СЮЖЕТЫ ОБ АДАМЕ И ЕВЕ, ОТРАЖЕННЫЕ В БИБЛИИ 2 страница

Вообще говоря, тот факт, что основных способов организации эпизодов в сюжет два, был известен давно. Еще Аристотель различал два возможных пути следования эпизодов: действие простое и запутанное. В десятой главе своей "Поэтики" он писал: "Из фабул одни бывают простые, другие – запутанные" и видел различие между ними в том, что события происходят "вследствие чего-либо или после чего-либо". ⁴⁷ Ф.Ф. Зелинский говорил о "нанизывающем драматизме" по отношению к комедиям Аристофана и о противоположном ему "централизующем драматизме" комедий Плавта, Теренция и современных коммедий. ⁴⁸ По существу кумулятивная и циклическая сюжетная схемы были описаны В.Я. Проппом на материале кумулятивных и волшебных сказок. У О.М. Фрейденберг эти же два типа описаны как "мифологический" и циклический сюжеты.

Но долгое время ученые видели каждую их этих схем сюжета в отдельности. Ту схему, которую впоследствии назовут кумулятивной, описывали исследователи, не выделявшие ее в качестве отдельного типа сюжета, но их наблюдения были чрезвычайно ценны для дальнейшего развития исторической поэтики. Так, О.М. Фрейденберг, говоря о мифологическом сюжете, проанализировала, на самом деле, две его разновидности. Такой сюжет, который позже стали называть кумулятивным, она описала следующим образом: "это не связанная логической последовательностью система многостадиально оформленных тождеств материального, социального (действующие лица) и действенного характера". ⁴⁹ Эта исследовательница, как мы уже упоминали, особенно подчеркивала роль метафор, иносказаний в становлении сюжета. Для нее сюжет – это цепь семантически тождественных элементов, которые в различных формах раскрывают одно и то же – значение имени персонажа. "Божество дерева умирает и воскресает на дереве, божество огня сгорает и возносится из огня, звериное божество борется со зверем и выходит победителем", ⁵⁰ и так до бесконечности. Но именно такая цепь, без ощутимых логических связей и называется кумуляцией. Она-то и является базовым сюжетообразующим началом.

В. Б. Шкловский, говоря о законах сюжетосложения, выделил тип сказок, построенный по принципу нанизывания подобных членов (а+ (а+а) + (а+ (а+а)+а 2)… ⁵¹ Этому же типу сказок посвящена работа В.Я. Проппа "Кумулятивная сказка". Здесь уже появляется сам термин, но он пока еще не осознается, как один из универсальных сюжетных принципов. Пропп изучает все возможные варианты кумулятивных цепочек, существующие в русских сказках. Он ощущает, что "нанизывание есть не только художественный прием, но и форма мышления вообще…". ⁵²

Древность и архаичность кумуляции, как принципа человеческого мышления подчеркивали и исследователи первобытного искусства. В.Н. Топоров, исследуя композицию палеолитических изображений, приходит к выводу, что в этот период "многофигурные композиции довольно редки, и, по-видимому, нет оснований настаивать на том, что в них существовала какая-нибудь иная связь, нежели "присоединительная"". ⁵³ Этот же ученый замечает сходство между таким присоединительным принципом в искусстве изобразительном и словесном. Он сопоставляет его с кумулятивными сказками и заговорами. ⁵⁴ Другой исследователь, Вяч. Вс. Иванов, отмечая те же особенности палеолитического искусства, сравнивает его с рисунками больных шизофренией, в поведении которых вообще часто заметен "регресс к архаичным формам". ⁵⁵

Косвенным способом архаичность кумулятивного принципа сюжетосторения подтверждается коллективной работой по исторической поэтике народных песен, выполненной под руководством В.М. Гацака. ⁵⁶ В результате анализа значительного числа русских, молдавских, украинских, адыгских и якутских народных песен, выяснилось, что во всех традициях, кроме якутской, соположение образов следует по принципу параллелизма. В якутской же традиции, находящейся на самой архаической стадии развития, встречается не параллелизм, а последовательность действий и перечислений, "накопительный", описательный способ изображения. ⁵⁷

Циклический сюжет был выделен и описан наукой раньше и подробнее кумулятивного. В нем издавна было принято различать некую архетипическую схему, легшую в основу большинства последующих литературных произведений. О.М. Фрейденберг выделяла внутри циклического сюжета два его вида: солярный и вегетативный. Они различаются по типам героя. В основе солярного сюжета активный герой - солнце. Оно "спускается в преисподнюю, бьется со своим врагом и выходит победителем"⁵⁸. В основе сюжета вегетативного герой пассивный. Его протагонист - дерево. Схема такого сюжета: умирание - страдание - воскресение. Элементы этих схем могут умножаться, но основной скелет всегда один. П.А. Гринцер, исследуя греческие и индийские эпосы, также пришел к выводу, что в основе их лежит одна циклическая сюжетная схема. Основные ее мотивы: преследование - замена - поиск - борьба - ад - победа. В более сокращенном виде ее можно описать так: потеря - поиск - обретение. ⁵⁹ М.М. Бахтин выделял основной комплекс мотивов в романе: встреча - разлука - поиски - обретение. ⁶⁰

Таким образом, можно заметить, что схема циклического сюжета различима в очень многих литературных жанрах (архаических и не только). Правда, практически циклический сюжет редко присутствует в чистом виде, а чаще всего идет в сочетании с кумуляцией, нанизыванием эпизодов. И М.М. Бахтин, и О.М. Фрейденберг и П.А. Гринцер отмечали, что внутри этой схемы многие мотивы повторяют одно и то же в разных формах. И такое повторение строится по принципу нанизывания, соположения. Эта факты связи и взаимодействия двух типов сюжета требовали объяснения и теоретического осознания.

Впервые проблему типологии сюжета концептуально поставил Ю.М. Лотман. Он исходил из того, что "современный сюжетный текст – плод взаимодействия и интерференции /…/ двух исконных в типологическом отношении типов текстов". ⁶¹ Первый тип текста он называл "циклическим", а второй "линейным". Циклический текст, по Ю.М. Лотману, не дискретен, в нем нет категорий начала и конца, он "мыслится как некоторое непрерывно повторяющееся устройство, синхронизированное с циклическими процессами природы: со сменой годовых сезонов, времени суток, явлений звездного календаря. Человеческая жизнь рассматривается не как линейный отрезок, заключенный между рождением и смертью, а как непрестанно повторяющийся цикл". ⁶² Такой тип текста стремится к отождествлению различных персонажей и ситуаций: "Мифологический текст, в силу своей исключительной способности подвергаться топологическим трансформациям, с поразительной смелостью объявляет одним и тем же сущности, сближение которых представило бы для нас значительные трудности". ⁶³ Важнейшая функция таких текстов, по мнению ученого, - это построение картины мира, устанавливающие единство между его отдаленными сферами. Он фиксирует норму, регулярно повторяющийся закон мироустройства.

Но, по Ю.М. Лотману, "центральное циклическое текстопорождающее устройство типологически не могло быть единственным. В качестве механизма-контрагента оно нуждалось в текстопорождающем устройстве, организованном в соответствии с линейным временным движением" и фиксирующем не закономерности, а аномалии", ⁶⁴ нарушения порядка и нормы, случайность, новое. Ю.М. Лотман подчеркивает принципиально различную природу этих двух типов текстов и одновременно их дополнительность: "Миф всегда говорит обо мне. "Новость", анекдот повествуют о другом. Первое организует мир слушателя, второе добавляет интересные подробности к его знанию этого мира". ⁶⁵ Важно, что по мнению исследователя, первый тип текстов "строится по принципу интегрированного структурного целого – фразы", а второй "организуется как кумулятивная цепочка, образуемая простым присоединением структурно самостоятельных единиц". ⁶⁶ Наконец, именно "линейное" текстопорождающее устройство стало, по Лотману, "историческим зерном сюжетного повествования", а собственно сюжетные в современном смысле слова тексты – "результат линейного развертывания циклических текстов". ⁶⁷

Выделение двух типов текстов - чрезвычайно важно для исторической поэтики, но в ней по самому ее определению типологический аспект происхождения сюжета должен быть рассмотрен вместе с историческим аспектом, который Ю.М. Лотман не развернул.

Попытка такого развертывания была предпринята Н.Д. Тамарченко в статье "Принцип кумуляции в истории сюжета". Если М.Ю. Лотман относил самостоятельное существование циклического и линейного текстового устройств в предысторию сюжета в собственном смысле слова (а современные сюжетные тексты считал результатом их интерференции), то Тамарченко рассматривает циклическую и кумулятивную (а не линейную) схемы как факт истории самого сюжета (не отрицая факта их взаимодействия). Он убедительно доказывает, что "обе схемы восходят к мифу, и их оформление - результат разложения целостности мифологического мышления, обособления его противоположных аспектов...". ⁶⁸ Тот тип сюжета, который Ю.М. Лотман называет линейным, Н.Д. Тамарченко называет кумулятивным. Основным его признаком является принцип "нанизывания", присоединения самостоятельных повествовательных единиц, в результате которого описывается многообразие мира.

Когда Н.Д. Тамарченко говорит о древности кумулятивного типа сюжета, он опирается на позицию В.Я. Проппа. В статье, посвященной исследованию русской кумулятивной сказки, Пропп пишет, что "принцип кумуляции ощущается нами как реликтовый [...]. [Он] продукт каких-то более ранних форм сознания". ⁶⁹ Учитывая данный тезис, Н.Д. Тамарченко полагает, что кумулятивный сюжет так же, как и циклический, является мифологическим. В нем действительно роль Закона играет Случай. Любое событие, случайно поставленное в начало кумулятивной цепи в таком сюжете обретает значение первопричины. А сама цепь, нанизывание событий, приводящих в конце к "веселой катастрофе" (термин В.Я. Проппа) оказывается "антиподом мифологического акта творения". ⁷⁰ Н.Д. Тамарченко считает, что кумулятивный тип сюжета выполняет определенные художественные функции. В результате нанизывания, ретардации описываемого действия возникает картина эмпирического многообразия жизни, принцип кумуляции содействует тому, "что любой элемент этого неупорядоченного богатства жизненных явлений может получить большое значение, но не абсолютное и безусловное, а условное и временное". ⁷¹

Позже было обосновано положение о большей архаичности кумулятивного сюжета по сравнению с так понятым циклическим. Кумулятивный сюжет был истолкован как "рядоположение, понимаемое как форма мирового порядка и строя. Это одна из элементарных и в то же время фундаментальных эстетических интуиций, как бы первичный акт творения". ⁷² То есть, получается, что функция упорядочивания мира, которую Лотман придавал циклическому сюжету, на самом деле свойственна уже сюжету кумулятивному. С.Н. Бройтман считает кумулятивный сюжет более архаичным, поскольку единственный вид связи, присутствующий в нем - пространственный. Это показатель очень глубокой древности данного типа мышления. ⁷³Тавтологичность образов мифологического сюжета, которую впервые описала еще О.М. Фрейденберг ⁷⁴ и которую Ю.М. Лотман считал спецификой циклического текстового устройства, С.Н. Бройтман также видит в сюжете кумулятивном, поскольку тавтологичность эта пространственно-смысловая. Многообразие форм, означающих одно и то же, в кумулятивном сюжете отражает пространственно-смысловую полноту мира. В сюжете циклическом, позднее, это многообразие будет преображено в универсальную полноту цикла. ⁷⁵

Циклический сюжет, как считает исследователь, рождается после кумулятивного, когда происходят метаморфозы в эстетическом сознании. Это связано с появлением в сюжете действия, события. Только теперь им становится то, что Ю.М. Лотман считал особенностью любого сюжета - "перемещение персонажа через границу семантического поля" ⁷⁶. Рождение циклического сюжета начинается с того, что герой пересекает пространственно-топологическую границу между мирами, а это "приводит к "изгибанию" ряда в цикл". ⁷⁷

Поиски архетипических сюжетных схем привели к попытке выявления и описания археосюжета, то есть обнаружения не схемы, а некоего протсюжета или первосюжета, стоящего за позднейшими проявлениями его в литературных произведениях. Этому посвящены усилия новосибирских исследователей, работающих над созданием словаря сюжетов и мотивов русской литературы. (В.И. Тюпа, Ю.В. Шатин, И.В. Силантьев и др.). В качестве мирового археосюжета В.И. Тюпа предлагает несколько видоизмененный сюжет переходного обряда инициации, а образцом ее он считает притчу о блудном сыне. ⁷⁸ Отражению этого сюжета в русской культуре даже посвящен отдельный сборник статей, готовящих материалы к словарю русской литературы.⁷⁹ В структуре сюжета о блудном сыне исследователь выделяет четырехфазную инфраструктуру: обособление (побег, затворничество) - искушения (любовь, вражда, дружба) - лиминальная стадия испытания смертью - преображение. ⁸⁰ В основе протосюжета В.И. Тюпа, вслед за Дж.Фрэзером ("Золотая ветвь"), видит рассказ "о действительно необратимом историческом событии - о перемене власти, о воцарении пришельца, доказавшего свою искушенность в смертельно опасном испытании (порой в поединке с прежним царем) и ставшего мужем царской дочери". ⁸¹ Исследователь видит отражение этого сюжета целиком или отдельных его фаз в "основе множества самых разнообразных сюжетных текстов". ⁸²

Представляется, что поиск единого археосюжета более проблематичен, чем поиск и разработка архетипических схем. Нас подстерегает опасность не заметить важных сюжетообразующих мотивов, которые вдруг, по тем или иным причинам, не впишутся в археосюжет. Кроме того, предложенный "лиминальный" археосюжет отражает лишь одну, циклическую, схему, которая, подчеркнем это особо, не сводится к простому повторению в финале исходного статус кво, а предполагает (это хорошо видно по волшебной сказке) именно повышение статуса героя.

На наш взгляд, существующие в исторической типологии сюжета проблемы объяснимы тем, что данная область поэтики довольно недавно стала разрабатываться в литературоведении и фольклористике, и еще не накопила достаточного материала, рассмотренного и проанализированного именно с данной точки зрения. Смею надеяться, что анализ сюжетов об Адаме и Еве поможет прояснить некоторые из затронутых здесь проблем. Кроме того, представляется существенным при анализе конкретного сюжетного материала обращать большее внимание не на синхронный, а на диахронный момент развития сюжетных схем. Необходимо проследить, как меняется сам тип сюжета, переходя из эпохи синкретизма к эпохе риторической (рефлексивного традиционализма, эйдетической), а также – как трансформируется библейский сюжет, попав, с одной стороны, в еврейскую постбиблейскую литературу, а с другой – в славянскую книжную и фольклорную традицию.

Завершая введение, необходимо сделать небольшой обзор литературы, посвященной непосредственно изучению сюжета об Адаме и Еве. Оговорюсь сразу, что мне не известны работы, рассматривающие его в свете исторической поэтики, поэтому в настоящем обзоре будут отражены те книги и статьи, которые исследуют избранный нами сюжет с точки зрения истории литературы.

III. История изучения сюжетов, связанных с Адамом и Евой. Естественно предположить, что первый библейский сюжет привлекал к себе внимание многих. Поскольку он находит отражение в многочисленных источниках, таких как Библия, апокрифы, Талмуд, мидраши, таргумы, фольклорные легенды, то большинство исследований, затрагивающих этот сюжет, помещено в книгах и статьях, посвященных конкретным литературным или фольклорным текстам. Некоторые исследования касаются отдельных мотивов или даже вариантов мотивов данного сюжета. О них мы будем говорить подробнее, когда речь пойдет об этих самых мотивах в основном тексте диссертации. Здесь мы будем рассматривать лишь те работы, которые посвящены сюжету об Адаме и Еве как единому целому в еврейской или в славянской культуре.

На русском языке таких работ крайне мало. Назовем, по традиции, исследование А.Н. Веселовского, посвященное дуалистическим легендам о сотворении человека. ⁸³ В нем автор пытается сопоставить славянские легенды с уральскими и угро-финскими: ищет и описывает сходства и различия, приводит редкие варианты сюжета (сербские песни, болгарские легенды). Веселовский затрагивает также вопрос о взаимосвязи фольклорных и апокрифических сюжетов о творении мира и человека. Ту же тематику развивает в наши дни В.С. Кузнецова ⁸⁴. Она обращает особенное внимание на славянский апокриф о Тивериадском море, который является основным источником дуалистических легенд, и доказывает его северно-русское происхождение. В 1998 году, по итогам одной из научных конференций, посвященных проблематике "Народной Библии" в еврейской и славянской традиции, вышел сборник статей "От Бытия к Исходу: Отражение библейских сюжетов в славянской и еврейской народной культуре". В него вошло несколько статей, посвященных сюжету об Адаме и Еве. ⁸⁵ Авторы этого сборника - преподаватели вузов, специалисты, занимающиеся иудаикой и славистикой. Сборник очень интересный и ценен именно тем, что в нем сотрудничают исследователи, изучающие столь различные культуры. Однако, к сожалению, люди, которые пишут о славянской традиции, часто почти совсем незнакомы с еврейской и наоборот. Стоит упомянуть еще одну очень важную публикацию на русском языке. Она посвящена фольклорным славянским сюжетам об Адаме и Еве. ⁸⁶ Автор данной публикации, Г.И. Кабакова, систематизировала экспедиционный материал XIX и XX веков и описала основные разновидности нашего сюжета. Она не учитывала возможности заимствования некоторых мотивов из еврейской традиции, кроме того, она не занималась исторической типологией сюжета, но, тем не менее, ее работа для нас чрезвычайно важна и интересна. Мы будем во многом опираться на нее, когда будем говорить об отражении сюжетов об Адаме и Еве в славянском фольклоре.

В зарубежном литературоведении долгое время господствовал мифологический подход к библейским текстам. Они сами и их отражения в постбиблейской литературе воспринимались как реликты мифологического сознания и рассматривались в обобщенном, общемировом мифологическом контексте. Базовой книгой, характеризующей этот подход, является знаменитая книга Дж. Фрэзера "Фольклор в Ветхом завете". ⁸⁷ Адаму и Еве у Фрэзера посвящено две главы - Сотворение человека и грехопадение. Ученый ищет и находит аналоги этим мифам в легендах аборигенов Австралии, индейцев, африканцев, вавилонян. На основании проведенных сопоставлений Дж. Фрэзер пытается восстановить для каждого мифа свой протосюжет. В израильском литературоведении и фольклористике эти идеи были подхвачены Рафаэлем Патаем, и благодаря его книгам стали очень популярны. ⁸⁸ Несмотря на всю привлекательность данного подхода, в нем, на мой взгляд, кроется опасность. Сопоставляя слишком много разных культур и мифологий, мы теряем специфику конкретного сюжета, его проявления в произведениях, его судьбу. Видимо, целесообразнее изучать сюжет в его историческом окружении, и уж если сравнивать его с другими культурными традициями, то не со всеми, а с одной. Причем каждый раз строго определяя - имеем мы дело с заимствованием или с самостоятельным сюжетом.

Примером тщательного анализа сюжета об Адаме и Еве на материале апокрифов и псевдоэпиграфов могут послужить работы исследователей Майкла Стоуна и Гари Андерсона. Их многолетние штудии этого сюжета отразились в нескольких фундаментальных исследованиях. ⁸⁹ Они подробно описали все известные нам по рукописям версии, варианты псевдоэпиграфа об Адаме и Еве, и исследовали все ключевые мотивы. У этого псевдоэпиграфа существует пять основных версий: греческая, латинская, армянская, грузинская и славянская, и авторы проследили судьбу отдельных мотивов и их отражение в этих пяти культурных традициях. Правда, следует отметить, что поскольку Майкл Стоун - специалист по армянской культуре, этой версии он уделил наибольшее внимание (а славянской - наименьшее). Кроме того, М. Стоун и Г. Андерсон, несмотря на многочисленные попытки, так и не смогли до конца доказать или опровергнуть тезис о возможном еврейском прототексте, стоящем за греческим оригиналом. Авторы не ставили перед собой задачу рассмотреть другие тексты об Адаме и Еве, не связанные с данным псевдоэпиграфом. Они не занимались сюжетом как категорией поэтики, но огромная историко-литературная работа, которую они провели, заслуживает самого пристального внимания всех исследователей, занимающихся сюжетами об Адаме и Еве. Еще одно исследование, посвященное образу Адама в псевдоэпиграфах и апокрифах, было написано И. Левизоном. ⁹⁰Ученый исследует все известные на сегодняшний день апокрифические фрагменты, в которых упомянут Адам, и приходит к выводу, что нельзя говорить об обобщенном портрете Адама, который можно составить, прочитав все эти тексты. В каждом источнике, считает Левизон, портрет Адама своеобразен и не похож на другой. Однако такой вывод скорее говорит о неоднородности источников, чем об отсутствии общего портрета Адама. Если выделить апокрифы и псевдоэпиграфы, создававшиеся под влиянием кумранской секты (кн. Юбилеев, 1 кн. Эноха), в них удастся проследить общий портрет Адама. Другое представление об этом герое сложится из прочтения ранних эллинизированных апокрифов (4 Эз., Бен Сира и др.). В апокалиптической литературе (2 Барух) портрет Адама будет третьим, и т.д. И при всем различии этих портретов, в них все-таки можно выделить общие мотивы, что мы и постараемся сделать.

Несколько недавно вышедших книг и статей посвящено отражению сюжета об Адаме и Еве не только в апокрифической, но и в раввинистической литературе. Назову здесь только сборник статей "Прогулки по саду. Библейские, иконографические и литературные образы Эдема" ⁹¹ и книгу Геральда Блидстейна "В саду раввинов. Адам и Ева в мидраше". ⁹² Сборник статей объединен только тематикой. В него включены статьи, использующие самые разнообразные методы, начиная с поиска архетипов и структур, и заканчивая теологическими дискуссиями (как иудейскими, так и христианскими). В центре внимания Геральда Блидстейна лежит мидраш середины IV века нашей эры "Берешит Рабба", и все сюжеты об Адаме и Еве, там встречающиеся. По замыслу эта книга достаточно близка к теме нашей диссертации, однако автор сам оговаривает в предисловии, что его работа - это не научное исследование, а скорее некий мидраш на мидраш (т.е. комментарий на комментарий). ⁹³

Очень интересное исследование сюжетов об Адаме и Еве в постбиблейской и христианской литературах произвел английский исследователь Дж. Эванс. Он как специалист по английской литературе ставил перед собой совершенно конкретную задачу - найти источники для произведения Мильтона "Потерянный Рай". ⁹⁴ В результате он проследил судьбу сюжетов о первых людях от Библии, через апокрифы, Талмуд, мидраши и христианские комментарии к европейской средневековой литературе, и, в конечном счете, к Мильтону. Нас, как мы уже говорили, интересуют только те источники, которые принадлежат к первым двум эпохам исторической поэтики. Поэма Мильтона - это переход от эпохи риторики к новому этапу, связанному с усилением авторского начала. Поэтому работа Дж. Эванса для нас не очень актуальна, но не учитывать ее нельзя.

Пожалуй, самый популярный на сегодняшний день на Западе подход к сюжетам об Адаме и Еве - это гендерные исследования. Последнее время появляется много статей и книг, в которых в библейских текстах и в их дальнейших пересказах ищут проблески феминизма. Вышел даже сборник статей, объединяющий такого рода исследования, перевод текстов еврейских источников на английский и их краткий комментарий. Сборник этот назван достаточно характерно "Ева и Адам" ⁹⁵ (а не Адам и Ева, как все привыкли). Американская исследовательница Е. Пагельс рассматривает сюжеты об Адаме и Еве в иудейских и христианских источниках, чтобы отметить их влияние на модели сексуального поведения в западной культуре. ⁹⁶ Ту же цель преследует другой американский ученый Даниэль Боярин в своей книге "Плотский Израиль". ⁹⁷

Итак, как мы видим, никто из вышеперечисленных авторов не рассматривает сюжеты об Адаме и Еве в свете исторической поэтики сюжета. Таким образом, остается надеяться, что данное исследование не только поможет систематизировать конкретный литературный и фольклорный материал об Адаме и Еве, но и прольет свет на такую проблему исторической поэтики, как историческая типология сюжетов и сюжетных схем.

Примечания

1. Фрай Н. Анатомия критики. Очерк первый // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX – XX вв. Сост. и ред. Косиков Г.К.: Изд. МГУ, М.,1987. С.251.

2. См. работы Веселовский А.Н. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине. Спб. 1872, Барац Б. Повести и сказания древнерусской письменности, имеющие отношение к евреям и еврейству. Отдельный оттиск из журнала "Киевская старина". Киев, 1906; Бейлин С.Х. Странствующие или всемирные повести и сказания в древне - раввинской письменности. Иркутск, 1907; Перец В.Н. Материалы к истории апокрифа и легенды. СПб., 1899 и др.

3. За исключением, разве что, работ Мещерского: Мещерский Н.А Апокрифы в древней славянско-русской письменности (ветхозаветные апокрифы) // Методическое пособие по описанию славянско-русских рукописей для сводного каталога рукописей, хранящихся в СССР. Вып.2, ч.1, М., 1976. С. 168-187; Мещерский Н.А. К истории текста Славянской книги Еноха (Следы памятников Кумрана в Византийской и старославянской литературе) // Византийский временник, т.24. М. 1964. С. 92-108.

4. См. Алексеев А.А. Русско-еврейские литературные связи до 15 века // Jews and Slavs. vol.1. Jerusalem, 1993. P.44-75; Борисов А.Я. К вопросу о восточных элементах в древнерусской литературе // Палестинский сборник. Вып.29. Л., 1987. С.157-166; Архипов А. По ту сторону Самбатиона. Этюды о русско-еврейских культурных, языковых и литературных контактах в X – XVI вв. Berkeley Slavic Specialties, 1994; Сборник "Вечные сюжеты" русской литературы: "Блудный сын" и другие: [Докл. конф., дек. 1995 г.] / Отв. ред. Е. К. Ромодановская, В. И. Тюпа. - Новосибирск: Ин-т филологии, 1996; От Бытия к Исходу. Отражение библейских сюжетов в славянской и еврейской народной культуре. Сборник статей. Академическая серия. Вып. 2. - М.: ГЕОС, 1998; Концепт греха в славянской и еврейской культурной традиции. Сборник статей. Вып. 5. М.: Пробел, 2000, и др.

5. Пропп В. Морфология сказки. Ленинград, 1928; Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. Ленинград, 1946

6. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., 1989. См. также статью С.С. Аверинцева, М.Л. Андреева, М.Л. Гаспарова, П.А. Гринцера и А.В. Михайлова - Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М.: Наследие, 1994. С. 3 - 38.

7. С.С. Аверинцев, М.Л. Андреев, и др. Категории поэтики в смене литературных эпох.

8. См. О.М. Фрейденберг. Поэтика сюжета и жанра. С. 288.

9. Charlesworth J.H. (ed.) The Old Testament Pseudepigrapha (OTP). In two volumes, 1983.

10. С.С. Аверинцев, М.Л. Андреев, и др. Категории поэтики в смене литературных эпох. С. 4

11. См. Материалы конференции "Мифология и повседневность" /Сост. К.А.Богданов, А.А.Панченко. СПб., 1999; Антропология религиозности: Альманах "Канун". СПб., 1998. Вып. 4; Панченко А.А. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб., 1998, а также публикации в журнале "Живая старина" (1993 – 2001 гг.).

12. Веселовский А.Н. Историческая поэтика.М. 1989 ("Поэтика сюжетов". 1897-1903) С. 301.

13. Там же, С. 302.

14. Силантьев И.В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике. Очерк историографии. Новосибирск, 1999. С. 6.

15. Фрейденберг О..М., Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. С. 223.

16. Пропп В.Я.Морфология сказки. Л., 1928, С. 29.

17. Литературу по этому вопросу см. в историографическом очерке, посвященном исследованию мотива И.В. Силантьева. С. 17-18

18. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. Спб. 1994, С. 174-175.

19. Н.Д. Тамарченко. Мотив преступления и наказания в русской литературе (введение в проблему) // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературе: Сюжет и мотив в контексте традиции. Новосибирск, 1998. С. 40-44.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: