ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 6 страница

В имеющейся до сих пор литературе о разводе почти целиком отсутствует анализ той огромной роли, которую играет развитие ребенка до развода. Фигдор первым обратил пристальное внима­ние на этот аспект и занялся систематической ее разработкой.

Естественно, каждая психическая «структура», каждая от­дельная жизнь и история семейных отношений в своем роде единственны и никакая реконструкция не может точно соответ­ствовать действительности. Тем не менее кропотливые обсле­дования разведенных семей выявили взаимосвязь типичных событий и переживаний развода с развитием душевных реак­ций на развод у детей.

НАРУШЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ В РАННЕМ ВОЗРАСТЕ

Для начала следует пояснить, что отношением к объекту или объектным отношением, о котором пойдет ниже речь, в пси­хоанализе называется отношение субъекта к миру, то есть слож­ный и цельный итог организации его личности, основанный на восприятии окружающих персон, что в той или иной степени связано также с фантазированием и избранными стратегиями психической защиты. Мы будем говорить об объектных отно­шениях к тому или иному субъекту или рассматривать такие отношения с точки зрения характерности для той или иной стадии развития ребенка.

Восьмимесячный Михи приветливо улыбается маме, папе, бабушке, няне, его личико светится при узнавании знакомых персон, вещей или жестов. Но вдруг набегает облачко, в нем что-то меняется, он отворачивается ото всех или серьезно разгляды­вает каждого в отдельности, делает плаксивую гримаску и толь­ко при появлении мамы личико его снова сияет. «Отчуждение» это происходит обычно на седьмом или восьмом месяце и в пси­хоанализе его называют «страхом восьми месяцев». Младенец в этом случае хочет сказать, что увидел не то лицо, которое ему хотелось в данный момент увидеть, и дело здесь вовсе не в том, что он не узнает знакомых лиц, а в исполнении или неисполне­нии его ожидания. И этому следует только радоваться, посколь­ку это означает его развитие на новую ступень: он уже имеет свое представление о матери, независимо от ее физического при­сутствия, и знает о ее огромной роли в своей жизни. То, что он отличает ее лицо от всех других лиц, показывает также, что с ее появлением в его представлении связаны те приятные и веселые моменты, которые он уже пережил в ее присутствии. До сих пор он воспринимал объекты, то есть окружающих его персон, частями, теперь — по отношению к матери — части эти срослись в один единый образ, первый настоящий объект любви.

Конечно, с матерью связаны у него не только приятные переживания. Надо только подумать, как часто малыш оста­ется непонятым: его укладывают в кроватку, когда ему хочет­ся сидеть и смотреть, ему дают пить, когда у него просто бо­лит животик, его оставляют одного и суют ему игрушку, когда ему хочется лишь одного — ощущать тепло и восхитительный аромат материнского тела; и его качают, трясут, когда ему хо­чется чего-то совсем другого. Как часто он чувствует себя го­лодным и неухоженным и никто не спешит ему на помощь! Для матери время от крика ребенка до ее прихода — доли ми­нуты, в то время как для младенца это целая вечность: ведь собственная беспомощность внушает ему такой страх! Добро­та первого отношения ребенка к объекту (к матери) в огромной степени зависит от того, насколько радостные и приятные впе­чатления о ее персоне преобладают над неприятными и безрадос­тными. Значение этого периода развития невозможно недооце­нить. Первое позитивное отношение к объекту, которое не слу­чайно именуют «изначальным доверием», представляет собой важнейшую часть того фундамента, на котором будет стро­иться вся его дальнейшая психическая жизнь.

Участниками исследования, которым руководил Гельмут Фигдор, было сделано важное открытие, которое глубоко, по-человечески потрясло ученых: у подавляющего большинства детей разведенных родителей, особенно тех, кому в момент развода было не больше шести-семи лет, первые месяцы жиз­ни оказались настолько переполненными конфликтами, что им приходится теперь все свое дальнейшее существование строить на неверной основе в большой степени опороченного первого объектного отношения.

При обследованиях старших детей тоже обнаруживаются бессознательные фантазии, относящиеся не только к настоя­щему, но и к переживаниям самого раннего детства; во всяком случае то и другое тесно связано между собой. Следует напом­нить, что наше бессознательное детерминировано, то есть все, что в него вытеснено, не имеет понятия о времени, там нет раз­рыва между прошлым и настоящим и таким образом болезнен­ные переживания детства остаются навсегда актуальными, что и ведет к образованию неврозов.

Результаты тестов показали, что в фантазиях многих детей живут грозные образы самого раннего детства, например, ку­сающиеся или поглощающие тебя чудовища, смерть от голо­да, у одних жадность или у других, наоборот, кормление, за­бота; это может быть борьба за пищу или, например, желание, чтобы тебя держали на руках; поиски укрытия, потребность забраться в укромный угол, в пещеру и т. д. Все эти фантазии говорят о том, что вероятнее всего уже первый год жизни этих детей был отмечен травматическими переживаниями. Это доказывают и результаты бесед с родителями, вплоть до того, что из них видна явная взаимосвязь между совсем ранним объектным отношением и разводом.

А теперь придется сказать нечто, что, скорее всего, силь­но удивит большинство читателей: почти во всех случаях ран­них разводов именно рождение ребенка и было тем событием, которое послужило причиной кризиса в отношениях супругов и позднее привело к разводу. Принято считать, что рождение ре­бенка (или нового ребенка) должно укрепить, так сказать, «це­ментировать» семью. К сожалению, на самом деле как раз мла­денец в качестве «цемента» абсолютно не пригоден] Скорее на­оборот: ребенок — это то испытание, которое проверяет на прочность не только любовь супругов друг к другу и надеж­ность их отношений, но, прежде всего, их психическую вы­носливость. Почему, мы расскажем об этом ниже.

Рождение ребенка радикально меняет жизнь родителей, особенно если речь идет о первенце. И перемены эти гораздо более значительны, чем можно предположить. К тому же суп­руги нередко переоценивают свою готовность к лишениям, которых требует младенец, и больше всего страдают в этом слу­чае молодые родители, которые, не успев еще сполна насла­диться собственной свободой от собственных родителей, по­падают в новую зависимость — от новорожденного. Это при­водит к внутреннему протесту, раздражительности, желанию освободиться от тяжести нагрузок, а значит, к конфликтам, ссорам, недовольству друг другом и самой жизнью. А посколь­ку родительская любовь и совесть защищают ребенка и он не может стать непосредственным объектом их агрессивности, то недовольство легко перекладывается на партнера. В резуль-

тате раздражительность, чувство, что тебя используют, созна­тельные и бессознательные обвинения приводят к ухудшению атмосферы отношений. Отцы на это чаще всего реагируют от­делением от семьи, и ко всем тяготам и разочарованиям мате­ри прибавляется еще и «предательство» мужа: и это именно тогда, когда она так нуждается в его помощи и поддержке! Итак, любимый супруг оказывается эгоистом, изменником, черствым человеком, плохим другом и плохим отцом, а жена, в свою очередь, из нежной, любимой и любящей женщины превращается в постоянно ругающуюся, критикующую, раз­дражительную персону, которая, судя по всему, окончательно растеряла свои тепло и радость жизни. Теперь полный разрыв становится лишь вопросом времени.

Все это конечно же не проходит для ребенка бесследно. Как уже было сказано, родительская совесть защищает его от непосредственных проявлений их ярости. Но это касается лишь сознательной агрессивности (следует напомнить, слова «агрессия» или «агрессивность» употребляются нами не в оби­ходном, а в психологическом значении). Психоанализу извес­тно множество способов удовлетворения агрессивных влече­ний без необходимости себе в них признаться. Например, бессознательная агрессивность по отношению к младенцу может выражаться в качестве неловкого с ним обращения, ошибочных действий, непонимания или чаще всего в различ­ных весьма сомнительных «педагогических» теориях («Ребен­ку следует дать накричатся, это развивает легкие!», «Пусть не думает, что он здесь главный!» и т. п.). Но чаще всего мать про­сто не в состоянии создать той спокойной, расслабленной ат­мосферы, которая требуется новорожденному, чтобы насла­диться — в основе своей довольно щекотливым («эротичес­ким») — актом сосания. Плач ребенка обычно воспринимает­ся как сигнал либо голода, либо грязных пеленок. А может, он просто неловко лежит? Или ему не хватает защищенности теп­ла материнского тела? А как часто — из «педагогических» со­ображений — взрослые отнимают у него пустышку! Конечно, проявления агрессивности в отношениях родителей и детей настолько обычны, что их можно считать «нормальным» жиз­ненным явлением и здесь все зависит от их накала и интен-

сивности. Когда вы просто не в состоянии выносить лише­ния, налагаемые на вас ребенком (вы потеряли свою незави­симость, карьера осталась в стороне, у вас нет покоя и ни ми­нуты свободного времени), то единичные конфликты стано­вятся выражением самой сути отношений, что, в свою оче­редь, искажает представление ребенка не только о матери, но и о себе самом, а также зарождает в нем обшее недоверие к миру.

Но это не все. Рождение ребенка у каждой женщины и каж­дого мужчины сопровождается бессознательными фантазия­ми, которые и определяют их дальнейшее отношение к малы­шу. Здесь огромную роль играют душевные реакции, связан­ные с собственной сексуальностью (поскольку появление де­тей на свет вообще-то имеет «некоторое» отношение к сексу!), а также с переживаниями собственного детства. И эти реак­ции могут сильно обременить чувства родителей к ребенку, друг к другу и к себе самим.

Например, возьмем мать, настолько переполненную мла­денцем, что в настоящее время для нее ничто в мире, в том числе муж, не представляет особого эмоционального значе­ния. А как при этом должен чувствовать себя супруг? Спосо­бен ли он понять свою жену и отнестись к ситуации с тем ве­ликодушием, которое позволило бы ему не принять ее отчуж­дения лично на свой личный? Скажем так, если отец спосо­бен частично идентифицировать себя с младенцем, то есть представить себя на его месте и посильно принимать участие в уходе за ним, то это будет способствовать удачному разви­тию отношений. Однако такая способность в большой степе­ни зависит от тех переживаний, которые в свое время, в дет­стве, выпали на его собственную долю. Есть также матери, которые рассматривают свое дитя как часть самой себя, счи­тают, что ребенок принадлежит ей одной и это никого касает­ся, в том числе и самого отца ребенка. В том и в другом случае отец оказывается исключенным из интимных отношений «мать — дитя». Есть отцы, которые не в состоянии с этим со­гласиться и они начинают бороться за свое место, другие же просто ретируются и отдаляются от семьи. Но существуют и отцы, для которых теперь существует только ребенок, а мать в ответ чувствует себя ограбленной — как личность, как жена,

как женщина. Другие отцы в заботе жены о ребенке бессозна­тельно видят повторение той ситуации, которую, может быть, они пережили в детстве, когда мать целиком посвящала себя уходу за новорожденными братом или сестрой. Жена (путем переноса7 чувств из детства) становится матерью, которая от­нимает у него привычную любовь и отдает ее новому пришель­цу. Эти фантазии переноса могут дополнительно провоциро­ваться тем обстоятельством, что многие женщины первое вре­мя после родов не испытывают прежних сексуальных потреб­ностей. Бывает, что забота жены о младенце обостряет в отце ненасыщенную потребность в близости матери из его соб­ственного детства. В таких случаях любовь отца к ребенку ом­рачается огромной бессознательной ревностью и жена стано­вится объектом той агрессивности, которая когда-то была на­правлена на мать.

Отец чувствует себя ущемленным не только по причине отказа жены от сексуальности или из-за исключения его из идиллического союза «мать — дитя», но и сам младенец, ко­торый успокаивается только на груди у матери, заставляет отца испытать чувство беспомощности и бессилия. Подобные пе­реживания «импотенции» вызывают скрытую ярость или по­давленность, что заставляет мужа отдалиться, целиком усту­пив ребенка жене. А реальная ситуация тем временем все боль­ше ухудшается: отец теряет контакт с ребенком, не знакомит­ся с его привычками и особенностями, младенец, в свою оче­редь, тоже не сближается с отцом, в результате чего отноше­ния его с матерью, которая является «экспертом» во всех об­ластях, становятся все теснее.

Мать же в свою очередь, несомненно страдая от того, что вся нагрузка ложится теперь только на нее, бессознательно наслаждается беспомощностью отца — наконец-то она, даю­щая жизнь и больше всех любимая младенцем, может почув­ствовать себя привилегированной в этом мужском мире. Тем временем, сама того не сознавая, она предпринимает все, что-

7 В психоанализе переносом называется процесс, посредством которо­го бессознательные желания и переживания переносятся с одних объектов на другие. При этом детские объектные отношения переживаются на новых персонах с ощущением их особой актуальности.

бы это так и осталось: ведь то, что ложится тяжелыми забота­ми на ее плечи, одновременно приносит ей ощущение соб­ственной значимости и власти.

Все это еще больше осложняет супружеские отношения. Для отца младенец становится соперником или он не в доста­точной мере отвечает на его любовь, как бы говоря ему, ты, мол, недостаточно хорош для меня, а для матери сложившая­ся ситуация становится символом ненавистной женской доли, кризиса брака, виною отхода от нее мужа. А младенец не толь­ко даже не думает вознаграждать ее за все потери, он, наобо­рот, только кричит и требует все больше и больше забот. По­чти неизбежным следствием супружеского кризиса становит­ся компенсационная концентрация матери на ребенке, а это значит, что от последнего — конечно же бессознательно — ожидается не только какая-то особая благодарность, но и удов­летворение желаний и запросов матери. А среди них есть и такие, как признание и оценка ее заслуг, освобождение от гру­за забот и тревог, эротика и т. п., что может быть удовлетворе­но лишь взрослым окружением. Итак, в качестве заменителя партнера младенец конечно же не годится, а значит, мать ис­пытывает все больше разочарований, чтс^в свою очередь,ведет к обострению скрытой агрессивности в и без того довольно амбивалентных (противоречивых) отношениях с ребенком.

И еще одно. Мы тем больше в состоянии проникнуться про­блемами другого, чем более уравновешено наше собственное ду­шевное состояние. И это ведь так понятно! Чего же удивляться, когда родителям, живущим в напряжении и душевных кризи­сах, не удается быть достаточно хорошими родителями?! Мы уже говорили о тяжелом психосоциальном положении мате­ри после развода; точно так же тревоги и боль, связанные с кризисом супружеских отношений, чрезвычайно осложняют именно тот этап развития ребенка, который даже при счаст­ливых обстоятельствах достаточно напряжен.

Общество много предпринимает для физической подго­товки родителей, оно в достаточной степени заботится о здо­ровье матери и ребенка, но о том, что в здоровом развитии ребенка огромную роль играет душа — и душа не только ре­бенка, но и его родителей, — кажется, никто даже не думает.

А скольких человеческих страданий, психических травм (а вместе с тем и дальнейших расходов со стороны того же обще­ства) можно было бы избежать, если бы оно заботилось о пси­хогигиенической профилактике и подготовке семьи к рожде­нию детей. Если молодые родители будут знать, какие имен­но трудности лежат у них впереди, жизнь многих из них мож­но будет значительно улучшить, что повысит шансы здорово­го развития детей.

Нельзя считать, что кризис отношений грозит семье лишь при рождении первого ребенка и что если семья была уже од­нажды в состоянии интегрировать нового пришельца, то ей ни­чего не стоит сделать это еще раз. Обследования показали, что рождение не только второго, но и третьего, и даже четвертого ребенка может нанести непоправимый урон отношениям суп­ругов и привести к разводу. Чаще всего, как мы уже говорили, бывает так, что на рождение (очередного) ребенка возлагается надежда «спасения семьи». Но какому ребенку по силам такая роль?! Для этого он должен был бы принести с собой не заботы, а одни лишь только чистые радости, да еще так много, чтобы родители за этими радостями просто забыли о своих неуряди­цах. Но если мы видим, что нормальный брак может разрушить­ся из-за обременения проблемами, которые приносит с собой впол­не желанный ребенок, то как же можно ожидать, что младенец, зачатый практически против воли, из чистого расчета, не при­несет с собой еще и дополнительных нагрузок, вместо того, что­бы спасти брак, и без того уже давший трещину?! Не говоря о том, что ребенку просто не по силам вынести этот груз столь глобальных ожиданий и такой ужасной ответственности!

Мы уже говорили, что ранний жизненный опыт предре­шает будущую жизнь человека и образует фундамент всего его дальнейшего развития. Именно этим опытом, и в первую оче­редь своим отношением к матери, будут руководствоваться его дальнейшие душевные реакции на жизненные ситуации. Дети, чей первый опыт был обременен конфликтами и изначальное доверие к миру уже основательно подорвано, на протяжении всей жизни испытывают страх перед потерей любви, перед наказанием — и не только за проступки, но и за «злые» фан­тазии, — легко отступают перед трудностями, им не хватает

уверенности в себе, как и вообще любопытства к новому. А если родители в дальнейшем разводятся, то такие дети ока­зываются хуже всего подготовленными к переживаниям раз­вода. Страх перед потерей любви, страх перед наказанием, обида и гнев вообще относятся к переживаниям развода, но у детей с ранними нарушениями объектного отношения они проявляются особенно ярко. Им для вступления в новый отрезок их жизни очень сильно не хватает уверенности и му­жества, они не ждут от жизни ничего доброго и это делает их переживания особенно невыносимыми. И это объясняется не только конфликтами первого года жизни, дело в том, что неразрешенные внутренние — психические — конфликты каждого этапа развития в известной мере берутся с собой в следующий этап и усиливают конфликты, характерные для этого нового этапа. Итак, можно смело сказать, что общее раз­витие таких детей уже с первого года жизни омрачено тенью будущего развода.

Родители часто обращаются к психотерапевту с вопросом: «Должны ли мы ради детей жить вместе или все же нам следует развестись уже сейчас?». Многие из них считают, что развод тем страшнее для детей, чем дети моложе, и что надо, мол, по край­ней мере, дождаться школьного возраста. Подобные суждения можно услышать и от педагогов или прочитать в специальной литературе. А между тем именно ожидание может принести с собой те проблемы, которых как раз и хотелось избежать. Даль­ше он излагает взаимосвязь между реакциями детей на развод и их печальной доразводной историей, переполненной родитель­скими ссорами. Известно, как болезненно переживают дети та­кие ссоры, даже если внешне они этого не показывают.

ТРОЙСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ПРОЦЕСС ИНДИВИДУАЛИЗАЦИИ

Ваш малыш весел, и он ласково к вам прижимается, потом у него вдруг портится настроение. Вчера он радостно шел на руки к бабушке, а сегодня отворачивается от нее; у бабушки невольно закипает обида, ей трудно не принять отчуждение ее любимого ангелочка на свой счет. Но если бы мы знали, что именно происходит в ребенке на каждом этапе его развития, что он чувствует и думает, мы не стали бы обижаться или счи­тать его проявления «глупыми капризами». Давайте посмот­рим немного поближе.

Новорожденный младенец еще не имеет представления о том, что есть «я» и что «не я», то есть «ты». Он не знает, где он «начинается» и где «кончается». Трехнедельному малышу грудь матери намного ближе собственных ног. И если ему по­везло и мама всегда здесь, и вот они, ее ласковые руки, тихо звучит ее успокаивающий голос, ее кожа пахнет именно так, как она и должна пахнуть, то можно считать, что все в поряд­ке. К первому «я» младенца относится не только тело матери, но и весь окружающий мир, который, как ему кажется, изме­няется в зависимости от его собственного настроения или ис­чезает, когда он закрывает глаза. В психоанализе это именует­ся симбиозом матери и ребенка. Длится этот период до четы­рех месяцев, но ребенок в известной степени и дальше сохра­няет иллюзию своей божественной роли во вселенной, и если мать по мере возможностей «принимает участие в этой игре», то в нем образуется ядро того самого изначального доверия, о котором мы уже говорили выше. Так в человеке зарождается и потом будет жить всю жизнь чувство, что он существует в прин­ципиально добром, не враждебном ему мире. Для того чтобы выполнить это столь важное задание, матери, в общем, не надо делать ничего особенного. Если в доме спокойная, дружелюб­ная атмосфера, то все происходит само собой. Первые меся-

цы младенец почти все время спит, так что в те короткие про­межутки, когда он бодрствует, ей ничего не стоит быть «здесь». Потребности младенца в это время тоже не столь разнообраз­ны, так что распознать и удовлетворить их совсем несложно. Мать в эти месяцы в большой степени идентифицирует себя с ребенком, сознательно или бессознательно она воспринима­ет его как часть самой себя и таким образом подтверждает фан­тазии младенца.

Потом этот «симбиоз» постепенно растворяется, пере­ходя в напряженный и объективно конфликтный процесс ос­вобождения, который в трехлетнем возрасте достигает своей высшей точки. В это время и происходит так называемое пси­хическое рождение ребенка, то есть он начинает восприни­мать себя в качестве субъекта, существующего независимо от матери. А начинается этот процесс индивидуализации с того момента, когда младенец начинает различать границы соб­ственного тела и собственной власти. Он начинает разли­чать, что есть он и что — не он, какие ощущения находятся «внутри» и какие «снаружи». Он все дольше бодрствует, ему нравится двигаться, то есть отдаляться, и по мере возраста­ния его запросов он понимает, что мир больше не таков, ка­ким был прежде, что существуют еще и другие существа (объекты), которые имеют свою собственную волю, но в ко­торых он тем не менее нуждается, и он потихоньку учится отношениям с ними.

Поначалу эти первые объекты еще не являются для него целыми персонами, он воспринимает их частями, зрительны­ми и звуковыми обрывками впечатлений. Объединяет их всех лишь то, что они «не я». Между шестым и восьмым месяцами жизни грудь матери, ее лицо, ее голос, ее запах и определен­ное поведение вырастают до образа одной персоны, матери, первого любовного объекта. По отношению к окружающим этот знаменательный шаг развития характеризуется тем самым отчуждением, которое мы видели на примере Михи. Этот пе­риод, между прочим, считается психологами идеальным мо­ментом для отлучения от груди: радость по поводу нового, полного объекта и захватывающего покорения мира, которая сочетается с развитием двигательного аппарата, может впол-

не возместить эту потерю, конечно, если отлучение соверша­ется осмотрительно, без насилия и своего рода «педагогизи-рования», а путем компромиссов, замены одного удовольствия другим. Потом кормление грудью становится составной час­тью любовных отношений и поэтому более позднее отлуче­ние от груди рассматривается ребенком как утрата части люб­ви матери.

Дальше, от года до полутора лет, малыш учится ходить и говорить, таким образом, он постигает новое измерение са­мостоятельности: вещи не должны больше служить, они мо­гут быть завоеваны, окружение влечет быть обследованным, экспериментально проверенным, а то, что невозможно взять самому, можно назвать словами, попросить или потребовать у взрослых. Если ребенок испытывает доверие к обоим родите­лям, то он ничего не боится, едва ли испытывает боль, когда падает, и он все больше предпочитает новые приключения при­вычному физическому контакту с матерью. Но с возрастани­ем моторных возможностей то здесь, то там вдруг возникают «запрещающие таблички»: не подходи к открытому окну, не трогай чайник, не нажимай кнопки стереоустановки, не ри­суй на обоях, иди спать и т. д. Это все равно, как если бы вы выиграли автомобиль, а вам не позволяют на нем ездить. Ре­бенок начинает сопротивляться, он усиливает свое стремле­ние к автономии и начинает бороться с родителями за власть. Однако проходит совсем немного времени, и он вдруг пони­мает, что явно переоценил свои возможности: ботинки не зашнуровываются, дверь не открывается, игрушечные часы не заводятся, а убежав от мамы, он не может найти обратной дороги. В полтора года малыш понимает вдруг, что поторо­пился со своей самостоятельностью и он вновь усиленно ищет близости мамы.

Эта фаза «нового приближения» характеризуется новой зависимостью, ребенок как бы говорит матери: «Пока я был с тобой одно целое, я мог все. Сейчас я вижу, что без тебя я беспомощен. Но я не хочу терять свою автономию и менять ее на старую зависимость, поэтому ты должна оставаться ря­дом и следить за мной, чтобы я мог в любой момент рассчи­тывать на твою помощь, ты должна давать мне силы и делить

со мной мои переживания». Но как часто это приводит к пе­чальным недоразумениям! Мать, уже так было радовавшая­ся возросшей самостоятельности своего малыша, не может ничего понять, она досадует и раздражается оттого, что ре­бенок вновь хватается за ее юбку. При этом она не понимает одного: в этом возрасте ребенок, хотя уже и знает ее как оп­ределенную персону, но он все еще сохраняет иллюзию, что она может и должна исполнять все его желания, в том числе не высказанные словами, как это было когда-то в «симбио-тическом раю», и если она этого не делает, то моментально теряет в его глазах свою материнскую суть, то есть из «совсем доброй» превращается в «совсем злую». Это типично для дан­ного возраста и не только в отношении матери. Он видит ог­раниченность собственных возможностей, постоянно стал­кивается с запретами, установленными средой, репрезентан­том коих является в первую очередь как раз мать, тогда в нем сталкиваются автономные и регрессивные потребности. Для двухлетнего малыша это совершенно нормально приписы­вать собственные недостатки не себе, а объекту и последний кажется тем злее, чем больше гнев и злость самого ребенка. Это, в свою очередь,еще более активизирует его агрессивность, и ребенок отчаянно борется — как умеет — за то, чтобы полу­чить обратно свою «добрую», все исполняющую маму. Ведь психической сутью всех ссор (и взрослых тоже) является именно это стремление вновь получить свой «добрый объект». В это время внутренний мир ребенка соответствует восприятию мира психотиками. (То есть психотиками ста­новятся как раз те, чье внутреннее, психическое развитие — на фоне роста физических и умственных способностей — в силу печальных жизненных обстоятельств задержалось имен­но на этой фазе развития.) Границы между «я» и объектом размываются (кто сейчас зол — я или мать?), и мать превра­щается в чудовище, в опасного врага.

Но если все нормально, то через несколько минут ма­лыш начинает понимать, что он не будет уничтожен «злой матерью», что она, хоть и запрещает, но все равно продол­жает его любить и остается доброй. Так ребенок со време­нем начинает осознавать разницу между своими собствен-

ными чувствами и чувствами другого человека. Фигдор при­дает огромное значение тому стилю, в котором производят­ся отказ или запрет8. В ответ на просьбу ребенка купить ему новую игрушку родители порой реагируют возмущенно: «Как ты только смеешь желать новых покупок, когда ты зна­ешь, что у нас так мало денег!» (или нечто в этом роде). А ведь можно сказать совсем по-другому: «Я понимаю, ми­лый, как тебе этого хочется и я бы с удовольствием испол­нила твое желание, но, к сожалению... и т. д.». Итак, две формы отказа. Какую из них предпочли бы вы сами, будь вы на месте ребенка? Согласитесь, вторая далеко не так обидна, потому что она затрагивает лишь «внешнюю сто­рону», т. е. удовлетворение желания, не посягая на право ребенка желать. Говоря: «Как ты смеешь желать», мы прак­тически говорим ребенку: «Эге, дорогой, да с тобой явно что-то не в порядке! В тебе что-то не так, ты какой-то не­правильный...». Имеется в виду, что «правильные» никогда не имеют желаний, которые шли бы наперекор обстоятель­ствам. А то и вовсе не должны иметь никаких желаний. Как часто приходится слышать похвалы всяким формам аске­тизма! Фигдор отмечает, что воспитательный стиль неко­торых родителей вообще напоминает ожидание от детей какой-то «святости», полного и сознательного отказа от всех жизненных соблазнов (а также от собственной агрессивно­сти). Но те, кто знает о силе, интенсивности и неотложнос­ти детских желаний, а также об их грандиозной роли для всего психического развития, знают так же, как важно при­знать за ребенком право на желания и запросы. Фигдор пре­дупреждает, если вы не хотите нанести своему любимому чаду непоправимого психического вреда, если вы хотите, чтобы ре­бенок ваш вырос здоровым человеком, никогда не запрещайте детям желать. Отказывая — по каким либо причинам — в исполнении желания, не отказывайте детям в их святом пра­ве на желание. Мы все имеем право желать, пусть даже ис­полнение некоторых наших желаний и невозможно.

8 См. работу Г. Фигдора «Я тебя понимаю, но я тебе этого не скажу» (о возможностях психоаналитической педагогики в работе с трудными деть­ми), «Психологическая наука и образование», М., № 1, 1998.

Если отношения остаются в основе своей благополучны­ми, то к трем годам малыш приобретает ту способность, кото­рая в психоанализе называется «константой объекта». Это зна­чит, что ребенку стало ясно, что, несмотря на зависимость, мать и он остаются двумя разными существами, и он уже спо­собен различать, что именно в его чувствах относится к нему самому, а что исходит от матери. А самое главное — он приоб­рел уверенность, что мама его — добрая и оберегает его даже тогда, когда она на него сердится или отчитывает за просту­пок, а если она уходит из дому, то обязательно вернется, пото­му что она любит своего ребенка. Так зарождается амбивален­тность объектных отношений, то есть ребенок начинает по­нимать, что один и тот же человек обладает разными каче­ствами, что не мешает ему этого человека любить (несмотря на го, что порой он его и ненавидит), и ему не надо бояться потерять его или думать, что он уже потерян. Итак, «констан­та объекта» относится к тем завоеваниям, которые прежде все­го необходимы для здорового психического развития.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: