ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 4 страница

А главное, оба ребенка нашли возможность обсуждать об­стоятельства и причины развода, а также свое будущее — Маг­далена с матерью, а Стефан с дедушкой. И это в большой сте­пени сгладило их чувства вины и страха. Взрослые сумели ока-

6 «Расставание — это не только судьба детей, родители которых разво­дятся. Расставание определяет ход развития каждого человека: расставание с материнским телом, с материнской грудью, с домом, когда дети должны идти в детский сад, расставание с друзьями, если приходится менять место жительства или школу; расставание с родителями в совершеннолетнем воз­расте и т. д. Все эти разлуки имеют две стороны: они полны боли и оставляют, конечно, шрамы, но они отвоевывают новую свободу, делают возможным рост автономии и в этом отношении являются непременным условием раз­вития. Не может ли и развод— при всей боли и всех неизбежных ранах— при определенных, выгодных, условиях иметь также и позитивные последствия!» (Н Figdor, Scheidungskinder — Wcge der Hilfc, Psychosozialverlag, Gicssen, 1998)

— 3435 49

зать детям эту столь необходимую неотложную первую помощь. Они поняли боль своих детей и отнеслись к ней серьезно, они не ждали от них, что в столь необычной ситуации те будут ве­сти себя как ни в чем ни бывало. Родители знали своих детей как в общем хорошо воспитанных, зрелых, честолюбивых и достаточно самостоятельных, но они не настаивали на прояв­лении всех этих качеств там, где сама жизнь перестала быть тем, чем была прежде.

К сожалению, такие примеры далеко не типичны. Чаще бывает совсем иначе. И начинается все уже с ключевого мо­мента — с сообщения ребенку о свершившемся или предстоя­щем разводе. У большинства детей это сообщение вызывает шок. Даже если они и были на протяжении долгого времени свидетелями безобразных скандалов, но они надеялись, а вдруг все еще наладится. Родители, как уже говорилось, боятся со­общать ребенку о разводе, потому что воспринимают его ре­акцию как упрек. Они боятся также потерять его любовь, осо­бенно те, кто был инициатором развода. А те, кто развода не желал, часто стремятся выставить перед детьми второго суп­руга как злого, ненадежного человека: «Объясни ты это ре­бенку!», а ребенку: «Ты знаешь, я не хочу развода, это все твоя мать (отец)!»

Чувство вины и страх перед потерей любви вынуждают ро­дителей давать слишком короткие объяснения, которые, по сути, ребенку ничего не объясняют. И чем слабее реакция, тем спокойнее сердце родителя. Вот что пишет Фигдор: «Это про­сто потрясает, как часто между родителями и детьми возникает своего рода «коалиция отрицания» — тенденция родителей при­низить или вообще отрицать значение развода для детей встре­чает со стороны ребенка такую же готовность к отрицанию, ко­торая должна помочь ему смягчить конфронтацию с ужасным событием... Беззвучно сигнализирует мать ребенку: «Пожалуй­ста, пожалуйста, не отчаивайся. Покажи мне, что все не так уж плохо!» И этого бывает достаточно, чтобы настолько усилить тен­денцию отрицания у ребенка, что в конце концов мать начина­ет принимать желаемое за действительное».

Мать Петера и Розы рассказала о том, как безобидно реаги­ровали дети на сообщение о разводе, и лишь позже, в ходе кон-

сультации, когда психоаналитику удалось смягчить ее чувство вины, она вспомнила, как однажды, придя домой, застала детей рыдающими в спальне, где отец упаковывал свои чемоданы. Дети спросили, что тот делает, а он ответил: «Мама же сказала вам, я переезжаю!» Беседа психоаналитика с детьми показала, что дети тем не менее правильно поняли мать, когда та сообщила им о разводе, но не хотели об этом думать. Отца же, в отличие от мате­ри, не волновал вопрос, как отразится его уход на детях. Он не желал развода и сам чувствовал себя жертвой. Собственно, ин­формация отца едва ли отличалась от информации матери, но тот, в отличие от нее, не сигнализировал детям надежду. Как раз наоборот, он рассчитывал (скорее всего, бессознательно), что, может быть, дети объединятся с ним против матери и таким об­разом облегчат его чувство вины из-за собственной супружеской неверности, послужившей причиной развода. Для отца, в свою очередь, болезненные аффекты детей не были нежелательны и он их получил точно так же, как мать получила желанное равно­душие. Как сильно нуждалась мать в этой иллюзии (чтобы защи­тить себя от чувства вины), говорит тот факт, что ей удалось на долгие годы забыть эту сцену в спальне.

Отсутствие зримых аффектов далеко не означает, что дети в действительности не страдают. Причиненная им боль вызы­вает у них чувство вины или гнев. Мало того, отсутствие зри­мых реакций, как правило, имеет тяжелые последствия для преодоления душевного кризиса ребенка. Как можно отреа­гировать на чувства, которых тебе не показывают? Как оказать помощь, если о ней не просят? Иллюзия непричастности не позволяет также поговорить с ребенком об обстоятельствах развода, о его будущей жизни и обо всем, что так его волнует. В результате он остается один на один со своими чувствами и, прежде всего, со своими страшными фантазиями, которые не находят выхода. А ведь дети так нуждаются в объяснениях, утешении, в том, чтобы их мысли и фантазии были направле­ны в нужное русло.

Взрослые часто стремятся освободиться от своего чувства вины тем, что перекладывают вину на другого. Это мы видели сейчас на примере отца Петера и Розы. Ему не гак уж трудно было понять проявления аффекта у детей, но он рассчитывал, что чув-

ства эти будут направлены против матери и дети примут его сторону. Один отец прямо спросил своего семилетнего сына: «Скажи, ты хочешь, чтобы папа ушел?» И когда ребенок раз­рыдался, он посоветовал: «Ты должен это сказать маме и гово­рить всем, кто тебя спросит». Но и тот из родителей, кто ак­тивно добивался развода, тоже часто перекладывает свою вину на другого. Это делается для того, чтобы привлечь ребенка на свою сторону. Последствия таких обвинений опустошитель­ны для детей. Что может сделать Андрея после объяснения матери, что отец ее безответственный человек, игрок, пьяни­ца? Взять и стереть его образ в своем сердце? Образ отца, кото­рого она нежно любила, несмотря на все его слабости? Может ли она перестать любить его, увидев в нем некое «абсолютное зло». Но ведь это не под силу ни одному человеку! Она не мог­ла, да и не хотела верить во все, что говорила ей мать, хотя и не смела той противоречить. Но как она теперь сможет смотреть отцу в глаза, ведь она его не защитила?! Такие конфликты ло­яльности, конечно, потрясают ребенка и могут окончательно вывести его из душевного равновесия.

Фигдор далек от критики родителей. Мать Андреи видела ситуацию именно такой, и она чувствовала себя действитель­но невинной жертвой, хотя для ребенка вопрос объективной вины (если таковая вообще существует) не так уж важен. Од­нако можно ли требовать от человека так много героизма в момент его собственного страдания и гневного разочарова­ния?! Как можно ждать от него, чтобы он добровольно взял на себя всю ответственность за развал семьи и таким образом еще и освободил другого от доли его вины?! И тем не менее взять на себя ответственность необходимо! Необходимо собрать, что на­зывается, в кулак всю свою волю и весь свой здравый смысл и объявить себя взрослым. Как бы тяжело это ни было. Во имя об­легчения страдания детей, чтобы освободить их от их чувства вины и предоставить таким образом благоприятные условия для их дальнейшего развития.

Яркий пример защиты от собственного чувства вины ви­дели мы на примере матери Марио, которая на протяжении двух лет скрывала от сына развод. Но делала она это, конечно, не из злого умысла. Может быть, она думала, что, чем старше

будет сын, тем легче перенесет известие о разводе. Но ребенок фактически год спустя уже начал переживать развод. Подоб­ные укрывательства намного опаснее правды. Опасность скры­вается в фантазиях ребенка, который однажды замечает, что что-то не так. А поскольку внешне все кажется в порядке, то он не может ни с кем поделиться, рассказать о своих фантази­ях, которые часто намного страшнее и опаснее самой печаль­ной реальности. Опасения, страхи ребенка не только не смяг­чаются, а, напротив, возрастают. Когда Марио узнал, нако­нец, о разводе, он мог думать так: либо его обманули, когда отец «уехал в командировку», либо долгая разлука привела к разрыву отношений родителей и разрушила отношения сына и отца. В первом случае ребенок потеряет всякое доверие к взрослым, во втором — потеряет веру в то, что отношения мо­гут продолжаться, несмотря на расставания. В результате та­ких переживаний дети развивают в себе потребность посто­янно контролировать любимого человека, потому что увере­ны, иначе они его потеряют. Представьте теперь себе мужа, который «не выпускает жену из дому», или жену, которая по пятам преследует мужа, проверяет его записную книжку и со­держимое его карманов.

В отличие от родителей Стефана и Магдалены, поведе­ние этих родителей, каким бы понятным оно ни казалось, носит откровенно инфантильный характер. «Откладывать со­общение о разводе или вообще его скрывать, желать поскорее закончить неприятный разговор, надеяться на то, что развод не так уж и страшен для детей, — все это, согласитесь, очень напоминает поведение детей, которые стоят перед необходи­мостью исповедовать родителям свои прегрешения и стара­ются по возможности «смягчить краски»... Если я и исполь­зую такое сравнение, то тем не менее оно далеко от критики или пренебрежения. Я просто рисую ситуацию...»

И действительно, часто родители в тот момент, когда не­обходимо информировать ребенка о разводе, сами чувствуют себя как провинившиеся дети, им хочется уйти от ответствен­ности, пощадить себя, найти отговорки, обвинить других, скрыть и т. д. Эти регрессии взрослых, в общем, нормальны, мало того, они, как правило, повседневны. Но под влиянием

развода они могут привести к очень тяжелым последствиям. Получается нечто ужасное, а именно, обмен ролями, где ро­дители выступают в роли детей, а дети в роли критикующих взрослых, которым вверено право выносить решения о винов­ности. И это именно в тот момент, когда ребенок ни в чем так сильно не нуждается, как в том, чтобы ему «разрешили» оста­ваться ребенком. И в том, чтобы можно было вот этим взрос­лым — на то они и взрослые! — доверить свое такое неверное будущее!

Важнейшее и труднейшее задание, которое в столь тяжелое время после развода встает перед родителями, заключается в том, чтобы с чистой совестью взять на себя ответственность за при­чиненную детям боль. Даже если в дальнейшем развод, скорее всего, откроет перед детьми лучшие возможности развития, сам момент развода всегда жутко болезнен и ввергает детей в ду­шевный кризис. И ведь это не кто иной, как именно родители создали такую ситуацию, и именно они повинны в страданиях детей. Но сознание собственной вины есть нечто совсем иное, чем мучительное и невыносимое чувство вины... которое связа­но с представлением о совершении чего-то запретного, безот­ветственного.

«Если я, как взрослый человек, признаю свое психичес­кое право на существование, если я знаю, что данный шаг, как результат моих потребностей, в результате пойдет также на пользу и ребенку, потому что я смогу снова свободно ды­шать и на что-то надеяться в жизни, то я могу спокойно взять на себя эту ответственность перед ребенком. Одновременно позиция, которую я называю ответственностью за вину, яв­ляется важным условием того, что развод в конечном итоге сыграет все же положительную роль для ребенка. Если я знаю, что я у кого-то что-то отнял, кому-то причинил боль, потому что в тот момент у меня не было другого выхода, то я, по край­ней мере, буду стараться смягчить эту боль, буду стремиться по возможности исправить положение, чтобы реально умень­шить свою собственную вину. Но если я просто не в состоя­нии выносить саму мысль о том, что я виноват, я буду зату­шевывать или отрицать причиненное мною страдание. Вме­сто того чтобы подумать: «Мне очень жаль, что так получи-

лось и я должен что-то предпринять, чтобы улучшить поло­жение», я скажу: «Нет оснований для жалоб и мне не в чем себя упрекать!». И я скрою свою вину или переложу ее на ребенка или разведенного супруга».

На примере Магдалены и Стефана Фигдор показывает яр­кий пример ответственного отношения родителей к своим действиям. Они настолько серьезно восприняли переживания детей, что те в короткие сроки сумели побороть свои страхи и их душевное равновесие было восстановлено. К сожалению, такое случается нечасто. Можно привести сотни примеров, когда детям было отказано в «неотложной первой помощи» уже в тот момент, когда они впервые услышали о разводе. И именно те обстоятельства, которые сопровождают информа­цию о разводе, часто дают толчок так называемому послераз-водному кризису.

Собственно, эту позицию ответственности за вину Фиг­дор считает важной не только в ситуации развода, но и вообще рассматривает ее как основную педагогическую позицию. Особенно там, где речь идет об ограничениях и запретах. Он рассказывает об одном отце, который конечно же в своих взглядах не одинок. Тот заявлял следующее: «Нельзя разре­шать детям все. Даже если для этого есть возможности. Пото­му что в жизни они должны уметь отказываться». Подобные заявления звучат чуть ли не насмешкой, если посмотреть по­внимательнее, каким ограничениям, налагаемым уже наши­ми общественными условиями, подвержены наши дети, на­чиная со второго года жизни. Подобная позиция защищает ма­терей, отцов, воспитателей от необходимости признаться себе в том, как много разочарований приносим мы своим возлюб­ленным чадам тем, что постоянно вынуждены запрещать и предписывать, а также требовать соблюдения всяких других норм. Но ведь у нас самих просто нет иного выхода, мы вы­нуждены это делать. Больно думать о том, какими жестоки­ми, несправедливыми, эгоистичными и злыми должны мы при этом выглядеть в глазах своих детей. Однако вместо того, чтобы сознательно подойти к реально существующему и от нас мало зависящему конфликту, мы делаем бесправной позицию ребенка: «Чего ты злишься, это на твою же пользу!». Но если я

понимаю не только свою ответственность, но и гнев ребенка, то я не стану придавать запретам форму идеологии, а постара­юсь помочь моему дорогому малышу преодолеть разочарова­ние, стану его утешать, искать компромиссы, предлагать по­терянному удовольствию замену. И по меньшей мере вместо: «Нечего злиться!», скажу: «Мне очень жаль, но я вынуждена это делать». Тогда ребенку отказ будет не так обиден и он не очень испортит наши отношения. Ведь ребенок верит, что от­каз в удовлетворении его желаний это всего лишь проявление моей власти и ничего удивительного, если в результате он на­чинает бороться со мной за эту власть.

Поэтому очень и очень важно разговаривать с детьми, объяс­нять им причины развода в доступной для них форме, учить ре­бенка словами выражать свои чувства. И это не только в период тяжелого душевного кризиса, вызванного разводом, но и вообще в повседневном общении. Л для этого мы и сами должны учиться без страха признаваться себе в своих желаниях и потребностях, а не вытеснять их из нашего сознания, как если бы это было не­что недозволенное или постыдное.

КАК ДЕТИ РЕАГИРУЮТ НА РАЗВОД? КРИК О ПОМОЩИ!

Недавно в одном женском журнале мне попалась статья психолога на тему, как следует реагировать на «детские капри­зы». Автор рекомендует их просто игнорировать и дает сове­ты, как можно привить детям определенные навыки внешне­го поведения. Это было скорее похоже на (уже давно устарев­шие) советы по дрессировке собак. И таких советов дается кругом великое множество. Удивительно было слышать это из уст психолога, которая даже не задумалась о том, что, может быть, у каждого детского каприза есть свое внутреннее содер­жанье и детские конфликты не менее важны, чем все наши «взрослые» проблемы. С той только разницей, что у ребенка нет наших прав. Как часто можно слышать почти враждебное: «Оставь его, он просто хочет обратить на себя внимание!» Да, пожалуй, и хочет, но почему? В каждом навязчивом поступке ребенка заключена своя информация. Словом «каприз» име­нуем мы нечто явно не серьезное, не важное. Но если мы хо­тим, чтобы ребенок наш рос психически здоровым, уверен­ным в себе, смелым и опытным, мы должны взять себе за ос­нову относиться к его переживаниям серьезно, а не игнориро­вать и не именовать их «глупыми капризами». Его проблемы, кажущиеся нам порой такими незначительными, поверьте, не менее серьезны, чем проблемы взрослого человека. Нет, они, пожалуй, еще серьезнее, потому что вся психическая жизнь взрослого человека строится на образцах отношений и пере­живаний, усвоенных в детстве. Кроме того, Фигдор справедли­во утверждает: ничто не портит отношений так, как пренебре­жение к чувствам. Мне часто вспоминается одна весьма спра­ведливая и довольно психологическая строчка из такого, в общем, далеко не психологичного Маяковского: «Гвоздь в моем сапоге кошмарнее всех Помпеи!»

Что же касается ситуации развода, то это чрезвычайно важ­но дать ребенку возможность выражать свои аффекты, утешать

его скорбь, говорить с ним о его страхах и переживаниях. Го­ворить, говорить, говорить. Много раз повторять. Даже если вам кажется, что вы уже достаточно об этом сказали. Факт по­вторения и неоднократного подтверждения очень важен для развития детской психики. Вы же знаете, как любит ваш ма­лыш, чтобы вы снова и снова читали ему его любимую сказку, хотя он давно уже знает всю ее наизусть и даже поправляет вас, если вы ошибетесь. Он таким образом опять и опять про­веряет для себя надежность мира.

Чрезвычайно важно не образовывать коалиций и не навязы­вать ребенку конфликта лояльности: ваш ребенок имеет пра­во не только на любовь обоих родителей, но и святое его право — самому любить вас обоих. О конфликте лояльности и его пагубной роли мы будем еще говорить. Сейчас скажу толь­ко, что, ревниво препятствуя любви вашего ребенка к разве­денному отцу или матери, вы не только не защищаете его лю­бовь к вам, вы подвергаете ее большой опасности. Почему, бу­дет рассказано позже.

Мы описали только первые шаги помощи детям по дороге в их неверное разведенное будущее. Шаги эти ограничивают­ся в основном областью устной коммуникации. Но вспомним родителей Стефана и Магдалены — они реагируют на зримые реакции детей и другими способами. Мать Магдалены поня­ла, что зависимость дочери продиктована страхом после отца потерять теперь и маму и дочка просто не способна ни на ка­кой другой способ преодоления своего страха. Мать ответила тем, что целиком предоставила себя в распоряжение ребенка. Заметьте, когда ее восьмилетняя девочка вдруг стала хватать­ся за мамину юбку, как трехлетняя, и «закатывала истерики», когда мама уходила из дому, мать не раздражалась («Ну что еще за глупые капризы?!»), напротив, она позволила дочери контролировать себя, раз той это было нужно. Если бы она этого не сделала, Магдалена оказалась бы пассивно предос­тавлена своим страхам, и они возрастали бы из-за ее беспо­мощности. С обычной «педагогической» позиции можно было бы предположить, что «потакание капризам ребенка» лишь усилит в девочке «деспотическую потребность в контроле». На деле же обычно происходит нечто обратное и это вполне ло-

гично. Подумайте сами, ведь и мы, взрослые, доверяем лишь тем людям, которые неоднократно доказали нам свою надеж­ность. Мать признала зависимость ребенка, нашла в себе силы выносить его капризы, она освободила девочку от необходи­мости отчаянно бороться за ее близость. Но если бы она оста­валась дома только тогда, когда ребенок кричит и плачет, то «педагогическая» позиция и вправду подтвердилась бы; Маг­далена пришла бы к заключению: «Мама остается дома толь­ко тогда, когда я ее к этому вынуждаю». А принуждение и кон­троль — это не одно и то же. Добровольные уступки матери дали Магдалене возможность понять, что мама не покинет дочку, и страхи девочки сильно смягчились. Она восстанови­ла свое доверие в доброту мира.

Со Стефаном получилось несколько иначе. Его родители, занятые своими раздорами, казалось, забыли о существовании ребенка. Но ему повезло — дедушка пришел на помощь имен­но в тот момент, когда внук больше всего в этом нуждался. Но повезло Стефану и в том, что родители достаточно скоро вспомнили о существовании сына и в день своего рождения он, наконец, обнаружил, что у него все еще есть и мама, и папа.

Мы уже говорили, именно чувство вины приводит роди­телей к тому, что они недооценивают значение развода для детей и отдаются иллюзии, будто последний не так уж и стра­шен для них. По этой причине они часто не замечают душев­ных реакций ребенка или всячески мешают их проявлению. Такие родители просто психически не в состоянии взять на себя ответственность за причиненную детям боль. Фигдор подчеркивает, что речь здесь идет тем не менее о вине вполне поправимой. Какой бы нестерпимой ни была боль, ведь не исключено, что решение о разводе в дальнейшем может по­влиять на ребенка вполне благотворно.

Неумение родителей взять на себя ответственность, их ложь, отрицание проблем, перекладывание вины на другого не позволяют не только оказать детям ту самую неотложную первую помощь, но все это, по опыту Фигдора, является од­ной из двух основных причин ухудшения психического состо­яния ребенка в последующие за разводом месяцы. (Вторая причина заключается в психическом состоянии самих роди-

телей; об этом мы будем говорить ниже.) Дело в том, что нео­бычное поведение детей, которое, собственно, имеет целью обратить на себя внимание, — ребенок «требует», чтобы ему помогли, — не рассматривается в этих случаях как проявление его душевных проблем, возникших по причине развода. Тогда нет и необходимости рассматривать развод как кризис. А если нет кризиса, то нет и проблем и поэтому плохое поведение ребенка — это всего лишь «плохое поведение», «капризы», глу­пости» и т. д.

Фридрих не может простить своей матери, что она «выг­нала отца». Но он, безусловно, любит и маму, хотя ему и не хочется ей этого показать. Он упрям и часто груб, что матери очень неприятно. Однако мать никак не связывает дурное по­ведение сына с разводом и не хочет даже думать о том, что агрессивность ребенка может быть направлена против нее лично. Она не хочет или не может думать об этом, чтобы не чувствовать себя виноватой. Она бросает сыну упреки, что он, дескать, распустился, потому что не чувствует «твердой отцов­ской руки».

Другая мать винила в агрессивности дочери бывшего мужа и свекровь, они, мол, настраивают ребенка против нее. Лиза так же, как и Магдалена, боялась оказаться покинутой и всю­ду следовала за матерью, но та отталкивала ребенка, называла все это «глупостями». Даниель из-за своего чувства вины стра­дал депрессивными настроениями, а вся семья упрекала его в упрямстве, лени и «желании обратить на себя внимание». Если с таким ребенком случится, что он обмочит постель, его начи­нают ругать или высмеивать. Плохие отметки, ссоры в детс­ком саду или в школе тоже рассматриваются лишь как нару­шение дисциплины и на них реагируют наказаниями.

Эти крайне отрицательные реакции взрослых отнимают у детей возможность преодоления кризиса подручными средства­ми. Родители не могут и не желают понять, что хочет ребенок выразить своим необычным поведением. Родители сами в это время раздражены, они страдают от своих внутренних проблем, у них на детей просто не хватает терпения. Кроме того, они чувствуют потерю доброго отношения ребенка и это именно тогда, когда они так нуждаются в его привязанности. Ребенку в этой ситуации уже не приходится рассчитывать на помощь,

он становится все более одинок, и типичные для развода стра­хи и аффекты только усиливаются. Ребенок вынужден все боль­ше энергии тратить на конфликты с родителями, а их замеча­ния и критика становятся все обиднее.

Но если мы все это поймем, то сумеем по-новому реагиро­вать как на свои собственные душевные проблемы, так и на проблемы ребенка.

РОЛЬ САМОЧУВСТВИЯ РОДИТЕЛЕЙ

Фигдор далек от «педагогических» поучений. Он прекрас­но понимает, что в данной ситуации от родителей требуется нечто, далеко выходящее за пределы их душевных возможно­стей. Да, с разводом начинается страдание детей, но им вовсе не заканчивается кризис отношений супругов. Личные их про­блемы не только не уменьшаются, чаще всего они возрастают, что касается и того из них, кто активно добивался развода. Чувства обиды, страха перед будущим, гнев и ненависть к быв­шему супругу, а часто — бессознательно — и по отношению к детям обнаруживаются в каждом разводе. А также скорбь и печаль о все еще любимом или когда-то любимом человеке. Чувство вины испытывают разведенные супруги не только по отношению к детям. И не только тогда, когда развод соверша­ется ради новой любви или против воли другого. «Брошенная половина», как ни странно, испытывает не только чувство соб­ственной несостоятельности, но и чувство вины. Даже если тот, кто брошен, кажется такой же жертвой, как и ребенок.

Фрау К. вышла замуж девятнадцатилетней девушкой про­тив воли родителей. Она знала о слабости мужа в отношении алкоголя, но была уверена, что ее любовь, а потом и ребенок «сделают из него человека». Но муж бросил ее с одиннадцати­месячным крохой на руках. И она чувствует себя виноватой — перед родителями, перед бывшим мужем («как я себя пере­оценила!») и, конечно, перед ребенком, которому она не су­мела обеспечить защищенность счастливой семьи. Почти каж­дый разведенный брак, особенно если есть дети, становится крушением надежд, свидетельствует о провале однажды пред­принятого жизненного начинания. Взрослые, как и дети, те­ряют веру в себя и чувствуют себя неполноценными. Они на­чинают сомневаться в своей привлекательности и уме, испы­тывают страх перед старостью и одиночеством.

Проблемы социального и экономического характера тоже нельзя сбрасывать со счетов, особенно тяжело приходится оди-

ноким матерям. Например, социальная дискриминация — раз­веденная женщина значит в обществе меньше, чем замужняя, это же касается и ее детей. Пусть эта дискриминация и не вы­ливается в форму открытого пренебрежения, но она может скрываться и за преувеличенно благожелательным сожалени­ем или характеристикой детей как обделенных. Учительница на педсовете говорит: «Вот Руди, ему семь лет, мать в разво­де...» и это уже звучит как невысказанное: «Ага! Ну чему же здесь удивляться?» И поди, разбери, действительно ли труд­ности мальчика связаны с разводом или, может быть, здесь следует искать проблему самой учительницы. И печальнее всего то, что часто и матери, вместо того, чтобы взять на себя ответственность за свою собственную жизнь, разделяют по­добные взгляды и опускают руки.

Далее, как правило, материальный уровень разведенных матерей снижается, к этому добавляются физические пере­грузки на работе и дома. Все это ведет к социальной изоляции: на дружбу, свободное общение и развлечения не остается ни времени, ни денег и жизнь матери постепенно приобретает оборонительный характер. Нетрудно себе представить, что означает для, и без того пострадавшего, чувства собственного достоинства женщины снижение материального уровня и ощущение дискриминации именно в то время, когда возника­ет повышенная потребность в радости, когда особенно нужен кто-то близкий, кто бы тебя согрел.

Фрау К. боролась почти год, пытаясь наладить свою жизнь, но потом, на грани нервного срыва, не выдержала, поддалась уговорам родителей и переехала к ним. Многие женщины ис­пользуют временную «регрессию» для того, чтобы отдохнуть и набраться сил для нового рывка, но с этой матерью все вышло иначе. Возврат к родителям она пережила как провал всего, что ей удалось создать до того времени. Она потеряла все свое му­жество, волевые родители окончательно лишили ее самостоя­тельности, взяв на себя роль родителей внука. А мать преврати­лась в строптивую старшую сестру. Фрау К. потеряла себя и как женщина, и как мать. В один прекрасный момент она бросила своего сына, которой, по сути, уже перестал быть ее ребенком, и уехала в город, чтобы — в полном смысле слова — начать

новую жизнь, без оглядки на прошлое, которое олицетворял собой Рихард. А мальчик после отца потерял и мать.

Вернемся к родительским проблемам и посмотрим на их взаимосвязь с проблемами детей.

Душевные перегрузки матери влекут за собой частые сме­ны настроения. В момент стресса самые обычные повседнев­ные запросы детей могут вызвать у нее ощущение, что к ней предъявляются чересчур высокие требования. Например, ре­бенок медленно собирается в школу или не хочет чистить зубы. И этого уже достаточно, чтобы мать накричала на сына, раз­разилась слезами, наказала его, а ведь раньше в подобной си­туации она могла обойтись строгим взглядом или замечани­ем. Но это лишь внешняя сторона. Агрессивность отношений «мать — ребенок» — в обычных условиях скрытая — усилива­ется не только со стороны ребенка, и у этого явления несколь­ко причин. Будничные конфликты разрастаются, потому что ребенок в это тяжелое время, как никогда раньше, нуждается во внимании, а мать, в свою очередь, как никогда раньше, не в со­стоянии проявить этого внимания и терпимости. Ссоры ведут к своего рода «агрессивной разрядке», и это с обеих сторон.

Но если родители в состоянии хотя бы частично отожде­ствить себя с ребенком и понять его сопротивление, то им го­раздо легче удается контролировать свою собственную агрес­сивность. Это вовсе не значит, что следует отменить все тре­бования к сыну или дочери. Просто вместо того, чтобы раз­дражаться, можно помочь ребенку приспособиться к предъяв­ляемым требованиям. Но способность отождествления себя с другим почти полностью отсутствует, если ты испытываешь на этого другого гнев, и она страдает тем больше, чем больше у человека забот и проблем.

Часто агрессивность связана непосредственно с разводом. Для большинства матерей развод — это своего рода попытка нового начала. И чем больше прошлое напоминает тебе о тво­ей несостоятельности, тем больше достается ребенку от чув­ства гнева, стыда и т. п., ведь он — волей-неволей — на всю жизнь остается «репрезентантом» этого прошлого. Особенно противоречивы чувства матери к ребенку, который сильно напоминает ей отца.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: