ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 13 страница

2) «Коалиция» против «предпочитаемого» брата или сест­ры — это тоже очень важная форма облегчения конфликтов пу­тем тройственных отношений. Если у ребенка возникает чув­ство, что мама предпочитает ему брата или сестру, он может пожаловаться отцу и искать у него утешения. Это чрезвычай­но важно для чувства собственной полноценности ребенка, особенно в тех случаях, если в семье имеется младший ребе­нок, требующий повышенного внимания.

Но если дети видят отца раз в две недели, то легко может случиться, что тот станет повторять ситуацию «предпочтения»

младшего. Поэтому Фигдор рекомендует отцам так организо­вывать встречи, чтобы у каждого ребенка была возможность видеться с ним один на один. И очень важно, чтобы дети мог­ли говорить с отцом о своих обидах и проблемах. Но навещае­мый отец вряд ли в состоянии по-настоящему смягчить со­перничество детей по отношению к матери.

3) Родители помогают друг другу понять ребенка, и это — независимо от их сознательного желания. Каждому известен тот феномен, что взрослому только тогда удается по-настоящему проникнуться проблемами ребенка, когда он становится сви­детелем его разногласий с другим взрослым. И этот феномен играет большую роль в семье, т. к. способствует облегчению отношений. Понимание ребенка одним родителем помогает и другому выиграть дистанцию по отношению к возникшей проблеме и получше понять, что же на самом деле произош­ло. Так мать может увидеть, что там, где она усмотрела дей­ствие, направленное против нее лично, была просто бездум­ность, а отец поймет, что ребенок вмешался в разговор взрос­лых не потому, что «хотел показать себя», а ему действительно необходимо было сообщить что-то важное и т. д. Одним сло­вом, родители как бы помогают друг другу совершать своего рода «педагогическую ревизию». И другая важная сторона: такое проникновение, провоцируемое неизбежными повсед­невными конфликтами, вообще повышает общую способ­ность к проникновению.

Если второй родитель не живет больше в семье, этот «ме­ханизм поправок» полностью выпадает. Ребенок чувствует себя все более бессильным по отношению к матери, но и та не получает необходимого облегчения. Эта функция отца едва ли может быть воспринята другими персонами, во-первых, потому, что они слишком редко присутствуют, во-вторых, они, как правило, не хотят «вмешиваться», и, в-третьих, мате­ри такое вмешательство вообще не по душе, даже если это вме­шательство собственных родителей («Не порть мне ребенка!»).

4) В супружестве мужчина и женщина в состоянии удов­летворять большую часть своих «взрослых» потребностей — любовных и коммуникативных, благодаря друг другу. Они вме­сте разрешают различные проблемы и т. д., что дает им воз-

можность в своих отношениях с детьми оставаться преимуще­ственно родителями. А дети, в свою очередь, могут оставаться детьми, на них не возлагается ответственность за благополу­чие взрослых.

После развода удовлетворить мать, не разочаровать ее, не обидеть, «принести ей» хорошие отметки — становится зада­чей ребенка, и задача эта вступает в конфликт с эгоистически­ми и агрессивными импульсами, присущими всем детям. Поэто­му очень важно не стремиться стать «самоотверженной мате­рью», то есть все свои интересы сомкнуть на детях. Как бы привлекательно это ни звучало, «самоотверженная мать» — понятие, пригодное, скорее, для литературы, причем литера­туры идеалистической, далекой от реальности. Часто «само­отверженность» матери оборачивается истинной трагедией как для ребенка, так и для нее самой. Отсутствие собственных интересов, социальных контактов, сексуальных отношений, профессиональной удовлетворенности, увлечений волей-не­волей заставляет ее искать замену партнера в ребенке. На нем сконцентрировано теперь все ее внимание, но это означает также, что на него возлагаются теперь и особые задачи: от ре­бенка требуется особая благодарность и он просто «не имеет права» разочаровать мать («я для него пожертвовала всем!»). Поэтому так чрезвычайно важно, чтобы разведенные женщи­ны как можно скорее возвращались к нормальной — «взрос­лой» — жизни и ни в коем случае не стремились оставаться «только матерями».

5) Ребенок должен учиться не бояться споров и различия мне­ний!Обычно, если мама или папа злы на маленького ребенка, у него возникает страх: «А будут ли они меня еще любить?» Точно так же он боится своего собственного гнева на родителей: «А вдруг мои злые пожелания исполнятся? Простит ли меня мама или будет мне мстить?» и т. д. Абсолютно нормальные для малень­ких детей пожелания смерти (для малыша «умереть» и «ис­чезнуть навсегда» это одно и то же) постепенно, начиная с четвертого года жизни, вытесняются и их заменяют другие, менее предосудительные, формы. Если в семье все нормаль­но и страшные опасения ребенка не оправдываются, мама и папа продолжают его любить и на примере их отношений он ви-

дит, что за разногласиями всегда следует безоблачное небо примирения, он учится достаточно бесстрашно переживать как конфликты с родителями, так и свои собственные агрес­сивные импульсы.

Для детей развода это становится чрезвычайно трудным, поскольку уже сам развод стал серьезным свидетельством на­казания за злые помыслы, а разногласия родителей привели к полному разрыву отношений, и любовь потерпела крах. В даль­нейшем ребенок также не имеет возможности научиться бес­страшному обращению с конфликтами и проявлениями аг­рессивности, поскольку новые семейные разногласия не толь­ко не могут показать ему положительного примера с благопо­лучным исходом, а напротив, они ввергают его самого в мучи­тельный конфликт лояльности.

6) Брак как модель гетеросексуального партнерства. Любов­ные отношения и супружество — с психоаналитической точ­ки зрения — имеют два бессознательных корня. Во-первых, человек переносит на партнера образцы отношений, усвоен­ные в детстве, что в известном смысле превращает его в отца, в мать, порой в брата или бабушку. Во-вторых, человек иденти­фицирует себя с собственными отцом или матерью и с их обо­юдными отношениями. Так брак становится центральной бес­сознательной моделью, по которой строятся все его дальней­шие отношения, и даже в тех случаях, когда дети сознательно не желают в том или ином походить на своих родителей. Ког­да ребенок растет в более-менее счастливой семье, в нем ук­репляется вера в возможность удовлетворительных отноше­ний между мужчиной и женщиной.

К сожалению, в разведенной семье такая модель у ребенка отсутствует, более того, он по-своему убеждается в том, что от­ношения мужчины и женщины, скорее всего, уже заранее обре­чены на провал.

7) Так называемое «компенсационное триангулирование» вступает в силу там, где, например, мать по каким бы то ни было причинам, — то ли из-за отсутствия времени, то ли в силу своих личных свойств, — не в состоянии удовлетворить опреде­ленные и очень важные для развития ребенка запросы, но зато на помощь приходит отец. Например, если отец часто берет ре-

бенка на руки, поет ему песенки и носит его на руках, то ребе­нок легче переносит неспособность матери к подобной ин­тимности, он меньше упрекает ее и не делает из этого вывода, что она его не любит.

Мы уже говорили о том, что там, где «компенсационное триангулирование» играло важную роль, развод для ребенка особенно драматичен. В этом случае «недостатки» матери ста­новятся очевидными, и ребенок думает так: «Мало того, что я теперь так редко вижу папу, так еще и мама изменилась ко мне...».

8) Мир отца не исчерпывается ролью «третьего объекта» и партнера матери. Он демонстрирует «мужскую» сторону жизни. Несмотря на то, что за последние десятилетия общественное понимание «мужского» и «женского» характера сильно измени­лось, тем не менее в любой эпохе существует разделение ролей между мужчиной и женщиной и это касается не только распре­деления работы по дому. Прежде всего, мужчина или отец пред­ставляет собою «внешний мир», он «менее раним» по отноше­нию к проступкам и проявлениям агрессивности со стороны ребенка, а также демонстрирует пример конкурентоспособнос­ти и самоутверждения. А пример олицетворения профессиональ­ного успеха и общественного положения сегодня играет огром­ную роль не только для становления характера мальчика, но и девочки.

Эта роль репрезентации «внешнего мира», по мнению Фигдора, вряд ли может быть воспринята третьей персоной, если эта персона женщина. Ребенок, уже начиная с шестиме­сячного возраста, начинает сознавать различие между поня­тиями «отец» и «мать», «мужчина» и «женщина». И в дальней­шем, когда он сам станет родителем, его самопонимание себя в данной роли будет зависеть от этих первых впечатлений. Женщина, уже по причине своего голоса и других физических признаков, активизирует в младенце специфические ожида­ния, направленные на мать. Бывает такое, что тщеславие отца толкает его к намерению уязвить жену, проявив себя «лучшей матерью», но он не может быть матерью иначе, чем это делает женщина, а значит, ему не остается ничего более, как ограни­чить свою «мужественность» по отношению к ребенку. Следу-

ет, однако, заметить, что такой поворот ведет к тяжелым ос­ложнениям как для развития ребенка, так и для семьи в це­лом.

В бессознательном мужчине ребенок скорее является про­дуктом, чем частью собственного тела, и поэтому он гораздо в меньшей степени пробуждает в нем инстинкт защиты. Отцы и играют с детьми более рискованно и неосторожно. Таким образом, отец для маленького ребенка становится источни­ком радости и удовольствия, которые происходят «извне», в отличие от тех, что происходят из возможности тесного и но­вого воссоединения с матерью. Мы видим, что и здесь отец и мать лишь в небольшой степени компенсируют друг друга.

Однако в разведенных семьях в этом отношении все же имеются шансы частичного восполнения дефицита: с одной стороны, если дети достаточно часто видятся с отцом и их от­ношения продолжают оставаться теплыми, и, во-вторых, если другие мужчины окружения — дедушка, дядя, воспитатель, которым ребенок доверяет и симпатизирует, в этом отноше­нии частично заменяют отца.

9) Как мы уже знаем, в возрасте между четвертым и седь­мым годом ребенок проходит так называемую «эдипову фазу» развития, во время которой в нем развивается понятие о соб­ственной сексуальной идентичности: девочка понимает, что она — как мама, а мальчик, что он — как папа. И здесь трой­ственные отношения чрезвычайно важны. Мы уже говорили, как важно в эти годы присутствие отца, который любит и ре­бенка, и его мать, и к каким печальным последствиям ведет отсутствие такого отца.

Предположим, развод произошел после благополучного завершения этой фазы, и развитие ребенка находится на дол­жном уровне. «Однако шести- или семилетний ребенок толь­ко тогда может бесконфликтно вынашивать свое представле­ние о том, что он «мужчина, как папа», когда он в состоянии в действительности, как «настоящий мужчина», удовлетворять мать, защищать семью, иметь успех и т. п. Пока эти задания выполняет отец, ребенок как бы приобщается к нему, отец в известной степени «магическим» образом приходит на помощь мужским иллюзиям сына. Без этой помощи реальность грозит сорвать такую «мужскую идентификацию» и тогда ущемлен-

13-3435 193

ное самолюбие дает мощный импульс для роста идентифика­ции с достижимым сильным объектом — матерью».

Можно подумать, что девочкам в этом отношении легче и отсутствие отца не влияет на ее идентификацию с мате­рью. Но сексуальная ориентация развивается также и на ос­нове опыта с разнополым родителем, и здесь маленькой де­вочке, как и маленькому мальчику, приходится бороться с идеализацией или, напротив, с пренебрежением. В первом случае она потом всю жизнь будет искать недостижимый идеал «настоящего мужчины», а во втором — станет прези­рать всех мужчин в целом, считая их никудышными, ник­чемными существами. Кроме того, у девочки, покинутой от­цом, развивается комплекс неполноценности и на примере матери в ней деформируется представление о женщине во­обще: быть женщиной означает быть ущемленной, беспо­мощной, ненужной и несчастной.

Есть ли шансы преодоления этих трудностей в послераз-водной семье? Фигдор считает, в какой-то степени да. Но тут должны быть соблюдены три условия. Во-первых, в отноше­ниях детей с разведенным отцом должна присутствовать изве­стная доля «повседневности» для того, чтобы затруднить им как столь далекую от реальности идеализацию, так и пренеб­режение. А для этого отец должен принимать активное учас­тие во всех делах ребенка, включая школьные, и надо иметь возможность почаще говорить об отце с матерью, а также вре­мя от времени проводить с отцом короткие отпуска, чтобы встречи с ним были не просто праздничными часами, а обыч­ными буднями. Второе условие: важно, чтобы мать хорошо себя чувствовала как женщина, чтобы у нее были свои личные интересы и увлечения. Мальчика в этом случае перестанет мучить чувство вины, что его одного матери недостаточно, а у девочки появится счастливый пример для подражания. И тре­тье: мать должна стремиться развивать контакты детей с дру­гими положительными мужскими персонами, будь то род­ственники, знакомые, учителя, руководители кружков и спортивных секций.

Многие матери говорят, что после развода они имеют воз­можность проводить с детьми больше времени и вообще уделять

им больше внимания и что дети, в свою очередь, имеют боль­ше права голоса в житейской повседневности, что развивает их ответственность и самостоятельность. Конечно, это так и, вероятно, не только родители, но и дети наслаждаются таким подъемом в семейной иерархии, что в какой-то степени ста­новится утешением во всех потерях, выстраданных в разводе. Но не имеется ли в этом явлении и своей теневой стороны? Например, если это единственный ребенок, то он становится как бы «мужем» матери. Тогда, если мать не проводит с ним вообще всего своего свободного времени, это заставляет его страдать от ревности. Раньше, несмотря на ревность, он все же мирился с тем, что у мамы есть отношения еще и с папой, теперь же ему труднее понять, почему мама вместо того, что­бы играть с ним, вдруг берет в руки книгу или предпочитает провести вечер с подругой. Большая интимность в отношени­ях разведенной матери с ребенком порождает у последнего иллюзию, что мать теперь безраздельно принадлежит ему од­ному, и если ему вдруг показывают «его место», это пережива­ется как большая обида. Но и матери принесение женщины в себе в жертву матери и превращение ребенка в единственный источник жизненного счастья не несет ничего доброго: ребе­нок не может вознаградить ее так, как это мог бы сделать толь­ко взрослый партнер. А у ребенка, в свою очередь, столь тес­ная связь затрудняет пути отступления и лишает его чрезвы­чайно важного опыта радостного одиночества и возможности самостоятельно заниматься каким-нибудь делом. Итак, мы видим, что «исключительные» отношения матери и ребенка таят в себе серьезную опасность, поэтому разумнее всего со временем, когда большая боль уже позади и послеразводный кризис благополучно преодолен, освобожденное место мужа использовать для своих собственных потребностей, а не отдавать его ребенку. И это по двум причинам. Во-первых, если в «но­вых» отношениях матери и ребенка последнему удалось занять место отца со всеми его расширенными правами, то это приво­дит к стиранию границ между поколениями. В результате дети уже больше не чувствуют себя детьми, что неизбежно приводит к тяжелым внешним и внутренним конфликтам и отнимает у ребенка право оставаться тем, что он есть, а именно — ребен-

13* 195

ком. И, во-вторых, следует подумать о том, что, может быть, наступит день, когда мать захочет вступить в новое супруже­ство. Если новому мужу матери предстоит занять — пустую­щее — место отца, временно отданное подругам и увлечениям, то гораздо больше вероятность, что ребенок дружески воспри­мет «нового пришельца» и тому удастся завязать с ним добрые отношения, что чрезвычайно важно для дальнейшего счастливо­го развития ребенка.

Напоминаем, что вышеприведенные сравнения касались, с одной стороны, благополучной «полной» семьи и, с другой — семьи после развода, но ни в коем случае не одной и той же семьи до и после развода. Разведенная семья, скорее всего, уже задолго до развода не была такой нормальной, благополучной, хорошей семьей. Поэтому вышеприведенные теоретические раздумья не могут являться ответом на вопрос, должен ли оп­ределенный супруг развестись или лучше сохранить супруже­ство «ради детей». Однако они могут помочь ответить на дру­гой вопрос: до какой степени данная семья еще в состоянии удовлетворить условиям благополучного психического разви­тия детей? Фигдор считает, что давно пора отказаться от по­нятия: «остаться вместе ради детей», и обратить внимание на то, как выглядит ситуация в каждом отдельном случае.

ВЛИЯНИЕ РАЗВОДА

НА ПСИХИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ —

ОТ РЕБЕНКА К ВЗРОСЛОМУ

Фигдор характеризует развод не просто как тяжелый пери­од жизни, а как судьбу, которая «дает себя знать уже в раннем возрасте, порой даже до рождения ребенка, когда между роди­телями образовалась трещина, которая и привела к полному раз­валу отношений. Таким образом, «внутренний» развод часто происходит значительно раньше «пространственного» или юри­дического. «Судьба» эта характеризуется и тем, что жизненная дорога детей с данного момента становится все труднее. Речь идет о шансах жизнеспособности и способности быть счастливым. Может быть, эти слова звучат и абстрактно, но абстрактны они лишь до тех пор, пока мы об этом абстрактно думаем. У каждого из нас есть свое представление о том, насколько взрослыми и насколько счастливыми мы себя чувствуем. Конечно, счастья невозможно добиться волевым усилием, оно зависит от множе­ства условий, но кто не знает, как по-разному могут переживать­ся одни и те же обстоятельства, поэтому шансы жизнеспособ­ности и умение быть счастливым имеют под собой духовную и психическую основу».

Конечно, для создания такой основы нет единого пути, как нет единого «правильного» воспитания. Сложные усло­вия развития ребенка до, во время и после развода повышают вероятность нарушений развития и способствуют предраспо­ложенности к будущим невротическим заболеваниям. Дети, пережившие развод родителей, продолжают страдать и много лет спустя, уже став взрослыми. Но мы не пассивные участни­ки в играх властительной судьбы, судьбы наши вершатся не без нашего в них участия. И если родителям удается создать приемлемые условия для развития ребенка, то шансы его бу­дущего здоровья возрастают. При неблагоприятных обстоя­тельствах, прогнозы значительно хуже.

Девятилетний Бруно, хоть и довольно трудно пережил раз­вод родителей, состоявшийся два года назад, тем не менее он мог с надеждой смотреть в будущее. Контакты с отцом не были прерваны, мать старалась во всем понимать ребенка и шла на­встречу его «капризам», всеми силами сглаживая его страхи. Психическое развитие мальчика до развода протекало доста­точно благополучно и можно было ожидать, что и в дальней­шем тоже все будет хорошо. Но вышло по-другому. Отец Бру­но съехался со своей новой подругой и та привязалась к ребен­ку. Этот шаг отца и ответная симпатия ребенка к «сопернице» всполошили мать и заставили ее вновь психически пережить всю боль развода. Она панически боялась, что «комплектная» семья отца полностью завладеет сыном и отнимет его у нее. С этого момента мать уже не в состоянии была прятать свои обиду и гнев на бывшего супруга и предоставлять сыну беззаботно с ним встречаться и оберегать его восхищение отцом. Все чаще между бывшими супругами разгорались преисполненные не­нависти ссоры, Бруно реагировал на них обострением пере­живаний, приступами ярости и отказом учиться. Мать интер­претировала это как знак того, что ребенку вредит новая се­мейная ситуация отца, всеми силами старалась сократить кон­такты и — не всегда сознательно — настраивала ребенка про­тив отца. Отец в ответ стремился обеспечить себе солидар­ность сына. Бруно, как мог, боролся за свои отношения с от­цом, что вызывало в нем большое чувство вины перед мате­рью. Мать же никак не могла простить ему его «неверности». Так шансы ребенка на дальнейшее благополучное развитие были сведены на нет.

Губительны по своим последствиям нескончаемые споры за пересмотр вопроса об опеке. Еще хуже, когда ребенку пред­лагается «самому решать, с кем он хочет быть — с мамой или с папой». Таким образом он принимает на себя ответственность, а вместе с нею и вину за свое «предпочтение». Уже достаточно тяжело, если он просто говорит в угоду матери: «Мама, я хочу жить с тобой», но совершенно невообразимо его страдание, если он вынужден заявить это перед судом. «Втягиваяребенка в спор за опеку, родители вкладывают ему в руку нож, которым тот в отчаянии убивает в своем сердце одного из родителей. В

этот момент он совершает нечто, за что, может быть, будет мстить себе и другим на протяжении всей жизни».

В результате переживаний развода у детей формируются ти­пичные черты характера, например, проблематичным остает­ся обращение с проявлениями агрессивности (в психоанали­тическом смысле слова). Если ребенок боится своей собствен­ной ярости, то и став взрослым, он будет бояться показать гнев или раздражение по поводу пережитых неудач или несправед­ливости, он так и не научится активно защищать свои интере­сы. Другие дети могут направить агрессивность против соб­ственной персоны, что укрепит в них чувство вины и расплатой станут депрессивные настроения. У некоторых изначальный конфликт может оказаться вытесненным, а на его месте обра­зуется своего рода «перманентная агрессивная готовность к уп­реку». У таких людей безобидные разочарования принимают форму огромной катастрофы, и они на все реагируют непомер­ной вспыльчивостью и отчаяньем. Эти и другие невротические проявления могут сменять друг друга, комбинироваться и в ре­зультате они укрепляются как черты характера. Некоторые дети учатся делить мир на злых и добрых и, соответственно, по от­ношению к одним проявляют только дружеские чувства, а к другим — только враждебные. Став взрослыми, они сохраняют этот стиль жизни. Или возьмем, например, человека, подвер­женного чувству вины и направляющего свою агрессивность внутрь себя, т. е. так называемый подчиненный характер. Та­кие люди стараются всем угодить и в обществе их характеризу­ют как милых и достойных уважения и любви. Сами они этим тоже очень довольны. Но вот маленькая ступенька наверх, и они уже панически боятся вдруг что-то сделать не так. Еще одна ступенька — и ты уже чувствуешь себя «использованным», а окружающие становятся «неблагодарными». Теперь для защи­ты от страха уже не хватает упреков лишь по отношению к себе самому и вот уже сыплются «побочные удары» — жалобы не жестокосердие, неблагодарность, людскую несправедливость и т. п. В результате все это стоит любви окружающих, приводит к конфликтам в семье и трудностям в воспитании детей, а в особо тяжелых случаях — к тяжелым депрессиям и стремлению к са­моуничтожению.

«К специфическим долгосрочным нарушениям, без со­мнения, относится чувство собственной неполноценности. Оно появляется, когда ребенок считает себя брошенным, не­достаточно любимым, потому что он был недостаточно важен, чтобы родители могли принести ему в жертву свои собствен­ные разногласия. Вместе с ушедшим родителем он потерял важ­ную часть своей личности, объект идентификации, на кото­рый он мог равняться, или того «любовного партнера», кото­рый отражал бы для ребенка его привлекательность и ценность. Он чувствует себя никчемным и неполноценным, если родите­ли кажутся несчастными, а чувство вины заставляет бояться со­вершения новых ошибок. И поскольку все эти представления большей частью остаются бессознательными и никак не свя­зываются с источником, их породившим, то эти дети, стано­вясь взрослыми, на протяжении всей жизни вынашивают чув­ство вины, считают себя недостойными любви и их мучает страх снова потерпеть неудачу».

Фигдор говорит о том, что ему пришлось столкнуться с тем феноменом, что самочувствие детей разводов напоминает са­мочувствие дискриминируемых меньшинств или групп обще­ственных окраин. «О стыде детей, у которых нет настоящих се­мей, мы уже говорили. К тому чувству, что «со мной что-то не в порядке», добавляется часто и другое, которое можно выразить так: «Я живу здесь, среди вас, но, собственно говоря, я, или по крайней мере большая часть ме'ня, принадлежит совсем другой жизни». Этой «другой жизнью» и является отсутствующий отец или отсутствующая мать... Отсюда появляется тенденция ис­ключения самого себя и тенденция к отступлению». Иногда это действительно становится мотивом подключения к группам со­циальных обочин, но и там старые проблемы вскоре всплыва­ют вновь.

Марио было шестнадцать лет, когда доктор Фигдор начал с ним психотерапевтическую работу. Поводом оказалось «не­преодолимое отвращение к учебе» и дисциплинарные пробле­мы. Ему грозило исключение из школы. Попытки матери по­влиять на него заканчивались криком, Марио хлопал дверью и бежал в бильярд-кафе. Задания снова оставались невыпол­ненными. Мать говорила: «Он такого высокого мнения о себе,

что думает, все должны плясать под его дудку. Он всех взрос­лых считает дураками и его не допросишься что-нибудь сде­лать». И правда, внешне он не выглядел неуверенным. Парень был высок и красив и у него были манеры, удивительные для его возраста. Однако стоило ему почувствовать доверие к док­тору, как из-под самоуверенной маски показалось лицо расте­рянного и ранимого подростка. Хоть он и был «любимцем об­щества», но на самом деле чувствовал себя ужасно одиноким. Марио казалось, что никто не любит его по-настоящему и ему необходимо вновь и вновь что-то предпринимать, чтобы за­воевывать симпатии окружающих. И хотя, как мы уже сказа­ли, он обладал привлекательной наружностью и хорошими ма­нерами, был одарен спортивными талантами и очень нравил­ся девушкам, ему и в голову не приходило, что его дружба мо­жет быть очень важна и другим. Как только он садился за уро­ки, его начинал мучить вопрос, а что сейчас делают другие там, без него? Ему казалось, что самое интересное всегда про­исходит в его отсутствие, а о нем никто и не вспомнит. Тогда он бросал учебники и бежал в кафе-бильярдную, место обыч­ных встреч с друзьями. Но там никого не было, в это время все сидели за уроками. На следующий день повторялась та же ис­тория. Точно так же болезненно и даже яростно реагировал он на всякую критику со стороны взрослых, считая ее проявле­нием враждебности по отношению к себе.

Родители Марио расстались восемь лет назад. В ходе пси­хоаналитического обследования выяснилось, что мальчик в большой степени идентифицировал себя со своей страдаю­щей матерью, которая чувствовала себя нелюбимой, упрекала весь мир и прежде всего «этих ужасных мужчин». Столь опас­ную идентификацию Марио стремился компенсировать под­черкнуто «мужественным» поведением. Сделать матери лю­безность и получше учиться бессознательно означало для него «не быть мужчиной». Но вместе с тем Марио идентифициро­вал себя и с идеализируемым образом отца, что помогало ему удерживать видимое равновесие. Отец его переселился в Ка­наду и, как заявил Марио, не имея никакого образования, до­бился большого успеха. «Он правильно сделал, что покинул эту прогнившую Австрию и мою мать!» Марио считал, что с

отцом (виделись они примерно раз в год) они могли бы лучше понимать друг друга, и собирался после школы, которую — сознательно — он все же хотел закончить, тоже уехать из стра­ны. Несмотря на то, что уехать он собирался не обязательно в Канаду, это намерение имело бессознательное значение «вос­соединения с отцом» или «возвращения в землю отцов». Там-то уж он никогда не будет чувствовать себя непонятым и от­вергнутым!

Бывшие дети разводов в большинстве своем стремятся к счастливому браку и дают себе обещание не повторить оши­бок своих родителей. Однако на дороге к исполнению этих желаний стоят огромные помехи, и они часто терпят крах прежде всего потому, что им неизвестна модель нормально функционирующего партнерства. Анна Мария Д. обратилась к психотерапевту по поводу одолевающих ее депрессивных на­строений и жалоб психосоматического характера. С восемнад­цати лет у нее были любовные отношения с мужчинами, но она жаловалась, что попадаются ей «одни женатики», так что семьи у нее не было и она сделала уже два аборта. В ходе пси­хотерапевтического лечения выяснилось, что она тем не ме­нее лишь тогда может позволить себе иметь эротические же­лания, когда знает заранее, что длительные отношения невоз­можны. Хотя она и мечтала о «настоящей семье с детьми», но не верила, что такое возможно. В ней жила непоколебимая уверенность, что рано или поздно ее все равно покинут, по­этому она и не пыталась создать семью.

Такая же история и у Эрика Б. Несмотря на то, что он уже трижды подолгу — от одного до трех лет — жил с женщинами, разрыв каждый раз происходил по его инициативе. Как только дело доходило до каких-либо разногласий, он в страхе вновь ока­заться брошенным сам прерывал отношения. Для многих лю­дей прекращение отношений кажется единственной возмож­ностью разрешения конфликтов, идет ли речь о дружеских, любовных или рабочих отношениях.

Альфред Н. в свои 22 года поменял уже три места работы. Каждый раз, благодаря своим замечательным профессиональ­ным качествам, он быстро завоевывал расположение начальства. Но возникновение малейшего недовольства им заставляло его

как бы вновь переживать потерю приоритета «любимого сына». Его восхищение шефом превращалось в разочарование и даже ненависть, и он «швырял тому в лицо» свою должность. И свои шансы.

Любимый человек часто становится объектом переноса на него чувств с отца или с матери, и переносы эти ведут к своего рода новым инсценировкам конфликтных ситуаций из детства. Сорокалетняя Мария С. со всеми мужчинами, которых она в своей жизни любила, чувствовала себя ис­пользованной и униженной. Вначале она думала, что это судьба и ей просто «попадаются» «негодные типы», но по­том стала сомневаться: «А может быть, это я вечно выбираю не тех?». В ходе психотерапии выявилась связь между ее от­ношениями с мужчинами и примером собственных роди­телей. Марии было пять лет, когда родители разошлись. Ее отец легко впадал в ярость, бил дочь и кидался с кулаками на мать, когда та пыталась защитить ребенка. Вначале каза­лось, что пациентка из всего своего окружения выбирала именно тех мужчин, которые по характеру напоминали ей отца. Но потом выяснилось, что она испытывала унижение и по вовсе безобидным поводам. Она чувствовала себя «от­лупленным ребенком» даже там, где не было никакой объективной причины так себя чувствовать. Судя по всему, что-то влекло ее к тому, чтобы вновь и вновь переживать свои детские отношения с отцом. Чувствовать себя «отлуп­ленной» стало неотъемлемым условием ее любовной жиз­ни, так что даже если мужчина и не был достаточно активен в этом отношении, она прибегала к инсценировкам или фантазированию. Позднее, когда за сознательной ненавистью Марии С. удалось открыть свою любовь к отцу, вытесненную в бессознательное, она поняла, что в этих «повторениях», сама того не сознавая, пыталась и поныне сохранить образ некогда любимого отца. Таким образом, полная боли раз­лука становилась как бы несостоявшейся.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: