня.

Кроме того, мой адвокат спросил мистера Ренкерта насчет цвета моих волос. Последовал ответ:

— Блондинка или рыжая, называйте как угодно, брюнетка — по мне, все они на одно лицо.

Еще один свидетель обнаружил перед судом шаткость своих показаний.

Но следующий свидетель должен был раз и навсегда рассеять все сомнения — согласно сообщениям газетчиков, с нетерпением ожидавших его появления. Из яростной шумихи, поднявшейся в прессе и в лагере обвинителей, стало ясно, что представители закона рассматривают показания этого свидетеля как решающий удар, который вознаградит все их усилия и перевесит неубедительные показания предыдущих свидетелей, видевших меня краткое время и с большого расстояния.

Сцена была подготовлена. Телеграфный аппарат смолк. Репортеры и зрители замерли в напряженном ожидании, готовые услышать слова: «Джентльмены, это — та самая женщина!»

Дверь справа снова открылась. Вошедший в зал мужчина производил впечатление человека, чьи показания будут иметь большой вес. Помощник окружного прокурора Мюррэй встал, чтобы провести допрос свидетеля. В его голосе звучало нескрываемое торжество отважного охотника, который уже направил дуло на жертву и собирается спустить курок, — и в данном случае крупным зверем была я, женщина. Свидетель назвал свое имя — Уильям X. Макмайкл, и род занятий — каменщик. Он показал, что в течение трех месяцев работал на южной границе участка мистера Бенедикта, включая все дни с 18 по 29 мая, то есть период проживания таинственной женщины в коттедже.

Вопрос: Посмотрите на миссис Макферсон и скажите, видели ли вы ее когда-нибудь прежде?

Ответ: Можно она снимет шляпку?

Я сняла шляпку, как мне хочется верить, смелым широким жестом. Каменщик устремил на меня пристальный тяжелый взгляд из—под кустистых бровей. Он даже слегка подался вперед, хотя нас разделяло не более десяти футов. Потом он откинулся на спинку кресла для свидетелей и с убежденным видом сжал челюсти. В гробовом молчании все присутствующие пожирали его глазами. Стояла такая тишина, что слышно было, как муха пролетит. Затем прозвучало громкое и отчетливое «нет».

Мистер Мюррэй казался раздосадованным. Он продолжал допрос.

— Вы когда—нибудь видели леди, проживавшую в том доме?

— О да, — ответил мистер Макмайкл. Он описал ее как женщину лет тридцати. — Волосы у нее были довольно светлые.

Вопрос: Сколь раз вы видели леди, проживавшую в коттедже мистера Бенедикта.

Ответ: Раз шесть. Может быть, больше.

Мистер Джилберт во время перекрестного допроса указал на меня и спросил:

— Если говорить о вас, то вы впервые в жизни видите эту хрупкую женщину?

Свидетель твердо ответил:

— Я вижу эту женщину впервые в жизни.

При этих словах обвинитель и его помощники дружно испустили громкий вздох, а работники суда и присутствующие журналисты разочарованно поникли при виде того, как железные челюсти капкана с такой прекрасной приманкой захлопнулись на руке охотника, а не намеченной жертвы.

Можно было ожидать, что мои противники вскочат на ноги и бросятся пожимать мне руку и пылко поздравлять с оправданием. Но нет, они впали в оцепенение! Показания самого главного свидетеля обвинения обернулись против самих же обвинителей. Представший перед судом свидетель оказался поборником правды.

Но в комнате свидетелей еще ждал своего выхода почтальон. Он доставил телеграмму таинственной женщине в коттедж, и она расписалась в получении. Теперь настала очередь помощника окружного прокурора Деннисона вести допрос. Он спросил:

— Вы видите в этом зале женщину, которая подписала это? — И он показал расписку в получении телеграммы. — Вы видите здесь эту леди?

Мистер Деннисон подождал, давая время почтальону, представившемуся Джесси Уильямсом, опознать меня. Но мистер Уильяме обвел взглядом зал судебных заседаний и заявил:

— Нет, я никого не узнаю здесь.

В ходе перекрестного допроса мой адвокат задал лишь один вопрос, на каковой почтальон ответил, что женщина, расписавшаяся в получении данной телеграммы, была блондинкой. Теперь свидетели обвинения выступали на моей стороне.

В среду и четверг 28 и 29 сентября — третий и четвертый день слушания моего дела — суд занимался главным образом рассмотрением протокола показаний, которые я дала перед большим жюри 8 июля.

Наконец—то все стало на свои места! Поскольку помощник окружного прокурора должен был зачитывать эту длинную расшифрованную стенограмму в течение нескольких заседаний, мой адвокат, высказав предположение, что небольшой перерыв не доставит неудобств прочим свидетелям, ждущим своей очереди дать показания, попросил разрешения допросить свидетеля защиты, мистера Огюста Ингланда, начальника полиции города Кармела, который приехал в Лос-Анджелес на слушание дела, но должен был скоро вернуться к своим служебным обязанностям.

Помощник окружного прокурора вскочил на ноги и выразил решительный протест. Он объяснил свой протест тем, что «он знает, какие показания по этому делу собирается дать мистер Ингланд, а подзащитная — женщина влиятельная. У нее есть великолепная возможность рассказать о сфальсифицированных показаниях этого свидетеля по радио».

Я сидела с раскрытым от изумления ртом. Я смотрела на обвинителя, этого крупного мужчину с благородной сединой в волосах, и спрашивала себя, есть ли у него жена, или дочь с льняными локонами, похожая на мою девочку, или подрастающий сын, стоящий на пороге взрослой жизни, которому всегда будет важно оглядываться на прошлое и с гордостью говорить о своей матери. Почему он не хотел выслушать показания свидетеля, если знал их содержание? Почему он, и все люди окружного прокурора, и в действительности все общество не хотели защитить честь и репутацию женщины, если правда на ее стороне? Я всегда считала, что окружной прокурор обязан столько же защищать невиновных, сколько и преследовать виновных. Вероятно, мне следовало понять, что весь этот суд представляет собой подобие баскетбольного матча, где каждая команда любой ценой стремится к победе ради победы как таковой. Долго еще будет преследовать меня образ этого обвинителя, заявляющего: «Вот почему мы не хотим выслушивать этого свидетеля сегодня. Мы выяснили, какие показания он собирается дать, а миссис Макферсон — женщина влиятельная, и мы знаем, что она сегодня же вечером передаст эти показания по радио!»

После ожесточенных споров между моим адвокатом и людьми окружного прокурора судья постановил выслушать свидетельство мистера Ингланда. Начальник полиции Кармела (занимавший этот пост последние десять лет и исполнявший одновременно обязанности сборщика налогов), высокопоставленное лицо в городском обществе, вошел в зал суда.

На вопросы мистера Джилберта мистер Ингланд ответил, что он проживает в Кармел—бай—Си, исполняет обязанности начальника городской полиции и сборщика налогов и по роду своих обязанностей патрулирует город в целом и следит за сохранностью недвижимого имущества горожан.

— И вы знаете, где находится коттедж мистера Бенедикта?

— Да, сэр, — ответил свидетель.

— Мистер Бенедикт давал вам какие-либо общие распоряжения или указания присматривать за его коттеджем во время его отсутствия в городе?

— Да, сэр.

— Если вспомнить период с 19 по 29 мая сего года, вам приходилось патрулировать ту улицу и проверять участок мистера Бенедикта наряду с прочими?

— Да, сэр.

— Вы бывали рядом с домом мистера Бенедикта в тот период времени? И если да, то как часто?

— Я проезжал мимо ежедневно, два раза в день.

— Вы видели кого-нибудь в коттедже мистера Бенедикта, начиная с 19 мая?

— Да, сэр, — заявил свидетель. — Проезжая мимо однажды, я увидел джентльмена и леди у дверей гаража.

— Как часто вы видели ту леди возле дома? — спросил мой адвокат.

— После этого я один раз видел ее в саду и как—то раз встретил в переулке, что тянется от дома мистера Бенедикта до Оушн-авеню и называется Синик-драйв.

— Значит, вы видели леди, по меньшей мере, три раза?

— Да, сэр.

— На каком расстоянии вы находились от женщины, когда увидели ее у дома? Какое расстояние вас разделяло?

— Восемь—десять футов.

— Когда вы увидели ее во второй раз?

— Несколько дней спустя, в переулке между Оушн-авеню и домом мистера Бенедикта.

— Когда вы увидели леди в третий раз?

— Я видел ее в саду, проезжая мимо, как уже говорил.

— Вы видели миссис Макферсон после последнего своего приезда в Лос-Анджелес [из Кармела] по моему приглашению? — спросил мистер Джилберт.

— Да, сэр.

— Вы узнаете миссис Макферсон среди присутствующих в зале суда?

— Да, сэр.

— Скажите суду, является или нет миссис Макферсон той женщиной, которая проживала с мужчиной в доме мистера Бенедикта?

— Безусловно не является.

Во время перекрестного допроса мистер Деннисон не задал мистеру Ингланду никаких вопросов, подвергающих сомнению его последнее заявление. Вместо этого он расспросил свидетеля о беседах, которые тот имел с другими людьми в Кармеле — в частности, с человеком, который показал ему мою фотографию и попросил опознать меня на ней. Мистер Ингланд сказал, что он выслушивал всех желающих поговорить об этом деле, и заявил: «Дело полицейского — слушать; ему не пристало много болтать».

Как только стенограмма моих показаний, данных большому жюри, была приобщена к протоколу, обвинение вызвало очередного свидетеля в попытке связать меня с мистером Ормнстоном и Кармелом. Уоллес Мур, репортер газеты Санта-Барбары «Морнинг-пресс», остановил автомобиль мистера Ормистона неподалеку от Санта-Барбары около 11 часов вечера 29 мая. Из частного источника он получил сведения, что мы с мистером Ормистоном едем в южном направлении, к Санта—Барбаре, и несколько часов дежурил на дороге в ожидании автомобиля. Переговорив с сидевшими в машине людьми, он возвратился в редакцию газеты и сообщил, что женщина в автомобиле была не Эмми Симпл Макферсон. Он присутствовал на моих проповедях во Фресно в общей сложности около двадцати часов на разных собраниях. Он беседовал со мной и брал у меня интервью. Поэтому он говорил с полным знанием дела, когда заключил, что женщина в автомобиле «ничем не напоминает миссис Макферсон, кроме как телосложением».

Однако теперь этот свидетель, казалось, хотел угодить окружному прокурору. После нескольких минут допроса мистер Мур был вынужден признать: да, он, действительно, представил в газету заметку с сообщением, что женщина в машине была не миссис Макферсон. Кроме того, он признал, что тогда сказал сидевшей в машине паре: «Что ж, полагаю, это не миссис Макферсон», после чего уехал.

Три года спустя мистер Мур заявит, что на самом деле женщина в автомобиле показалась ему очень похожей на меня. Однако не странно ли, что журналист, который в означенный вечер столь определенно утверждал, что это была другая женщина, впоследствии переменил свое мнение? Какое сильное давление, должно быть, оказали на него, чтобы заставить изменить показания!

Затем окружной прокурор попытался доказать, что в утро своего исчезновения я встречалась с мужчиной в отеле в центре города. У меня были свидетели, могущие подтвердить, что во время, названное свидетелем обвинения, я находилась в другом месте. Последний заявил, что тогда не знал меня в лицо, по совершенно уверен, что видел именно меня, поскольку та женщина несла в руке портфель, на котором было написано большими буквами «Эмми Симпл Макферсон». (У меня никогда не было такого портфеля.)

Представьте всю нелепость подобного хода мыслей! Возможно ли всерьез поверить, что всемирно известная евангелистка, замышляя выкинуть номер с исчезновением, отправится в центр города на встречу со счастливым избранником, назначенную на половину одиннадцатого утра напротив отеля на Хилл—стрит? Вы можете вообразить парочку заговорщиков, шепчущих друг другу: «Тс—с—с! Тише! Никто ничего не должен знать. Скоро мы приступим к решительным действиям!» — и при этом она разгуливает с портфелем, выставляя на всеобщее обозрение свое имя, написанное на нем большими буквами? Конечно, я не была у того отеля. В то самое время я находилась в универсальном магазине Баллока в обществе продавщицы, которая впоследствии подтвердит это на слушании дела.

Однако я бывала в отеле «Амбассадор», каковое обстоятельство мистер Кийз пристегнул к делу, и меня беспокоил вопрос, когда же обвинение предъявит суду свидетельства, косвенно указывающие на то, что я устраивала там любовные свидания. Теперь впервые на сцену вышли свидетели, показания которых связывали с местом, где я действительно бывала. С целью противостоять клевете мой адвокат, мистер Джилберт, велел мне написать следующее заявление:

«В период строительства здания школы я не раз ночевала в отеле "Амбассадор", в номере 330, каковой факт известен всем членам моей семьи, многим моим друзьям и сообщался с кафедры во всеобщее сведение.

Я заказывала именно этот номер, поскольку он находится в конце коридора, прямо напротив комнаты, которую занимает одна из моих прихожанок, миссис Флоренс Андервуд со своей пациенткой. Таким образом, мне не приходилось постоянно оставаться в одиночестве. Я всегда чувствовала присутствие друзей. Мы с миссис Андервуд часто оставляли двери наших комнат открытыми и заглядывали друг к другу.

Миссис Андервуд — пожилая леди, чья голова убелена сединами больше, чем голова моей дорогой мамы.

Я приезжала в отель "Амбассадор", как любой другой постоялец, после своих вечерних собраний, регистрировалась под своим полным именем — Эмми Симпл Макферсон — и всегда настоятельно просила дать мне именно 330 номер но вышеуказанной причине: то есть поскольку в комнате напротив проживала прихожанка моей церкви и моя подруга миссис Андервуд.

Кассирша отеля "Амбассадор" в то время являлась прихожанкой моей церкви, и, полагаю, ни разу не было такого случая, чтобы по прибытии в отель я не заглянула к ней на минутку поговорить о своей работе и проповедях, над которыми работала.

Я уезжала из Храма в отель, поскольку мне мешал шум, сопровождавший работы по строительству здания школы на территории церкви. В тот период времени я останавливалась не только в "Амбассадоре", но и в "Александрии", и, насколько я помню, два или три раза — в "Росслине", когда мне было неудобно ехать в "Амбассадор" и особенно когда у меня были какие-то дела в центре города.

Единственный раз я видела мистера Ормистона в "Амбассадоре", когда принимала участие в программе Дней Радио и находилась на сцене вместе с «Дядюшкой Джоном» и остальными владельцами крупных радиостанций, должностными лицами и дикторами. Несколько сотен человек присутствовали при этом и слышали обращение, с которым я тогда выступила на торжественном обеде».

Клеветнические измышления, вынудившие меня написать данное заявление, в какой—то мере обратились против самих клеветников. Несколько очевидцев, которые никогда не числились нашими друзьями, задохнулись от негодования, услышав эти голословные обвинения, и первыми пришли обнять нас или пожать нам руки со словами: «Что ж, отныне и впредь я на вашей стороне. Такие вещи нельзя прощать!» Подобные выпады привели нас к мысли о существовании масштабного заговора, направленного на уничтожение Храма Ангелов, его дела и его пастора. Некоторые газетчики, ранее предупреждавшие нас о том, что готовится что—то ужасное, пришли к нам в тот вечер и сказали: «Ну что ж, сестра, теперь самое страшное осталось позади. Они выдвинули самое тяжкое обвинение из всех, что могли выдвинуть». И мы возблагодарили Бога, уповая на то, что самое страшное осталось позади.

До несчастливых событий 1926 года я частенько говорила, глядя на сотни людей, пришедших к Иисусу в Храме Ангелов: «Что ж это сатана отказался от борьбы?» Тогда я говорила это в шутку, но, вполне возможно, сатана понял мои слова как призыв к действию! Больше я никогда не дам ему такой возможности!

Поднимаясь в зал судебных заседаний в тот ужасный день, когда расследовался факт моего проживания в отелях, я взглянула на мистера Джилберта и сказала с довольно безрадостной улыбкой:

— Мистер Джилберт, полагаю, вам было бы куда легче защищать меня, будь я убийцей или простым человеком, а не евангелисткой.

— Что ж, — сказал он, — действительно, я скорее добился бы вашего оправдания, если бы вас обвиняли в убийстве, а не в том, в чем обвиняют сейчас. Поскольку вы евангелистка, каждый хочет увидеть в газетах свою фотографию рядом с вашей. Каждый хочет примазаться к победившей стороне, поскольку ваше дело искусственно раздувают с целью привлечь к нему внимание всего мира и таким образом снискать себе славу.

Свидетели со стороны обвинения выступали вплоть до 19 октября. Показания давал мистер Райан. Миссис Уайзмен-Сьелафф, «главный свидетель» окружного прокурора, сделавшая суду множество признаний, повторила последнее свое «признание» и удалилась, чтобы на следующий день явиться с новым «признанием». Из Дугласа вызвали в суд одного свидетеля, подвергавшего сомнению возможность моего перехода через пустыню. Однако его показания более чем померкнут на фоне выступления полицейских города Дугласа, которые будут свидетельствовать в мою пользу, когда настанет очередь защиты предъявить суду своих свидетелей. В протокол будут внесены показания моей матери, данные большому жюри 13 июля. Миссис Бернис Моррис, секретарша слепого адвоката Маккинли, погибшего в автомобильной катастрофе, даст по делу показания, совершенно противоположные свидетельству моей матери. Мы общались с мистером Маккинли и — после его смерти — с миссис Бернис Моррис с полным доверием. Мы полагали, что они искренне верят, будто вступали в контакт с похитителями. Моя мама сказала: «Если мистер Маккинли ошибался, он ввел в заблуждение судью Харди, поскольку мы обратились к услугам этого адвоката только после того, как судья Харди заявил, что верит, что означенный человек встречался с настоящими похитителями».

Согласно показаниям мисс Моррис, ее хозяин считал, что я инсценировала похищение и опознаю любого, кто свяжется со мной по телефону и назовется моим похитителем. Она сказала, что они наняли некоего Джо Уаттса позвонить мне и что во время разговора с ним я воскликнула: «Господи, это действительно вы!» или что—то в этом роде. Во время беседы с окружным прокурором этот человек отрицал факт подобного звонка. Однако в означенный день мне, в самом деле звонил какой—то человек, выдававший себя за одного из похитителей. Но я не говорила «Это действительно вы» или что-либо подобное. Миссис Херберт Прайс, которая присутствовала при всем том телефонном разговоре и в действительности подняла трубку и позвала меня к телефону, впоследствии повторит на слушании все реплики, прозвучавшие на моем конце провода.

Во время перекрестного допроса окружной прокурор Мюррэй спросил миссис Прайс:

— Скажите, во время того телефонного разговора она [миссис Макферсон] поворачивалась к матери со словами: «Боже мой, мама, это он. Я узнала его голос»?

— Безусловно нет, — уверенно ответила миссис Прайс. — Ничего подобного не было.

Если, как утверждали некоторые, мистер Маккинли действительно выражал сомнение в достоверности моих показаний, значит он хотел угодить «и нашим и вашим», поскольку его друг, знакомый с ним двенадцать лет, мистер С. С. Паттерсон из Помоны, штат Калифорния, — человек, который часто навещал слепого адвоката в офисе и по просьбе друга не раз читал ему вслух газетные статьи — написал заявление, в котором описывал разговор, состоявшийся у них незадолго до трагической гибели адвоката. Заявление мистера Паттерсона гласило, в частности, следующее:

«Мистер Маккинли сказал мне, что безоговорочно верит рассказу миссис Макферсон о похищении до последнего слова. Он не сомневался, что двое мужчин, приходивших к нему, действительно были похитителями. К такому убеждению мистер Маккинли, по его словам, пришел в ходе их разговора — эти двое сообщили ему такие вещи, какие, по его мнению, не смогли бы сообщить, не будь они настоящими похитителями».

В любом случае, и к адвокату, и к его секретарше мы отнеслись со всем доверием.

Моя секретарша мисс Эмма Шаффер однажды была вызвана в суд в качестве свидетеля обвинения.

— Правда ли, что миссис Макферсон носит накладные волосы? — спросил помощник окружного прокурора.

Мисс Шаффер ответила отрицательно, но обвинитель продолжал расспросы. Миссис Уайзмен-Сьелафф в своем «признании» утверждала, что я ношу фальшивую косу.

Наконец терпение мистера Джилберта иссякло. Адвокат повернулся ко мне и в своей грубовато—добродушной манере рявкнул:

— Ну-ка распустите!

— Что распустить? — кротко спросила я. Когда мистер Джилберт испускает один из своих знаменитых рыков, хочешь—не хочешь заговоришь кротко.

— Распустите волосы!

— Но как, мистер Джилберт, — запротестовала я, — прямо здесь, в зале суда?

— Да, распустите.

— О, в этом нет необходимости, — сказал мистер Деннисон.

— Есть, — отрезал адвокат. — Мы выслушали достаточно клеветнических измышлений. Все, что мы можем доказать, мы докажем здесь и сейчас.

Так что я распустила волосы. Полагаю, тысячи людей говорили: «Как не стыдно миссис Макферсон тратить такие деньги на уход за волосами! К ней каждый день приходит парикмахер, и на возню с ее прической уходит два часа». В тот день на открытом судебном заседании я уложила волосы в прическу за две с половиной минуты, без зеркала. В тот же вечер по просьбе журналистов я повторила эту процедуру перед фотокамерой, причесываясь перед служением в Храме.

Все это казалось мне очень глупым и несущественным, едва ли достойным упоминания, но в утверждении, будто я пользуюсь услугами парикмахера, который тратит по два часа в день на сооружение моей прически, полностью состоящей из накладок, и все такое прочее, содержится столько же истины, как и во всех остальных слухах — поэтому я с радостью воспользовалась возможностью доказать правду!

Теперь события принимали иной поворот. Песчаные холмы клеветы и ложных обвинений, выросшие до размеров горы, начали постепенно рассыпаться. На этом зыбком сыпучем песке команда прокурора отчаянно старалась утвердить законное обвинение, подобное трехногому табурету. Одной опорой служило мнение, будто таинственной женщиной, проживавшей в Кармеле, была я. В качестве второй опоры использовалось заключение, что мой рассказ о побеге и переходе через пустыню невероятен и недостоверен. И последней опорой являлось утверждение, что я наняла «женщину для признания» — или «лжесвидетельницу», как более резко начнет называть ее пресса — чтобы она выдала себя за таинственную даму из Кармела.

Первое обвинение было снято с меня свидетелями из Кармела, которые под присягой твердо показали, что женщиной, проживавшей в коттедже, определенно была не я. Мистер Бенедикт, мистер Ингланд, мистер Макмайкл, мистер Хортон и мистер Уильяме — все видели ту леди с близкого расстояния и уверенно заявили, что это был кто-то другой.

Второй опоры команда прокурора лишилась после того, как блюстители порядка и объездчики границы из Дугласа показали, что обнаружили свидетельство, убедившее их в достоверности моего рассказа о побеге от похитителей.

Сердца граждан мира, присутствовавших на слушании в качестве зрителей, непривычно дрогнули, когда эти стражи границы торжественно прошествовали в зал суда в своих широкополых шляпах. Они подтвердили мой рассказ о побеге и многомильном переходе по пескам до Агуа Приеты.

Эти люди, знающие каждую пядь пустыни, как никто другой, заявили, что нашли в песках мои следы и последние подтверждают истинность моего рассказа.

Вместе с ними свидетельствовать в мою пользу явились также мистер и миссис Гонзалес — супруги, подобравшие меня ночью, когда я упала в изнеможении у ворот их дома. Мистер Джилберт спросил мистера Гонзалеса:

— Что вы стали делать? — Он имел в виду, что стал делать мистер Гонзалес, когда добежал до моего тела, распростертого на земле.

— Я пощупал у нее пульс, — ответил он. Для того, чтобы переводить вопросы на испанский, а ответы на английский язык, пришлось прибегнуть к услугам переводчика. — Она была страшно холодной и практически не подавала признаков жизни. Я сказал жене: «Кажется, леди умерла».

Его жена в свою очередь тоже заявила: «Мы думали, она умерла». Когда супруги обнаружили, что женщина подает слабые признаки жизни, миссис Гонзалес, как она показала, «натерла ей лоб, заднюю часть шеи и руки спиртом. Открыв глаза, леди не сразу поняла, где она и что происходит».

— А что она сделала, когда начала приходить в сознание? — спросил мистер Джилберт, на что миссис Гонзалес ответила:

— Попросила воды.

— У вас была возможность осмотреть руки и запястья миссис Макферсон на предмет наличия на них следов от веревки или чего-нибудь подобного? — спросил мой адвокат.

— Да, сэр. На обеих руках леди были кровоподтеки, словно руки были крепко связаны чем—то... не знаю, чем именно.

— Кровоподтеки были отчетливо видны?

— Да, сэр, — ответила миссис Гонзалес. Неугомонные газетчики раскопали какого—то человека,

который находил «странным», что миссис Макферсон удалось пройти сквозь заросли мескитового дерева и колючего кустарника, не порвав чулков или юбки, — каковое мнение было приведено в суде. Показания полицейского города Дугласа Дж.У. Кука, несомненно, сняли данное возражение.

Мистер Кук — это первый полицейский, которого я встретила в полицейском участке, когда меня привезли из Мексики. Допрос свидетеля проходил следующим образом:

Вопрос: Каково было физическое состояние миссис Макферсон?

Ответ: Полный упадок сил — крайнее физическое истощение.

В.: Что вы сделали?

О.: Я отвез ее в больницу.

В.: Вы помните, в каком состоянии находилась она, когда ее вели от машины к больнице.

О.: Помню. У нее подворачивались ноги. Ее приходилось поддерживать. Она еле шла.

В.: Вы заметили на теле миссис Макферсон какие—либо следы насилия?

О.: Да. Я внимательно осмотрел ее запястья и обнаружил на них красные рубцы.

В.: В том месте, где, по всей видимости, они были связаны веревкой или ремнем?

О.: Да.

В.: Вы впоследствии проводили какое-нибудь расследование в той местности? (Мистер Джилберт спрашивал о местности, которую я описала, рассказывая о своем переходе через пустыню).

О.: Спустя десять дней после появления миссис Макферсон в Дугласе я отправился в пустыню, взяв с собой жену, дочь и четырехлетнюю малышку. Мы с женой оделись по-походному. Мы двинулись к горе Ниггерхед, чтобы осмотреть окрестности и получить представление об этой местности. Мы проехали девять миль, вышли из машины, подошли к пограничному заграждению с американской стороны, пересекли его, прошли еще мили две до горы Ниггерхед, обогнули ее и вернулись обратно.

В.: Вы говорите, с вами был маленький ребенок?

О.: Да. Четырехлетняя дочь.

В.: Что было у девочки на ногах?

О.: Тонкие носочки и сандалики.

В.: Девочка все время бегала?

О.: Всю дорогу до горы Ниггерхед и обратно, за исключением последней полумили, когда она устала и мне пришлось взять ее на руки.

В.: Как выглядели после похода ноги ребенка, на которых были лишь тонкие носочки и сандалики?

О.: Я не заметил ничего особенного — точно так же, как и до похода.

В.: Какое расстояние вы прошли?

О.: Четыре мили или больше.

В.: Вы получили полное представление о характере той местности. Теперь ответьте, пожалуйста, у вас на ногах тогда были туфли, подобные выставленным здесь в качестве вещественного доказательства [речь идет о моих туфлях]? Могли ли туфли остаться в том состоянии, в каком вы их видите, после того, как человек прошел в них пятнадцать—восемнадцать миль?

О.: Да, сэр, могли.

Безусловно, пешая прогулка семьи Куков по пустыне послужила очень веским доказательством того, что переход, подобный совершенному мной, действительно возможен. Несколько других жителей той пустынной местности также поддержали меня, сославшись на свой личный опыт. Среди них мне запомнился известный горный инженер и блюститель порядка из Дугласа мистер

С.И. Кросс. Ранее в печати цитировали высказывания мистера Кросса, свидетельствующие о его сомнении в правдивости моих показаний, но в ходе предварительного слушания он категорически отрицал тот факт, что делал подобные заявления. Его показания звучали, в частности, следующим образом:

В.: Вам приходилось в летние месяцы путешествовать пешком по пустыне в окрестностях Агуа Приеты?

О.: Да.

В.: Как по—вашему, в состоянии ли человек пройти пятнадцать—двадцать миль без воды.

О.: Такое уже случалось. Со мной. Помнится, однажды я прошел двадцать две мили, когда во время объезда территории подо мной пала лошадь — всего в нескольких милях западнее того места, где находилась миссис Макферсон.

В.: В какое время суток вы начали этот двадцатидвухмильный переход?

О.: Около полудня.

В.: К какому времени вы закончили путь?

О.: Примерно к десяти часам вечера того дня.

В.: У вас была с собой вода во время перехода?

О.: Нет, не было.

В.: Опишите общее физическое состояние, в котором вы находились после того двадцатидвухмильного путешествия.

О.: На следующий день я вышел на работу. Никаких тяжелых последствий я на себе не ощущал.

В.: Насколько сильно вы страдали от отсутствия воды?

О.: Конечно, мне хотелось пить, но воды-то не было.

В.: Поэтому вы просто продолжали идти — без воды?

О.: Да. Мне несколько раз доводилось совершать двенадцатичасовые переходы по той местности без воды — в дневное время.

В.: Теперь, мистер Кросс, я вручаю вам пару туфель, являющихся, как упоминалось ранее, вещественным доказательством. Вы внимательно осмотрели их?

О.: Да, сэр.

В.: Теперь, если предположить, что некая особа прошла по той местности порядка двадцати—двадцати двух миль, как на ваш взгляд, могли ли эти туфли остаться в том состоянии, в каком вы их видите, после подобного путешествия?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: