ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 8 страница

Естественно, мать очень болезненно воспринимает тот факт, что ее дети, до этого полные любви, вдруг после развода становятся ужасно агрессивными и это напоминает о той аг­рессивности, которую она, может быть, вынуждена была тер­петь от мужа. Кажется, эти дети, порой бессознательно отож­дествляя себя с отцом, занимают теперь его — агрессивное — место, чтобы в какой-то степени отомстить матери за потерю. Но часто отождествление это происходит уже задолго до раз­вода, в результате вышеупомянутого агрессивного триангули­рования, то есть в результате родительских ссор, и часто даже у тех детей, которые сами страдали от агрессивности отца, независимо от того мальчики это или девочки. Но мы уже зна­ем, что агрессивность — это способ борьбы со страхом. В даль­нейшем ребенок начинает бояться и своей собственной аг­рессивности, считая ее угрозой добрым отношениям с мате­рью. Кроме того, дети верят в свои магические силы и поэтому всерьез боятся исполнения своих злых пожеланий (сознатель­ных и бессознательных), возникающих в моменты гнева. Тог­да они вытесняют агрессивность, адресованную матери,и пе­реадресуют ее отцу. Иногда они ненавидят обоих. Когда ребе­нок видит агрессивные отношения родителей, он берет их себе за образец поведения, точно так же как другие дети подража­ют отношениям любовным.

Мы уже говорили, что дети, чьи первые годы протекали в семьях, где родители часто ссорились, не выказывают после развода каких-либо особенных изменений, они, казалось бы, ведут себя как обычно и переживают не сильно, а все дело в том, что они уже задолго до этого развили в себе невротичес­кие формации защиты, которые и оберегают их от новых сры­вов. Платить за это во всяком случае приходится весьма жес­токой ценой, а именно: сохранением и укреплением незрело­го объектного отношения. Развитие таких детей с самого на­чала проходило, можно сказать, в тени будущего ра5вода.

Мы уже говорили о том, как важно, чтобы у ребенка была возможность в момент конфликта с матерью найти утешение у отца. Если у него уже сложились теплые отношения с отцом, то за время отхода к отцу любовь его к матери восстанавлива­ется, гнев и страх проходят, грозные тучи рассеиваются и сно­ва светит солнышко. Нельзя это отцовское утешение понимать слишком примитивно: мол, если мама запретила сыну высо­вываться из окна, то отец должен сказать: «Я разрешаю!». Най­ти утешение у отца — это значит, что отцовская позиция дол­жна выглядеть примерно так: «Сынок, мама права, но я тебя и понимаю, когда я был маленьким, мне тоже... Давай лучше поиграем...» Вот это и называется утешением и поддержкой. Конечно, родители не должны делать что-то наперекор друг другу, но они и не должны ожидать друг от друга точного по­вторения своей собственной реакции, как если бы это были не два разных человека, а одна персона, поделенная пополам, где один — лишь эхо другого.

Колебания между отцом и матерью только тогда облегча­ют объектное отношение ребенка, когда отец готов предоста­вить ребенку компенсацию. Как часто бывает так, что мать то ли в силу своих убеждений, то ли по причине своих психичес­ких возможностей не в состоянии удовлетворить те потребно­сти малыша, которые в принципе вполне удовлетворимы. Вспомним Манфреда и вспомним о том, как страшно травми­ровало его известие о разводе. Его мать, учительница, очень серьезно воспринимала свои задачи по воспитанию сына. Осо­бенно в первый год: она целиком предоставила себя в распо­ряжение ребенка и очень гордилась его успехами в физичес-

ком, моторном и интеллектуальном развитии. Но что касает­ся эмоциональных аспектов и развития отношений, то здесь ее заинтересованность была незначительной. По складу своей натуры она относилась к тем женщинам, которые побаивают­ся мужчин, и ей трудно входить с ними в физический контакт, кроме того, воспитание самостоятельности было ее педагоги­ческим руководством по отношению к сыну. Но, как сказано, у Манфреда был очень хороший первый год жизни. Напом­ним, что дети в первые месяцы жизни включают в свое пред­ставление об образе матери также и свой опыт с другими пер­сонами, а отец любил своего сына нежно и преданно и нахо­дился с ним в тесном физическом контакте. Он часто вставал ночами к ребенку и, когда тот плакал и не мог заснуть, часами носил его на руках. Так что, если в отношениях с матерью ему и не хватало тепла и близости, отец целиком восполнял этот пробел и таким образом «комплектовал» и защищал образ ма­тери в глазах ребенка. Следующие полгода прошли также бес­проблемно: мать продлила свой декретный отпуск и радова­лась вместе с ребенком его открытию мира. Но тем не менее потом начались трудности — она оказалась психически не в состоянии воспринимать внезапные потребности «фазы но­вого приближения». Ей не хотелось опять иметь дело с «мла­денцем», ведь Манфред уже был таким самостоятельным маль­чиком! Мать чувствовала себя одураченной этими колебани­ями малыша между желаниями автономии и регрессиями. Когда между матерью и ребенком началась борьба, значение отца повысилось еще больше. Отец, очевидно, имел для Ман­фреда гораздо большее значение, чем возможность обретения в нем замены матери на то время, пока любовные отношения с нею восстановятся: он постоянно удовлетворял те потреб­ности ребенка, в которых мать точно так же постоянно отка­зывала. Со временем Манфред научился ждать с исполнени­ем некоторых своих регрессивных желаний «фазы нового при­ближения», пока отец не придет домой. В конфликтах с мате­рью мальчик утешал себя мыслью об отце и сама эта мысль — даже в отсутствие отца — расслабляла ситуацию и защищала его отношение к матери от нарастания агрессивности. Отец все больше репрезентовал собой свойства, которые поначалу

8-3435

ребенок приписывая матери, но которые та постепенно теря­ла. Отец, можно сказать, играл в глазах мальчика не столько роль «острова», который облегчал ему освобождение от «ма­терика-матери», сколько роль гавани, о которой мечтают мо­ряки в штормовом океане, и помогал ему выстоять в опаснос­тях океана — днях, проведенных с матерью. Этим в большой степени и объясняется тот факт, что психическое равновесие Манфреда внезапно разрушилось непосредственно после раз­вода. Ребенку грозила не только потеря отца, он практически потерял свою психологическую мать. И это — во второй раз. Таким образом, в ребенке вновь активизировались архаичес­кие страхи раннего детства.

История Манфреда показывает, что триангулированная си­стема отношений часто оказывается в состоянии открыть ре­бенку те условия развития, которых нельзя ожидать от индиви­дуальной позиции или личности лишь одного из родителей, поскольку она компенсирует дефицит личности каждого из mix. Бывает наоборот, мать чересчур опекает ребенка и не может его освободить, но существует отец, который бесстрашно позволя­ет автономию. Или, предположим, мать ужасно боится всяких агрессивных столкновений, но отец воспринимает конфликты намного легче. Мать в настоящий момент не в состоянии в пол­ной мере проявлять любовь по причине рождения нового ре­бенка, но отец восполняет этот недостаток. Или слишком стро­гие требования одного из родителей по воспитанию чистоп­лотности, манер, достижению результатов смягчаются либе­ральностью другого. Огромное значение, которое имеет отец для этих детей, превращает развод в катастрофу.

Тройственная система отношений защищает также и отца от разочарований и агрессий ребенка. В этом кроется еще одна причина, почему дети тоскуют и по тем отцам, которые, с точ­ки зрения матери, совершенно о них не заботились, а порой даже причиняли им боль.

ЭДИПОВО РАЗВИТИЕ (С ТРЕХ ДО СЕМИ ЛЕТ)

Итак, мы уже знаем, если развитие ребенка проходит в бла­гоприятной, доброжелательной атмосфере и его страхи, такие естественные для раннего возраста, остаются в допустимых гра­ницах, то вскоре он начинает понимать, что в его чувствах отно­сится к нему лично и что — к матери. Проще говоря, в те момен­ты, когда он сам зол на мать, он уже не приписывает ей своей злости, а кроме того, он учится верить, что злые свойства ма­тери не уничтожают ее добрых свойств (здесь речь идет о по­нятии амбивалентности) и любовь превалирует над теми «ча­стями» матери, которые переживаются как агрессивные. По­думайте сами, ведь и мы, взрослые, чувствуем себя так же: че­ловек, который в настоящий момент зол на меня, но я тем не менее точно знаю, что он меня любит или я уверен, что он принципиально хорошо ко мне относится, не воспринимает­ся мною как угроза моему благополучию. Мы уже поняли так же, какое огромное значение в процессе развития этих столь необходимых для жизни свойств играет присутствие так на­зываемого «третьего объекта», то есть отца.

Если все хорошо, то приблизительно к трем годам в распо­ряжении у ребенка имеются две надежные персоны, отличаю­щиеся друг от друга так же, как каждый из них отличается от са­мого ребенка. Но это не все. Главное — ребенок уже способен поддерживать с ними одновременные отношения, что, как мы видели, в самом раннем возрасте было ему недоступно. И это — значительная часть того фундамента, на котором будет строить­ся вся его дальнейшая психическая жизнь. Однако на четвер­том году ребенок вступает в новую фазу развития, в это время акценты в тройственной системе отношений сдвигаются в сто­рону половой специфики. Обычно мальчики направляют боль­шую часть нежных чувств на мать, а девочки — на отца. В то же время по причине любви родителей друг к другу однополый родитель становится «соперником». Соперничество с матерью

способствует некоторому росту агрессивности у маленьких девочек по отношению к ней в то время как мальчики, наобо­рот, свои агрессивные влечения передвигают с матери на отца. В психоанализе говорят так: «Однополое объектное отноше­ние превращается в поле массивных психических конфлик­тов, которые создают опасность для нарциссических и само-сохранительных потребностей ребенка». Это значит, что ре­бенок по причине своей сексуально окрашенной любви к од­ному из родителей начинает панически бояться мести друго­го, потому что воспринимает его как «соперника» или «сопер­ницу». Но если опасения его все же не оправдываются, мама и папа остаются принципиально добрыми и никто даже не по­мышляет наказывать ребенка за его любовь, то путем иденти­фикации (отождествления) себя с однополым родителем ре­бенку удается в большой степени преодолеть эти свои «эди­повы» страхи. Одновременно идентификация с так называе­мым «эдиповым соперником» защищает отношение к «эди­пову объекту любви», как в свое время отношения с отцом ос­вобождали отношения с матерью от чрезмерных агрессивных побуждений. И это очень важно, потому что в это время фор­мируется решающая способность к гибкости представлений ре­бенка об окружающем его мире, что так необходимо ему для бу­дущей жизни. Если раньше речь шла об отказе от симбиотичес-ких иллюзий, то теперь ребенку предстоит отказаться от не принятых в человеческом обществе сексуальных отношений девочки с отцом или мальчика с матерью.

Период этот связан для ребенка с большим страданием, но пройти через него необходимо, а именно для того, чтобы в результате идентификации с отцом (или девочки с матерью) в характере развилось то, что в психоанализе называется «сверх-Я», а в обычной жизни именуется совестью. Однако это не все. В этот период закрепляется также половая идентификация ребенка, защищающая психику от сдвигов в сторону гомосек­суализма.

Благополучно преодолев период эдипова развития, дети приобретают способность признавать разницу поколений. Если в «эдипов» период превосходство родителей доставляло столько страха и обид, то по завершении его ребенок учится

I IA

наслаждаться уверенностью и защищенностью, которые ис­ходят от родительской силы. Обретенное спокойствие дает ему возможность вновь обратить свое внимание на «внешний мир». Как в свое время существовал отец, «иной, чем мать», так те­перь существует мир, «иной, чем родители».

Если же «эдипов» конфликт не разрешился, не получил сво­его нормального завершения, то есть по причине неблагополу­чия в семье страхи ребенка не растворились, а, наоборот, закре­пились (в глазах ребенка родительские ссоры служат доказа­тельством справедливости его самых худших опасений), то по­корение несемейных областей жизни становится чрезвычайно трудным. Душевная энергия и внимание ребенка в таких случа­ях остаются направленными на его неразрешенные внутрен­ние конфликты, что приводит к тому, что новые отношения переживаются как повторение тех, которые известны ему по его печальному семейному опыту. А поскольку перенос чувств с одних персон на другие является нормальной составной час­тью нашей психической жизни, то такой ребенок может на­всегда оказаться «заключенным» в клетке своих детских пред­ставлений о мире. Психоаналитиками установлено, что нема­лая часть школьных трудностей объясняется именно этим пе­реносом непреодоленных «эдиповых» конфликтов на учителей, одноклассников или систему в целом.

Поскольку изгнанное в бессознательное психическое со­держание конфликтов остается полностью изолированным от дальнейшего познавательного и эмоционального развития (мы уже знаем, что у бессознательного нет прошлого, оно всегда актуально), то оно и в зрелом возрасте оказывает печальное воздействие на жизнь человека. Поэтому эдипов период разви­тия чрезвычайно важен, он просто обязан состояться — со всеми присущими ему страданиями и конфликтами, — и он должен быть в результате благополучно разрешен, только в этом случае человек получает возможность дальнейшего благополучного пси­хического развития.

«У каждого человека свой собственный, совершенно индивидуальный «эдипов» опыт. И он создает образцы, по которым он будет строить свои дальнейшие триангулирован­ные отношения (т. е. отношения более чем двух персон). Или,

1 17

иначе говоря, напрашивается вопрос — в состоянии ли он будет, и если в состоянии, то каким образом интегрировать «третий» объект в свои объектные отношения (двоих): отно­шения к братьям и сестрам в свои отношения к родителям; отношения к родителям в отношения к друзьям или в любов­ные отношения; дружеские и рабочие отношения в отноше­ния с партнером; отношения к детям в супружеские отноше­ния», — пишет Фигдор. Вспомним для примера трудности отцов, возникающие с рождением ребенка.

Вначале исследователи темы развода предполагали, что для дальнейшего благополучного развития ребенка очень важ­но, чтобы он имел возможность завершить эту «эдипову» фазу еще в полной семье. Но дальнейший опыт заставил усомнить­ся в целесообразности совета родителям подождать с разво­дом до ее завершения. Предположение, что дети до развода проходят «нормальное» эдипово развитие, в большинстве слу­чаев просто иллюзия. Как раз наоборот, как мы уже говорили, тень будущего развода часто простирается уже до первого года жизни ребенка. Плохие отношения и ссоры родителей созда­ют те условия, которые в какой-то мере приближаются к усло­виям семей, живущих без отцов. Отсутствие любовных отно­шений между родителями создает ситуацию, в которой вмес­то тройственной системы отношений имеются две двойствен­ные: между ребенком и отцом и ребенком и матерью. В оди­ноких семьях отношения с отцом часто существуют вне семьи или же он продолжает существовать как фантастический «внутренний объект». Это помогает ребенку избежать сопер­ничества с однополым родителем, но «эдипова» идиллия тем не менее весьма обманчива. И вот почему. «Даже если отцы относятся к дочерям, а матери к сыновьям в какой-то степени как к полноправным партнерам, отдают им много внимания и любви, беседуют с ними на семейные темы, от маленьких де­вочек и мальчиков тем не менее не скроется, что дочка не яв­ляется полноценной «папиной женой», а сын — полноцен­ным «маминым мужем». Если в «нормальной» эдиповой кон­стелляции ребенку кажется, что главной помехой для испол­нения «любовных вожделений» является один из родителей, то теперь этой помехой становится собственная «эротическая

неполноценность», из чего рождается страх разочаровать и в результате потерять любовный объект». И если мама, которая полчаса назад разговаривала с сыном, как со взрослым, начи­нает его бранить за шалость, она таким образом указывает ему на его место, дает ему понять, что он «всего только ребенок», а это не только унизительно и обидно, но и усиливает страх пе­ред потерей ее любви. Тем не менее эти дети тоже страдают и из-за соперничества, но несколько иначе».

Конечно, все родители ревнуют детей друг к другу, в этом нет ничего необычного и этого не следует ни бояться, ни сты­диться. Но тут есть некоторые различия. Если я люблю своего мужа, то мне ничего не стоит пережить такую «неверность»: моя ревность в этом случае остается бессознательной или я представ­ляю себя на месте ребенка и радуюсь за него. Другое дело, если супруг, которому мое любимое дитя дарит свою любовь, мною больше не любим, более того, он кажется мне опасным врагом, тогда такая мнимая потеря любви ребенка причиняет боль и рев­ность становится вполне сознательной и невыносимой. Как бы по-человечески ни были понятны мои чувства, для детей они губительны. Тогда ребенок вместо «эдиповых» конфликтов рев­ности переживает тяжелые по своим последствиям «конфликты лояльности», о которых мы уже говорили в предыдущих главах. Отдаваясь чувству любви к одному из родителей, он вынужден бороться с угрызениями совести, поскольку таким образом он невольно подвергает опасности отношения с другим. В резуль­тате эти дети, как и те, которые живут без отцов, тоже не учатся тройственным отношениям. Если ребенок в детстве был обре­менен «конфликтами лояльности», то его всю жизнь будет пре­следовать чувство необходимости выбирать между двумя или несколькими персонами, отношениями, предложениями. Такие люди постоянно подвержены страху ранить отсутствующую «третью» персону, проявить «неверность» по отношению к кому-либо или чему-либо. Внешне это может выражаться по-разному, но результатом неизменно является большая неуверен­ность в себе и в жизни.

Кроме того, проблемы возникают не только из-за любви, но и на почве идентификации с однополым родителем: быть как мама для девочки означает ненавидеть отца, а быть как

папа для мальчика — отказаться от матери. Иногда в результа­те таких невыносимых внутренних конфликтов ребенок, ища выхода, начинает идентифицировать себя с разнополым ро­дителем. Такое отождествление помогает удерживать и про­должать любить «эдипов» объект любви «в себе», но распла­той за такое сомнительное равновесие становится не только губительное влияние подобного отождествления на самооцен­ку ребенка, но это ведет также к негативному развитию его половой ориентации, то есть к развитию гомосексуальных наклонностей.

Но и в отождествлении с однополым родителем в ситуа­ции их враждебных отношений кроются огромные опаснос­ти. Если для девочки уже достаточно опасно поддаться мате­ринскому чувству ненависти по отношению к отцу и целиком от него отказаться, то для мальчика ненавидеть мать вдвойне опасно — ведь он целиком — физически и эмоционально те­перь зависим от нее. Это значит, что архаические страхи пе­ред разлукой соединяются в нем с любовными устремления­ми. Но ненависть тем не менее вытесняется и на ее место всту­пает агрессивность или другие формы защиты. Что особенно опасно для развития таких детей, так это то, что в таких случа­ях от любовных отношений отщепляется их сексуальная часть и она начинает существовать самостоятельно, что приводит к бездушному сплаву влечений и фантазий и позже — к разви­тию садистских или мазохистских наклонностей во взрослой сексуальной жизни.

К сожалению, все это характерно не только для разведен­ных семей, но и для тех семей, где отец исключает себя из семей­ной жизни, то есть приходит домой поздно, когда дети уже спят, и вообще избегает общения с домашними. Ребенку такая неза­интересованность отца в его персоне причиняет больше боли, чем внезапный развод, за которым тем не менее следуют не­прерывные и тесные послеразводные отношения. Дети в этих случаях часто развивают в себе такие невротические симптомы, как ночное недержание мочи, истерические приступы, стра­хи, фобии, или такие характерные изменения в поведении, как, например, болезненное реагирование на каждое слово, боязливость, робость, покорность, склонность к депрессиям,

отсутствие фантазий и т. д. У ребенка может пропасть интерес к школе и вообще к внесемейным отношениям, поскольку вся его внутренняя энергия связана страхами, исходящими из се­мьи, а они, как правило, переживаются как опасность самому существованию. Однако, если некоторые родители и понима­ют все это как признаки душевного неблагополучия ребенка, то чрезвычайно редко связывают их с супружескими конфлик­тами. Большинство мам и пап объясняет поведение ребенка «глупыми капризами» или «дурными привычками»: «Не будь истеричной!», «Что за глупости!», «Не будь трусом!», «Веди себя прилично!», «Думаешь, я позволю тебе меня терроризи­ровать?!», «Не делай такое лицо!», «Ну, чего ты скучаешь?!», «Не ленись!» и т. д. Родители прибегают к таким воспитатель­ным мерами, как похвалы, уговоры, угрозы или наказания. «Истеричная», «глупый», «валять дурака», «трусливый» и тому подобное — вот излюбленные словечки в этих случаях, задача которых придать происходящему безобидный характер. Про­фессиональные педагоги тоже прибегают к таким определе­ниям, как «личные признаки», «кризис развития» или «соци­альная незрелость». А бывает и такое, когда явные невроти­ческие изменения личности даже приветствуются. Так одна мать считала свою депрессивную дочь «серьезным и вдумчи­вым» ребенком, который не интересуется разными там «глу­пыми удовольствиями своих сверстников». Отец другого, явно обделенного фантазиями и невротичного мальчика, был чрез­вычайно горд, что его шестилетний сын, вместо того, чтобы играть со сверстниками в футбол, погружается в чтение эн­циклопедии и занимается систематизацией почтовых марок. Стеснительность и пугливость семилетней девочки привет­ствовалась ее родителями как «женственная застенчивость» и воспринималась отцом как очаровательное кокетство. Мно­гие отцы радуются агрессивности своих сыновей, считая ее проявлением «мужественности». Один отец был без ума от своего сына, который приступами ярости, физическими и сло­весными атаками «приводил баб к благоразумию», т. е. терро­ризировал мать и воспитательницу в детском саду.

Изменения в поведении детей чаще всего лишь тогда обращают на себя внимание родителей, когда у детей возни-

кают трудности в школе или появляются такие явные симп­томы, как, например, недержание мочи. Но и тогда, вместо того, чтобы подумать, как можно помочь ребенку, его душев­ные страдания вменяются в вину то ребенку, то родителями друг другу и используются в ссорах в качестве оружия. На­пример, мама Антона вину за нежелание сына учиться при­писывала мужу, который, как она считала, совсем не забо­тился о семье и грубо относился к ребенку. Тот факт, что Ан­тон целиком стоял на ее стороне и не желал общаться с от­цом, помог матери принять решение о разводе. Для Антона же, который в большой степени идентифицировал себя с матерью, было чрезвычайно важно после развода построить новые, освобожденные от родительских ссор отношения с отцом, что вернуло бы ему часть его мужской идентифика­ции и облегчило его отношения с матерью. Но мать, не видя в Антоновых проблемах и доли своего участия, была увере­на, что «отец вредит ребенку», и всеми силами старалась по­мешать его контакту с сыном.

«Редко развод, образно говоря, подобен грому средь ясно­го неба, т. е. не имеет своей кризисной предыстории. И супру­жеский кризис очень редко остается скрытым от детей, т. е. он очень редко не оказывает влияния на переживания ребенка и на его душевное развитие». Ссоры родителей, их ревнивая борьба за ребенка и вытекающие из этого душевные конфлик­ты отнимают у многих детей способность более или менее стойко принять травму развода. Развод лишь усиливает их стра­хи и душевную неуравновешенность. Большинство этих детей к этому моменту уже прошло часть пути невротического раз­вития, независимо от того, заметны ли эти нарушения окру­жающим или нет.

Итак, вернемся к вопросу: «Развод. Да или нет?» Мы видим, что значительная часть драматических реакций детей на разрыв родителей, как и дальнейшее нарушение их развития, основы­вается — в психологическом аспекте — на их развитии до разво­да. А не лучше ли было бы, чтобы такая конфликтная семья распа­лась уже раньше? Во всяком случае при том условии, что родители в дальнейшем, после развода, сумеют обеспечить ребенку необходи­мые условия для его нормального развития.

Есть, однако, дети, у которых первые пять-шесть лет жиз­ни протекали достаточно счастливо, и Себастьян относится как раз к ним. Для него развод родителей оказался ошеломля­ющей неожиданностью. Родители были счастливы в браке, и ничто не предвещало беды. Мальчику исполнилось семь лет, когда отец его на одном семинаре по повышению квалифика­ции влюбился в привлекательную разведенную деловую жен­щину. С нею, по его словам, пережил он свою «новую весну». Эта женщина казалась ему осуществлением его жизненной мечты: их влекло друг другу сексуально, их объединяли про­фессиональные и духовные интересы и обоюдное признание успехов друг друга. Какой контраст представляли эти отноше­ния к супружеской повседневности и, прежде всего, по отно­шению к вялым сексуальным отношениям с холодноватой женой! Жену его, в отличие от новой подруги, мало интересо­вало, чем занимался ее супруг, более того, она проявляла яв­ное пренебрежение к его работе, упрекая мужа в том, как мало времени он уделяет семье. Теперь стало ему ясно, что эту не­дооценку жены бессознательно воспринимал он как недо­оценку его мужского достоинства. И вот она была здесь — женщина, сама добившаяся успеха, ценившая его и восхищав­шаяся им, как никакая другая до сих пор, и она дала ему по­чувствовать, как это хорошо быть желанным мужчиной. Но все это в общем не изменило его привязанности к семье — к сыну, да и, в общем, к жене, которую он, в общем, тоже «лю­бил по-своему». Однако возникшая вдруг новая любовь была слишком велика, чтобы остаться просто приключением. Че­рез некоторое время жене стало все известно, и она незамед­лительно подала на развод. Все попытки примирения со сто­роны мужа и даже его готовность прекратить связь не возымели успеха — слишком велика была обида, которую он ей нанес.

Себастьян к этому времени рос здоровым, хорошо разви­тым ребенком, он восхищался своим отцом и нежно любил свою мать. Можно сказать, субъективные условия для преодоления боли развода были достаточно удачны. Но в этой ситуации ро­дители, и прежде всего мать, были совершенно не в состоянии создать те объективные условия, которые дали бы возможность оказать ребенку столь необходимую «неотложную помощь», о

которой говорилось в предыдущих главах. Для матери полный разрыв с мужем казался единственным путем к сохранению са­моуважения, хотя она, конечно, продолжала его любить или продолжала любить то, что было когда-то между ними. По­этому ей необходимо было защитить себя от этой любви и от страхов перед неизвестным будущим. Наибольшая опасность исходила от соблазнительных попыток мужа к примирению, поэтому она стала избегать всякого с ним контакта. Но это было бы еще ничего, ведь есть много разведенных семей, где мате­ри, не общаясь с разведенным супругом, тем не менее не пре­пятствуют контакту детей с отцом. Но это возможно лишь в том случае, если мать не испытывает страха, предоставляя ребенку такую свободу. Матери Себастьяна было это не под силу. «Для того чтобы не поддаться штурмам мужа, уговорам друзей, своей собственной любви и чувству вины по отноше­нию к ребенку, она должна была постоянно внутренне ожив­лять картину предательства мужа и своего собственного уни­жения, и в известной степени, конечно, бессознательно, ее культивировать». Чем ужаснее была картина, которую она себе рисовала, тем увереннее чувствовала она себя: такому (исклю­чительно злому) человеку нельзя больше доверять и уж конеч­но любить такого просто невозможно. А значит, нет необхо­димости испытывать укоры совести, чтобы отнять ребенка у «такого» отца. Эта позиция таит в себе огромную опасность для продолжения отношений ребенка с ненавистным и «зас­лужившим» ненависти отцом. Ведь от него исходит опасность, перед которой постоянно надо быть начеку. Как же можно до­верить ребенка «такому человеку»?! С позиции отца подоб­ные ситуации выглядят так: «мегера-мать отравляет контакт между ним и сыном». Но эта злость матери в общем-то являет­ся не чем иным, как непосредственным выражением материн­ской сути: мать защищает свое дитя от чудовища. К сожале­нию, ей непонятно, что в чудовище превратила его она сама: чтобы облегчить себе разрыв с любимым человеком и освобо­диться от собственного чувства вины перед ребенком.

В данном случае это выглядело так, словно мать не только в своих интересах, но и «в интересах ребенка» мешала его встречам с отцом. Но ей было невдомек, что таким образом

она создавала лишь новую угрозу своему и без того нестойко­му душевному равновесию: Себастьян тосковал по отцу, ему казалось, он потерял его навсегда, и эта печаль чередовалась с приступами гнева против матери. В принципе это вполне нор­мальные реакции ребенка в подобной ситуации, но для мате­ри они были невыносимы. После мужа она теперь боялась потерять и сына. А ведь ни в чем не нуждалась она в тот мо­мент больше, чем в ребенке, выказывающем ей преданную любовь. Борясь за эту любовь, она делала то, что в подобных ситуациях, к сожалению, делает большинство родителей: она «открывала ребенку глаза на отца». Сама того не понимая, что разрушала таким образом центральную часть идентификации мальчика. Разрушая в нем образ отца, она разрушала представ­ление ребенка о себе самом! Ведь у мальчика один отец и на основе своего представления о нем будущий мужчина строит самого себя. Так и Себастьян формировал свое видение себя на основе сво­его отождествления с любимым, обожаемым отцом. В резуль­тате мальчик попал в неразрешимый «конфликт лояльности» между своими чувствами к отцу и к матери. «Если он боролся за отношения с отцом и побеждал мать, то он чувствовал себя хорошо и оставался «живым». Но это была «жизнеспособ­ность» за счет матери, и он бессознательно спрашивал себя, а переживет ли ее любовь такую борьбу. Ранимость матери... за­родила в нем невыразимый страх перед властью собственной страсти. Попытки предохранения отношений с нею тоже кон­чались провалом». Стоит ли говорить о том, что успехи маль­чика в школе снизились, он регрессировал, как все дети в по­добных ситуациях, в нем возрастала зависимость, он прояв­лял потребность в контроле, на что мать отвечала растерян­ностью и гневом, считая такое поведение ребенка агрессив­ным актом, направленным против нее лично. Но агрессив­ность была лишь одной из сторон конфликта. К этому добави­лось соблазнительное приглашение матери быть счастливым с нею одной, поскольку она готова была теперь безраздельно дарить свою любовь только ему. Так в мальчике активизирова­лись старые, уже было успешно преодоленные путем иденти­фикации с отцом, «эдиповы» стремления, что придало разво­ду дополнительное значение устранения отца. У Себастьяна

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: