Храм Ангелов — первые годы

С 1 января 1923 года, когда распахнулись двери Храма Ангелов, он стал местом мощного духовного пробуждения, сила и напряженность которого неуклонно возрастали. В первые шесть месяцев восемь тысяч новообращенных преклонили колени у алтаря, и полторы тысячи верующих приняли крещение. Сотни людей получили исцеление и крещение Святым Духом. Тысяча молодых людей обязались служить Крестоносцами Четырехугольного Евангелия Храма Ангелов. А с течением недель и месяцев масштабы нашей деятельности расширялись.

В феврале открылась Башня Молитвы, где молитва никогда не прекращалась, поскольку мужчины посменно молились там ночами, а женщины — днем, обращая к Господу тысячи просьб, которые поступали по почте, по телефону и телеграфу со всех концов света. В том же месяце мы учредили школу изучения Библии, которая со временем превратится в библейский колледж «ЖИЗНЬ» — Маяк Международного Четырехугольного Евангелизма. Под эту школу было построено здание на углу Лемойн-стрит и Парк-авеню, но оно с первого учебного дня оказалось слишком маленьким, поэтому занятия проводились в пятистах аудиториях Храма Ангелов. В конце концов, рядом с храмом возвели здание колледжа в пять этажей с мансардой, а первоначальное здание школы реконструировали в пасторат, где я проживала до 1936 года.

В марте, в Пасхальное Воскресенье состоялось торжественное открытие великолепного органа Храма Ангелов, каковой инструмент был одним из последних элементов, призванных придать зданию законченный вид. Ах, орган... из всех неодушевленных предметов больше всего я люблю его! Кажется, мощные голоса органных труб несут откровение о смысле всей земной жизни. Часто, когда в церкви никого нет, кроме нескольких одиноких молящихся, я незаметно проскальзываю внутрь, сажусь в тени одной из колонн и, внимая многоголосому пению органа, обретаю покой.

Затем стал вопрос о радио! В 1923 году в Лос-Анджелесе было только две радиостанции. Когда я включала свой радиоприемник, из него лились песни, музыка и речи так ясно и отчетливо, словно инструменты играли и певцы пели прямо в моей комнате. Однако они находились на расстоянии многих миль от меня. У меня дух захватывало при мысли о всех тех возможностях, которые предоставляет радио для распространения Евангелия. Мы купили эфирное время на радиостанции и начали транслировать некоторые проповеди. Но меня не отпускала мысль, что, если бы у Храма Ангелов была собственная радиостанция, мы могли бы транслировать почти все служения!

Представители радиостанций «Уэстерн-Илектрик» и «Таймс-Миррор» уверили нас, что такую радиовещательную станцию можно установить в Храме за двадцать — двадцать пять тысяч долларов. Я узнала, что в то время, на самой заре радиовещания, в радиусе сотни миль от Лос-Анджелеса уже насчитывалось более двухсот тысяч радиоприемников. Какая прекрасная возможность для проповеди Евангелия!

Я поставила этот вопрос перед конгрегацией и подписчиками «Приглашения на брачный пир». Откликнутся ли они дополнительными пожертвованиями сверх тех, что идут на покрытие текущих расходов церкви? Несколькими месяцами ранее я на заседании правления Храма отвергла предложение одного брата, состоявшее в том, чтобы ежемесячно взимать с каждого члена церкви десять долларов. Я ответила, что скорее сложу с себя обязанности пастора и построю другую церковь, чем стану собирать взносы с каждого лично.

— Все в этой церкви, — объявила я, — будет осуществляться Божьей милостью, только за счет добровольных пожертвований людей, дающих без всякого принуждения.

Все говорили, что так ничего не получится — что такое грандиозное предприятие требует гарантированного дохода. Но Господь послал средства на Храм. Мы закончили строительство, не входя в долги. Господь дал средства на эксплуатационные расходы. И Господь послал — через любовные дары детей Своих — средства на приобретение радиостанции. В феврале 1924 года радиостанция «Зов Четырехугольного Евангелия» вышла в эфир с величественным гимном: «Ветры, возвестите громко: Иисус спасает!»

В течение трех лет я неотлучно находилась при Храме Ангелов, по много раз в неделю проповедуя и преподавая, ведя ежедневную радиопрограмму «Счастливый час», молясь за больных и выполняя обязанности писателя, редактора и издателя, помимо многочисленных административных обязанностей. Возрождение веры продолжалось и ширилось. В соседних городах и селениях начали возникать отделения нашей церкви. В былые времена, когда я разъезжала по стране на машине, ставила палатки и проводила служения, я считала свою жизнь напряженной, но те дни не идут ни в какое сравнение с первыми годами работы в Храме. Кроме того, мне приходилось заниматься и внешней деятельностью. Различные гражданские и религиозные общества и благотворительные организации приглашали меня выступить перед ними, и я радостно пользовалась любой возможностью передать людям послание Христа и Его любовь. Городские пожарники требовали повышения заработной платы и обратились к нам за помощью. Представители родственной церкви обратились ко мне с просьбой помочь им выбрать мебель. Делам, настоятельно требующим моего внимания, просто конца не было.

Вдобавок ко всему нужно было, чтобы все приходящие в Храм люди — как молодые, так и старые — были заняты не меньше меня. Только тогда они могли обрести такое же счастье, какое обрела я — счастье, которое приносит человеку успешное выполнение всякого дела, способствующего распространению Слова. И работа, связанная с привлечением прихожан к делам Храма, сама по себе отнимала у меня много времени и сил.

Господь послал нам несколько чудесных священников, которые время от времени разделяли со мной обязанности проповедника. Крестоносцам особенно понравилось вечернее служение в пятницу, проведенное Хомером Родхивером, обладателем знаменитого баритона, повергавшего в восхищение тысячи слушателей во время воскресных кампаний в Билли. Мистер Родхивер проезжал через Лос-Анджелес по пути в Японию, Индию и Австралию вместе с евангелистом У.И. Бидервольфом. Доктор Бидервольф завершил вечернее собрание восхитительной евангельской проповедью. Другим гостем, почтившим Храм своим присутствием, был Уильям Дженнигс Брайан, который трижды выдвигался от демократической партии на пост президента Соединенных Штатов и безупречно исполнял обязанности министра внутренних дел в правительстве президента Вудро Вильсона. Последние годы своей жизни мистер Брайан посвятил распространению фундаменталистского вероучения. С каким радостным волнением принимали мы его в Храме!

Тем временем количество учащихся в библейской школе стремительно увеличивалось. Что-то нужно было делать — и делать незамедлительно, — чтобы разместить этих будущих пасторов, евангелистов, миссионеров и тружеников Христа. 1 января 1925 года— в день, когда Храм Ангелов взял главный приз на Параде Роз в Пасадене — вереница грузовиков, с верхом груженных мешками с цементом, прибыла к пустому участку с восточной стороны Храма — строительной площадке новой библейской школы. Поднявшись на самый большой грузовик, я произнесла небольшую речь перед собравшейся толпой, поведав о своих планах и надеждах, связанных с этим огромным зданием. Мы «продавали» мешки цемента по доллару штука, чтобы каждый мог принять участие в закладке школы. В память об этом радостном событии жертвователи получали сувенир: маленький золотистый мешочек с надписью «цемент». Годом позже здание школы высотой в пять этажей с мансардой, пусть еще недостроенное, уже стояло рядом с Храмом Ангелов, превосходя последний высотой.

В период строительства мне часто мешал шум, доносившийся со строительной площадки. Он начинался рано утром и порой не давал мне, как следует выспаться после поздний вечерних служений. Поскольку мой дом находился всего в нескольких футах к югу от стройки, шум мешал мне также писать и готовиться к проповедям и учебным занятиям. Поэтому после вечерних служений я часто отправлялась в какой-нибудь отель, чаще всего в «Амбассадор», но иногда в «Александрию» или «Росслин», где снимала номер на ночь и проводила часть следующего дня, работая над проповедями. В «Амбассадоре» я всегда снимала номер 330, поскольку он находился в самом конце коридора, как раз напротив комнаты, которую занимала одна из прихожанок Храма. Таким образом, я никогда не оставалась в одиночестве, и мы часто держали двери наших номеров открытыми, чтобы иметь возможность беспрепятственно заглядывать друг к другу.

Я и не предполагала тогда, какие грязные измышления впоследствии будут распространяться по поводу моих отлучек в отели в поисках тишины и покоя. Мне и в голову не приходило, что враг яростно двинется в контрнаступление из-за бывших торговцев контрабандным спиртным, игроков, наркоманов и проституток, которые предались Богу в Храме Ангелов и затем поведали свои тайны — сведения о поставках и контрабандном ввозе отравного спиртного, адреса игорных притонов, имена наркодельцов и ужасные факты торговли «живым товаром» — широкой аудитории радиослушателей. Бандиты, пользовавшиеся попустительством властей, внезапно лишились своего «покровительства», поскольку в результате таких публичных разоблачений возникла необходимость принять решительные меры.

Но в то время гроза еще не разразилась — пока что. Зловещий гул еще раздавался где-то глубоко под землей. И только по моем возвращении из Святой Земли буря грянет, дав полную волю своей свирепой ярости.

Я нуждалась в отпуске! Три года мы с матерью трудились в Храме Ангелов. Господь дал нам сотни тысяч друзей в этом краю, куда когда—то направил нас. Все пожертвования, поступившие за последние годы, употреблялись на дело Божье и таким образом возвращались Господу. Мы не вкладывали деньги в недвижимость, прекрасные дома или нефтяные месторождения, как это делали некоторые евангелисты. Я не вижу причины, почему бы евангелисту не распоряжаться своими деньгами таким образом, если ему хочется, ибо люди жертвуют по доброй воле, а если у них есть какие-то возражения против подобного использования средств, они должны заранее оговаривать свои условия. Но мы не хотели накапливать богатство для себя. Мы хотели все вернуть Господу. И, конечно, в дело Господа мы вкладывали все наши силы наравне с пожертвованиями. Как неустанно трудились мы! Но теперь друзья начали предупреждать меня, что постоянное напряжение сил может подорвать мое здоровье. Мне предложили взять отпуск — первый настоящий отпуск с того года, как я вступила на путь евангелистского служения в Маунт-Форест, штат Онтарио.

Я хотела взять с собой мать, но все чувствовали, что нам не следует покидать Храм одновременно. Мать должна была удерживать наши позиции в Лос-Анджелесе и заниматься тысячами мелких вопросов — незнакомых или непонятных непосвященному — пока я буду совершать приятное путешествие. При мысли, что наконец—то я отдохну по—настоящему, сердце мое пело, но все же к назначенной дате я подошла не без трепета в душе. Могу ли я оставить работу? По единодушному мнению, она продвигалась прекрасно. Меня окружали такие преданные и искренние люди. В Библии есть рассказ о человеке, который сеял семена, а когда он заснул, пришел враг и засеял его поле плевелами. Я всегда боялась уезжать надолго, чтобы не пришел дьявол и не засеял мое поле плевелами. В Храме Ангелов никогда не было такого человека, в котором можно было бы заподозрить врага. Казалось, между нами царит полное взаимопонимание и все мы — страстные служители Господа, церкви и душ человеческих. Но Господь внушал мне мысль, что настала пора отдохнуть.

И вот наконец после трех лет неустанного служения в Храме Ангелов, продолжавшегося днем и ночью, должно было свершиться великое событие. Мы купили билеты. Роберта должна была сопровождать меня, по крайней мере, до Ирландии. Оттуда я двинусь во Францию, а затем — в Святую Землю.

Друзья устроили нам замечательные проводы на железнодорожном вокзале Лос-Анджелеса. Тысячи людей собрались сказать нам: «До свидания, да благословит вас Господь и да вернет вас в целости и сохранности домой!». Повсюду стрекотали кинокамеры — целый вагон—платформу занимали кинорепортеры. «Что скажут люди, — с тревогой думала я, — когда увидят меня на экране после всего того, что я говорила о кино?»

Когда поезд прибыл в Нью—Йорк, я поздравила себя с тем, что сумела пробраться в город незамеченной. Вот теперь—то, думала я, начнется настоящий отдых. Все пассажиры поезда знали, кто я такая, и обращались ко мне с просьбами помолиться о больных и рассказать об Иисусе. Я делала это с великим удовольствием — разве что по идее я должна была отдыхать.

На следующее утро мы отплывали. Войдя в свою каюту, я обнаружила, что она полна цветов, фруктов и корзинок с подарками.

— Сестра, — спросила меня одна леди, — вы не помните меня? Я обратилась на вашем собрании в Бруклине.

— А я получила исцеление на вашем собрании в Нью-Джерси, — сообщила другая.

Наконец объявили: «Всем провожающим сойти на берег». Потом раздался громкий басистый гудок — и пароход отошел от причала. Мы смотрели, как исчезает вдали Нью—Йорк, а затем понеслись по волнам к далекой Европе.

Мы с Робертой навестили родителей Роберта Симпла на прекрасном Изумрудном острове Ирландия. Я рассчитывала оставить дочь с бабушкой и дедушкой и отправиться дальше в Святую Землю.

Одним из ярких впечатлений от поездки в Лондон стала прогулка по разделенным аркадами приделам Вестминстерского аббатства. Я увидела надгробные плиты на могилах мучеников, вмурованные в пол этого прекрасного здания. Я почти наяву слышала слова: «Откройте двери и погребите его». Великие памятники обращаются в прах, но то был живой камень.

На несколько приглашений выступить с проповедью во время моего пребывания в Англии я вежливо ответила: «Я отдыхаю, не проповедую». Священники проявили больше сочувствия, нежели разочарования, поскольку некоторые из них посещали Храм Ангелов и знали, какое тяжелое бремя забот я несла на своих плечах. Они согласились с тем, что мне требуется отдых. Пятидесятники начали молиться о том, чтобы Господь как-нибудь все-таки направил меня проповедовать среди них, если на то будет Его благословенная воля.

Тем временем я отбыла во Францию. Путешествие по воздуху оказалось восхитительно спокойным и приятным, а от видов, открывавшихся сверху, захватывало дух. Я всем сердцем стремилась в Париж! Я отправилась к Эйфелевой башне и забралась на нее, высоко—высоко, на самый верх. Я смотрела на город и думала о Христе, Который смотрел на Иерусалим и плакал. Я страстно желала увидеть истинное пробуждение Святого Духа в Париже, но как ни старалась, не нашла ничего похожего. Все церкви, которые я посетила, были настолько переполнены туристами, желающими поглазеть на хранящиеся там сокровища, что казались лишенными всякой духовности.

Я двинулась на юг Франции, к Ривьере, откуда собиралась отплыть в Святую Землю. Но однажды ночью в историческом городе Ницца Господь словно начал внушать мне, что я должна вернуться в Лондон. Началась борьба между верой и разумом. И только на третью ночь, когда Господь указал мне ясно и четко: «Дитя мое, Я хочу, чтобы ты вернулась в Лондон и проповедовала», я подчинилась Его воле. На следующее утро я позвонила главе Элимской церкви в Лондоне и сообщила о своем намерении вернуться и проповедовать несколько дней. Воздушное путешествие обратно в Англию оказалось на редкость тяжелым. Дул сильный ветер, и самолет опоздал на час.

В аэропорту меня встречали священнослужители и газетные репортеры. Представители прессы просили встретиться с ними, на что я дала согласие. Однако журналисты, казалось, остались разочарованными, поскольку я предпочитала говорить больше о Христе, нежели о себе. Один репортер жаловался, что почти ничего не почерпнул из беседы со мной, поскольку я упорно «переводила разговор на духовные темы». Но я вернулась в Англию для того, чтобы проповедовать учение Иисуса.

Молитвенный дом был переполнен. Люди приезжали отовсюду, чтобы услышать проповедь Слова Божьего. На собраниях пребывала такая слава, что священники начали настоятельно просить меня остаться и провести широкую кампанию. Мне предоставили муниципальный зал на восемь тысяч посадочных мест. Несколько раз, когда я колебалась с принятием решения, я обращалась к Богу: «Господи, я хочу пребывать в Твоей сладостной воле, но Ты знаешь, как хочу я пройти по земле, по которой ходил Ты, помолиться там, где Ты молился, и увидеть места, о которых я рассказывала все эти годы, чтобы получить возможность описывать их лучше. Но Твоя воля будет исполнена, Господи». Я была готова отказаться от путешествия в Святую Землю, но Господь, казалось, внушал мне продолжать путь. Я согласилась заехать в Лондон на обратном пути и проповедовать в Роял—Альберт—Холл перед отъездом на родину.

Тем временем Роберта приняла решение сопровождать меня в путешествии и попрощалась с семьей своего отца в Ирландии. Мы спешно пересекли Английский канал и двинулись через всю Францию в Марсель, где сели на пароход, доставивший нас в Порт — Саид, Египет. Мы переправились через Суэцкий канал на маленьком пароме. Местные жители в причудливых одеждах занимали наше внимание. Женщины носили чадры — некоторые закрывали лицо полностью, а другие лишь нижнюю его часть, по глаза.

«О, как мне хочется все увидеть!» — думала я, прижимаясь лбом к стеклу в попытке разглядеть проплывающие мимо пейзажи. Наконец-то передо мной простиралась земля, о которой говорила Библия. Будет ли она похожа на землю, созданную в моем воображении? Буду ли я разочарована? Возможно, я совершила ошибку, приехав сюда, поскольку всю жизнь с самого детства я сотворяла в себе прекрасную Святую Землю из невесомой материи снов и грез. Я видела ее такой, какой в моем представлении она была во времена Иисуса. Изменилась ли она, стала ли другой? Населяют ли ее современные люди?

Когда я выглянула из окна на подъезде к Святому Городу, мне показалось, что худшие мои опасения подтверждаются, поскольку перед моим взором открылся вид современного города. Я видела прекрасные кирпичные и оштукатуренные дома, которые сделали бы честь Калифорнии. Видела магазины с зеркальными витринами, телефонные и телеграфные столбы и роскошные рестораны. И разносчиков газет, кричавших: «Нью-Йоркские газеты! Нью-Йоркские газеты!»

Тут я просто упала духом. Ох, кажется, я пожалею, что приехала сюда. Я знаю много людей, которые хотят увидеть Святую Землю, но боятся того же самого: разочарования.

В этот момент мимо двери моего купе проходил человек, который накануне помогал нам погрузить багаж. Он хорошо знал эту часть страны.

— Сестра, — успокоил он меня, — вы еще находитесь за стенами города. И видите современный Иерусалим. Евреи возвращаются на родину предков, и это их поселения. Русский квартал, польский квартал, немецкий квартал. Однако вы убедитесь, что Старый Иерусалим не изменился.

Это несколько утешило меня, хотя я не собиралась слишком обольщаться надеждой, покуда не увижу все собственными глазами. Наконец мы прибыли на вокзал. Поезд не доходил до Старого города, и дальше нужно было ехать на автомобиле.

— О, я вижу городские стены! — воскликнула я чуть позже.

— Да, — ответил мой гид. — Стены целы, поскольку их восстановили.

Сердце мое сильно забилось. Как возликовала я при виде городских стен!

Наконец мы подъехали к Дамасским воротам. Ехать на автомобиле дальше не представлялось возможным — поскольку машине не пройти по узким улочкам Старого Иерусалима, которые постоянно поднимаются вверх и спускаются вниз ступеньками. Все грузы жители перевозят здесь на ослах, верблюдах или переносят сами.

Старый Иерусалим наводняли сотни людей в национальной одежде, очень похожей на одеяния библейских времен. Они несли на плечах свою поклажу и торговали своими товарами. Я спрашивала себя, такие ли картины городской жизни видел Иисус, когда ходил по иерусалимским улицам во времена столь отдаленные?

Я не могла оставаться в отеле. Мне не хотелось потратить впустую ни минуты. Так что иногда я выходила в город без гида.

Таким образом я пришла к Стене Плача, где евреи плачут и скорбят о своем потерянном храме и народе. Я никогда не слышала стенаний более душераздирающих: «О Боже, верни нам наш храм! Верни нам нашу землю! Изгони мусульман и верни нам нашу землю! Пошли Мессию! О Господи, пошли Мессию и спаси Свой народ!»

Как хотелось мне обнять их всех и сказать, что Мессия действительно пришел, что Иисус есть Мессия и что у нас есть храм нерукотворный, в котором мы можем поклоняться Христу сегодня. Порой у Стены Плача стояло всего несколько человек, порой — множество, но они никогда не оборачивались и не обращали никакого внимания на туристов. Казалось почти кощунственным стоять там и смотреть на них, но они оставались погруженными в молитвы.

Помимо Иерусалима, мы посетили и другие места — Назарет, Иерихон, Хеврон, Яффу, Галилею. Дни пролетали так стремительно, что казались чудесным сном. Мне хотелось бы вернуться в Святую Землю и остаться там на год, чтобы везде побывать. Но пришло время уезжать. Мы намеревались быстро проехать по Египту, поскольку мне хотелось посмотреть места, где старый фараон притеснял детей Израиля до Исхода евреев под водительством Моисея.

Мы прибыли в Каир и побывали у великих пирамид. У меня замирало сердце при виде этих колоссальных сооружений, созданных гением и силой человеческой во времена столь отдаленные. Из Египта мы поплыли в Италию, где посетили Венецию, Рим, Неаполь и Помпеи, прежде чем двинулись дальше в Лондон — проповедовать в Роял—Аль—берт—Холле. Все британские газеты писали о нас на первых страницах и восторженно отзывались о наших собраниях. Отношение английской прессы ко мне в 1926 году сильно отличалось от того отношения, которое я встречу при следующем визите в Лондон.

Зал на двенадцать тысяч посадочных мест был набит битком — от арены до самого купола. На заключительном собрании в Пасхальный понедельник я говорила о втором пришествии Господа. Из Лондона мы отправились в Ирландию, в Белфаст, где я удостоилась чести рассказывать историю Иисуса на огромном стадионе. Мэр города попросил нас сфотографироваться вместе с ним. Он показал нам городской зал и присутствовал на всех служениях, на каких только смог, сидя на сцене и благодаря Господа за пробуждение.

Но пришло время нам возвращаться в Лос-Анджелес и вновь приниматься за работу. Какой замечательный прием встретили мы по возвращении! Ничто, казалось, не предвещало той бури, которая разразилась надо мной меньше чем через месяц, угрожая моей жизни, моей репутации и моему служению.

Глава 14

Похищение

Как неожиданно все случилось! Мгновение назад — сияющие небеса, пение, проповеди, блестящие планы немедленного расширения дела Христова. А мгновение спустя — ужас, дикий страх, грубые руки, рев мотора, и я лежу ничком на полу автомобиля!

Оно застало меня совершенно врасплох — это внезапное похищение, совершенное неизвестными заговорщиками. Если на свете когда—либо был человек, абсолютно счастливый и живущий насыщенной и полной жизнью, — то это была я. Затем вдруг капкан захлопнулся! На самом деле этого следовало ожидать, поскольку мне делали предупреждения, которые я оставляла без внимания, почитая шутками или выходками психически нездорового человека.

Конечно, у такой церкви, как Храм Ангелов, не могло не быть врагов. Ящик моего стола был забит списками адресов тех заведений, где законы, преследующие торговлю контрабандным спиртным и наркотиками, постоянно и нагло нарушались в том «мире», которым безраздельно и безусловно правят силы дьявола. Этот темный мир абсолютно реален для того, кто преклонял колени рядом с грешниками у алтаря и выслушивал рассказанные сквозь слезы повести о разбитых сердцах и сломанных жизнях, на которых можно было бы поставить крест, когда бы несчастные жертвы не пришли к Иисусу, Которого я проповедовала.

Снова и снова обращенные игроки, наркоманы, торговцы контрабандным спиртным и жертвы торговли «живым товаром» поднимались с колен, чтобы дать потрясающие душу свидетельства как слушателям радиостанции «Зов Четырехугольного Евангелия», так и присутствующим на служениях в Храме. Рассказывая о своей жизни, новообращенные называли имена людей и адреса, где они доставали наркотики и спиртное или проигрывали свои дома и состояния.

Друзья предупреждали меня: «Сестра, ты навлечешь на себя кучу неприятностей, если будешь сражаться с грехом так смело. Криминальный мир и его заправилы не потерпят таких разоблачений!» И часто почтальон приносил мне конверты, содержащие письма и записки с угрозами похитить и убить меня, если мы не «уймемся».

— Похищение? Не может быть! — думала я — даже после того, как одна Лос-Анджелесская газета (за год до ужасного испытания) опубликовала на первой полосе сообщение, что репортеры раскрыли заговор, имевший целью похитить меня! Эта мысль у меня никак в голове не укладывалась. Такие вещи с евангелистами просто не случаются! Да, конечно, мы наносили криминальному миру удары, бьющие точно в цель, но мысль о том, что кто—то нанесет ответный удар церкви, не представлялась мне заслуживающей серьезного внимания.

Но потом это случилось. Прошло всего три недели со дня моего возвращения из Святой Земли. То были чудесные недели напряженного труда! «Теперь мне долго не потребуется отдых, — объявила я. — Я собираюсь работать без перерывов — не щадя своих сил».

Я начала думать о будущем, планировать съезды, приглашать проповедников. Строительство библейской школы завершилось во время моего отсутствия, но необходимо было решить вопросы, касающиеся внутренней отделки и меблировки здания. Маляры, художники и дизайнеры консультировались со мной относительно завершающих деталей. Согласно расписанию, я проводила служения днем и вечером в среду, вечером в четверг, пятницу и субботу и утром, днем и вечером в воскресенье. Вдобавок ко всему я преподавала в библейской школе, где семьсот юношей и девушек учились на пасторов, евангелистов и миссионеров. Весенний семестр подходил к концу, близился выпуск старшего курса. Я уже подготовила опросные листы. То было очень напряженное время.

В воскресенье 16 мая 1926 года Храм был переполнен на всех трех служениях. Вечером мне пришлось выступить со своей проповедью «Красная нить» перед тремя аудиториями, освобождая зал после каждого выступления и вновь быстро запуская туда людей.

Обычно я не проводила служения в Храме по понедельникам и вторникам. Однако все так настойчиво просили меня обстоятельно отчитаться о путешествии в Святую Землю, что я согласилась в понедельник вечером выступить с лекцией, сопровождая ее демонстрацией слайдов.

Народ толпился на улицах вокруг Храма уже к пяти часам вечера. Двери были открыты, и зал битком набит зрителями к шести часам. К шести тридцати улицы снова запрудили толпы людей, которые отказались уйти домой. До девяти тридцати я выступала с отчетом о своем путешествии перед первой аудиторией, потом отпустила эти тысячи слушателей и повторила свой рассказ перед вторым собранием. Но даже Храм не мог вместить всех явившихся на лекцию, поэтому я объявила, что повторю выступление вечером следующего дня. Но назавтра, ко времени начала служения, на юге страны уже считали, что я утонула.

Вторник, 18 мая 1926 года. С утра я отправилась в центр города за покупками. Моей дочери Роберте нужно было новое платье для школы, и я тоже хотела новое платье. Если память мне не изменяет, я отъехала от пастората около десяти часов. Я припарковала машину у универсального магазина Баллока. Купив платье для Роберты, я начала присматривать наряд для себя. Я нашла черно—белое платье, очень мне понравившееся, но решила прислать сюда свою секретаршу Эмму Шаффер, чтобы она взглянула на него.

— Пожалуйста, оставьте это платье для меня, — попросила я продавщицу, и она отложила его в сторону.

Я так вдаюсь во все эти подробности, поскольку несколькими месяцами позже появятся свидетели, которые, по их словам, видели меня у отеля «Кларк» именно в то время, когда я находилась в магазине Баллока. К счастью, продавщица запомнила время продажи платья и дала показания по этому поводу. Кроме того, я зашла в небольшой магазинчик неподалеку от универмага Баллока, владелец которого мистер Гамильтон запомнил меня. Потом я поехала домой. Хэрриет Джордан, декан нашей библейской школы, зашла ко мне домой для какой-то консультации, и она утверждает, что я вернулась до одиннадцати часов утра.

Поскольку два предыдущих вечера я выступала в Храме вместо того, чтобы отдыхать, мама сказала мне:

— Милая, ты выглядишь бледной. Соберись и съезди на взморье днем, прогуляйся немножко.

— Отлично, — сказала я. — Ты поедешь со мной? — Иногда мама сопровождала меня в таких вылазках. Ее купальный костюм так и оставался в машине после нашей поездки на взморье в прошлую пятницу.

— Нет, милая, — отказалась она. — Мне нужно подготовить объявления и информационный бюллетень церкви для публикации.

Я попросила Роберту составить мне компанию, но ей нужно было идти в школу. Тогда я пригласила свою секретаршу:

— Мисс Шаффер, вы поедете со мной?

— Да, с удовольствием, — ответила Эмма.

В желто-белом спортивном костюме я вышла из дома в сопровождении мисс Шаффер. На улице мы поздоровались с несколькими людьми и сказали им, куда направляемся.

Я взяла с собой купальный костюм и резиновую шапочку, а также Библию, указатель библейских изречений и кое-какие записи, поскольку намеревалась поработать над проповедями в тишине взморья.

До Оушн-парк мы ехали дольше обычного, поскольку я не успела повернуть на Пико-бульвар, в тот момент запруженный транспортом. Я свернула с нужной дороги, пытаясь выехать на Пико окольным путем. На подъезде к взморью я припарковала машину у отеля «Оушн Вью» на углу Оушн-франт и Роуз-авеню.

Я с радостью ждала минуты, когда войду в воду. Но я была голодна. Мы с Эммой дошли до маленького кафе, где я купила вафли. Мисс Шаффер предпочла попкорн. Потом я взяла напрокат большой пляжный зонт и опустилась на песок. Секретарша села рядом со мной. Я раскрыла Библию и записную книжку и несколько минут работала, прежде чем пойти в воду. Волны накатывали на берег, и я поплыла им навстречу, рассекая руками воду. Я люблю плавать, но мне все-таки следовало поработать над проповедями. К тому же вода была довольной холодной.

Вернувшись под пляжный зонт, я дописала план одной из проповедей для следующего воскресенья и уже собиралась приступить к работе над другим посланием, когда задумалась о лекции, которую собиралась повторить этим вечером. Это выступление я планировала провести специально для детей и поэтому решила внести некоторые изменения в музыкальное сопровождение. И я хотела приготовить два новых слайда для этой лекции. Я обратилась к мисс Шаффер, которая не плавала:

— Вы одеты, дорогая. Пожалуйста, сходите позвоните музыкальному директору насчет музыкального сопровождения и закажите слайды. У меня устали глаза, так что, пожалуй, я еще поплаваю, пока вы будете звонить. Таким образом, вам не придется долго сидеть тут в одиночестве. — Я сказала секретарше, в каком направлении я намереваюсь плыть.

— Хорошо, — сказала она. — Не заплывайте далеко.

— Не буду, — ответила я. — Не беспокойтесь. — Я и не представляла, какой долгий путь мне придется проделать, прежде чем я снова увижу знакомые лица.

Я прошла по дощатому настилу к воде, отплыла от берега почти на длину пирса, повернула и доплыла до пирса, прежде чем направиться обратно. На берегу несколько спасателей проводили тренировочные занятия, и я принялась наблюдать за ними, стоя по колено в воде. Я тихонько напевала себе под нос какую-то музыкальную фразу и чувствовала себя совершенно счастливой. У меня не было никаких дурных предчувствий.

И тут я услышала, как кто-то окликнул меня по имени — не помню, как именно: «Сестра Макферсон» или «Миссис Макферсон». Слегка нахмурившись, я подумала: «Я не могу даже пойти на пляж, чтобы меня не узнали». Посмотрев в сторону, откуда раздавался голос, я заметила мужчину и женщину, явно поджидающих меня. Кричала женщина, а мужчина казался чрезвычайно взволнованным. Я стала выходить из воды, и они двинулись мне навстречу, говоря одновременно, почти бессвязно:

— Наш ребенок умирает, сестра! — восклицали они. — Доктор считает его безнадежным. Мы приехали с ребенком из самой Алтадены. Пожалуйста, пройдите к нашей машине и помолитесь за малыша!

— Как вы узнали, что я здесь? — почти машинально спросила я, ровным счетом ничего не заподозрив. Часто, когда я совершала конную прогулку или ехала на машине, вдруг подъезжал какой-нибудь автомобиль и меня увозили в госпиталь или к месту несчастного случая, чтобы я во имя Христа принесла жертвам все возможное облегчение.

— Мы позвонили в Храм, и ваша мать сказала, что вы здесь, — последовало объяснение. — Она сказала, что если мы найдем вас, вы, несомненно, помолитесь за нашего ребенка. Вы ведь пойдете с нами, правда?

Я ни на миг не усомнилась в том, что они действительно позвонили в Храм. Если меня можно упрекнуть в чем—то, так скорее всего в излишней доверчивости. Я всегда верю людям на слово и не ставлю под сомнение их искренность — как это случилось в тот роковой день.

— Но я не могу пойти прямо сейчас, — возразила я. Однако не успела я договорить эти слова, как в моем мозгу мелькнула мысль: «Эти люди подумают, что тебя больше интересует плавание, чем умирающий ребенок. Как тебе не стыдно! Оставь сейчас всякие мысли о плавании, но пойди и помолись за ребенка».

— Подождите, пока я оденусь, — сказала я.

— Но он умирает, сестра, — умоляющим тоном произнесла женщина. — Дорога каждая минута. Даже если малыш умрет, ему будет лучше, если вы за него помолитесь. Как глубоко тронули меня эти слова!

— Хорошо, — согласилась я. — Я сейчас добегу до зонтика и возьму платье. — Зонтик находился примерно в квартале от того места, где мы разговаривали.

— А это не подойдет? — спросила женщина. Через руку у нее был перекинут темный плащ из какого—то водоотталкивающего материала. С этими словами она накинула плащ мне на плечи. Я решила, что это одеяние вполне сойдет. Я по—прежнему оставалась в купальной шапочке и босиком.

— Я знала, что вы согласитесь! — со счастливым видом воскликнула женщина, когда мы двинулись по песку к дощатому настилу. Когда мы дошли до дорожки, леди побежала вперед, пояснив, что она боится надолго оставлять ребенка одного.

Мужчина провел меня к Нэви-стрит, где я увидела машину с открытой задней дверцей. За рулем сидел другой мужчина, и двигатель автомобиля работал, но в тот момент я не обратила внимания на эти странные обстоятельства. Меня интересовала только женщина, которая сидела на заднем сиденье, крепко прижимая к груди сверток. Естественно, я предположила, что это и есть ее умирающий малыш.

— Просто войдите туда, — сказал мужчина, когда мы приблизились к машине.

Я с готовностью сделала это, поскольку не могла дотянуться до ребенка с подножки. Много раз мне приходилось заходить в санитарные машины и простые автомобили, которые останавливались напротив нашего дома, поэтому предложение мужчины не показалось мне странным или подозрительным. Однако, когда я ступила в салон, он легко подпихнул, подтолкнул меня сзади. Я упала на пол автомобиля. Я не закричала и не подняла никакого шума, поскольку была слишком удивлена и потрясена. Я не могла понять, что происходит.

В тот же миг женщина крепко прижала к моему лицу тряпичный сверток, изображавший младенца. Я почувствовала прикосновение чего—то мокрого и липкого ко рту. Сильная рука держала меня за затылок. Несколько секунд я слабо сопротивлялась, потом впала в бессознательное состояние. Последнее, что я помню, это рев набирающего скорость автомобиля.

Несколькими неделями позже один юрист, утверждавший, что он находится в контакте с моими похитителями, скажет мне, что, по их словам, они использовали особую резиновую маску для анестезии — под этой маской, как они сказали, человек отключается после первого же вдоха. Еще через несколько часов юрист сообщил, что злоумышленники дали мне четверть грана морфия. Действительно ли он узнал это от похитителей, был ли он жертвой мистификации или самим мистификатором, вероятно, навсегда останется тайной, поскольку этот человек погиб в автокатастрофе, прежде чем мы смогли подтвердить или опровергнуть его заявления. Но само похищение не было мистификацией. Оно было ужасающе реальным. В результате применения этого анестезирующего средства мое лицо некоторое время оставалось красным и сильно воспаленным.

Как долго я находилась без сознания, установить невозможно. Погрузилась ли я после того, как воздействие наркотиков ослабло, в последующий тяжелый сон, тоже неизвестно. Однако задолго до того, как сознание вернулось ко мне, мое исчезновение объяснили тем, что я утонула. Храм организовал поисковые работы в прибрежной зоне, чтобы найти мое тело. Уверенность в моей гибели, очевидно, осложнила задачу моим похитителям, поскольку их требование о выкупе было встречено как мистификация с целью вымогательства.

Конечно, поисковый отряд никакого тела не нашел. Я была вполне жива, но изрядно помята и потрепана. Очнулась я в постели, со спазмами желудка и сильной рвотой. Надо мной склонялась женщина с тазом в руках.

«Где я?» Я обвела взглядом комнату, отмечая особенности окружения. Стены оклеены обоями — значит, я нахожусь не дома, поскольку в моей комнате нет обоев. Я обратила внимание на спинку кровати: эмалированная. Никаких эмалированных кроватей у нас не было.

«Должно быть, я попала в автомобильную катастрофу, — эта мысль первой пришла мне в голову, пока я рассматривала помещение сквозь туман, застилающий глаза. — Я попала в аварию и нахожусь в больнице». Я лежала, щурясь и моргая.

— Где я? — спросила я женщину у кровати. — Что случилось?

Она не ответила, и я повторила вопрос. Тогда женщина позвала:

— Все в порядке, Стив, входи!

В комнату вошли двое мужчин. К этому времени я уже вспомнила супружескую чету на берегу и их шофера. Это были они!

Крепко сбитый мужчина, которого звали Стив, подошел к кровати. Второй оставался поодаль, хотя оба смотрели на меня. Я была уже не в купальном костюме, а в хлопчатобумажной белой ночной рубашке. Я взглянула на мужчин и спросила, что происходит. Первые их слова я не запомнила точно, поскольку в голове у меня все, все еще слегка мутилось. Суть же ответа сводилась к тому, что они давно задумали это похищение и только сейчас им представился случай совершить его.

Я спросила, зачем они похитили меня, и мужчины сказали, что потребуют за меня выкуп и что они собираются «прижать этот проклятый Храм». Я отчетливо помню, что они употребили выражение «прижать». Я страшно разволновалась и села на постели.

— Я должна вернуться в Храм! — умоляюще воскликнула я, все еще спрашивая себя, не ужасная ли это шутка. Меня по— прежнему сильно тошнило. И голова раскалывалась от боли. Троица разразилась смехом. — Наверно, моя мама страшно волнуется, — продолжала я. — Кроме того, мне нельзя пропускать занятия в библейской школе. Я уже раздала экзаменационные листы. — Это обстоятельство особенно тревожило меня.

Но мои тюремщики ухмыльнулись и сказали:

— Все в порядке. Тебе придется забыть об этом. Если будешь хорошей девочкой, возможно, скоро вернешься домой.

Все мои дальнейшие мольбы остались тщетными. Наконец один из мужчин сделал нетерпеливый жест и прорычал:

— А ну, угомонись.

В первый раз, оставшись в комнате одна, я поддалась побуждению позвать на помощь. Я вылезла из постели и с трудом добрела до окна. Оно было заколочено досками почти до самого верха, однако я надеялась, что мой крик будет слышен сквозь щели. Я закричала, но мой голос прозвучал так слабо, словно насмехался надо мной. В комнату вбежала женщина, схватила меня за плечо, рывком оттащила от окна и гневно тряхнула. Потом швырнула меня обратно на кровать и приказала:

— Ну—ка прекрати!

Как только она удалилась, я снова вернулась к окну и снова закричала, почти не помня себя от отчаяния. Меня мало волновало, что сделают со мной похитители, — лишь бы кто-нибудь услышал меня. На сей раз в комнату ворвались все трое, схватили меня, не успела я позвать на помощь и двух раз, и заткнули мне рот носовым платком. Но через несколько минут мои мучители вынули кляп и предупредили меня, что, если я буду кричать и дальше, они заткнут мне рот уже надолго.

Сначала похитители не говорили мне, сколько денег они запросили в качестве выкупа, да я и не думала спрашивать. Я попросила их известить мою семью о том, что я жива, и они ответили:

— Известим, можешь не сомневаться!

Медленно тянулись дни. Мне отчаянно недоставало моей Библии! То был самый продолжительный период в моей жизни, когда я не имела доступа к Слову Божьему. Я пыталась свидетельствовать перед моими тюремщиками. После моего возвращения окружной прокурор спросил меня, не пыталась ли я обратить женщину, и я ответила: «Я пыталась обратить всех троих». Но в ответ на вопрос: «И добились ли вы какого—либо успеха?» — мне пришлось признаться: «Боюсь, нет, мистер Кийз».

Я потеряла счет времени. Обычно я ходила взад и вперед по комнате и с отчаянием повторяла: «Как долго это будет продолжаться? Я должна вернуться домой». Мужчина по имени Стив — мнимый отец умирающего ребенка, поджидавший меня на берегу, — похоже, большую часть времени отсутствовал, но между поездками обычно появлялся в доме. Другой мужчина, как правило, находился в доме, хотя я видела его очень редко. Женщина, представившаяся мне Розой, ночевала на раскладушке, которая стояла в ногах моей кровати. Я вижу все как сейчас — воспоминания до сих пор преследуют меня. Здесь стояла моя кровать. Угол комнаты был отгорожен занавеской, за которой висела одежда. Вон там находилась дверь, ведущая в маленькую ванную комнату с умывальником, ванной и унитазом. Да, действительно, такая ванная комната была в первом месте моего заточения. После моего возвращения некоторые журналисты станут искажать мои показания и со смехом комментировать то обстоятельство, что подобных удобств не могло быть в заброшенной лачуге, куда меня перевезли за несколько дней до освобождения. Я никогда не говорила, что ванная комната была в той лачуге. Всякий раз, когда я рассказывала эту историю, я делала упор на разнице между первым домом, где меня держали чуть больше месяца, и убогой хижиной, где я провела два или три дня. И ванная была именно в доме, а не в лачуге.

Я живо помню и другие детали интерьера моего первого места заключения. Там был старомодный стол и комод с зеркалом. Стены оклеены обоями в синюю полоску и розовый цветочек, с узким бордюром. Потолок на вид оштукатуренный. У меня сложилось такое впечатление, что это был двухэтажный дом, поскольку я отчетливо слышала шаги над головой. Но утверждать наверняка не могу. Мне ни разу не позволили выйти за пределы моей спальной комнаты с ванной. Роза приносила мне еду. Она очень редко готовила — не знаю, из лени или по какой—либо другой причине. Кормили меня в основном консервами, но иногда давали вареную картошку, что вносило приятное разнообразие в мой стол.

Однажды я услышала, как по возвращении из очередной поездки Стив бушует в соседней комнате. Он яростно восклицал: «Неужели они не понимают, что мы узнаем фараона с первого взгляда, даже если он весь в нашивках?!» — или что—то вроде этого. В тот момент я не знала, что вызвало эту вспышку гнева, но впоследствии мне стало известно о первом письме с требованием выкупа, доставленном в Храм. Письмо, датированное 24 мая и отправленное из Сан-Франциско, было подписано некими мстителями и содержало требование выкупа в пятьсот тысяч долларов за мое освобождение. Мама сказала, что полученное письмо не произвело на нее особого впечатления, поскольку в то время она была уверена, что «я вошла в воду и из воды не вышла». Поэтому она отдала написанное от руки письмо представителям власти. Каким-то образом послание мстителей исчезло из закрытого секретного архива полицейского управления Лос-Анджелеса. Спустя два месяца одна газета опубликовала некий документ, объявленный фотокопией этого письма, но мама сказала: «Мне кажется, это фотокопия не настоящего письма, поскольку то письмо, которое я получила и передала полицейским, было написано корявым, почти неразборчивым почерком, тогда как опубликованное в газете прочитать довольно легко».

В любом случае мама сказала, что в первом письме вымогателей содержались особые инструкции относительно встречи с похитителями, назначенной в вестибюле отеля «Палас» в Сан-Франциско в следующую субботу. Посыльные с деньгами должны были иметь на одежде особые нашивки — знаки отличия, которые носили работники Храма Ангелов. Посылать на встречу полицейских матери строго—настрого запретили. Поскольку она считала меня погибшей, то и не стала этого делать. Но полицейское управление отправило в отель двух детективов с нашивками Храма Ангелов и свертком — якобы с деньгами. К ним никто не подошел. Если авторами письма действительно были мои похитители, то людям в отеле не удалось обмануть Стива. Он мог узнать полицейского, как он в ярости заявил, с первого взгляда, «даже если он весь в нашивках».

Узнав о размере запрошенного похитителями выкупа, я просто вышла из себя.

— Но послушайте, наши работники не могут заплатить такие деньги! — настаивала я. — Это же практически стоимость всего Храма. Никому на свете не собрать такую сумму!

— Они соберут, не беспокойся! — заявили похитители. — У тебя наберется пятьсот последователей, каждый из которых даст тысячу долларов, чтобы вернуть тебя обратно.

— Вы никогда не получите этих денег! — упорствовала я.

— Получим, — уверенно похвастались они. Но, как я поняла из их разговора, им стоило больших трудов заставить мою мать поверить в то, что я жива. Она твердила, что я утонула, а они старались переубедить ее. До сих пор я не рассказывала этого никому, кроме моих адвокатов, из опасения прослыть безудержной выдумщицей, но мои похитители говорили, что у них в Храме есть свои люди, выдающие себя за полицейских и журналистов, — и что эти люди вхожи в Храм и находятся в курсе всего происходящего там.

Время от времени я пыталась расспросить Розу с целью вытащить из нее какие-нибудь подробности, которые смогут оказаться полезными для полицейских после моего освобождения. Но она уклонялась от разговора. «Довольно, милочка, — обычно слышала я в ответ. — Не будем вдаваться в это, милочка». Она всегда говорила «милочка» ужасно слащавым голосом. Роза сказала мне, что работает сиделкой, и именно сиделку она мне и напоминала — но сиделку, работающую в психиатрическом отделении и присматривающую за буйными больными.

Надо сказать, что в целом я не подвергалась никаким оскорблениям со стороны Стива и второго мужчины. Была ли Poзa женой одного из них, я так и не решила. Порой мне кажется, что эти люди относились ко мне едва ли не доброжелательнее, чем отдельные личности, с которыми мне пришлось иметь дело после освобождения и возвращения.

Очевидно, следующим шагом моих похитителей, нацеленным на получение выкупа, явилось установление связи с неким Р. А. Маккинли, слепым юристом, офис которого находился на Лонг-Бич. Утром понедельника, следующего за той субботой, когда запланированная мстителями встреча в Сан-Францисском отеле «Палас» провалилась, адвокат Маккинли сообщил служащим полицейского управления Лонг-Бич, что в его офис явились двое мужчин, назвавшихся Миллером и Уилсоном, и заявили, что похитили меня на пляже и будут держать в заточении до тех пор, пока не достигнут своей цели. Они хотели, чтобы слепой адвокат выступил посредником между ними и моей матерью, которой вменялось собрать двести пятьдесят тысяч долларов. «Мы выбрали вас, поскольку вы слепы и, следовательно, не сможете опознать нас», — сказали они. Полагаю, они снизили сумму выкупа против запрошенной мстителями, поскольку не смогли убедить мою мать в том, что я жива.

На следующий день мистер Маккинли поведал эту историю окружному прокурору Лос-Анджелеса Эйсе Кийзу и капитану полиции Герману Клайну. Последние отнеслись к показаниям адвоката скептически, но он предложил связаться с моей матерью, чтобы она задала несколько вопросов, ответить на которые могла только я. Полученные ответы могли доказать, действительно ли Уилсон и Миллер держат меня в плену. Мама не помнит, кто именно позвонил ей, мистер Кийз или капитан Клайн, но один из них точно. Вся эта история показалась маме настолько надуманной, настолько вопиюще гнусной, что она не поверила ей. Но мое тело все еще не было выброшено на берег, и мама чувствовала себя обязанной использовать любую возможность, сколь бы невероятными ни казались события. Таким образом, она подготовила для слепого адвоката четыре вопроса, которые последний передал Миллеру и Уилсону при следующей встрече, происходившей на сей раз, на улице. Я поняла также, что при очередном посещении эти люди избили слепого юриста в его собственном офисе.

Роза так ловко повела дело, что сначала я даже не поняла, что меня подвергли допросу. В день, когда Стив возвратился из очередной поездки, она заметила:

— На улице жара. Сегодня в самый раз полежать в гамаке. — И мимоходом спросила: — Как вам такая мысль? У вас когда-нибудь был гамак?

— Да, у нас на ферме был проволочный гамак, — ответила я.

— Когда я была маленькой.

— Он был натянут на веранде? — спросила она.

— Нет, в саду, под яблонями.

— А вы спали на нем когда-нибудь? — продолжала Роза.

— Да.

Через некоторое время разговор зашел о другом.

— Вы любите собак? — поинтересовалась Роза.

— Да, очень.

— А у вас когда-нибудь была собака?

Я рассказала ей про маленькую Джиппи, жившую в доме моего детства. Сама того не сознавая, я правильно ответила на первые два мамины вопроса. Именно тогда я заметила Стива, который стоял в дверях с необычайно довольным, но одновременно хитрым видом. Очевидно, он подслушивал в соседней комнате. Что-то в его лице показалось мне подозрительным.

— Почему вы задаете эти вопросы? — осведомилась я. — В чем дело?

— Да просто так, — пожала плечами Роза. Но мне было лучше знать. В конце концов, они сказали, что в скором времени собираются отпустить меня.

— Старая леди очень скоро выложит денежки, — объявил Стив. Он имел в виду мою мать. — Если ты просто ответишь на остальные вопросы, она удостоверится в том, что ты жива.

Потом они показали мне вырезанную из газеты заметку с сообщением о том, как слепой адвокат связался с моей матерью и взял у нее вопросы, на которые мне следовало ответить.

— Я больше не стану отвечать ни на какие вопросы, — решительно заявила я. — Я не позволю им собирать деньги.

— Позволишь, если думаешь о собственном благе! Ты ответишь на эти вопросы — и сию же минуту! — Стив подкрепил свой приказ ругательством.

— Я не стану этого делать! — упорствовала я.

— Ах, не станешь? — ухмыльнулся он. Быстрым движением Стив схватил меня за запястье и крепко прижал горящую сигару к моим пальцам.

Я лишь поморщилась от боли и сказала:

— Продолжайте.

Он отпустил меня с несколько пристыженным видом. Ожоги были несерьезными, едва ли заслуживающими упоминания, но шрамы от них оставались еще долго. Когда в июле я предстала перед большим жюри, один из его членов задал мне вопрос по поводу отметин на руке, еще заметных в то время.

Полагаю, вскоре после этого мои тюремщики предприняли следующие шаги к получению выкупа. Я слышала, как они обсуждают свое затруднительное положение. Казалось, их тревожит вопрос, как бы им заполучить деньги и избежать ареста. Я слышала стук пишущей машинки. Судя по звуку, на ней печатал непрофессионал. О втором письме с требованием выкупа я ничего не знала, пока не оказалась на свободе. Роза отрезала прядь моих волос. Позже еще одну. Из обрывков подслушанного разговора я поняла, что таким образом предпринимается очередная попытка убедить моих близких в том, что я жива. В комнату вошел Стив и взглянул на характерный шрам на одном из моих пальцев, который я порезала серпом в детстве.

— Если эти пряди не послужат доказательством для ее близких, — сказал он Розе, — в следующий раз мы можем послать им этот палец.

Я не знаю, говорил Стив всерьез или нет, но, полагаю, он мог выполнить свою угрозу.

Вскоре после этого настала ночь, когда похитители перевезли меня в другое место. Я легла спать. Не знаю, как долго я спала — несколько часов или несколько минут, — но меня разбудила Роза.

— Вставайте, — приказала она. — Мы переезжаем. Одевайтесь.

У меня было такое чувство, что я скоро отправлюсь домой — что они перевозят меня в безопасное место до успешного завершения дела. Поэтому я с готовностью согласилась ехать.

Они завязали мне глаза и вывели к машине. Женщина взяла узкий матрас со своей кушетки и постелила его на пол автомобиля. Меня заставили лечь на него и связали мне ноги и руки — некрепко, не причиняя боли. Как только мы тронулись, повязку с моих глаз сняли. В машине не было никакого багажа, кроме корзинки для завтраков. Со мной ехали только Роза и второй мужчина. Куда отправился Стив, я не знаю. Была ли это та же самая машина, в которой меня увезли с пляжа, или нет, не могу сказать наверняка, но мне кажется — другая.

Я не имею понятия, в котором часу мы покинули дом. Полагаю, до рассвета прошло несколько часов, но я заснула. Мы ехали весь следующий день и по дороге сделали пару привалов, но машина останавливалась в пустынной местности, где не было никаких заметных ориентиров. В течение дня я думала: «Слава Богу! Должно быть, мы едем домой». Почему-то я воображала, что мы находимся в Империалвэли или неподалеку от Палмс.

Один раз во время путешествия похитители заткнули мне рот кляпом, но не надолго. Похоже, большая часть нашего пути пролегала по безлюдной местности, поскольку я не слышала шума транспорта. Очевидно, водитель объезжал все населенные пункты стороной. Ехали мы, в основном, по ровным дорогам.

Когда мы достигли места назначения, уже наступила ночь. Машина остановилась. Похитители снова нетуго завязали мне глаза и ввели меня в хижину. Затем они рассказали мне о появившемся в газетах сообщении, что у моей матери случился сердечный приступ. Это явилось для меня последним ударом. Я стойко выдержала все испытания, но при этом известии во мне словно что—то сломалось. Я начала кричать и стонать. Я впала в болезненное, истерическое состояние и не могла ничего есть.

Насколько я помню, к нашему прибытию Стив уже находился в лачуге. Очевидно, он привез с собой брезентовые солдатские раскладушки, раскладной походный стул и кое—какую посуду. Я не обратила особого внимания на комнату, но у меня осталось впечатление, будто стены там были темные. Пол показался мне деревянным. Однако, когда после побега я вернулась в пустыню с целью опознать лачугу, где меня держали в плену, мы осматривали один дом, в котором был земляной пол, настолько хорошо утоптанный, утрамбованный и разровненный, что я обманулась. Когда я вышла из лачуги, полицейские спросили меня: «Какой там пол?» — и я ответила: «Деревянный». Они ввели меня обратно и указали на мою ошибку, но сначала я приняла земляной пол за деревянный.

Во время моего пребывания в хижине мужчины очень редко показывались мне на глаза: они оставались во второй комнате или уезжали по делам (я подслушала их разговор о поездке в город). Я по-прежнему находилась в крайне подавленном состоянии. В хижине было много жарче, чем в первом доме.

— Как здесь жарко! — пожаловалась я Розе. — Как жарко! Я не могу выносить такую жару!

— В Гондурасе еще жарче, — заметила Роза. Потом добавила:

— Ну—ну, милочка, если ваша мать будет благоразумна, вы выберетесь отсюда, вероятно, в пятницу.

Но мне не пришлось ждать до пятницы. Возможность бежать представилась во вторник. Мы с Розой остались в хижине вдвоем. Мужчины уехали на одной из машин. Роза принесла в комнату маленький тазик, и я умылась. Казалось, я была не в состоянии встать с постели. Я просто лежала и безостановочно повторяла, словно ребенок: «Мамочка, бедная мамочка», постоянно думая о случившемся с ней сердечном приступе. Я не могла не думать о ее тяжких мучениях.

Роза объявила, что собирается отправиться за продуктами. Насколько я помню, она произнесла следующее:

— Я собираюсь ненадолго отлучиться за покупками. И скоро вернусь. Но мне придется связать вас.

— Пожалуйста, не надо, — взмолилась я. — Я едва могу стоять на ногах. Вы же знаете, я просто упаду, если встану.

Но Роза повторила, что должна надежно связать меня.

— Ничего страшного. Вам будет совсем не больно. Ну—ка, повернитесь на бок, милочка.

— Может, вы свяжете мне руки спереди, а не за спиной? — попросила я. — Это так неудобно!

Но Роза все—таки заставила меня перевернуться. Вслед за руками она связала мне и ноги. Для этого она использовала простеганные ленты из материала вроде тика, которые не врезались в запястья. Затыкать мне рот Роза не стала. Полагаю, она не сочла необходимым делать это в таком безлюдном месте.

Роза вышла из комнаты. До меня донесся шум отъезжающего автомобиля. Я лежала на раскладушке с бешено колотящимся сердцем. Впервые за все время, прошедшее с момента моего похищения, я осталась одна. «Хвала Господу! — подумала я. — Наконец—то мне представился случай бежать». Я поняла, что получу шанс, если только сумею развязать ноги. Но я была так слаба. Смогу ли я идти? Я начала молиться.

Я принялась яростно дергать ногами, пытаясь освободиться от уз, но без малейшего успеха. Я попыталась высвободить руки, но скоро поняла, что таким образом у меня ничего не получится. Тогда я взглянула на пятигаллонную жестяную банку, стоявшую у противоположной стены. То была банка из—под кленового сиропа, неряшливо вскрытая, с зазубренными краями. Возможно, я сумею добраться до этой банки и перерезать веревки? Я скатилась с кровати и докатилась по полу до банки. Она стояла у самой стены. Откинувшись назад и водя руками взад и вперед, я сумела перепилить ленты, стягивавшие мои запястья, о зазубренный край банки. Руки я не порезала.

Некто Коллинз, журналист Лос-Анджелесской газеты «Хералд», позже вызывающе заявит: «Миссис Макферсон, я не верю вашему рассказу, поскольку ни один человек не может таким образом перерезать веревки, не порезав при этом запястья». Полицейские и прочие отнеслись к моим показаниям столь же скептически. Поэтому однажды вечером мы провели эксперимент дома. Мама связала меня на кровати, у противоположной стены комнаты стояла жестяная банка. У меня ушло тридцать секунд на то, чтобы скатиться с постели, добраться до банки и перерезать веревки. Я совершенно не поранила запястья. Я проделывала этот эксперимент еще четыре раза, и каждый раз успешно перепиливала веревки, даже слегка не поцарапав запястья, — и это могут подтвердить несколько свидетелей.

Освободив руки, я принялась развязывать ноги. Это было легко. Слабая и дрожащая, я с трудом поднялась на ноги, моля Бога о помощи. Поначалу я едва могла стоять, но очень скоро ощутила посланный Господом прилив новых сил. Я добралась до маленького окошка и вылезла через него наружу. Оно находилось невысоко над землей.

Впоследствии меня будут часто спрашивать: «А почему вы не вышли через дверь?» Но я просто не успела подумать о двери. Она была закрыта, а окно открыто и невысоко от земли.

Оказавшись наружи, я уже не тратила времени на то, чтобы оглядываться по сторонам — даже чтобы оглянуться на хижину. Единственной моей мыслью было убраться отсюда, пока не вернулись мужчины или Роза. С минуты на минуту я ожидала услышать звук подъезжающего к хижине автомобиля. Я пустилась бежать по пустыне со всей скоростью, на какую были способны мои дрожащие ноги. День стоял довольно прохладный для той местности, хотя все равно теплый. Солнце припекало не так сильно, хотя мой побег произошел, вероятно, около полудня. Обитатели тех мест позднее подтвердят, что такого прохладного дня довольно долго не было ни прежде, ни потом.

На бегу я молилась так, как не молилась никогда в жизни, чтобы Бог дал мне сил добраться до безопасного места. Я не останавливалась, чтобы осмотреться. Мысли путались в моей голове. Едва ли я смогу рассказать, о чем именно я думала. Я бежала до изнеможения, затем перешла на шаг. Я бежала и шла, шла и снова бежала.

У меня не было шляпы — ничего, чтобы защитить голову и лицо от солнца — поэтому я сделала из платья накидку от солнца, набросив подол на голову. Платье, изготовленное из тяжелой плотной ткани, послужило прекрасной защитой от солнечного ожога. Оно предохраняло меня от солнечных лучей не хуже любого зонтика. Я обернула подол вокруг головы и спрятала под него руки — при этом, конечно, передвигаться быстро стало труднее. Но я продолжала идти, не останавливаясь.

К счастью, я мало потею. Неделями позже кто—то язвительно заметил, что вспотей я тогда побольше, мне не пришлось бы так сильно потеть впоследствии — в тяжелое время, когда прилагались все усилия, хотя и безрезультатно, опровергнуть мою историю.

Иногда силы совершенно оставляли меня, и тогда я садилась за землю передохнуть немного, прежде чем продолжать путь. «А не иду ли я по кругу?» — думала я. Губы мои запеклись, во рту пересохло, но я не испытывала сильных страданий — физических. Мне повезло в том плане, что большую часть дня мой путь пролегал по возвышенности, где температура воздуха была на несколько градусов ниже, чем в открытой пустыне. Хотя утром я напилась вволю, во второй половине дня мне, естественно, захотелось пить. Я мечтала о глотке воды, но не могу сказать, что умирала от жажды.

Все путешествие настолько походило на кошмарный сон, что я едва ли могу вспомнить все его подробности. Однако местность была не особенно скалистой или сильно пересеченной. Конечно, кругом росли кактусы и прочие колючие растения, о которые можно было пораниться, но мне удавалось обходить их стороной. При путешествии по такой местности едва ли можно разбить обувь. Сам заместитель окружного прокурора Райан говорил, что после двухдневного пешего перехода по этим краям его военные ботинки оставались совершенно целыми. Однако я по пути время от времени спотыкалась о камни.

Не знаю, сколько миль я прошла в общей сложности. Люди, позже прошедшие по следам, предположительно оставленным мной, оценили пройденное расстояние примерно в двадцать миль. Мне же этот путь показался длиной скорее в сотню миль, хотя, конечно, это не так. Я сильно стерла ноги. Каждый шаг отдавался болью в суставах. Я ложилась на землю и снова вставала, шла или бежала некоторое время, а потом снова ложилась. Почему же моя одежда не загрязнилась сильней к тому времени, когда я добралась до безопасного места? Этим вопросом меня будут преследовать многие месяцы. Тогда моя одежда казалась мне страшно грязной, но песок в той пустыне походил на сухой снег в том отношении, что легко стряхивался. Он не оставлял пятен, как мокрая грязь или глина.

По моим предположениям, я шла на север, поскольку солнце находилось слева от меня. Сейчас я могу лишь строить догадки относительно времени, но думаю, было около половины четвертого дня, когда вдали показалась возвышенность — гора Ниггерхед, как я узнала впоследствии. Я решила попробовать дойти до нее и взобраться наверх, чтобы осмотреть окрестности. К счастью, с появлением конкретного ориентира исчезла вероятность того, что я буду ходить по пустыне кругами.

Я не успела достичь холма, когда на землю спустилась густая тьма. Взошла луна, засияли звезды. Стояла прекрасная ночь, но я, всегда любившая ночные небеса, в тот миг не была расположена восхищаться их великолепием. Со все возрастающим ужасом я вспоминала многочисленные истории о людях, безнадежно заблудившихся в пустыне и погибших от голода и жажды. «О Господи, Ты, Который провел детей Израиля через пустыню и направлял их во всех странствиях, — взмолилась я, — Ты никогда не оставлял меня в беде и не оставишь сейчас. Направь мои усталые ноги к безопасному месту, ибо я заблудилась и впала в глубокое отчаяние».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: