ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 7 страница

Трагическая ошибка, совершаемая родителями в фазе но­вого приближения, заключается в том, что они воспринима­ют колебания между потребностью ребенка в автономии и его зависимостью, часто выражающуюся в отчаянной и порой аг­рессивной борьбе за власть и за «добрую маму», в качестве «на­строения» и капризов и отвечают на них настоящей войной: «Мы еще посмотрим, кто здесь главный!». Как если бы они име­ли дело с противником, равным себе — умственно и физически. А между тем каждая такая ссора активизирует механизмы про­екции и расслоения, то есть, как говорилось выше, ребенок продолжает видеть объект то «совсем злым», то «совсем доб­рым», приписывая другому свою собственную злость, что ка-\ тастрофически задерживает его психическое развитие.

Вернемся однако к «отчуждению» Михи. Мы отметили, что

! он к своим восьми месяцам уже интегрировал совокупность при-

[ ятных, а порой и неприятных переживаний в представление об

' одной персоне — матери. Через некоторое время можно видеть,

что личико его сияет и при узнавании отца. Через какое именно

время, это зависит от интенсивности их отношений. Итак, он

■ научился уже отличать отца от матери. Но это пока означает

I- 3435 97

лишь то, что его представления о матери получили «второе лицо»: для младенца мать и отец — это одно целое, поскольку внешне различные персоны заключают в себе одни и те же ка­чества. Вначале отец является не чем иным, как второй мате­рью, а в матери содержится что-то, что связано с отцом или с другими персонами.

А вот вторая характерная черта этого возраста: ребенок на этом этапе в состоянии вступать в отношения лишь с одной персоной. Сколько бабушек, теть и отцов чувствовали себя ра­неными по этой причине — их милый ангел, который только что так лучезарно тебе улыбался, не хочет больше смотреть в твою сторону потому только, что мама вновь появилась в ком­нате. Этой же причиной объясняется и то, что ребенку так трудно бывает перейти с рук матери на другие руки.

Но постепенно он начинает замечать разницу между от­цом и матерью, они разговаривают с ним по-разному, по-раз­ному реагируют и по-разному с ним играют, и он начинает предъявлять к ним разные требования и ожидания. Постепен­но отец — к концу первого года жизни — превращается в само­стоятельный, отличающийся от матери объект. Таким обра­зом он остается существовать и тогда, когда ребенок занят с матерью. Или он приветствует пришедшего с работы папу, не забывая в этот момент о существовании мамы. Так он учится одновременному общению с двумя персонами.

Тройственные отношения в психоанализе именуются триангулированием. Они означают не только отношение к отцу и отношение к матери, но также отношение к обоим родителям сразу. Это соотношение создает новое равновесие, внутрипсихическую структуру, которой в дальнейшем пред­стоит играть огромную роль в умении построения одновре­менных отношений с разными персонами. Здесь невольно напрашивается сравнение с физическим законом о точках опоры, которых, для того чтобы предмет стоял, а не падал, требуется не меньше трех.

Вспомните, мы говорили о том, как Кристиан, ссорясь с мамой, на время отходил «под защиту» отца. Если отца в это время не было дома, он просто думал о нем и этого было доста­точно. Таким образом ему удавалось не очень пугаться своих

ссор с матерью. Но когда третья персона — отец — отсутству­ет по-настоящему, то есть в результате развода его не просто нет рядом, а его нет, он не придет сегодня вечером и неизве­стно, придет ли вообще когда-нибудь, то ребенок не в силах выдержать страха перед окончательной потерей еще и мате­ри: потеря эта может оказаться расплатой за его злые слова и мысли. Роль отца в успешном прохождении «фазы нового приближения», в процессе индивидуализации и в достиже­нии константы объекта трудно недооценить. Если ребенок живет в благодушной атмосфере, если мама с папой любят его и любят друг друга, то его психические структуры разви­ваются нормально и именно они защитят его в дальнейшем от психических срывов. Следует отметить, что шести- или семилетние дети, переживая развод, обычно регрессируют именно в эту фазу развития. Но теперь это «оживление» про­шлого происходит без отца, который был когда-то так важен для душевного равновесия и чувства защищенности ребенка. Годовалый малыш, хотя и не чувствует себя больше сим-биотически связанным с матерью, но когда он замечает, что у отца, который теперь воспринимается как отдельная персо­на, существуют свои собственные с нею отношения, он ока­зывается потрясен, поскольку видит себя из этих отношений исключенным. Но одновременно он приобретает необыкно­венно важное познание: быть другим или быть исключенным вовсе не означает оказаться потерянным в этом мире. Отец подает малышу пример отношений между автономными субъектами, и ребенок начинает думать так: я такой же, как папа, который любит маму и любим ею. Путем отождествле­ния себя с отцом он открывает возможность новых, не симби-отических отношений с матерью. С этим чувством независи­мости своего существования от матери вступает он в крити­ческую «фазу нового приближения», которая переполнена конфликтами между стремлением к самостоятельности и же­ланием безграничной заботы матери и симбиотического вос­соединения с нею. И все это к тому же сопровождается совер­шенно разноречивыми страхами: страхом перед новым воссо­единением, поскольку в нем заключается угроза «поглощения» его матерью, и в то же время страхом перед разлукой. Короче

говоря, он и боится, и в то же время желает независимости. Именно эта неопределенность и скрывает в себе огромный конф­ликтный потенциал по отношению к матери. Так ребенок в возрасте от полутора до двух с половиной лет создает себе два совершенно противоположных представления о матери. То она в его глазах абсолютно добрая, защищающая, дающая удов­летворение, то вдруг превращается в абсолютно «злую», отка­зывающую в удовольствии, преследующую и угрожающую. В этом возрасте он, хоть и знает уже, что у него одна мама и воспринимает ее целиком, но в то же время ему кажется, что существуют два противоположных существа, которые стремят­ся взять над нею власть. Этим и объясняется то, что дети в этой так называемой фазе сопротивления столь отчаянно бо­рются за, казалось бы, пустяковые удовлетворения и, если им не удается одержать верх, реагируют на это как на истинную катастрофу. Вам кажется, что вашему малышу очень важно, чтобы вы купили ему эту машинку (хотя у него их уже больше десяти и эта ничем особенным не отличается от остальных), но на самом деле для него может быть в этот момент речь идет скорее о «доказательстве», что «хорошая мама» все еще здесь, или о возможности путем ожесточенной борьбы изгнать «злую мать», чтобы снова вызвать к жизни «добрую». Нет оснований сердиться на него за это или чувствовать себя беспомощной, постарайтесь просто — как взрослый человек — забрать ситу­ацию в собственные руки. Итак, вашему малышу нужно дока­зательство? Дайте ему его! Но для этого нет необходимости покупать ему требуемую игрушку или разрешить зимой идти гулять в сандалиях. Есть много других способов доказатель­ства любви и прежде всего это готовность к компромиссу и ласковая любовь, которые обязательно подскажут вам нуж­ное решение. И это, заметьте, совсем не исключает вашей твердости. Фигдор справедливо утверждает: хорошее воспита­ние это прежде всего — компромисс! Запомните эти слова, по­старайтесь осмыслить их для себя и применительно к своей жизни. Компромисс — это вообще основа любых хороших от­ношений, а не только международных. Во всяком случае на ниве воспитания, как и в любовных и дружеских отношениях, жесткая и ограниченная принципиальность, максимализм и

желание любой ценой настоять на своем могут привести лишь к разрушению. Двух- или трехлетний малыш вряд ли поймет, что это такое: «нет денег» или что у него уже есть десять маши­нок и одиннадцатая ему ни к чему. Но вы можете, не сердясь на него, а ласково улыбаясь, предложить заменить это удо­вольствие другим, например, поиграть с ним в его любимую игру или пойти с ним погулять. Главное, чтобы он видел, что мама, хоть и тверда в своем отказе, но она все равно добра к нему. И еще — что очень важно — не ленитесь говорить с ребен­ком. Уже один факт вашего с ним общения для него важнее всех самых дорогих игрушек. Говорить обо всем и давать ему возможность высказаться. И улыбаться. Вот видите: «добрая мама» уже здесь и любимец ваш смеется довольным смехом, ему, собственно, ничего больше и не нужно. Есть семьи, кото­рые не нуждаются ни в чем и могут позволить себе баллвать своих детей все новыми и новыми покупками и они охотно это делают. Особенно те, чье собственное детство прошло в лишениях. Мне хочется спросить: как долго ваш ребенок ра­дуется новой покупке? Знаю, совсем недолго, часто он забы­вает о ней уже через полчаса. И это вовсе не от «пресыщенно­сти», как принято считать, а от того, что новое приобретение не принесло ребенку желаемого удовлетворения. Игрушка — это совсем не то, чего он на самом деле бессознательно себе желал, она нужна была ему в качестве доказательства вашей любви. Не заменяйте себя подарками! Я понимаю, у вас нет времени, вам приходится много работать (благосостояние не падает с неба), вы устали, у вас просто не хватает сил на все. А тут еще и свои собственные неудовлетворенные потребности! И вот вы уже чувствуете себя ужасно виноватой перед своими детьми и не находите ничего лучшего, как заглаживать вину подарками. И вы даже не представляете, как это опасно для ваших отношений. В результате ребенок ваш, постоянно пе­реживая внутренние разочарования, и в самом деле находит компенсацию в подарках. Так он потихоньку учится бездушно измерять любое доброе отношение не истинным проявлени­ем тепла, заинтересованности и любви, а количеством полу­ченных от человека материальных благ. Такие люди, если и добиваются в жизни известных успехов, они тем не менее ос-

таются несчастны в личной жизни, поскольку они считают, что все, в том числе и любовь, можно купить за деньги, и не умеют строить настоящих отношений.

Именно в это, такое трудное для матери и ребенка время на отца возлагаются две необыкновенно важные задачи. Во-первых, он предлагает ребенку себя в качестве менее «заря­женного», то есть менее конфликтного — в отличие от матери — объекта, который на время освобождает его от противоречи­вых желаний воссоединения и независимости. И второе: отец одновременно выступает не только как представитель мате­ринских свойств, но и как представитель «внешнего мира», т. е. мира, отличного от матери. Образно говоря, отец — это тот надежный остров, к которому можно пристать в бурном океане неизвестности, бежав от материка — матери. В этом случае отдаление, освобождение от матери становится не уходом вон, в неизвестность, а уходом куда-то, то есть к отцу, который в какой-то степени тоже как мама. Согласитесь, даже для взрос­лого человека это далеко не одно и то же.

Таким образом, тройственная структура отношений на вто­ром и третьем году жизни создает необыкновенно важные усло­вия для завершения процесса индивидуализации в области психики. Любовь ребенка к другому родителю не только не обед­няет его любви к вам, она делает эту любовь более сильной и уве­ренной. Не следует смешивать два таких разных понятия, как любовь и зависимость. Если вы стремитесь к безграничной зависимости ребенка от вашей персоны, это значит, что вы желаете безграничной и единоличной власти над ним. А это значит, что вы либо превратите его в «покорного раба», либо в «бунтаря», который станет терроризировать вас своей агрес­сивностью.

В дальнейшем мы будем говорить о не менее конфликт­ном возрасте так называемого «эдипова»9 развития, для счас­тливого протекания которого чрезвычайно важно усвоить вна­чале эту тройственную систему отношений. Позже в конфлик­те между ревностью и любовью к однополому родителю эта способность к тройственным отношениям, во-первых, помо-

9 Не пугайтесь, пожалуйста, этого слова «эдипов» и не торопитесь с суждениями (и осуждением). На эту тему подробнее пойдет разговор позже

жет ребенку научиться поддерживать любовные отношения с двумя персонами одновременно, и во-вторых, «эдипов сопер­ник» станет не только «ненавидимым и опасным», но он смо­жет в то же время оставаться любящим и добрым отцом. Мы уже знаем, что чувства наши часто очень противоречивы, но это далеко не значит, что они ненормальны. Так устроена жизнь, так устроена человеческая психика, и чем шире наши познания о ней, тем легче умеем мы преодолевать конфликты — внутренние и внешние. Надо только считаться с тем, что зна­ния именно в этой области глубинной психологии даются с особенным трудом по причине уже известного нам бессозна­тельного сопротивления и вытеснения тех чувств и влечений, которые кажутся опасными. И тем не менее: чем больше зна­ем мы о предмете, тем менее страшным представляется он нам. Это как если бы мы заблудились в дремучем лесу, но стоит най­ти тропинку среди бурелома и мы уже полны надежды. Глав­ное не забывать: ни у одного из нас нет таких чувств, которых не было бы и у других, поэтому нет оснований стыдиться своих чувств. Как мы уже говорили, стыдиться следует не чувств, а поступков. У всех матерей наряду с любовью к детям уживает­ся множество внутренних конфликтов. И хорошая мать не та, у которой нет этих конфликтов (нет их, может быть, лишь там, где ребенок так запуган, что от страха не смеет слова сказать), а та, которая умеет эти конфликты разрешать с наименьшими душевными потерями для всех.

В тех случаях, когда раннее триангулирование — по при­чине ли отсутствия отца или по причине частых родительс­ких ссор — не имело возможности развиться, на место ревно­сти в период эдипова развития вступает конфликт лояльнос­ти, то есть ребенок в состоянии поддерживать отношения только с одной персоной и любые другие отношения кажут­ся ему не только предательством, но и уничтожением пер­вых. В результате в ребенке растет страх, который, как извес­тно, может выражаться как в запуганности, так и в агрессив­ном поведении. Проявление агрессивности — это не что иное, как защита от внутреннего страха.

Как часто бывает, когда мать, чувствуя себя обманутой супругом, ждет неукоснительной «верности» от своих детей

и всякое проявление ими любви к отцу переживается ею как жестокое предательство. Конечно, по-человечески ее мож­но понять и даже посочувствовать, но, если бы она только знала, какой вред наносит этим своим любимым детям, мы уверены, она постаралась бы что-то изменить в своих чув­ствах или во всяком случае в своей позиции. А кроме того, ей не мешало бы знать и то, что любовь детей к отцу, когда они могут ее испытывать, не боясь при этом потерять мать, вовсе не обременяют, а, наоборот, освобождают от агрессивного потенциала их отношение к матери. Вообще хорошо было бы время от времени давать себе возможность спокойно по­думать обо всем, постараться «переселиться» в переживания ребенка, представить себя на его месте, и спросить себя, а хотела бы (хотел бы) я на месте моего малыша, чтобы со мной поступали так же, как я поступаю с ним? Например, мать, которая «гордо» заявляет: «Не нужен нам никакой отец, я и сама в состоянии...», должна была бы вначале спросить себя: а хотела бы я на месте ребенка, чтобы мама воспитывала меня одна? Конечно, бывают жизненные обстоятельства, когда не остается выбора, но и тогда следовало бы сказать так: «Очень жаль, но что поделаешь...». И если я знаю, чего именно ли­шен мой ребенок — да и я тоже, — я буду стараться по мере возможности восполнять эти потери. И гордость тут совсем ни при чем!

Успех процесса индивидуализации первых трех лет жизни зависит от трех факторов. Прежде всего это достаточно доб­рые отношения с матерью на первом году жизни. Они чрезвы­чайно важны для того, чтобы ребенок сумел развить в себе ту уверенность, которая поможет ему постепенно освободиться от «симбиоза» с матерью и обратиться к «внешнему миру». В ином случае появляется опасность, что он прибегнет к борьбе за удовлетворение потребностей близости, в которой ему было отказано, что в результате приведет лишь к еще большей зави­симости, пусть даже порой окрашенной агрессивно. Напро­тив, «насыщенный» любовью ребенок, наслаждаясь своими вновь приобретенными способностями (ползать, ходить), за­воевывает мир, все более отдаляясь от матери. Так начинается период развития, именуемый «фазой упражнений».

Второе. Мать должна оставаться для ребенка постоянно доступной также и по прошествии первого года жизни, что служит в глазах ребенка доказательством непрерывности еще недостаточно окрепших отношений. Это значит, что мать дол­жна источать благодушие и терпение, избегать агрессивных проявлений и раздражения. Ведь и мы, взрослые, только тог­да безбоязненно уезжаем или расстаемся с любимыми, когда уверены в их благополучии и в том, что мы их не потеряем. Для подтверждения своей уверенности мы можем использо­вать почту и телефон, ребенку же необходимо в перерывах между своими «путешествиями» часто возвращаться к матери.

Третье. Уже в первый год жизни малышу требуется посто­янное присутствие отца, тот должен непосредственно зани­маться младенцем, чтобы первое объектное отношение ребен­ка постепенно расширялось от матери к отцу. Это — важней­шее условие раннего триангулирования.

Физическая и эмоциональная доступность отца чрезвы­чайно важна как в «фазе упражнений» — с 8 до 18 месяцев, — так и «в фазе нового приближения» — от полутора до двух с половиной лет. Неравномерные отношения с отцом или его долгое отсутствие подвергают большой опасности развитие способности к тройственным отношениям: ребенок не в со­стоянии использовать отца в качестве объекта разрядки, он не может также использовать его и как объект идентификации в конфликтах освобождения от внутренней связи с матерью. Это значит, что, поссорившись с мамой, он не может уте­шить себя мыслью: «Я, как папа, тоже могу существовать не­зависимо от нее!». Вместо этого он начинает панически бо­яться, с одной стороны, поглощения матерью, и с другой — потеряться одному в этом недобром мире.

Чтобы наглядно объяснить, что означают такие и подоб­ные им безвыходные ситуации для психики ребенка, я позво­лю себе маленькое отступление. Известно, что животные в природе неврозами не страдают. В опасной ситуации, когда нет возможности защититься, оно прибегает к бегству. Но вот ученые провели эксперимент. В клетку, куда была помещена мышь, подавался разряд электричества. Дверца клетки была открыта, и мышь инстинктивно кидалась к ней, но там она

вдруг натыкалась на грозную морду кота. Итак, путь к бегству был отрезан, мышь при повторении эксперимента каждый раз попадала в безвыходное положение. В результате у нее раз­вился невроз. Точно, как это бывает у людей. В таком же при­близительно положении оказывается ваш беспомощный ре­бенок, когда он, как та бедная мышь, оказывается запертым в клетке двойственных отношений и у него нет возможности разрядки, которой можно было бы достигнуть при помощи временного побега в спасительные отношения к третьей пер­соне, к отцу.

И еще один необыкновенно важный момент. Для полноцен­ного развития ребенку совершенно необходимо видеть перед собой пример добр' /х отношений родителей между собой. Если таких от­ношений нет, то у него отсутствует модель «не симбиотических» любовных отношений. Агрессивные отношения родителей между собой сигнализируют ребенку опасность: отказ от «сим-биотической связи» с матерью означает потерю ее любви.

Теперь мы понимаем, что первые три года жизни относят­ся к особенно критическим этапам развития ребенка. Как ча­сто непрерывность отношений матери и ребенка нарушается из-за того, чю декретный отпуск подошел к концу и ей надо выходить на работу! Как часто весь груз и все заботы по уходу за малышом лежат исключительно на ней, и отцы даже не до­гадываются о том, какое огромное значение имеют они для развития детей! Второй год жизни, когда ребенок становится особенно подвижен, чрезвычайно тяжел для родителей и прежде всего для матери, которая и без того уже измотана на­грузками первого года. Особенно если она вынуждена вернуть­ся на работу. Естественно, у нее появляется потребность на­верстать упущенное, получить наконец возможность подумать и о себе, она устала и чаще всего слишком далека от того со­стояния благодушия, которое так необходимо ребенку. Ослож­няет ситуацию и воспитание чистоплотности у ребенка. Мно­гие дети в двухлетнем возрасте начинают посещать детские ясли и вынуждены переживать разлуку с матерью именно тог­да, когда они больше всего нуждаются в ее близости. А если в этот момент в семье рождается новый ребенок, то это пережи­вается уже почти как катастрофа: новый пришелец отнимает

у него те свойства матери, которые и делали ее матерью: не­жность, терпение, проникновенность. Фигдор обращает вни­мание на то, что именно второй год жизни ребенка является, как правило, во многих семья излюбленнейшим для рожде­ния нового малыша.

И если ко всему этому добавляется еще и кризис в супру­жеских отношениях, то условия для нормального развития спо­собности ребенка к тройственным отношениям можно считать потерянными. Неуверенность в принципиальной доброте ма­тери, супружеские конфликты, отсутствие, самоустранение отца, перегруженная и несчастная мать, а также отсутствие модели зрелых любовных отношений между родителями не­пременно приводят к осложнениям в борьбе ребенка за авто­номию. Чем больше ребенок привязан к матери, тем драма­тичнее разыгрываются конфликты и тем больше разочарова­ние ребенка.

И если потом наступает развод, то послеразводный кри­зис с новой силой активизирует эти ранние конфликты. И не только у ребенка, но и у матери. «Драматургия» послеразвод-ного кризиса варьируется от ребенка к ребенку, часто незави­симо от внешних обстоятельств; разные дети по-разному реа­гируют на развод, развивая в себе различные по объему и со­держанию страхи, фантазии, агрессивные и регрессивные желания; у одних детей травматический срыв психической защиты наступает раньше, у других позже.

Симоне было пять лет, когда родители разошлись. На пер­вом году жизни у нее сложились необыкновенно нежные отно­шения с отцом. Мать вынуждена была помогать своей боль­ной матери, которая держала магазин, и к дочери пригласили няню. Но основную часть забот о ребенке взял на себя отец. Он практически забросил свою рабочую карьеру, чтобы иметь возможность постоянно быть возле малышки. Итак, можно сказать, что отец занял при ребенке место матери. Через год обстоятельства изменились. Ее помощь в магазине больше не требовалась, и мать целиком вернулась к ребенку. Отец, по­стоянно упрекавший жену за то, что той, дескать, «ее мамаша дороже собственного ребенка», воспринял возврат жены как конкуренцию, что вызвало в нем страх перед потерей любви

дочери. Он чувствовал себя использованным и выброшенным вон. Тогда он, не желая конфликтов, уступил все родительс­кие обязанности жене и целиком ушел в свою работу, которая теперь оказалась связанной с долгими и частыми командиров­ками. А Симона таким образом совершенно внезапно потеря­ла свою «психологическую мать» и вынуждена была доволь­ствоваться «вторым» объектом. Но ее «биологическая» мать знала о своем ребенке едва ли больше, чем в это время знают о детях отцы, у нее отсутствовал столь важный опыт отноше­ний, и она не в состоянии была правильно воспринимать и реагировать на запросы дочери. Между ними образовалось отчуждение. Все попытки отдать дочь в детский сад конча­лись неистовством ребенка; Симона отчаянно цеплялась за мать, что не мешало ей тем не менее порой кидаться на нее чуть ли не с кулаками. Мать чувствовала себя бессильной, в ней росло разочарование браком и ребенком, что,в свою оче-редь;развивало в ней агрессивный потенциал против дочери. Между тем процесс индивидуализации Симоны не только за­держался, он вообще не нашел своего завершения. Девочке так и не удалось развить в себе т. н. «константы объекта», о кото­рой говорилось вышег и ее раздвоенное представление о мате­ри встраивалось в садо-мазохистский образец отношений. Дня не проходило без крика и слез. И когда произошел развод, стра­хи ребенка усилились, они питались собственными разруши­тельными импульсами, которые девочка проецировала на «злую» мать. Мать же, в свою очередь, подтверждала их своим агрессивным настроем против дочери. Симона относится к тем детям, на которых сам развод, кажется, не производит особо­го впечатления, поскольку их жизнь уже и до развода была достаточно ужасна. Исследователи считают, что ключом к феномену большей послеразводной «стойкости» детей, у ко­торых уже до развода сложились агрессивно окрашенные от­ношения с матерью, является то обстоятельство, что во всех этих случаях у них уже образовался один из невротических симптомов, будь то ночное недержание мочи, различные фо­бии, симптомы истерии и страха и т. п. Выражаясь языком психоанализа, можно сказать, что симптомы эти «связывают» страхи ребенка.

Отношения с отцом на втором и третьем году жизни при­званы во многом облегчить трудный и конфликтный процесс индивидуализации ребенка, они открывают ему альтерна­тивный опыт отношений, благодаря которому малыш может и должен начать воспринимать себя отдельно от матери. От­ношения родителей преподносят ему модель, в какой-то сте­пени утешающее доказательство принципиальной возмож­ности существования независимо от матери и в то же время сохранения с нею добрых и близких отношений. Пример отца учит гибкости в автономно-регрессивных конфликтах и об­легчает конфликты с матерью. И если таким образом про­цесс индивидуализации состоялся, то это означает, что ре­бенок приобрел способность строить и сохранять одновре­менно многие зрелые отношения. Психическое отсутствие отца, будь то по причине смерти, развода или, как у Симо­ны, по причине отхода отца от семьи, отнимает у ребенка эту возможность. Правда, бывает и так, что «третий объект» все же существует — хотя это не обязательно отец, — и он час­тично восполняет потери. Но бывает и так, что отец живет в семье, поддерживает интенсивные отношения с ребенком, но у него нет любовных отношений с матерью. Конечно, та­кой отец тоже чрезвычайно важен для ребенка и его разви­тия, но в этом случае отсутствует, во-первых, прогрессивный опыт собственного исключения, когда мать и отец заняты друг другом, и, во-вторых, ребенок видит на примере отца, что освобождение от симбиоза становится синонимом осво­бождения от отношений. Ребенок общается или с отцом, или с матерью. Одновременные отношения с обоими родителя­ми становятся для него не только трудными, но и взаимоис­ключающими, в результате чего он по причине своей «невер­ности» постоянно боится потерять одного из них. Но и все же даже такие отношения могут в большой степени смягчить страхи, связанные с процессом индивидуализации. Однако, если в дальнейшем родители все же расходятся и ребенок чув­ствует себя целиком во власти матери, он начинает отчаянно обороняться против опасности оказаться ею поглощенным и отчаянно борется за свою автономию, завоеванную, не в последнюю очередь, все же при помощи отца.

Пока отец остается досягаемым, дети — даже те, у кото­рых уже наметились заметные нарушения в объектных отно­шениях, — часто способны удерживать относительное душев­ное равновесие без необходимости прибегать к образованию тех или иных невротических симптомов. Но существует и так называемое агрессивное триангулирование, которое вступа­ет в силу, когда между родителями не существует любовных отношений. В переживаниях маленьких детей отсутствие любви соединяется с агрессивностью. Открытие, что роди­тели не только не любят друг друга, но и воюют друг с дру­гом, внушает ребенку — и не только маленькому — огромный страх. Реакции детей на этот страх очень различны. Фигдор приводит один удивительный пример.

Герберту было пять лет, когда его родители готовились разойтись. У мальчика к этому времени сложились замеча­тельные отношения как с матерью, так и с отцом. Ссоры ро­дителей и даже рукоприкладство отца, казалось, не произво­дили на него никакого впечатления. Чаще всего он, остава­ясь в той же комнате, преспокойно играл. Не только психо­аналитик, но и родители предполагали, что это равнодушие лишь фасад, однако исследование тоже не выяснило каких-либо серьезных страхов или нарушений: он не мочился в по­стель, не выказывал никаких фобий, не вызывал жалоб ни в детском саду, ни дома, был нормально развитым и не слиш­ком болезненным ребенком. В результате дальнейшего об­следования выяснилось однако, что равнодушие Герберта и в самом деле было лишь фасадом, но фасадом, за которым скрывался не страх, а огромное удовлетворение и, пожалуй, даже удовольствие. Он использовал агрессивность родите­лей по отношению друг к другу, чтобы освобождать себя са­мого от проявлений агрессивности по отношению к ним. Ко­роче говоря, он «загребал жар чужими руками». Выяснилось и то, что отношение Герберта к матери носило для его возра­ста слишком сильно выраженный «симбиотический» харак­тер и поэтому было чрезвычайно обременено внутренними конфликтами. Когда родители начинали ссориться, мальчик брал сторону жестокого отца и таким образом освобождал себя от необходимости самому проявлять агрессивность по

отношению к матери; таким образом он избавлял себя от страхов, которые неизменно сопровождают ссоры ребенка с матерью. Как разовьется характер Герберта в дальнейшем? Во всяком случае ни для кого не секрет, что жестокость не только пережитая на себе, но даже просто виденная в дет­стве, формирует жизнь человека страшным образом, в ре­зультате он становится если не «прирожденной» жертвой, то в том или ином смысле «прирожденным» преступником. Психологически это выглядит так: человек этот потом, на протяжении всей жизни, так и не в состоянии научиться воспринимать другую персону «целиком»: он либо восхи­щается человеком, либо окончательно разочаровывается в нем и тот с одной минуты на другую может диаметрально менять свое лицо в его глазах, превращаясь из лучшего дру­га в злейшего врага.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: