ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 5 страница

Одна моя знакомая как-то в отчаянии негодовала, что сын ее становится «ужасно похож на своего папашу», о котором ей так хотелось бы забыть навсегда. На это другая моя подруга (у нее двое мальчишек, и тоже ужасно похожих на своего — раз­веденного — родителя) ответила: «А на кого же ему быть похо­жим? На Алена Делона? Они похожи у нас на тех отцов, кото­рых мы им дали!» Фигдор говорит о том, что проблема оли­цетворения ребенком отца в глазах матери часто усиливается по той причине, что дети — сознательно или бессознательно — идентифицируют (отождествляют) себя с отсутствующим, но все еще любимым отцом. Таким образом, им удается смягчить свою боль разлуки.

Ну и, конечно, ко всему этому добавляются самые обыч­ные, жизненные и совсем естественные агрессии всех родите­лей, связанные с теми лишениями и нагрузками, которые дети взваливают на их плечи. Агрессии эти, конечно, чаще всего удер­живаются в бессознательном, потому что мать не может не лю­бить своих детей и собственная агрессивность вызывает в ней огромное чувство вины. И она действует как катализатор на буд­ничные неурядицы, делая мать раздражительной, что усилива­ет житейские конфликты. Понять и осознать свою бессозна­тельную агрессивность тем не менее очень важно, а главное — следует лишить ее характера сенсации. Достоинство человека не в том, чтобы не иметь агрессивных чувств (что достигается исключительно путем вытеснения при помощи психических механизмов защиты), а в том, чтобы уметь hv осознавать и дер­жать под контролем. Поймите, вы со своими агрессивными чув­ствами далеко не одиноки, они присущи абсолютно всем лю­дям без исключения и так же нормальны, как сама жизнь. И, когда вы это поймете, вы не будете их стыдиться, потому что стыдиться следует дурных поступков, а не чувств.

Фигдор в своей научной деятельности уделяет огромное внимание проблемам человеческой агрессивности и, в част­ности, умению взрослых правильно реагировать на агрессив­ные проявления у детей. Само по себе это чувство несет в себе огромный энергетический потенциал, без которого ни одно живое существо не имело бы шансов выжить — физически и психически.

5 — 3435 65

Луис, собираясь в детский сад, не хочет надевать пальто, а желает надеть джинсовую куртку — потому что любимый его книжный герой, медвежонок Тедди, всегда ходит в джин­совой куртке. Отождествление малыша с медвежонком мать иногда и сама использует, потому что Тедди всегда умывает­ся и чистит зубы. Итак, вполне безобидная ситуация, кото­рую несложно разрешить в зависимости от традиции и на­строения. Можно поговорить о том, как холодно было бы медвежонку зимой в джинсовой куртке, ну совсем, как ма­ленькому зайчишке из другой книжки. Или предложить взять с собой куртку и надеть ее после обеда на игровой площадке и т. д. Все это маленькие хитрости, направленные на сохра­нение хорошего настроения, они содержат немного утеше­ния, и ребенку уже не будет казаться, что мать запрещает ему надеть куртку потому только, что хочет показать ему свою власть (а это, в свою очередь, вызывает у малыша тоже стрем­ление к власти). Но подобное поведение требует не только времени, но и определенного таланта, мать должна уметь представить себя на месте ребенка. Но у нее нет сейчас на это ни времени, ни настроения, и она думает приблизительно так: «Он же знает, что на улице холодно, кроме того, я опаз­дываю. Он просто хочет мне досадить. Я работаю как про­клятая, могу я, наконец, рассчитывать хоть на каплю сочув­ствия! И в конце концов разве я многого требую — всего лишь надеть пальто! Нет, пусть он не воображает... и т. д.» Кончает­ся все яростным сопротивлением Луиса и новым взрывом материнского гнева. Мальчик начинает реветь.

Все это выглядит, как если бы мать и сын играли роли из различных пьес. Мать считает поведение ребенка неумест­ным, а самого его — черствым, властолюбивым эгоистом. Себя же она ощущает невинной жертвой. Но если покопать­ся в этот момент в душе у матери, то станет ясно, что она бессознательно переносит на сына переживания из своего не­состоявшегося брака и наделяет ребенка «отвратительными» чертами своего разведенного супруга. Мать чувствует себя ис­пользованной, как уже когда-то в прошлом, и ее вытеснен­ные агрессивные чувства по отношению к ребенку обнару­живают сильную тенденцию стать сознательными. Мысли

типа: «Ах, если бы я не родила тогда...» или «Если бы его вос­паление легких...» сопровождаются таким ужасным чувством вины и стыда, что их ни за что нельзя допустить в сознание. Поэтому отказ Луиса надеть пальто дает матери повод легаль­но проявить наполняющий ее гнев и увести в другое русло свою бессознательную агрессию.

УСИЛЕНИЕ СТРАХА И СРЫВ ПСИХИЧЕСКОЙ ЗАЩИТЫ

Конфликты между запросами детей и родительскими требованиями относятся к воспитательной повседневности. Дети слишком зависимы от взрослых и, конечно, не в состо­янии сами удовлетворять свои потребности. Самое трудное для матерей и отцов — понять, насколько ограничены их соб­ственные возможности и сколько огорчений они вынужде­ны приносить своим детям, потому что у них просто нет ино­го выхода. Нам очень хотелось бы дать нашим детям все. Но как это сделать? Мы не можем позволить дочери зимой но­сить ее любимые бальные туфельки, из соображений безо­пасности сын должен идти по улице за руку, не говоря уже о — часто очень ограниченных — материальных возможнос­тях. Кроме того, утром надо торопиться и вместо того, чтобы немного поиграть, ребенок должен расставаться с родителя­ми и идти в детский сад. А эти постоянные уступки школь­ной системе, далеко не всегда объективно оправданные! Да и личным интересам родителей во всей этой жизни тоже ос­тается не много места.

Таким образом, мы становимся по отношению к детям сво­его рода агентами реальности, которую мы не создавали и пленниками которой являемся и мы сами. Таким образом, сами родители оказываются в опасности, что ребенок начнет рассматривать их как олицетворение этой враждебной систе­мы, т. е. воспринимать в какой-то степени как врагов, что в свою очередь заставит его сомневаться в том, что он любим. Подчеркиваю еще раз: именно это чувство, что ты любим, явля­ется непременным уаювием здорового душевного развития и урав­новешенности. В благоприятных условиях тем не менее роди­телям, несмотря на все налагаемые ими ограничения и запре­ты, все же удается дать детям почувствовать силу их любви. И дети учатся принимать действительность такой, какова она

есть, и все же не терять веры в принципиальную возможность радостей жизни.

Но существуют ситуации, в которых, к сожалению, подоб­ный баланс подвергается большой опасности, а то и вовсе раз­рушается. Послеразводный период — одна из них и можно уве­ренно сказать — самая опасная. Именно в это время ребенок предъявляет повышенные требования к родителям и прежде всего к тому из них, с кем он живет, а значит, к матери. Она всегда должна оставаться в зоне досягаемости для ребенка, по­стоянно доказывать ему свою привязанность, быть терпели­вой, снисходительной, показывать ему, что страхи его напрас­ны и жизнь продолжается. Итак, ребенку нужна в это время мать, которая переполнена любовью и надежна, как скала, ко­торая способна защитить его от всех опасностей. А опасности грозят не только извне, гораздо чаще они истекают из соб­ственных самоуничтожительных импульсов.

Однако мать сама находится в таком напряженном психи­ческом состоянии, что ни в чем не нуждается так сильно, как в благоразумных, покладистых, душевно уравновешенных де­тях, в детях, которые приносили бы одни только радости. «Мать и ребенок, как мы видим, ждут друг от друга того, чего они друг другу дать не могут, и получается картина как раз об­ратная: никогда еще мать не была так неспособна проникнуться своим малышом и никогда еще ребенок — ну, может быть, за ис­ключением первых двух лет жизни — не требовал от нее так мно­го терпения».

Вот при таких печальных обстоятельствах переживают дети развод. Даже если ребенок к этому времени уже приоб­рел уверенность, что мама и папа всегда защитят и никогда его не покинут, — пусть даже они уезжают на время или сердятся на него, — добрую долю этой уверенности он неизбежно теря­ет. Мать меняется у него на глазах, он перестает ее узнавать. «Как, как моя добрая мама могла поступить так жестоко, от­нять у меня папу? Почему она так наказала меня?». Да, да, именно, наказала! Дети чаще всего представляют себе ситуа­цию развода как наказание. Мамино поведение после развода объективно объясняется ее собственными душевными проблема­ми, но ребенок думает, что это связано непосредственно с ним и

опасение после отца потерять теперь еще и мать действительно сбывается. То есть реально мать все еще остается здесь, но в ней исчезают те качества, которые и делали ее матерью.

Есть и еще одно обстоятельство, которое чрезвычайно об­ременяет отношения матери и ребенка после развода.

Когда Кристиан ссорился со своей мамой, — а это обычно случается со всеми детьми, — он сильно сердился на нее. Как и все маленькие дети, он в этот момент думал, что мама его не любит. Тогда и он не любил ее. Это — абсолютно нормально, потому что любовь и ненависть — чувства взаимоисключаю­щие. Взрослые знают тем не менее, что злость улетучивается и снова уступает место нежным чувствам; в один и тот же мо­мент мы можем или любить, или ненавидеть. (Одновремен­ность сознательных противоречивых чувств, например, люб­ви и ненависти, желания близости и желания дистанции, яв­ляется симптомом серьезного психического заболевания — шизофрении, но эта область уже принадлежит психиатрии.) Итак, когда мама и папа жили еще вместе, Кристиан в такие минуты бежал к отцу, если того не было дома, он звонил ему по телефону или просто думал о том, как папа вечером придет с работы и они вместе будут играть. Такое временное объявле­ние независимости от матери помогало мальчику быстро ос­вободиться от своих злости и отчаяния. Следует иметь в виду, что злость и отчаяние имеют место лишь там, где есть любовь и зависимость. Приблизительно то же самое происходило и с матерью: когда она сердилась на сына, она думала о том, что вечером побеседует с мужем о своих проблемах, он поймет ее и утешит. Отход, обращение к третьему объекту позволяют чувствам, можно сказать, регенерировать, что помогает осво­бодиться от власти агрессивных влечений.

После развода все изменилось. Кристиан все чаще злился на маму, но ему не удавалось даже на короткое время объявить не­зависимость — отец, как любящее существо, отсутствовал и за­щитить его было некому. Страх перед одиночеством боролся с агрессивными тенденциями. Но и матери недоставало этого тре­тьего, ей тоже не с кем было поделиться своими тяжелыми мыс­лями, не с кем было поговорить о сюих переживаниях, не от кого ждать утешения.

Итак, отсутствует третья персона. Мать и сын, при всей своей взаимной любви, в моменты раздражения оказывают­ся предоставленными друг другу- Любой конфликт становит­ся существенной угрозой психике. Потому что ребенок не может уже себе позволить — хотя бы на несколько минут — ненавидеть свою мать или оказаться ненавидимым ею. Он просто не в состоянии больше переносить все эти конфлик­ты, чем и объясняются частые его колебания от любовной, нежной привязанности к яростным порывам и откровенной враждебности.

Если подумать обо всем этом, сразу станет ясно, какое огромное значение имеет продолжение интенсивных отноше­ний ребенка с разведенным отцом. Напрасно опасается мать потерять его любовь. Отношения с отцом не только не разру­шат любви ребенка к матери, они в большой степени освобожда­ют ее от того агрессивного потенциала, который так опасен для них обоих. Ревность — чувство по-человечески вполне понят­ное, но разумной воле следует брать его под контроль. Ревность еще никогда и никому не облегчила жизни, а жизней, изуродован­ных ею, — великое множество.

К сожалению, на практике все выглядит иначе. Порой отец сам исчезает, порой родители вместе решают, что детям необ­ходима на какое-то время дистанция, иногда мать думает, что для детей лучше вообще не видеть отца, а бывает, и сами дети не верят в продолжение отношений и не умеют их поддержи­вать — им мешает боль потери. Иногда они начинают бояться отца, испытывая страх расплаты, и сами избегают с ним встре­чаться. Но и тогда, когда у ребенка остается возможность ви­деться с отцом, облегчающая функция треугольных отноше­ний часто разрушается рядом других обстоятельств, о кото­рых мы еще поговорим.

В высшей точке послеразводного кризиса мать в глазах ре­бенка теряет свои материнские качества. В результате таких детей с полным правом можно назвать сиротами развода.

Стефании было пять лет, когда родители развелись. Де­вочка, как большинство детей в этой ситуации, стала бояться потерять мать, но она выражала это тем, что злилась на нее, обвиняя в том, что любимый папа нашел себе другую подругу:

«Ты вечно ругалась, вот он и ушел!». Мать, в свою очередь, думает так: «Но ведь я только защищалась от его деспотии. Он вел себя отвратительно не только по отношению ко мне, но и к ребенку, но дочка, оказывается, этого не замечала». Упреки дочери и отсутствие ее солидарности больно ранили мать, она не могла сладить с собственными гневом и отчаянием. Мно­гие дети обычно обращают свою афессивность именно на того родителя, который оказывается под рукой. Такое же «разме­щение афессий» можно наблюдать и у родителей. Стефания, находясь в зените своей эдиповой влюбленности в отца, всю вину за то, что отец ее покинул, возлагала на мать. Отношения их сильно ухудшились. Собственные разочарование и злость мешали матери понять ребенка. Потребность Стефании в кон­троле и ее зависимость раздражали ее: «А, теперь ты прихо­дишь, но теперь я не хочу с тобой говорить!». Кроме того, ма­тери пришлось вернуться на работу и девочка оставалась в дет­ском саду целый день, а не всего три часа, как прежде.

Психическое состояние ребенка заметно ухудшалось. Отца она, казалось, и в самом деле потеряла окончательно — он до сих пор просто не давал о себе знать. Стефания решила, что ви­новата снова мама, ведь папа ее, Стефанию, всегда любил боль­ше, чем маму, поэтому мама мстит ей сейчас за это. Опасение, что мать больше не будет ее любить, подтверждалось частыми ссорами и девочка ужасалась перспективе навсегда теперь ос­таться «со злой мамой». Росло в ней и чувство вины из-за своей собственной ярости и из-за продолжающейся любви к отцу. Мысль о том, что мама однажды «сделает выводы» и оставит ее одну, делало девочку все более зависимой и нетерпимой. Рыда­ния и крик сопровождали обычно уход матери из дому. Стефа­ния не верила, что мама вернется.

Уже через полгода состояние Стефании мало отличалось от того, что переживали Манфред и Катарина. Только случи­лось это не в результате самого факта развода, а из-за кризиса отношений с матерью. К моменту развода Стефания была нор­мально развитым ребенком, более того, в ней достаточно было развито то, что в психоанализе называется психическим струк­турированием, то есть она уже научилась понимать, что ее родители имеют хорошие и плохие черты, но тем не менее они

добры к ней, любят ее и всегда стоят на ее защите. Она была способна в тройственных отношениях (в психоанализе — три-ангулярных отношениях) преодолевать конфликты, перехо­дя от матери к отцу и наоборот. Но долгая разлука, которая обманула доверчивое ожидание ребенка и веру в сохранение любовной привязанности, потрясла ее представление о мире. «Злая» мама, которая становилась все более «злой» и «ошибка третьего объекта» привели к обострению ее внутренних кон­фликтов. Стефания уже не в состоянии была совладать с воз­растающими страхами. Мама разделилась в ее представлении на «совсем добрую» и «совсем злую», причем добрая станови­лась все более недоступной, а присутствовала только злая. И Стефания стала относиться к матери, как к врагу, она крича­ла, кидалась на нее с кулаками или убегала и закрывалась в своей комнате. Через два месяца после развода девочка стала неузнаваемой, она постепенно опустошалась, ее внутренний мир был похож на внутренний мир всеми брошенного, пере­пуганного и совсем маленького ребенка.

Однако всего этого можно было избежать, если бы мать нашла в себе силы говорить с дочерью и утешать ее, а главное внушить ей уверенность, что любящая мама никогда не поки­нет свою любимую дочурку.

РЕБЕНОК РЕГРЕССИРУЕТ

Мы, взрослые, в трудных для нас душевных ситуациях, тоже нередко регрессируем. К этому ведут усталость, пережи­вания или болезни. Перед потребностями тела меркнет взрос­лый мир планов и ответственности и хочется, чтобы кто-то тебя побаловал, сказал доброе слово, хочется лечь в чистую постель и испытать счастливое чувство защищенности. Ина­че говоря, стать на время ребенком. Мы можем также по-дет­ски реагировать на обиды и неприятности, у нас может по­явиться чувство радости от мысли о нанесении вреда обидчи­ку, мы можем мстить или интриговать, мы возмущаемся чьи­ми-то поступками, хотя взрослым умом понимаем, что «это все равно ничего не дает». И мы можем — хочется надеяться — радоваться, как дети, когда напряжение проходит и наши же­лания исполняются. Мы празднуем дни рождения и наши ус­пехи, потому что нам важно ощущать на себе чужое внимание и знать, что мы не забыты.

Подобные регрессии особенно ярки у детей. Дети вообще склонны по нескольку раз в день менять свой психический воз­раст. Семилетняя Эльвира вдруг отказывается чистить зубы и сопротивляется, как двухлетняя. А спустя несколько минут она уже как большая девочка помогает маме ухаживать за малень­ким братиком. Хотя бы раз в день она требует от мамы, чтобы та взяла ее на руки и покачала так, как она качает маленького братишку, а потом строгим голосом делает родителям замеча­ние, почему те выбрасывают банку из-под огурцов в мусор, а не в контейнер для стекла. И, конечно, вечером мама или папа рассказывают ей сказку и она засыпает, прижимая к себе иг­рушечного медвежонка — верного ее спутника, подаренного ей на ее первый день рождения. Похоже; девочке, балансируя на скользком канате социального приспособления, необхо­димо постоянно убеждаться в присутствии надежной и силь­ной руки, в любой момент готовой прийти на помощь, и она должна знать о растянутой внизу «страховочной сети».

Если напряжение возрастает или возникают форс-мажор­ные обстоятельства, то поиски опоры и шаги отступления становятся более частыми и длительными. Однако спасатель­ная функция частичных регрессий осуществляется лишь тог­да, когда человек, на которого они направлены, играет, как говорится^заодно. То есть если Эльвирино «упрямство» и вправду повышает привязанность матери и если та и вправду качает ее на руках, как маленькую, а по вечерам рассказыва­ет ей сказки. Если бы мать этого не делала, то регрессивность девочки не только не находила бы разрядки, а наоборот, стра­хи ребенка возрастали. Эльвира считала бы, что ее любят меньше, чем брата, а в таких случаях дети часто, стремясь оправдать ожидания взрослых, и вправду начинают вести себя «как большие»: они уже не требуют дополнительной ласки и внимания, но зато в них растут агрессивные тенден­ции. Известно, что тот, кто злится и кричит, может добиться большего, чем тот, кто просит. Таким образом, дети, не по­лучая ласки и внимания, открывают для себя новые страте­гии, и стратегия применения власти становится их основ­ным средством борьбы со страхом.

В послеразводный период ребенок часто регрессирует — порой до полного отказа от психических способностей, харак­терных для его возраста. Трагедия таких детей, как Стефания, заключается в том, что чем больше они регрессируют, тем труд­нее становится понять, что именно им нужно. А нужно им лишь одно: веские доказательства родительской любви. Стефания ви­дит мир глазами брошенного двухлетнего ребенка, полностью зависимого от «злых великанов», и ведет себя соответственно этому. Со стороны, конечно, в злой и раздраженной шести­летней девочке трудно увидеть двухлетнего малыша, ведь ее умственные и физические способности остались прежними. Мать, в свою очередь, все больше страшилась агрессивных проявлений дочери и всеми силами старалась с ними бороть­ся. Чем больше накалялась эта борьба, тем страшнее стано­вился мир, в котором теперь приходилось жить девочке, — ведь добрые мама и папа, казалось, исчезли навсегда и на их место вступили злые, ненавидящие ее и всесильные существа, от которых она полностью зависела.

Кстати интересно, что многие родители боятся своих двух­летних детей. Серьезные приступы гнева на втором и третьем году жизни связаны чаще всего с тем, что родители неправиль­но понимают требования автономии ребенка, принимая их за выпады против себя лично. Они раздражаются и считают сво­им долгом «сломить» волю ребенка: «Мы еще посмотрим, кто здесь главный!». Родители ведут со своими детьми борьбу за власть, как если бы они имели дело с равным себе противником — физически, умственно и психически. Но добиваются они этим только того, что дети начинают их бояться, считают жестоки­ми, злыми, ужасными, а это превращает борьбу за автономию в борьбу против грозного и злого врага.

Александру было шесть с половиной лет, и он регрессиро­вал так же глубоко, как Стефания. Окружающие его люди были способны в один момент менять свою сущность и превращать­ся из «совсем хороших» в «совсем плохих». (Это свойство со­всем маленьких детей в психоанализе называется «расщеплен­ным восприятием объекта».) Тогда мальчик начинал буйство­вать, швырять все вокруг себя и его невозможно было успоко­ить. Потом приступ кончался, и он видел, что мама выглядит совсем нормально и ее ужасная гримаса давно исчезла. Алек­сандру становилось стыдно за себя, ведь теперь, после разво­да, он — единственный мужчина в доме и ему хотелось, чтобы мама им гордилась. Однако в своей панической растеряннос­ти он просто не знал, что делает. И эта ужасающая ненависть к матери в такие минуты... Мальчик начинал себя ненавидеть. Теперь он считал, что отец будет его презирать, а мама окон­чательно разочаруется в сыне. Родители порой и вправду ис­пытывают подобные чувства, поэтому Александр не в состоя­нии был выйти из своего заколдованного круга. Когда — плюс к этому — он еще и потерял контроль над своим телом и стал мочиться в постель, ему грозила утрата остатков уважения к самому себе. А это — в проекции на родителей — означало по­терять их любовь.

Маленькое отступление. Ночное недержание мочи у де­тей часто является развивающимся невротическим симпто­мом и связано с внутренними психическим конфликтами. Восьмилетняя Бетина на протяжении нескольких лет стра-

дает энурезисом, возникшим после рождения ее маленькой сестренки. Никто из тех, кто знаком с девочкой, не смог бы предположить, что у нее большие душевные проблемы. Она очень хорошо учится, добивается намеченного, фантазерка, одарена художественно, умеет радоваться жизни, сохраняет замечательные отношения с родителями, с друзьями и даже со своей маленькой сестренкой. Бетине удалось все свои беды сконцентрировать в этом симптоме. Ее энурезис — результат частичной регрессии и, хотя это и невротический симптом, но он «защитил» другие области ее личности от разложения. У Александра же ночное недержание мочи сопровождает рас­ширенную регрессию, которая и завела его в тупик.

Если пример Магдалены и Стефана показал нам, как мож­но использовать первые недели после развода для восстанов­ления душевного равновесия, то пример Стефании и Алек­сандра ярко демонстрирует, каким опасностям подвергается ребенок, если он не получает в это страшное время столь не­обходимого ему участия. К сожалению, типичным можно на­звать как раз второй пример, а не первый.

ПОСЛЕ ТРАВМЫ

Часто послеразводный кризис заканчивается инфантиль­ным неврозом. Невроз — цена достигнутого видимого равно­весия. Но равновесие это не что иное, как усмирение тайных страхов.

Фигдор причисляет невротическое развитие Стефании к истерической форме. В результате она вытеснила все свои раз­рушительные и сексуальные импульсы (девочка мастурбиро­вала в минуты особо невыносимого напряжения) и заменила их недетской заботой о матери и о других взрослых. Она забо­тится обо всем и обо всех, помогает, где надо и не надо, ищет любой возможности понравиться каждому. Мать Стефании счастлива и считает, что дочь благополучно преодолела все трудности, ей и в голову не приходит, что «хороший характер» дочери может быть как раз ее болезнью.

На самом же деле «отрадное» развитие ребенка ярко пока­зывает его внутреннее неблагополучие. Стефания так стара­ется понравиться и завоевать признание, что, несмотря на то, что ей это и вправду надолго удается, часто она просто дей­ствует окружающим на нервы. Ее не в чем упрекнуть, но она все же чувствует, что не любима по-настоящему, что заставля­ет ее страдать. Малейший конфликт с окружающими приво­дит ее в отчаяние. Если ее отругала мать или подруга не по­смотрела в ее сторону, с нею начинается истерика. Она легко впадает в панику, плачет, убегает прочь. Трудно предсказать будущее Стефании. Инфантильные неврозы, заложенные в раннем детстве, развиваются по-настоящему в переходном возрасте и позже, во взрослой жизни, приводят к заболеванию неврозами.

Вернемся, наконец, к Манфреду и Катарине. Для этих де­тей мир изменился не в результате ухудшения общего психи­ческого климата после развода, а в результате уже самого со­общения о событии развода. Поэтому у родителей с самого начала не было никаких сомнений по поводу причины изме-

нившегося поведения детей. Катарина вела себя так, словно ее бросили одну в этом ужасном мире. Встревоженная мать уже через несколько дней прибежала в психоаналитическую консультацию и ей удалось начать свою «борьбу» — она, как по волшебству, превратилась в исключительно любящую мать. Она старалась быть «милой» и «хорошей» везде, где это воз­можно, и всеми силами препятствовала образованию агрес­сивных влечений, которые и без того грозили завладеть ре­бенком. Влечения эти сами по себе уже источник большого страха, как у детей, так и у родителей. Матери было нелегко, ей буквально приходилось держать девочку в руках. Главной задачей консультанта было помешать возникновению страха перед собственным ребенком у матери, помочь ей научиться не принимать агрессивность дочери на свой счет и не реаги­ровать на нее таким же бессильным гневом. Через несколько дней отчаянной борьбы с матерью Катарина, обессиленная — в полном смысле слова, — упала в ее объятия, которые, что очень важно, мать держала раскрытыми наготове. Не менее получаса рыдала малышка на груди у мамы — о потерянной и вновь обретенной любви. Многочисленные беседы и игры, предпринятые матерью по совету психоаналитика, помогли ей постепенно, «порциями» избавить дочь от переживаний того ужаса, который пережила она после известия о разводе родителей. Девочке удалось избежать изменений личности, которые неизбежно привели бы к развитию невроза.

Манфреду в этом отношении повезло меньше, вернее, ему совсем не повезло. «Сцены», которые он «закатывал» дома и в школе, не заставили ни мать, ни учительницу растянуть ту са­мую «спасательную сеть», которая так помогла Катарине, и мальчик, можно сказать, свалился в пропасть. Мать не желала терпеть его «истерические припадки» и пыталась «образумить» его такими методами, как домашний арест, пощечины, ругань и крик. Через год после ухода отца когда-то живой и развитой мальчуган сидел часами перед телевизором и грыз ногти. Он впадал в долгие депрессивные состояния и у него не было дру­зей. Ему ничего не оставалось, как вытеснить свои внутрен­ние конфликты, что сделала и Стефания, заменив их невро­тическими образованьями.

Такова связь между душевными процессами у детей и по­ведением окружающих. Как уже говорилось, не всегда дети внешне выражают свои переживания так ярко, как это делала Катарина, но это не значит, что они не страдают. Конечно, мы, взрослые, тоже страдаем в этой тяжелой жизненной ситуации, но все же не следует забывать, что мы — взрослые и ответствен­ность лежит именно на нас.

Развод почти никогда не падает, как говорится, с неба, часто он подготавливается годами. Далее мы рассмотрим взаимосвязь переживаний ребенка во время развода с тем, что он пережил до него.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПСИХИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ РЕБЕНКА ДО РАЗВОДА

в — 3435

Мы подошли к той части нашего повествования, где речь идет о внутренних переживаниях и изменениях, которые выпа­дают на долю ребенка (а также родителей) до развода. Посколь­ку дело касается внутреннего, чаще всего бессознательного, то есть не видимого стороннему наблюдателю мира ребенка (и взрослого, коим он со временем станет), то читатель должен рас­считывать на то, что ему придется столкнуться с чем-то, что мо­жет прозвучать для него довольно неожиданно. Более того, это может чувствительно задеть его собственные бессознательные переживания, защитой от которых и служат своего рода «идей­ные» или «педагогические» убеждения. Это означает, что здесь следует рассчитывать на активизацию собственного внутренне­го сопротивления, которое, в свою очередь, заставляет поспешно отрицать или отказываться от нового знания, поскольку оно не­сет с собой большое беспокойство. Но если все же суметь, пре­одолев беспокойство (в общем, неизбежное при столкновении с анализом собственных чувств), пополнить свой интеллектуаль­ный и эмоциональный багаж этими новыми (по)знаниями, то можно будет не только понять умом многие проблемы — свои и ребенка, — но и приобрести большую психическую стойкость, т. е. эмоционально повзрослеть.

Кроме того, читатель должен быть готов к тому, что — по причине изложения в следующих четырех главах специальных психоаналитических знаний, без которых невозможно глубин­ное понимание внутренних переживаний детей, — повествова­ние может показаться несколько более сложным, чем это было до сих пор, хотя мы и старались по возможности избегнуть осо­бенно сложных моментов и специфической научной лексики.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: