ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 9 страница

стали расти страхи, которые неизбежно приносит с собой «эди­пова идиллия». Мальчик постепенно терял самого себя.

Думаю, этого повествования о послеразводной фазе Себа­стьяна и его матери достаточно, чтобы понять: Себастьян по­пал в «эдипов кризис», который характеризуется не только как простая регрессия в собственный уже преодоленный «эдипов» отрезок развития, но который также демонстрирует отличи­тельные качества, свойственные для эдипова развития детей в семьях без отцов или в конфликтных семьях... «Посттравма­тическая защита, при помощи которой Себастьян в итоге пре­одолел страхи послеразводного кризиса, состояла в далеко идущей идентификации с матерью, в ходе которой он вместе с нею отказался от отца. За этим отказом, однако, прослежи­вается пассивно-боязливая, гомосексуально окрашенная тос­ка по мужскому любовному объекту». На примере Себастьяна мы видим, что дети, уже было успешно закончившие свое эди­пово развитие, могут окончательно потерять свои завоевания по причине того, что родителям после развода не удается со­здать тех условий, которые необходимы ребенку для его здо­рового развития: переживания развода грозят стереть уже со­вершенные шаги.

Существует ли «оптимальный возраст» для развода? Такой вопрос нередко задают Фигдору родители. На основе вышеиз­ложенного может создаться впечатление, что для ребенка со­вершенно безразлично, сколько было ему лет во время развода родителей и благополучно или нет протекала до этого его жизнь, поскольку переживания развода могут основательно разрушить уже построенные объектные отношения. Но это, конечно, не так. Во всяком случае, если это и верно, то не в таком упрощенном виде. Главное, здесь возможны вариации в пространстве между «патогенным» и «нормальным» развити­ем. Но, чем раньше происходят нарушения, тем выше опас­ность болезненных изменений. Кроме того, в ходе процессов разрушения психических завоеваний не все достижения пре­дыдущего развития оказываются потерянными. Регрессивно активизированные конфликты никогда не представляют со­бой просто нового наслоения первичных конфликтов, к это­му добавляется представление ребенка о себе и о том, каким

он хочет быть, и здесь семилетний ребенок сильно отличает­ся от четырехлетнего. И все же возраст сам по себе не позволя­ет сделать каких-либо специфических прогнозов. Здесь чрез­вычайно важны: способность родителей правильно реагиро­вать на непосредственные и опосредованные душевные реак­ции ребенка, длительность и интенсивность супружеских кон­фликтов перед разводом и вопрос, насколько ребенок был в них втянут, а также «ступень развития», которая зависит не столько от возраста, сколько от условий развития и душевного равновесия ребенка перед разводом. Огромную роль играет спо­собность родителей общаться друг с другом также и после разво­да и их способность признавать другого как отца или как мать. И эта способность не столько моральная, сколько психическая. Мы видели, что матери Себастьяна такое было просто не по силам. Чего стоили зрелость и здоровье мальчика, когда мать в собственных отношениях с ребенком не в состоянии была найти место его любви к отцу и его страданиям! Или чем мог­ла помочь знакомому нам Манфреду готовность родителей прийти ему на помощь, если он просто не мог себе предста­вить жизни в разлуке с отцом?

Фигдор рассказывает в своей книге, как однажды к нему в кабинет пришла молодая женщина и рассказала, что она ужасно несчастна в браке. Недавно она познакомилась с мужчиной, в которого сильно влюбилась и это, по ее словам, снова вернуло ее к жизни. Ей хочется расстаться с мужем, но она боится, как бы разлука с отцом не повредила их маленькой дочери Ирме. Та была нежно привязана к отцу. Женщина хотела знать одно: мо­жет ли она уже сейчас развестись или ей следует подождать до школьного возраста? Но если это требуется для нормального раз­вития ребенка, то она готова принести в жертву свои отноше­ния с любимым человеком. «Не считая того, что это просто не входит в задачи консультанта принимать жизненно важные реше­ния за своих клиентов, могли я вообще — хотя бы самому себе — ответить на этот вопрос?»

Но если бы пришлось ответить на такой вопрос, то следо­вало бы начать так: «Это зависит от того...» Например, если родители все еще будут жить вместе, как будут выглядеть от­ношения матери и отца? Сможет ли мать по-настоящему про-

стить своей дочери, что ради нее она отказалась от своего счастья? К тому же в этой ситуации следует ожидать, что ро­дители будут постепенно отдаляться друг от друга и их отно­шения станут в конце концов скрыто или открыто агрессив­ными, мать в любом случае, если не сознательно, то бессоз­нательно будет упрекать дочь за свой отказ от любимого че­ловека, что неизбежно отразится на их отношениях. И мы спросим себя, а не лучше ли было ей уже сейчас расстаться с нелюбимым мужем? Но даже если развитие Ирмы протека­ло до сих пор в более или менее благоприятных условиях и она уже совершила необходимые для ее возраста шаги разви­тия, следовало бы спросить, а в состоянии ли будут родите­ли дать продолжение ее отношениям с любимым отцом и поддержать ее в неизбежных переживаниях, связанных с раз­водом? Сможет ли мать вместе с ее новым мужем создать теп­лую семейную атмосферу, необходимую для дальнейшего развития ребенка? Установятся ли хорошие отношения между маминым новым мужем и Ирмой, сможет ли отец сохранить любовь к дочери, несмотря на то, что у нее возникли нежные отношения с мужчиной, который лишил его семьи, и, нако­нец, смогут ли мать и ее новый муж смириться с тем фактом, что отец — по причине любви к нему дочери — и дальше ос­танется частью их новой семьи? Вот вопросы, на которые следовало бы ответить прежде.

И все же можно смело сказать одно: «оптимального» возра­ста детей для развода не существует. Что существует, так это более или менее удачные условия, которые следовало бы создать для того, чтобы сделать возможным дальнейшее благополучное их развитие. И здесь не последнюю роль играет душевное равнове­сие самих родителей. Важно, чтобы они были в состоянии пони­мать своих детей и делать для них все необходимое. Чрезвычай­но важно знание психологии ребенка. Ведь большинство ро­дителей допускают ошибки в обращении с детьми не по зло­бе, а как раз наоборот — из убеждения, что то, что они делают, и есть наилучшее. Но психоаналитики знают, стоит пролить на предмет хотя бы каплю знания, стоит родителям понять истинное положение вещей, как изменения происходят бук­вально на глазах.

РЕАКЦИИ ДЕТЕЙ НА РАЗВОД

При всей «нормальности» спонтанных реакций на развод невозможно найти двоих детей, которые с одинаковой тоской или одинаковой яростью реагировали бы на состоявшуюся или предполагаемую потерю одного из родителей.

Необходимые условия, призванные помочь детям, должны быть созданы прежде всего именно родителями, потому что на них как раз и направлены аффекты, чувства и грозные фантазии детей. Главное здесь следующее: окажутся детские страхи и опасения «доказанными» или они будут опровергнуты, то есть сумеют ли родители дать ребенку почувствовать, что мир, не­смотря ни на что, все же «не перевернулся», что он стоит на месте. А это значит, ребенку следует внушить уверенность в том, что мама и папа остаются вполне досягаемыми, что он все еще любим и имеет право любить сам, и он должен уви­деть надежность отношений с обоими родителями. Так он поймет, что даже в этих изменившихся обстоятельствах он все еще может рассчитывать на радость и удовлетворение. Очень важно, чтобы ребенок не стыдился говорить о своих печалях, и не только с родителями, но и с другими членами семьи или с близкими людьми, чтобы ему не запрещалось чувствовать и выражать свои чувства. Маленькие дети могут это делать в игре. Например, в игре с куклами можно изображать ситуа­ции, похожие на его собственную: «Вот эта кукла будет у нас девочка Маша. Вот это — ее мама. А это — папа. Мама и папа развелись.и Маша живет с мамой. С папой они по воскресень­ям ходят на пруд и кормят там уток...» и т. д. В игре или в бесе­дах ребенок имеет право порой «выходить из себя», и это очень важно не запрещать ему это делать. Таким образом, «проиг­рывая» тяжелые ситуации, он обнаруживает, что из-за его гнева ничего страшного не произошло, сам он цел и невредим, и его близкие тоже. Может быть, ребенка нужно просто «держать в руках», как это сделала мама Катарины. Наконец, надо поста­раться в это время как можно меньше отказывать ему в близос-

9 — 3435

ти и в удовлетворении его регрессивных желаний, т. е. разре­шить ему «впадать в детство» — снова контролировать мать, пачкаться, если ему того хочется, проявлять свои «эгоисти­ческие» потребности. Конечно, само устройство нашей жиз­ни не всегда позволяет удовлетворять все эти желания детей, но там, где это необходимо, отказ должен затрагивать только удовлетворение желания, а не само желание, о чем мы уже гово­рили выше.

Вот еще один характерный пример. Одна мать жалова­лась Фигдору, что ее девятилетний сын Лукас вскоре после развода перестал убирать свои вещи и ежедневно требовал новых игрушек или книжек с комиксами. «Он прекрасно зна­ет, как мне нелегко и как нам надо экономить, чтобы вообще удержаться на плаву в этой жизни, — говорила мать. — Но ему это все равно! А вечером он как маленький требует, что­бы я сидела у его кровати и читала ему книжки. И если мне некогда, он сразу же раздражается и начинает меня ругать». Между матерью и сыном постоянно разыгрывались агрес­сивные сцены, в которых мать твердо стояла на своем, а маль­чик реагировал на это криком и слезами. Было бы полбеды, если бы мать просто отказывала сыну в удовлетворении его желаний, но самое страшное заключалось в том, что она не могла простить ему самих его желаний. Это как если бы она требовала от девятилетнего мальчугана надеть смирительную рубашку, превратиться в добровольного аскета и npii этом еще и выглядеть совершенно счастливым. Ей не хотелось знать, что сын своими «бессовестными требованиями» добивался лишь своего рода какой-то компенсации понесенным тяже­лым потерям — потере отца. Но если бы мать в состоянии была понять, что именно происходит в ее ребенке, поста­вить себя, что называется, на его место, она наверняка суме­ла бы по-другому реагировать и по-другому говорить свое «нет». Она начинала бы отказ словами: «Я понимаю, как тебе этого хочется, но, к сожалению...». И она не только искала бы возможность отвлечь и утешить свое дитя, но и радова­лась бы любой возможности исполнить желание ребенка, вместо того чтобы при каждом удобном случае упрекать его в эгоизме и отказывать ему даже там, где в этом не было объек-

тивной необходимости («Пусть не думает, что я стану пля­сать под его дудку!»).

Усиление старых симптомов. Мы уже говорили о том, что дети, развитие которых до развода было подвержено нару­шениям, часто отвечают на развод лишь усилением старой симптоматики: агрессивные дети становятся еще более аг­рессивными, робкие — еще более пугливыми, недержание мочи проявляется чаще и т. д. Характерно, что родители та­ких детей обычно рассказывают, что развод не произвел на сына или дочь почти никакого впечатления. Но мы уже зна­ем, что отсутствие признаков переживаний еще ничего не гово­рит об отсутствии самих переживаний. Развод в данном слу­чае является не столько новым самостоятельным грозным событием, сколько повторением давно переживаемой посто­янной ситуации опасности. И дети реагируют тем, что лишь усиливают свои привычные и «проверенные» механизмы борьбы со страхом. Однако кажущееся их равновесие в этих случаях — равновесие невротическое, а фиксацию старых не­вротических конфликтов можно разрушить лишь в ходе це­ленаправленной психоаналитической терапии. Здесь, к со­жалению, недостаточно одного лишь создания благоприят­ных условий.

Спонтанная травма. Пример таковой мы видели на при­мере Манфреда и Катарины. Страхи, которыми дети реагиру­ют на развод, это всегда страхи перед чем-то, то есть перед совершенно конкретной опасностью: никогда больше не увидеть отца, ранить или потерять мать, поплатиться за свои злые по­ступки или злые мысли. И если ребенок не в состоянии реаги­ровать на эти страхи сознательно, то он реагирует внедрением бессознательных механизмов защиты и вытеснением влече­ний. Но вытесняются они, заметим, не куда-нибудь вон, а в свое же родненькое бессознательное, откуда потом настойчи­во руководят поступками и чувствами человека. Поэтому взрослый «невротик» боится своих инфантильных влечений и фантазий так, как если бы он все еще был маленьким ребен­ком, целиком зависящим от любви и благосклонности «роди­телей», в которых неосознанно превращаются все, кто имеет реальную силу и власть или кому он таковые приписывает.

Если развод воспринимается ребенком как опасность, ко­торая уже произошла, и он при этом чувствует себя потерян­ным и совершенно беззащитным, то это и есть травматичес­кий срыв. В этих случаях ребенок уже больше «сам не свой». Травматические срывы тоже выражаются в страхе, но это па­нический страх, ужас перед пожаром или затоплением, пе­ред концом, который грозит самому их существованию. Дети, спонтанно травмированные разводом, временно живут в ирреальном, чудовищном мире. Такому ребенку срочно необходи­мо доказать, что он ошибся, что мир все еще стоит на месте, добрая мама и добрый папа продолжают существовать и сам он цел и невредим, ребенок должен поверить, что радость и удо­вольствие все еще возможны. И это — задача не кого-либо, а родителей, несмотря на то, что и сами они после развода нуж­даются в помощи и поддержке. Необходимо и после развода предоставить в распоряжение ребенка тройственную систе­му отношений. Конечно, все дети даже спустя долгие годы испытывают печаль по поводу развода родителей, но печаль — это далеко не страх; как бы горька она ни была, печаль не нарушает психического здоровья человека, нарушают ее стра­хи, независимо от того, реальные они или — того хуже — бес­сознательные.

Часто бывает так, что ребенок колеблется между чувством ожидаемой опасности и ощущением, что катастрофа уже про­изошла. Поведение таких детей напоминает игру, имеющую своей задачей доказать самому себе, что мир все еще невредим. Так восьмилетняя Ирис, постоянно убегая из дому, как бы ин­сценировала игру маленьких детей в прятки, смысл которой не в том, чтобы хорошо спрятаться, а в том, чтобы тебя как можно скорее нашли. Эту игру в прятки девочка, приводя в смятение всю семью, повторяла каждый раз в новых вариантах. Однаж­ды она не пришла домой после школы, в другой раз она собра­ла свои вещи и сказала, что переезжает к отцу, который, кста­ти, жил в двухстах километрах от города; потом однажды после обеда она закрылась в своей комнате и не подавала никаких признаков присутствия. Безусловно, в этом поведении зак­лючаются довольно сильные агрессивные компоненты, но удовлетворение, с которым Ирис, после всех тревог и волне-

ний, особенно со стороны матери, позволяла себя найти, го­ворило как раз о том, что речь шла об инсценировке и одно­временном отрицании травматического представления о по­тере матери. Прогноз развития в этом случае таков: если Ирис повезет и мать не потеряет терпения и дальше будет «искать» и «находить» дочку, что сможет в конце концов доказать де­вочке, что страхи ее напрасны и она вовсе «не потеряна» в этом мире, тогда может быть девочке удастся отказаться от своего симптома. Но чаще такой характер поведения стано­вится хроническим по причине так называемой вторичной победы болезни: сюда добавляется огромное удовольствие быть в центре внимания и забот окружающих. Удовлетворе­ние Ирис истекает также из собственных агрессивных им­пульсов, которые развились в тяжелое послеразводное вре­мя. Каждому из нас, вероятно, знакомы такие характеры, которые всю свою личную и общественную жизнь строят наподобие вот этой самой «игры в прятки». Когда Ирис вы­растет и выйдет замуж, можно ли ожидать, что ее муж ока­жется в состоянии постоянно проявлять терпение матери? Рано или поздно он конечно же разочаруется и «прекратит поиск», а Ирис грозит не только хроническая неудовлетво­ренность жизнью, но, вероятнее всего, и тяжелое невроти­ческое заболевание.

Бывает, что окружающим все же удается наладить, так сказать, новый контакт ребенка с реальностью и ребенок вновь начинает верить, что жизненно необходимые отно­шения с родителями все еще сохраняются, но гораздо реже взрослым удается внушить ему уверенность, что катастро­фы не только не произошло, но ее ни в коем случае не про­изойдет. Мы помним о Манфреде, который первое время после развода кидался на окружающих, как «ненормаль­ный». Это поведение, спровоцированное полной растерян­ностью и страхом, со временем стало исправляться, но в нем все равно навсегда осталось подспудное желание провоци­ровать агрессивные конфликты, которые были ему просто необходимы, чтобы доказывать свое превосходство.

Симптомы — это выражение психических нарушений, но в них, как выяснилось в результате обследований психотерапев-

тов, заключаются не только опасности, но и шансы. Дело в том, что с психологической точки зрения симптом — это своего род защита, заслон против переживания. Вспомним о девочке, которая в своем ночном недержании мочи выразила все свои душевные проблемы и страхи, связанные с рождением малень­кой сестренки, оставаясь при этом добрым и покладистым ребенком и примерной ученицей.

«Вопрос, сумеют ли родители создать благоприятные вне­шние условия по отношению к реакциям переживаний или спон­танным срывам ребенка, что сделало бы возможным полное вос­становление его душевного состояния, меньше всего является воп­росом желания или воспитательных способностей». Дело в том, что, как мы уже говорили, развод — это не только проблема ребенка, это также психическая беда родителей, затрагиваю­щая их сознательные и бессознательные чувства, страхи и фан­тазии, что и затрудняет им делать для детей то, что было бы для тех рационально и правильно. Именно это, а не их мо­ральная или педагогическая несостоятельность является при­чиной того, что родителям так редко удается освободить ре­бенка от его потрясения и страхов. В результате дети, которые не были столь спонтанно травмированы разводом, как это было с нашим Манфредом, не сразу, а спустя время оказыва­ются в таком же плачевном положении и вынуждены с тем же отчаянием бороться за свое психическое самосохранение.

В том, что ребенок после развода начинает вести себя как маленький, нет ничего необычного, это, можно сказать, впол­не «нормально». Но если его регрессивные потребности не по­лучают удовлетворения, то регрессия его лишь усиливается и в конце концов его внутренний мир и вправду становится ми­ром маленького, целиком зависимого и поэтому постоянно ис­пытывающего страх ребенка. Отсюда у таких детей и возрас­тание агрессивного потенциала. Ведь мы уже знаем, что аг­рессивность — это обратная сторона робости и точно так же является способом выражения страха. Агрессивность питает­ся, с одной стороны, гневом и чувством собственной вины по отношению к матери, которая может быть в силу недостатка времени или своего собственного тяжелого душевного состо­яния не в состоянии удовлетворять регрессивные желания ре-

бенка. Другой источник агрессивности заключается в выпа­дении отца и его освобождающей функции в тройственной системе отношений. Можно спокойно сказать: во время после-разводного кризиса дневник психического развития ребенка пере-листывается в обратную сторону. Хотя что касается его види­мого поведения, то восьмилетний ребенок никак не напоми­нает своим родителям четырехлетнего, ведь его словарный запас, моторика, умственное развитие остаются на своем уров­не. Фигдор считает, что в большинстве случаев при симпто­мах послеразводного кризиса речь идет не столько о симпто­мах развода, сколько о последствиях конфликтных отноше­ний родителей, которые, как нам известно, играют огромную роль в обострении душевных конфликтов детей. Конечно, дети с относительно благополучным развитием тоже подвержены срывам, но срывы эти гораздо менее драматичны, и если взрос­лые вовремя приходят им на помощь, то их душевное равнове­сие восстанавливается относительно быстро. Повторяю — если взрослые вовремя приходят на помощь...

Бывает так, что некоторые дети непосредственно после развода вдруг освобождаются от своих уже выработанных симптомов, чему способствует тот факт, что страхи ребенка внезапно становятся из бессознательных сознательными. Так восьмилетний Ролланд перестал вдруг мочиться в постель, что он делал на протяжении последних четырех лет, а девя­тилетняя Нина, болезненно застенчивая девочка, совершен­но перестала стесняться. Надо ли говорить, каким отрадным нашли родители такие изменения в характере детей! Но в то же время они никак не связывали исчезновение старых сим­птомов с возникновением новых. Ролланд стал (снова) мас­турбировать, и он стал еще более агрессивным. Нина же раз­вила свой первоначальный симптом в обратную сторону, она 1стала властолюбивой, тщеславной, заносчивой и стремилась постоянно быть в центре внимания. Родители обычно пуга­ются таких изменений в детях, не умеют на них правильно реагировать и в результате дети выходят из кризиса развода еще более невротичными, чем были раньше. Спустя время Ролланд стал депрессивным, пугливым мальчиком, он, вы­теснив свои агрессивные побуждения, внушавшие ему само-

му такой страх, обратил их внутрь себя самого. Но мать не видела проблем ребенка и пришла в консультацию совсем по другой причине: она не могла решить с отцом вопроса посе­щений. Сына же она описала, как спокойного и серьезного ребенка, который очень хорошо перенес развод. «Может быть, он несколько флегматичен, но это у него от отца». Для того чтобы помочь ребенку, надо было заставить мать уви­деть, что сын ее тяжело болен, а это было нелегко, посколь­ку это она добивалась развода с мужем.

В отличие от матери Ролланда мать Нины все же вовремя обратилась за помощью и, когда она поняла сознательные и бессознательные проблемы дочери, ей удалось придать Нине мужества бесстрашно выражать свою тоску, свои желания, опасения, разочарования, обиду и гнев и — не в последнюю очередь при помощи отца — внушить девочке, что страхи ее напрасны. Мать открыла также дочери возможность в соци­альной и соответствующей возрасту форме выражать свои эк­сгибиционистские наклонности — Нина стала посещать кур­сы ритмической гимнастики. Семья, кроме того, старалась по мере возможности удовлетворять ее потребность в похва­ле, что способствовало постепенному уменьшению этой по­требности. Ей было позволено в некоторых жизненных воп­росах проявлять больше самостоятельности, благодаря чему заметно уменьшилось властолюбие девочки. Нина, таким образом, относится к тем детям — к сожалению, очень не­многим, — которые не только благополучно преодолели раз­вод, но и извлекли из него известную пользу. Однако без тех знаний, которые почерпнула мать в беседах с психоаналити­ком, такое было бы совершенно невозможно. Здесь речь идет о том, чтобы распознать не только сознательные, но и бес­сознательные потребности ребенка и найти соответствую­щие формы их удовлетворения. И еще чрезвычайно важно, чтобы родители нашли в себе силы вытерпеть и признать за ребенком его потребности и импульсы, как регрессивные, так и агрессивные.

Невротические симптомы и развитие характера тесно свя­заны друг с другом. Когда влечения (например, регрессивные или агрессивные потребности) не находят надлежащего вы-

хода, они сами по себе переживаются ребенком как угроза не только его внутреннему, но и реальному благополучию. Тогда он начинает вытеснять их в бессознательное, невротически заменяя чем-то другим. Но если я боюсь своего собственного гнева по отношению к другим и вынуждена его вытеснять, то там, внутри меня, в моем бессознательном этот гнев никуда не улетучивается, он просто меняет свое направление и я обора­чиваю его против себя самой. Это значит, что мне не миновать депрессивного развития, вплоть до мыслей о самоуничтоже­нии. В глазах окружающих исключительная покладистость и даже услужливость приветствуются как проявление замеча­тельного характера. Конечно, такой ребенок может приносить много радостей окружающим, но мало кто знает, каких страш­ных внутренних страданий стоит ему эта чрезвычайная «при­способленность». Не говоря уже о том, что таким слишком редко удается быть по-настоящему любимыми или добиться в жизни настоящего успеха.

Послеразводный кризис рано или поздно заканчивается и наступает определенное внешнее успокоение. Если ребенку повезло и он получил ту самую «неотложную первую помощь», то успокоение это основано на смягчении страхов и зарожде­нии уверенности в возможности счастливого существования. Но бывает успокоение и иного порядка, которое построено на невротических защитных механизмах. Чем сильнее были конф­ликты в семье и чем дольше они длились, тем глубже нарушения в развитии ребенка — и это независимо от развода/ Не только ро­дители, но часто также педагоги и профессиональные психо­логи путают относительное успокоение, которое наступает после спонтанных реакций переживаний, с действительным улучшением состояния ребенка. Нередко они советуют роди­телям просто подождать, пока «шторм утихнет сам по себе». Но исчезновение симптомов, как мы уже знаем, еще ничего не говорит об исчезновении невротического страдания.

К тому же большинство симптомов, не считая таких, как недержание мочи или ярко выраженные фобии, окружающими просто не замечаются, и уж ни в коем случае они не ставятся в зависимость от развода. Возьмем хотя бы многочисленные школьные трудности. «Посттравматическая зашита усиливает

невротические диспозиции детей. Она повышает вероятность позднейших психических заболеваний и жизненных кризисов и уменьшает шансы построения благополучной, счастливой жизни. Но, конечно, было бы неправильно думать, что жизнь этих детей уже разрушена. Несмотря на то, что помещения для их развития и сузились, но они все еще существуют. И если еще дети малы, то даже в более широком масштабе».

Поэтому в следующих главах мы будем говорить об органи­зации жизни детей после развода и о надежде, которую может принести с собой развод, если он положит конец ссорам и кон­фликтам. Но, как уже говорилось, это зависит от того...

ЧАСТЬТРЕТЬЯ

ПСИХИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

РЕБЕНКА ПОСЛЕ РАЗВОДА

Если вы помните, вначале мы рассказывали о пережи­вании ребенком самого развода, во второй части повество­вания были затронуты аспекты его развития до развода, из чего стало ясно, что разделение этих «этапов» можно сде­лать только по хронологическому принципу. Что же касает­ся внутреннего содержания, то для большинства детей бу­дущий развод родителей уже с рождения начинает «психи­ческий сценарий» их переживаний развода в самом узком смысле слова и определяет их развитие задолго до оконча­тельного разрыва родительских отношений. Что же касает­ся после разводного развития, то оно начинается непосред­ственно за разводом и охватывает период времени в год или полтора; в это время вступают в действие определенные психические процессы, характерные именно для этого пе­риода.

До сих пор, например, мы рассматривали отношения с от­цом как полную боли и страдания разлуку. Мы видели также, что возможности ребенка в отношении строительства трой­ственных (триангулярных) отношений теперь значительно су­зились, и его отношения с матерью наполнились новыми кон­фликтами. Отношения с отцом не кончаются, конечно, и пос­ле развода. Даже если ребенок долго не видит отца, тот про­должает для него существовать в качестве так называемого «внутреннего объекта». Как, кстати сказать, и для матери. Пусть представление о нем, как и его психическая ценность в сознании ребенка в достаточной степени и изменились, но образ отца все равно продолжает жить. Отец даже на рас­стоянии влияет на жизнь семьи и от его действий в большой степени зависит, как ребенок переживет событие развода, сумеет ли он преодолеть свои душевные трудности или они станут для него разрушительным кризисом.

Обширный опыт привел Фигдора к заключению, если ре­бенок поддерживает хорошие отношения с обоими родителя­ми, шансы благополучного развития его психики значитель­но возрастают. Большинство детей еще долгое время тоскуют по отцу, и эти дети горячо желают, чтобы родители каким-то чудом снова оказались вместе. Исследователи обнаружили, что большая часть так называемой симптоматики детей бес-

сознательно преследует цель отвлечь родителей от их обоюд­ных проблем и заставить объединиться на почве общей забо­ты о ребенке. Но эти желания гораздо менее мучительны, если ребенок знает, что отец не потерян, отношения с ним продол­жают оставаться достаточно тесными и приносят большое удовлетворение.

Несмотря на то, что «неполные» семьи сегодня далеко не редкость, более того, статистика показывает, что их мож­но причислить к нормальным социальным обстоятельствам, в общественном сознании они все еще продолжают оста­ваться чем-то вроде феномена «обочины» или печального отклонения от нормы. Это проявляется также и в школь­ной жизни. Например, произнесенное учителем или вос­питательницей: «Отца нет...» — уже звучит как невысказан­ное: «Ага, ну так чего вы хотите?» — и это даже в тех случа­ях, когда причиной проблем, связанных с ребенком, может быть, являются проблемы самого педагога. Да и в учебни­ках, в школьном материале (например, текстах задачек по математике, литературных произведениях) едва ли можно встретить примеры детей, родители которых развелись. По­этому не приходится удивляться, если «разведенные» дети испытывают невыносимое чувство стыда перед посторон­ними, например, перед учителями. Таким образом, ко всем его бедам и боли ребенка прибавляется еще и чувство, что с ним самим «что-то не в порядке». Фигдор рассказывает, ка­кое облегчение для самолюбия испытывает ребенок, когда на вопросы, касающиеся развода, он может с гордостью от­ветить: «Но мы видимся с папой очень часто и разговарива­ем по телефону почти каждый день».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: