ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 12 страница

Признание со стороны отца ее материнской роли в боль­шой степени снимает страх перед потерей любви ребенка и разрывает порочный круг взаимных обид и опасений. Инте­ресно, что нередко такое случается уже благодаря изменению поведения лишь одного из родителей. Но для этого, как уже говорилось, он должен суметь преодолеть в себе психические переживания, которые принес с собою развод. Стоит лишь одному изменить свою позицию, как второй меняет ее каза­лось бы автоматически, и взаимные страхи расслабляются.

ВМЕСТО РАДОСТИ — РАЗОЧАРОВАНИЕ И СТРЕСС

«Каждый раз, когда мне предстоит позвонить моей быв­шей жене, чтобы договориться о посещении, у меня начина­ется неприятное давление в желудке. Сейчас опять начнутся проблемы!» — рассказывает господин М. Уже три раза подряд мать нарушала договоренность: то у Руди был насморк, то дол­жны были приехать дедушка с бабушкой и они непременно хотели видеть внука, то... О третьей причине господин М. ни­как не мог вспомнить. Фигдор спросил своего посетителя, тот, вероятно, принимает отказы жены за простые отговорки? Так оно и есть! «Конечно, это только ухищрения, Ева хочет мне этим сказать, что я — нежелательная помеха в их жизни и ей необ­ходимо от меня избавиться». Фигдор поинтересовался, гово­рил ли господин М. об этом со своей бывшей женой? «Нет. А зачем?» Итак, вместо того, чтобы, как минимум, поговорить с матерью — а ведь это, очевидно, большая проблема и для нее тоже, — отец инфантильно переживает отказы жены как про­извольные отговорки. Его «нет» заставило психоаналитика задуматься. Конечно, рано было делать какие-либо выводы, но первый шаг на пути открытия собственной причастности со стороны отца, казалось, был уже сделан. «Особенно плохо чувствую я себя, — продолжал он, — когда трубку снимает Руди. Сейчас он спросит, когда я его заберу, а я не осмелива­юсь ответить что-либо определенное, пока Ева не даст мне своего соизволения. Сын еще только произносит «алло», а мне уже кажется, что я ему совсем не нужен». Особенно мучитель­ны для отца минуты, когда он забирает мальчика. Родители не смотрят друг на друга, мать собирает ребенка, который в этот момент раздражен и его поведение непредсказуемо, а отец безучастно стоит в стороне — «как шофер, который ждет пас­сажира». В эти моменты перед его внутренним взором про­плывают картины некогда счастливого брака: «Ведь это наша

квартира, и мы были здесь счастливы. Мы вместе любили на­шего мальчика. Я тоже хотел развода, но до сих пор не могу понять, как это мы могли так бездумно сломать все, что было нам дорого!». Господин М. признался: он все еще, несмотря на развод, находит свою бывшую жену привлекательной и его влечет к ней, поэтому он чувствует себя ужасно униженным ее холодностью, а ведь вот уже больше двух месяцев, как у него есть новая подруга. Думал ли он о том, что его бывшая жена, может быть, испытывает подобные же чувства и ее холодность — не что иное, как защита? Нет, об этом он не думал. А знает ли его жена о его чувствах? Господин М. отрицательно качает головой: «Я стараюсь не показьгеать этого. И ни в коем случае не показать раздражения! Этой любезности я ей не сделаю!». А догадывается ли этот мужчина, как такая «непричастность» ранит его бывшую жену? Тем более, что в то время, как у него уже есть новые отношения, она все еще одинока. Каждый из них стремился побороть свою обиду путем нанесения обиды другому. Было видно, что отец не переработал в себе свои лич­ные проблемы разрыва и говорить с ним об этом было еще рано. «Наконец подходит самое ужасное. Я называю это — «Трево­га!». Мне дают указания, на что мне обратить внимание, что делать, о чем думать... Я выслушиваю молча. Что мне сказать? Мне бы закричать, что я не маленький, а я молчу и мне безум­но стыдно перед сыном». Отец удручен. «Наконец, мы одни! Надо бы радоваться...»

Но тут начинаются другие трудности, очень характерные для отношений разведенных отцов со своими детьми. Выход­ные дни вместо радости превращаются в какое-то задание. «Чем могу я выразить свою любовь к ребенку? Как завоевать его ответную любовь?». Отец опасался, что сын может упрек­нуть его разводом^ боялся заговаривать с ним об этом. Тем временем он стремился доставить мальчику как можно больше удовольствий, составлял различные программы развлечений, превращаясь в своего рода «массовика-затейника», и при этом ужасно боялся провала. В один из погожих дней они решили покататься на автодроме, но он оказался закрыт. «У меня было ужасное чувство, словно я злонамеренно не выполнил своего обещания». Отец боялся, что ребенок в один прекрасный мо-

мент скажет ему: «Папа, ну что ты можешь мне предложить?! Лучше я не буду больше к тебе приезжать!». Каждое разоча­рование ребенка, его скука или плохое настроение таили для отца страшную угрозу. В противовес к «педагогизированию» у матерей разведенные отцы переживают инфантилизацию не только по отношению к бывшей жене, но часто и по отно­шению к детям: они чувствуют себя так, словно сдают экза­мен на «хорошего отца». Отец Руди не мог себе представить, что он нужен и важен своему сыну просто как отец, а не как организатор каких-то там развлечений.

Собственно, после развода отношения отца и ребенка по­падают в совсем иные условия, теперь они вынуждены общать­ся друг с другом исключительно вдвоем, а для отцов, в отличие от матерей, двойственные отношения с ребенком это нечто со­вершенно новое. Кроме того, отцам не хватает «социальной ком­петентности», чтобы компенсировать отсутствие матери. Мно­гие отцы никогда не учились подолгу играть с детьми, они не­достаточно понимают мир ребенка и им трудно без соединяю­щей роли матери. Чаще всего им приходилось быть один на один с ребенком только тогда, когда предполагалось что-то предпри­нять. К этому образцу отношений совершенно автоматически обратился и господин М. Страх отцов перед этими двойствен­ными отношениями часто ведет к тому, что они начинают ис­кать «третий объект» — едут с ребенком к своим родителям, при­глашают гостей, отсылают ребенка к соседям или восстанавли­вают тройственные отношения с новой подругой. Но они не понимают, что для того, чтобы компенсировать ребенку раз­луку, «периферического» их присутствия в эти дни недоста­точно. Они недооценивают важность своей персоны для ре­бенка. «Я просто не знаю, как играют с этим детским конст­руктором!» — растерянно признался господин М. и почувство­вал большое облегчение, когда ему объяснили, что сыну уже вполне достаточно, если он предлагает себя в качестве това­рища по игре, таким положением дети вполне удовлетворя­ются и получают необходимый импульс для фантазирования.

Но тут обнаружилась еще одна сложность: такого рода игра не приносила отцу удовольствия, в ней для него было слиш­ком мало событийности. Время, проведенное с сыном, стано-

вилось для него еще и педагогическим долгом. Задачей психо­аналитика было научить отца такому построению отношений с сыном, чтобы это и ему приносило радость.

Воскресное утро было для обоих самым лучшим временем. Они завтракали в постели, говорили о футболе, иногда устраи­вали бои подушками. Но после обеда все менялось: Руди начи­нал ныть и скучать, ему ничего не нравилось, он раздражался и нередко ссорился с отцом. Видно было, что предстоящая разлу­ка трудна для мальчика, ведь всегда легче покинуть любимого человека, когда ты на него зол. Отец чувствовал, что напряже­ние связано с расставанием, но избегал говорить об этом. Воз­вращение к матери происходило обычно в подавленном настро­ении. «Мы прощаемся с Руди, и, когда я еду обратно в лифте, мне хочется выть. Каждое прощание — это как новый развод!» Потом господин М. говорит задумчиво: «Когда Ева отказала мне в очередной раз, я накричал на нее по телефону. Но, к своему ужасу, ощутил облегчение, благодаря ее отказу». И пос­ле короткой паузы: «Я думаю, почему все-таки я тогда выбрал именно ее...».

Через два месяца после начала консультаций у психоана­литика не только отношения господина М. с сыном стали бо­лее радостными, но и значительно разрядились и его отноше­ния с бывшей женой. Спустя полгода, приехав за Руди, он при­гласил Еву на чашку кофе, а через два дня та сама ему позвони­ла и попросила взять к себе ребенка во внеочередной раз, по­скольку ее пригласила подруга. Судя по всему, мать, благода­ря расслаблению напряжения в отношениях с отцом, смогла, наконец, безбоязненно воспользоваться его продолжающим­ся отцовством и в своих интересах. И все это в результате каза­лось бы совсем незначительного изменения в поведении отца.

«ОТЕЦ БОЛЬШЕ ГЛАЗ НЕ КАЖЕТ!»

Господин М. никак не мог вспомнить причину последне­го отказа матери. Да она и не столь важна, потому что он сам бессознательно уже желал этого отказа. При помощи психо­аналитика он сумел все же увидеть, что трудности его отноше­ний с сыном проистекали не только от матери, но и от него самого. Он переживал тогда критический период своего «пос-леразводного отцовства» и все еще сильно переживал из-за потери семьи. Судя по всему, новые отношения лишь поверх­ностно отвлекли его от переживаний, и он видел, что те фор­мы, которые принимало его отцовство, и в дальнейшем будут лишь усиливать его боль, добавляя к ней новые унижения и чувство собственной неполноценности. Чем труднее выход из такого кризисного состояния, тем больше вероятность, что отец — постепенно или внезапно — просто исчезнет из жизни ребенка. Чаще всего происходит это бессознательно, а ответ­ственность взваливается на различные обстоятельства. Это могут быть, например, перемены по службе, новая должность, требующая больших затрат времени, командировок, измене­ния места жительства и т. д. Напряженные отношения с мате­рью тоже часто становятся «объективным» поводом отхода от детей.

Один отец рассказывал Фигдору, что после двух отказов матери он вообще перестал звонить ей: «А зачем? У нее уже наверняка готова новая отговорка». Другой отец перестал встречаться со своей дочерью из-за того, что они с бывшей женой постоянно ссорились и он «благородно» хотел «изба­вить ребенка от этих безобразных сцен». Другие выражаются и того проще: «Раз она не дает мне возможности быть отцом так, как это понимаю я, пусть тогда сама...» или что-то в этом роде. В результате получается, что мать и отец, при всех види­мых разногласиях, тянут за один конец одного и того же кана­та: отец сознательно желает видеть ребенка, но жалуется, что мать препятствует встречам, в чем читается бессознательное

12 — 3435 177

желание положить конец этой ситуации; а мать, в свою оче­редь, соглашается с необходимостью продолжения встреч ре­бенка с отцом, но жалуется на эгоизм и безответственность последнего, где все же явно проглядывает бессознательное желание исключить отца из их жизни. Словом, эти пожела­ния матери и готовность отца к отступлению работают заод­но, образуя мощную «бессознательную коалицию», против которой сознательные стремления оказываются беспомощны­ми. Поэтому очень важно постараться прочитать в себе свои бессознательные желания и тогда их можно будет взять под контроль. К сожалению, таятся они так глубоко и так ловко прячутся за разнообразными и порой, казалось бы, совсем бе­зобидными или вполне рациональными формами «педагоги­ческих теорий», что часто без профессиональной помощи про­сто не обойтись. Но и все же многого можно достигнуть, если дать себе возможность подумать и мужественно посмотреть в глаза своим чувствам, не боясь их и не считая «постыдными» (ведь мы уже говорили, нельзя отождествлять чувства и по­ступки; чувства, в отличие от поступков, каковы бы они ни были — всегда легитимны!). Это важно как для благополучия ребенка, так и для достижения собственного душевного рав­новесия, в котором ваш ребенок нуждается больше всего.

«РАЗВЕДЕННЫЙ» РЕБЕНОК

Трудно представить, чтобы какая-нибудь мать сказала: «Моя дочь очень страдает из-за развода и ей особенно плохо, когда она возвращается от отца, потому что она знает, что не увидит его теперь долгие две недели. Я понимаю, ей было бы легче, если бы она могла почаще с ним видеться, но вся пробле­ма в том, что я не выношу даже, когда она просто говорит с ним по телефону, не говоря уже о встречах. Порой на меня нападает просто бессильная ярость, такой униженной и использованной я себя чувствую». Точно так же едва ли какой отец скажет: «Каж­дый раз, когда сынишка при прощании виснет на мне, я вижу, как тяжела для него разлука. Я знаю, что ему хотелось бы, что­бы мы снова были вместе». Гораздо чаще мать приходит к выво­ду, что «посещения вредят здоровью ребенка», а если отец гово­рит, что дочка тоскует по нем, мать сразу же начинает злиться: «Что, значит, ты считаешь, ей плохо со мной?». Фигдор счита­ет, что трудность распознания разницы между потребностями ребенка и своими собственными, а также умение преодолеть это противоречие сродни отрицанию родителями боли, кото­рую приносит детям развод. Чувство вины, вызванное разво­дом, настолько невыносимо, что многим родителям ничего более не остается, как зачеркнуть правомерность запросов ре­бенка («Я в конце концов тоже имею право на свою собствен­ную жизнь!»), а то и вовсе маскировать собственные интересы под интересы ребенка («Отец плохо влияет на ребенка!»). В ре­зультате большинство реакций ребенка на развод рассматрива­ется не как главная проблема, которая должна беспокоить обо­их родителей, а наоборот, они нередко используются родителя­ми в личных интересах. Таким образом ребенок, страдающий ночным недержанием мочи, документирует: вот, мол, что «при­чинил ему отец»! Агрессивные проявления тоже доказывают «дурное влияние отца» или — с позиции отца — «настраивание» его матерью против него, а спокойный и послушный говорит о том, что вот, мол, как «хорошо ему живется со мною одной».

12*

ОТНОШЕНИЕ К ОТЦУ ПОСЛЕ РАЗВОДА

В той ситуации, когда родители не в состоянии найти об­щего языка и единственным способом проявления их любви к ребенку становится ожесточенная борьба за него или за его ис­ключительную любовь к одному из них, сам ребенок терпит кру­шение и ему грозят губительные последствия. Его внутренний мир и без этого выглядит удручающе, а ведь ему ничего не хо­чется так сильно, как повернуть события назад, сделать развод недействительным или как-то по-другому побороть разлуку и связанные с нею боль и страх. Однако здесь наблюдается до­вольно парадоксальное явление. У многих детей наряду с жела­нием воссоединения наблюдается мощная тенденция к исклю­чению того из родителей, который не живет вместе с ним, т. е. отца. Почему это происходит, попробуем объяснить. Во-пер­вых, мы уже говорили о том страхе, который испытывает ребе­нок, когда он не может сдержать своих агрессивных порывов по отношению к матери и это делает его все более от нее зави­симым. А страх этот можно сильно уменьшить одним способом: если передвинуть агрессивные побуждения на отсутствующую персону, которая кажется теперь жизненно менее важной. Во-вторых, большей частью детские страхи возникают оттого, что ребенок верит, что ему грозит опасность со стороны «злой» матери, каковой она станет, если не будет его больше любить. Тут ничего не поделаешь, дети воспринимают мир именно так. Психоаналитически объясняется это тем, что ребенок, с од­ной стороны, проецирует, т. е. приписывает свои собствен­ные чувства другим персонам и, с другой — он воспринимает других персон не целиком, а раздельно, т. е. как бы частями, о чем мы уже говорили раньше. По мере взросления и приобре­тения положительного опыта границы этого разделения раз­мываются и, если развитие ребенка протекает в спокойной, преисполненной любви атмосфере, постепенно он начинает понимать то, что в психоанализе именуется амбивалентнос­тью, т. е. каждый человек обладает как «добрыми», так и «злы-

ми» чертами, и, если родители в настоящий момент что-то запрещают или отказывают в удовлетворении желаний, это вовсе не зачеркивает их добрых качеств, мама и папа все равно продолжают его любить. Но развод нельзя причислить к счас­тливым условиям развития, поэтому концентрация вообража­емой опасности на отсутствующем родителе дает ребенку воз­можность чувствовать себя увереннее с тем, который сейчас рядом.

Но это не все. Мир чувств ребенка так сложен и противо­речив, что разобраться в нем вообще непросто, а в это тяжелое послеразводное время он еще более напряжен и конфликтен. Чувство вины, вызванное разводом, оживляет у мальчиков «эдиповы» страхи расплаты перед отцом (об эдиповом комп­лексе развития мы уже говорили). Страхи, испытываемые де­вочками по отношению к отцу, можно сравнить со страхами перед местью «обманутого любовника». Часто дети начинают ненавидеть мать за то, что она не сумела удержать отца, а то и вовсе «выгнала его из дому». Но, с другой стороны, ведь это отец покинул, бросил семью или позволил, чтобы его «выгна­ли», а раз так, то значит и его любовь ко мне не была достаточ­но сильна. А это уже огромная обида. Смягчить ее можно лишь одним способом — уговорить себя, что и я люблю его не очень и вполне могу прожить и без него, что он, собственно, плохой человек и надо быть довольным, что он больше не живет с нами.

Другие дети сохраняют обиду порой до конца жизни, они так и не в состоянии простить отца, и они тоже являются как бы «покинутыми любовниками». А бывает, ребенок полностью занимает позицию матери и — вместе с нею — отказывается от отца. Мы уже знаем, что такой поворот событий нередко при­водит девочек к пренебрежению вообще мужским полом, а мальчиков — к нарушениям в половой ориентации.

Часто дети колеблются между горячей любовью и ненавис­тью. Все эти противоречивые течения направлены против любви отца, против важности его роли, призванной защищать ребенка от чрезмерной власти матери. Но такие «примирен­ные» — за счет сознательного отказа от отца — отношения с матерью еще больше усиливают ее власть, и ребенок чувствует себя совсем слабым, маленьким и беззащитным. От этого внут-

ренняя потребность в отце, которая является лишь обратной стороной отказа, возрастает еще больше.

Шестилетний Ники всячески показывал матери, что он «хочет во всем быть, как папа». Он постоянно говорил об отце, свои рисунки, сделанные в детском саду, каждый раз собирал­ся подарить отцу, а когда говорил с ним по телефону, то и дело спрашивал, когда тот, наконец, придет. Но когда отец появ­лялся, мальчик прятался от него за диваном, кричал, цеплял­ся за мать и не позволял себя увести. И это были не просто проблемы разлуки и перехода от одного родителя к другому, которые мы видели на примере маленького Франца, это было нечто гораздо большее, а именно: огромные страх и ярость, направленные на отца, которые выходили наружу как раз тог­да, когда столь горячо желанные отношения с ним «грозили» стать серьезными. На расстоянии мальчик был способен со­хранять так называемое «тройственное равновесие», но страх перед отцом соединялся в нем со страхом потерять мать. На расстоянии он мог фантазировать себе отца как полноценную персону, способную его защитить, а идентификация с отцом придавала силы для ощущения независимости от матери. Но, судя по всему, идентификация эта была недостаточно твер­дой, поэтому Ники не мог найти в себе силы поддерживать реальные отношения с отцом.

Итак, мы видим, как связаны между собой противоречивые конфликты, обуревающие душу ребенка. Конечно, не у всех де­тей проявляются они так явно, чаще они скрыты от стороннего взгляда, но это не делает их менее опасными. Скорее, наоборот. Ведь мы уже знаем, что тот, кто «просит» о помощи, имеет боль­ше шансов ее получить.

Со временем ребенок все же приходит к некоторому види­мому равновесию, но достигается оно ценой больших потерь со стороны психического здоровья. Расплатой могут стать невро­тические образования и симптомы, потеря части познаватель­ных и интеллектуальных способностей, укрепившиеся черты характера, такие, как повышенная раздражительность, вспыльчивость или, наоборот, подавленность, склонность к депрессиям, что нередко приводит к тяжелым психическим расстройствам и полной потере душевного равновесия.

Возьмем, к примеру, подчиненность, как черту характера. Она проявляется тогда, когда чувство ненависти, появившее­ся, например, в результате соперничества или отвергнутой любви, направляется против собственной персоны («ах, я ничего не стою...» и т. п.). Или это превращается в чрезмерное восхищение и переоценку любимого объекта («Разве можно сравнить меня с ним...»). У каждого человека имеется в распо­ряжении, в общем, довольно ограниченное количество при­меров, связанных между собою и усвоенных с детства, на ос­нове которых строит он свои отношения с окружающим ми­ром. Немалую роль играет также проекция, т. е. «приписыва­ние» другим своих собственных чувств. Чаще всего эти образ­цы отношений выполняют защитную функцию. Таким обра­зом подчиненность защищает от агрессивности — как от сво­ей собственной, так и со стороны других персон.

Иногда обрыв отношений с отцом представляется ре­бенку единственным доступным способом преодоления страха. Развитие этого невротического симптома упрощен­но можно обрисовать так: ребенок, конечно, любит своего отца, но он страшно зол на него за то, что тот его покинул. Если он встречается с ним время от времени, это частично смягчает ярость и он не хочет эти чудесные часы, прове­денные с отцом, омрачать упреками: на время он забывает о своей обиде. Но в промежутках между встречами такое заб­вение становится все более невозможным — от отсутствую­щего отца ребенок не получает ничего, что могло бы смяг­чить его гнев и разочарование. Сюда добавляются пробле­мы с мамой: она так часто раздражена, а вдруг она тоже его покинет?! К тому же у нее никогда нет для него времени, она не воспринимает его всерьез и т. д. Но он бессилен что-либо изменить, и это вызывает гнев и по отношению к мате­ри. От этого гнев на отца растет еще сильнее, ведь тот бро­сил его одного в такой трудной ситуации, он не хочет ему помочь, не хочет подсказать выход. Чем глубже ребенок по­гружается в «послеразводный кризис», тем более невнима­тельными, не любящими, непонимающими становятся в его глазах и мать, и отец. И тем труднее ему становится со­хранять хорошее настроение, когда он видится с отцом. Но

он все еще страшно боится потерять его навсегда, что зас­тавляет его еще какое-то время приспосабливаться. Но зато ему все труднее владеть собой, когда он остается один с ма­терью. Итак, положение его становится все более невыно­симым. Кажется, добрые родители потеряны навсегда, а это означает — навсегда остаться одному в мире, переполнен­ном исключительно «злыми» существами. Однако каждый ребенок (и только ли ребенок?) нуждается хотя бы в одном че­ловеке, которому он мог бы доверять! Но разве возможно най­ти себе новых родителей? Итак, речь может идти только о тех, которые есть: о своих маме или папе. Но тут существу­ют две, сменяющие друг друга версии: мама считает плохим исключительно папу, а папа — только маму. Если ребенку удастся подключиться к одной из этих версий, то этим мож­но будет достигнуть много: один из родителей будет полно­стью освобожден от вины и ему можно будет снова дове­рять, а значит, и хорошие отношения с ним не станут боль­ше подвергаться опасности со стороны собственного гнева, который теперь можно направить против второго — «винов­ного». На «виновного» можно будет взвалить также и свое собственное мучительное чувство вины. И чем «злее» тот кажется, тем меньше причин сожалеть о самом разводе. И ребенок видит, как хорошо действуют такие измененные «взгляды» на того родителя, которому отдано предпочте­ние, что, в свою очередь, оживляет «симбиотические ил­люзии» младенческого возраста.

Но кому из двоих предстоит оказаться «высоким избран­ником»? Конечно же это мать! Во-первых, потому что она — особенно в глазах маленького ребенка, — если и не желанней­ший, то, безусловно, необходимейший человек в его жизни. И, во-вторых, это было бы просто страшно жить с тем, от кого ты отказался. Получается, что отец приносится в жертву обрете­нию нового психического равновесия. Вероятность именно такого хода события тем больше, чем интенсивнее были отно­шения ребенка с матерью уже до развода, чем сильнее ребенок переживает развод, чем реже он встречается с отцом в это тя­желое время, чем больше разочарования оставляют эти встре­чи; и конечно же чем активнее отрицают родители общую

вину, взваливая ее друг на друга, и чем больше демонстриру­ют они свою ненависть.

Но если отец уже приобрел для ребенка повышенное пси­хическое значение, тот не сможет так легко от него отказать­ся, а станет отчаянно бороться за сохранение с ним отноше­ний. Точно так же, если послеразводные страхи не переходят определенных границ, то нет и необходимости в развитии этих мер защиты. Если ребенок часто видит отца и тот принимает активное участие в его жизни, то его гнев и разочарование зна­чительно смягчаются и отец остается для него привлекатель­ной персоной. А если это так, то и отношения с матерью в боль­шой степени освобождаются от конфликтов. И, наконец, если родители вместе отвечают за причиненную ребенку боль, то у того отпадает необходимость для достижения хоть какого-то душевного равновесия искать «козла отпущения», вместо это­го приходят прощение и новое доверие.

Отказ от отца встречается чаще, чем это можно предпо­ложить, и проявляется он не обязательно в откровенном не­желании видеть отца. Вот уже пять лет, как родители двенад­цатилетнего Антона в разводе. Мальчик регулярно навещает отца и с виду у них все благополучно. Но, к сожалению, толь­ко с виду. По сути, отец для Антона давно «умер». Вначале мальчик стал видеться с ним только потому, что мать, опаса­ясь ссор и финансовых осложнений с бывшим супругом, про­сила его об этом. Постепенно он выстроил себе у отца свой обособленный мир, у него были поблизости друзья, отец был состоятельным человеком и Антону была предоставлена своя комната с компьютером и видеоустановкой, неподалеку были озеро и лес, где можно было плавать и кататься на ве­лосипеде. Но настоящего контакта с отцом не было, Антон лишь использовал его благосостояние и тот был для него чем-то вроде доброго дядюшки или хорошего знакомого. С тех самых первых месяцев развода он больше не воспринимал его как отца. Получилось так, что вначале мать активно пре­пятствовала их контактам, боясь, что бывший супруг «купит» любовь ребенка и сын перестанет ее любить. Но когда она • заключила с мужем соглашение, то научила сына лишь ис­пользовать материальные блага и мальчик действительно

воспринимал отца без благодарности, рассматривая все, что тот для него делал, как «долг и обязанность». Отец отвечал разочарованием и неуверенностью и сам стал пассивно заме­нять свою персону подарками и поблажками, вместо того, чтобы активно добиваться нового сближения и эмоциональ­ных отношений со своим ребенком.

Конечно, Антон развил свой характер не без влияния ро­дителей, но из этого примера все же видно, что в послераз-водных отношениях и сами дети играют достаточно актив­ную роль. Они не просто реагируют, а, в свою очередь, соб­ственным поведением влияют на поведение родителей. Бы­вает, что ребенок так неохотно встречается с отцом и выра­жает так мало радости, что в отце растут неуверенность и ра­зочарование, и тот не испытывает желания углублять отно­шения. Тогда отец отступает или удовлетворяется неодушев­ленной ролью. Здесь снова получается замкнутый круг: ре­бенок развивает свои стратегии на поведение родителей, но и родители, в свою очередь, реагируют на поведение ребен­ка. Об этих «бессознательных коалициях» мы уже говорили. Теперь мы видим, как далеко они могут простираться.

«МАМА ЗДЕСЬ, ПАПА ТАМ...»

Психические конфликты между детьми и родителями, а так­же родительские конфликты между собой чеканят жизнь разве­денных семей на протяжении многих лет. Но и независимо от этого развод серьезно изменяет жизнь ребенка уже потому, что ему приходится теперь отдельно переживать отношения с от­цом и отношения с матерью. И это с трех сторон: во-первых, оба отношения разделены местом, во-вторых, временем — ре­бенок проводит основное время с одним родителем и только определенные часы или дни с другим, и, в-третьих, контакт с одним предполагает исключение второго. Теперь ребенку от­казано в приобретении такого важного для его дальнейшей жизни опыта общения с обоими родителями одновременно. Для того чтобы дать понять психическое значение этого явле­ния, Фигдор производит сравнение хорошей полной семьи и семьи разведенной, но тем не менее условно исключительно хорошо функционирующей, то есть такой, где дети доста­точно много времени проводят с отцом и мать признает за ними право любить своего отца, а также социальная и эко­номическая ситуация в семье вполне удовлетворительны. Итак:

1) Мы уже говорили, какое огромное значение приобретает «третья персона» в борьбе с душевными конфликтами ребенка. В первые три года эти тройственные отношения рассматрива­ются как необходимейшее условие для благополучного его раз­вития и успешного завершения процесса индивидуализации. Но и в дальнейшем, да и, пожалуй, на протяжении всей жиз­ни, существование доброго и любящего «третьего объекта» помогает компенсировать безрадостные минуты, выпадающие в отношениях со «вторым»; оно нейтрализует агрессивность и смягчает страхи. Сами подумайте, как это хорошо в трудную минуту ссоры с одним любимым человеком знать, что у тебя есть и еще кто-то, кто тебя любит и любим тобой, кто-то, кто в состоянии тебя утешить.

В разведенной семье это становится очень трудным, если вообще возможным, и тем труднее, чем ребенок моложе. Ма­лыш нуждается в присутствии другого родителя здесь и сей­час. Подождать до вечера, это еще куда ни шло: можно надуть­ся, сердиться на маму и представлять себе, как вечером папа встанет на его защиту. Но малыш не может утешать себя таким образом на протяжении целой недели или двух. Поэтому кон­фликт с матерью приобретает чрезвычайные размеры. Кроме того, обращение ребенка к присутствующему отцу мать при­знает легче, а порой даже воспринимает как облегчение. Но если мать в разводе, то все становится намного сложнее и если ребенок, поссорившись с нею, кинется вдруг к телефону, что­бы звонить отцу, она может и вовсе впасть ярость, вплоть до заявлений подобного рода: «Ну и убирайся на здоровье к свое­му папочке! Тебя здесь никто не держит!». Матери, как прави­ло, совершенно не понимают, что они делают, прибегая к по­добного рода методам борьбы; более того, если ребенок при этом почувствует себя побежденным, они довольны — их цель достигнута. Попробуйте представить, что происходит в этот момент в детской душе: куда же ему, бедному, «убираться», ведь отец для него уже и без того почти потерян, а тут еще и мама, по сути, говорит ему: «Можешь убираться на все четыре сто­роны, ты мне совсем не дорог, не воображай, что я стану пере­живать!». Таким образом ребенок оказывается «загнанным в угол», и он в отчаянии переживает всю безвыходность своего положения. Разве можно, внушая человеку страх, рассчиты­вать на его любовь? Такая любовь в лучшем случае будет длить­ся лишь так долго, как долго существует зависимость.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: