ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 10 страница

Несмотря на то, что многие матери испытывают рев­ность и боятся, что интенсивные отношения ребенка с от­цом могут отнять у них любовь ребенка, психоаналитичес­кие обследования ярко демонстрируют, что на деле проис­ходит обратное: там, где отношения с отцом продолжают оставаться добрыми и надежными, у матерей постепенно развивается чувство легкости и повышается сознание своей полноценности. Это только вначале интенсивные отноше­ния ребенка с отцом кажутся матери угрозой, если же ей уда-

ется преодолеть свои страх и ревность и не препятствовать этим отношениям, со временем она научится использовать их и в интересах своего собственного душевного благополучия.

Для многих детей развод означает частичную потерю власти. Если ребенок не имеет возможности время от време­ни находить «укрытие» у другого родителя, это делает его еще более зависимым от того из них, с кем он живет. А зависи­мость и любовь, согласитесь, это не совсем одно и то же. Если каждый из нас покопается в своих чувствах, то обязательно найдет доказательства тому, что чрезмерная зависимость вы­зывает скорее растерянную беспомощность, а то и подавлен­ную ярость, чем любовь. К тому же ребенок, впадая в извест­ный нам психический конфликт лояльности, начинает чув­ствовать себя неудачником. Печаль и ощущение безвластия — как следствие этого разочарования — развивают в детях чув­ство собственной неполноценности. Дети, отцы которых о них не заботятся, испытывают обиду и считают себя нико­му не нужными, и они отстают от своих сверстников в раз­витии социальной зрелости. И наоборот, там, где отноше­ния с отцом продолжают развиваться, ребенок приобретает большое чувство собственного достоинства, он проявляет мень­ше симптомов и лучше приспосабливается к новой жизненной ситуации.

Раз уж мы заговорили о хороших и интенсивных отноше­ниях с отсутствующим родителем, то следует сказать, что здесь важна не столько частота встреч, т. е. внешних контактов, сколько доброта и доверие. А для этого у ребенка должна быть свобода, т. е. родители должны стараться поддерживать от­ношения друг с другом, чтобы не обременять детей своими конфликтами и не требовать от них так называемой «вернос­ти». Иначе ребенок живет как среди двух огней, когда хоро­шие отношения с мамой зачеркивают его отношения с от­цом, и наоборот. Мы уже говорили о том, что нет ничего па­губнее намерения «открывать ребенку глаза» на «плохого» отца или «плохую» мать. Вашему сыну или дочке уже доста­точно больно, если вы говорите об отце только в пренебре­жительных тонах, но если вы запрещаете ему общение с от­цом, да еще используете его в качестве «сыщика»— это ста-

новится невыносимым. Запрещая ему говорить с отцом о вас, вы наносите своему любимому ребенку непоправимый вред. Для ребенка это становится неразрешимой дилеммой: любя обоих родителей, он теперь смертельно боится не оправдать ожиданий каждого из них и таким образом потерять роди­тельскую любовь. От него ожидается однозначное предпоч­тение одного другому, а это значит, что он должен истребить в себе любовь к одному из родителей. Однако, если такое про­изойдет, то истребленной окажется также большая часть его самого, и страшно подумать, какие плоды произрастут те­перь на том месте, где когда-то цвела любовь. Из таких-то детей и вырастают те именно взрослые, о которых мы с ужа­сом говорим, что для них «не существует ничего святого».

Известный психоаналитик и психотерапевт Юдифь Вал-лерштейн на основе своего пятнадцатилетнего наблюдения за определенной группой детей, переживших развод родите­лей, утверждает, что продолжение агрессивных разногласий между родителями порождает у детей не только мучительный «конфликт лояльности», но, прежде всего, это сказывается печальным образом на их отношении к своей собственной пер­соне. Ребенок, становясь взрослым, продолжает чувствовать себя нежеланным, своего рода несчастным случаем, плодом ненависти, а не любви. Такие дети не любят себя, не находят радости в жизни и не видят в ней смысла, вплоть до того, что их посещают мысли о самоистреблении.

Еще и еще раз хочется подчеркнуть, какое огромное значение имеет поддержание ребенком хороших отношений с отцом — и имен­но для доброты его отношений с матерью. О возросшей власти матери и невозможности временного «побега» к отцу мы уже говорили. Нам уже известно, что многие дети — открыто или скрыто — винят мать в том, что она «отняла у них отца». С дру­гой стороны, «слабые» и «беспомощные» матери, сами того не сознавая, преступно (я не боюсь этого слова) отнимают у детей материнскую защищенность и заботу; они, по сути, меняют­ся с ребенком ролями и перекладывают на детские плечи всю ответственность. Что рождает в ребенке чувство вины («мама и так бедная, а тут еще я...»), которое будет мучить их потом всю жизнь.

Часто бывает и так, что мать, препятствуя частым встре­чам ребенка с отцом, добивается как раз обратного тому, чего она собиралась достигнуть, а именно: отсутствие отца порож­дает его идеализацию. В то время как мать, можно сказать, олицетворяет собой все тяготы и отказы повседневной жиз­ни, многие «отпускные» или «воскресные» папы кажутся де­тям «прекрасными принцами». Но идеализированный отец осложняет мальчику его реалистическую самооценку, а девоч­ке — создание реалистического образа мужчины. Случается и обратное: в материнской семье мужчины подвергаются таким нападкам, что половая идентификация мальчика и интерес девочки к противоположному полу подвергаются большой опасности. Валлерштейн подчеркивает чрезвычайное значе­ние примера, который подает собой отец, и не только для маль­чика, но и для девочки — в их будущей ориентации в жизни, формировании жизненных целей, для квалифицированного представления о профессиях и приобретения навыка в пост­роении длительных отношений. Кроме того, Валлерштейн говорит о проблемах, возникающих в переходном возрасте и позже, в процессе отделения молодых людей от родительс­кой семьи. Ведь даже в обычных семьях это время насыщено разного рода конфликтами, но там, где возникает слишком тесная и исключительная по своему содержаниго связь лишь с одним из родителей (чаще всего с матерью), шаг этот стано­вится трудным до чрезвычайности, что, в свою очередь, отра­жается на процессе самоутверждения молодых людей в обще­нии со сверстниками и со взрослыми. Многие подростки счи­тают, что они не имеют права оставить маму одну, т. е. сделать то, что уже однажды сделал по отношению к ней отец. В ре­зультате для того, чтобы как-то побороть в себе зависимость, суметь покинуть мать и начать жить самостоятельной жизнью, они просто «вынуждены» развивать в себе агрессивность, по­чти сознательно идентифицируя себя со «злым» отцом, всеми силами умаляя мать. Девушки часто, чтобы избавиться от за­висимости, «выскакивают замуж» «за первого встречного», и замужество это конечно же оказывается недолговечным. В результате они повторяют материнскую судьбу и сами стано­вятся разведенными матерями. А другим и вовсе не удается

«отлепиться» от матери, и они навсегда остаются дома, но це­ной постоянных колебаний между любовью и ненавистью.

Валлерштейн дает родителям несколько важных советов, к которым всей душой присоединяется также и Фигдор. Прежде всего, несмотря на разрыв супружеских отношений, родители должны предпринять все возможное, чтобы дать ребенку воз­можность поддерживать добрые отношения с ними обоими. Они должны также приложить все силы и мужество, чтобы по­быстрее избавиться от своих собственных страданий. Заботясь о своем собственном душевном благополучии, вы заботитесь и о душевном благополучии детей, поскольку тогда вы в состоянии гораздо успешнее выступать в своей родительской роли.

И что еще чрезвычайно важно: родители должны научить­ся отличать свои собственные потребности от потребностей де­тей. Скажем, матери, которая развелась с мужем, причинив­шем ей столько боли, больше всего на свете хотелось бы, что­бы бывший супруг просто навсегда исчез из ее жизни, и ее чув­ства вполне можно понять. Но то, что было бы так замеча­тельно для матери, для ее детей обернулось бы полной катас­трофой. Поэтому матери не мешало бы задаться вопросом, а хотелось бы мне самой на месте ребенка, чтобы мой папа на­всегда исчез из моей жизни? Даже если мама его больше не любит. Могу ли я представить себе, что это оставило бы меня равнодушной? Так как же исчезновение отца может оставить равнодушными моих детей? Поэтому родители должны быть в состоянии извиниться перед своими детьми за развод, вне зави­симости от его обстоятельств. И родители должны вселить в детей уверенность, что с настоящего момента они будут пред­принимать все, что в их силах, чтобы облегчить детям их стра­дания. И ребенок должен знать, что он имеет право продолжать любить обоих родителей. Родитель, который теперь не живет вместе, должен как можно скорее начать встречаться с ребен­ком, и вопросы посещений должны обсуждаться совместно, в них должны учитываться и желания детей.

Наконец, родители должны помочь детям пережить боль разлуки. Прежде всего, дети должны быть своевременно и подробно проинформированы о предстоящих событиях и им должно быть позволено проявлять свои эмоции, потому что,

10. 34.15

с одной стороны, проявление горя уже в большой степени облегчает само горе, и, с другой — ведь утешить человека можно лишь тогда, когда он показывает, что он нуждается в утешении.

Фигдор говорит: «В последние годы мне пришлось убе­диться в том, что сегодня вряд ли найдутся консультанты, судебные эксперты или судьи по семейному праву, которые рассматривали бы развод как заключительный этап в отно­шениях родителей, а регулирование вопроса посещений — как периферическую проблему, которая затрагивала бы ско­рее интересы отца, а не необходимое условие для благопо­лучного развития ребенка. Так же считает и большинство родителей». Но практика, к сожалению, сильно отличается от общественного мнения. В Австрии, например, 70% разве­денных отцов либо вообще не поддерживают отношений с детьми, либо поддерживают их нерегулярно. Обследования в Берлине показали, что там в 40 случаях из ста отношения отцов с детьми окончательно прерваны. Для объяснения та­кого «разногласия» между теоретическими воззрениями и практикой существуют две версии. Одни считают это отсут­ствием морали у разведенных родителей и реагируют «педа­гогически» поднятым указательным пальцем. Мало того, эти люди считают безответственностью уже сам развод, посколь­ку, по их мнению, он принципиально направлен против «бла­гополучия детей». Но мы знаем, что это не так, но следует все же заметить, что эта морализирующая позиция питается принципиально верными аргументами. Однако нормальные взгляды нельзя считать нормативными требованиями. Мож­но ли предположить, что стоит только родителям понять проблемы ребенка, как они тут же изменят свое поведение? Даже многие профессиональные консультанты и педагоги нередко подвержены искушению «директивно» решать про­блемы послеразводного кризиса, поскольку они идентифи­цируют себя исключительно с детьми и ничего не желают знать о чувствах родителей. И Валлерштейн, и Фигдор тоже рекомендуют родителям определенное поведение, но они, прежде всего, подчеркивают, что такое поведение возможно лишь тогда, когда родителям удается преодолеть свои соб-

J

ственньте психические трудности. К «правильным» действи­ям следует себя подготовить, а для этого, прежде всего, не­обходимо постараться закончить свой брак и психически. Кроме того, родители тоже должны иметь возможность про­являть печаль (об утраченном супружестве, о разрушенных надеждах и иллюзиях), что в психоанализе именуется «пере­работкой развода». И они должны научиться владеть своими эмоциями, что без вышеупомянутой «работы развода» едва ли возможно. Родители должны прежде всего вновь найти са­мих себя и обрести надежду на принципиальную возможность нового счастья.

А это уже, согласитесь, совсем иное начало. «В различ­ных формах морализирующего обхождения в консультациях для родителей одно общее то, что они в основе своей обра­щаются к некой теоретической конструкции «родители», где личности последних редуцируются в простые понятия «отец» и «мать», как если бы речь шла о каких-то «педагоги­ческих существах», которые в любой момент располагают внутренней свободой бесконфликтно претворять в дело свои сознательные установки». Нельзя забывать, что разведенные отцы и матери — тоже люди, у них есть свои эмоции, пере­живания и своя бессознательная жизнь. Возьмем, например, родителей, которые вполне сознательно решили не перекла­дывать на ребенка своих конфликтов. Они не говорят в его присутствии друг о друге плохо, не используют ребенка в ка­честве шпиона, не запрещают посещений и т. д. Но, предпо­ложим, мать все еще внутренне не в состоянии смириться с тем обстоятельством, что ее ребенок по-прежнему нежно любит своего отца, т. е. того человека, который нанес ей столько обид, и, сама того не сознавая, где-то в глубине души желает, чтобы ребенок разделил с нею ее чувства. Мало того, она страдает от страха потерять любовь сына или дочери. Пока эти чувства бессознательны, их невозможно взять под контроль и тогда они проявляют себя в замаскированных формах. Например, в день посещения отца ребенку предла­гается вдруг редкое и соблазнительное развлечение. Отец, со своей стороны, неожиданно великодушно удовлетворяет просьбу, которую мать удовлетворить не в состоянии. Неко-

ю* 147

торые матери или отцы отвечают на выражение желания ре­бенка о новом воссоединении кротким заверением: «Я бы с радостью, но вот твой папа не любит меня больше». Или, если ребенок жалуется, что хотел бы почаще видеть отца, тот отвечает: «Я тоже хотел бы видеть тебя почаще, но твоя мама...». Тяжелые сцены прощания с отцом или слезы мате­ри говорят ребенку, что своей радостью общения с одним родителем он причиняет другому боль. А какой тревогой на­полняется детское сердце, когда мать отмалчивается в то вре­мя, когда он говорит об отце. И так далее. Все это создает у ребенка впечатление, что в его жизни и в его чувствах что-то не так, он начинает бояться «играть» любовью родителей и считает, что сам он несет ответственность за все, что проис­ходит вокруг него. В результате в нем растут отчаяние и нена­висть к себе и окружающим. Или возьмем мать, которая всей душой верит, что она просто обязана защитить свое чадо от отца-изверга. Что пользы ей от напоминания, что она не имеет права отнимать у ребенка отца? И каким образом мо­жет отец проявлять свою ответственность, если ребенок от него отворачивается?

Итак, противоречия между теоретическими воззрениями и практикой можно объяснить и по-другому: скорее всего, проблема эта — не моральная, а психологическая. Стоит по­смотреть ближе, почему именно отношения родителей и де­тей после развода развиваются не так, как этого хотелось бы всем, и прежде всего самим родителям.

«ЗЛЫЕ МАТЕРИ»,

«БЕЗОТВЕТСТВЕННЫЕ ОТЦЫ»

И «НАСТРОЕННЫЕ ПРОТИВ» ДЕТИ

«После посещения отца ребенок сам не свой!» Такое дей­ствительно случается нередко, и мать именно этим мотивиру­ет свое сопротивление контактам ребенка с отцом. Пятилет­ний Альберт обычно перед посещением отца плохо спит, а ве­чером, по возвращении, его «будто подменили»: он возбуж­ден, не хочет идти в постель, не слушается и фыркает на мать. Через пару дней он снова входит в колею, он снова приветлив и ласков. И даже воспитательница в детском саду замечает его перемены.

Подобное происходит со многими детьми и это скорее пра­вило, чем исключение. А все дело в том, что ребенок попадает в ситуацию новой расстановки отношений. Подумайте сами, одно дело общаться с отцом и с матерью одновременно и со­всем другое, когда свидание с отцом означает отказ от матери, а возвращение к матери — отказ от отца. Особенно тяжело это для маленьких детей, которых мучает неуверенность: а что бу­дет с папой во время моего отсутствия, найду ли я его здесь и на следующей неделе? Если ребенок в этом возрасте вообще в состоянии понять, что такое следующая неделя. И это каж­дый раз активизирует переживания развода, а значит, возбуж­дает в ребенке страх и гнев. Но и чувство вины настойчиво заявляет о себе: многие дети переживают посещение отца и возвращение к матери как свое предательство, и конфликт лояльности возникает часто даже без активного участия са­мих родителей. А разрешить этот конфликт легче всего при­писыванием вины одному из них, и скорее всего тому, в ком ребенок уверен больше, а значит, матери. Агрессивное пове­дение ребенка после посещения отца можно расшифровать как невысказанный словами упрек: «Это ты отняла у меня отца, это ты не хочешь, чтобы он жил вместе со мной!».

Так что же из этого следует? Отказаться от посещений? Удивительно, что даже некоторые консультанты и домашние10 врачи рекомендуют ребенку «спокойствие на какое-то время». Потом, мол, встречи можно будет возобновить. Фигдору по­добные советы напоминают поведение медицинского персо­нала в больницах в те времена, когда родителям разрешалось навещать детей всего лишь раз в неделю. Объяснялось это тем, что дети тогда спокойнее и, оставаясь одни с медсестрами, быстрее приспосабливаются, а после родительских посеще­ний они, дескать, становятся капризными и непослушными. Сейчас в австрийских больницах, к счастью, придерживают­ся психологически справедливого мнения, что любое прояв­ление беспокойства для психики ребенка много полезнее, чем насильственная приспособленность. Капризы или плач ребен­ка являются проявлением печали и способом преодоления боли разлуки. Внешнее же спокойствие при внутренних пережи­ваниях, наоборот, означает полную сдачу рубежей: ребенок вы­нужден заставить себя забыть о любимых родителях, умыш­ленно принизить их значение, тогда у него будет больше шан­сов понравиться сестрам и меньше их бояться. Обследования показывают, что в тех случаях, когда родители не навещают детей в больнице или навещают их редко, дети (особенно ма­ленькие) после длительного пребывания в госпитале едва ли остаются прежними. Ребенок чувствует себя преданным, и большая часть его доверия не только к родителям, но и вооб­ще к миру, а также уверенности в себе самом оказывается на­всегда подорванной.

Конечно же ребенок после развода нуждается в покое! Но не в своем собственном, а в покое родителей! On должен иметь воз­можность убедиться в том, что для того, чтобы и дальше бла­гополучно существовать в этом измененном мире, нет необ­ходимости вооружаться и прибегать к борьбе. Прекращение посещений — даже временное — как раз подтверждает самые страшные опасения — отец действительно потерян! И после пережитой боли позднейшее возобновление отношений мо-

10 Домашнего врача в Австрии можно приравнять к нашему участково­му терапевту, с той только разницей, что здесь ты волен сам выбирать себе врача, независимо от места жительства.

жетуже стать чистой проформой, лишенной внутреннего со­держания. Доверие оказывается в большой степени подорван­ным. И наоборот, при нормальном продолжении посещений ребенок со временем перестает нервничать. Даже если в нем и продолжает жить печаль, то это, в общем, не так страшно: пе­чаль, как правило, чувство сознательное и это — вполне нор­мальная душевная реакция, которая, хоть и причиняет боль, но не ведет к невротическим нарушениям. Более того, она даже полезна, потому что помогает «переработать» переживание. Да и печального ребенка всегда можно утешить, а как утешишь того, чьи переживания бессознательны, а значит, и выража­ются в форме агрессивных («псих ненормальный!») или деп­рессивных («ленивый какой-то!») настроений? Помочь ребен­ку в преодолении его беспокойства после встреч с отцом мож­но лишь одним способом, но способ этот требует от матери большого напряжения собственных сил: мама должна уметь ответить на возбуждение ребенка спокойным пониманием и обязательно облечь это понимание в слова: «Ну, что ты так нервничаешь, дорогой? Я совсем не сержусь на тебя за то, что тебе было хорошо у папы. Наоборот, я горжусь, что ты уже такой большой мальчик (девочка) и так умеешь дружить. И я ничего не имею против, чтобы ты и на следующей неделе уви­дел папу. Папа этому тоже очень рад. А я всегда буду любить моего малыша!» Или что-то в этом роде. И повторять это нуж­но как можно чаще. Если вы действительно желаете добра сво­ему ребенку, вы не станете «любой ценой» (а именно ценой огромных психических потерь с его стороны) бороться за его исключительную любовь только к вам одной. Вы освободите его от страхов и дадите ему возможность развивать его соб­ственные здоровые отношения как с отцом, так и вообще с другими людьми. Его жизнь, как и он сам, не «принадлежит» вам, и никакая, даже самая большая, любовь не дает права на порабощение. Уважайте своего ребенка, любите его так, что­бы в нем развивалось чувство собственного достоинства и спо­собность к самоутверждению, ведь сознательно вы хотите вы­растить гордого и уверенного человека. А для этого он должен уже сейчас учиться жить своей собственной жизнью, получая от вас помощь и поддержку. С другой стороны, это и для вас

ощутимое облегчение, если ваш разведенный супруг разделит с вами ответственность. Не забывайте, «исключительная» лю­бовь ребенка к вам одной налагает и на вас «исключительные» обязанности и «исключительную» ответственность. И вы оши­баетесь, если думаете, что такая любовь может принести сча­стье. Да и можно ли назвать любовью чувство, в котором го­раздо больше от страха зависимости, чем от настоящей, сво­бодной душевной привязанности? Подумайте сами, к кому больше будет тянуться ваше собственное сердце — к тому, кто эгоистически требует, чтобы все ваши чувства и помыслы были обращены только к нему одному, или к тому, кто по-настоя­щему вас понимает, защищает ваши интересы и действитель­но желает вам добра? По-настоящему мы любим тех, кто при­носит нам удовлетворение и радость, а не тех, кто требует от нас «особенной» любви, т. е. рабской зависимости. Не так ли?

«МАМА, Я НЕ ХОЧУ К ПАПЕ!», «ПАПА, Я ХОЧУ ЖИТЬ С ТОБОЙ!»

Но как может мать приветствовать посещения отца, если сам ребенок не желает его видеть? Возможно, внутренне она даже рада этому, потому что считает такое поведение прояв­лением любви к ней одной. На самом же деле «отказ от отца» чаше всего свидетельствует вовсе не об отсутствии к нему люб­ви, а является обратной стороной страха ребенка перед поте­рей матери. Или, может быть, ребенок раздражается в настоя­щий момент оттого, что ему приходится уходить от матери. Конечно, это не значит, что сопротивление ребенка следует игнорировать. Потому что он либо станет воспринимать отца как «злого человека», который забирает его от матери, или, наоборот, «злой» станет мать, потому что она отсылает его от себя. У ребенка в этом случае возникает чувство беспомощно­сти, которое порой перерастает в бессильную ярость, а это, в свою очередь, может привести к еще большим переживаниям и в будущем к тому, что, став взрослым, он так не научится верить в непрерывность отношений и будет постоянно испы­тывать свое безвластие. Как же можно смягчить эти страхи перед разлукой?

Отец трехлетней Сузанны обратился к Фигдору за сове­том. Дело в том, что дочь каждый раз, когда он за нею прихо­дил, кричала и брыкалась, не позволяя взять себя на руки. «Передача» обычно происходила так: мать уже заранее одева­ла девочку, малышка хотела играть, но мать отклоняла просьбу, потому что «сейчас придет папа». Когда приходил отец, ему хотелось поскорее взять ребенка и уйти, но дочка в ответ реве­ла, убегала от него или пряталась в другой комнате. Мать тоже пребывала в растерянности, она знала, отец любит девочку, и ей не хотелось ломать их отношения. Однако ей не хотелось самой выглядеть «злой матерью», отсылая ребенка от себя против его воли. Поскольку родители придерживались одной

ш

J

и той же точки зрения, то Фигдору удалось помочь им развить вполне пригодную стратегию. Надо было не торопить девоч­ку, а дать ей время. Папа стал приходить пораньше, когда Сузи еще играла с мамой или занималась своими делами. Отец ос­торожно включался в игру, возобновляя таким образом пре­рванные отношения. Тогда мать потихоньку отдалялась на зад­ний план, а отец делал заманчивые предложения: сходить в Пратер или покататься на велосипеде, пойти послушать улич­ных музыкантов на Кертнерштрассе, которые приводили де­вочку в такой восторг. Всегда находилось что-то, что радовало ребенка, и Сузи уже с нетерпением позволяла себя одеть. По­том решала, что возьмет с собой, и уходила, порой даже забыв попрощаться с матерью.

Что на первый взгляд кажется лишь улучшением ситуа­ции расставания, на самом деле является радикальным изме­нением психологической картины разлуки: отец не «отнима­ет ребенка у матери», а завязывает с ним отношения и ребенок уже не просто «уходит с отцом от матери», а идет с ним в Пра­тер или на детскую площадку. А самое главное — девочка име­ет возможность принимать участие в решениях, вместо того чтобы беспрекословно подчиняться чужой воле. Со временем она уже сама строила планы и с нетерпением ждала отца.

В другом случае разлука с матерью и беспокойство после посещений отца приводили к тому, что ребенок заоолевал, у него поднималась температура. Домашний врач аттестовал это так: посещения отца подвергают опасности здоровье ребенка, и су­дья, на основании этой аттестации, вынес частное определение, отменяющее посещения отца на полгода. Это типичный при­мер превышения компетентности врачей. Конечно, ребенок болел, но не из-за посещений отца, а из-за того, как родители эти посещения обставляли. Экспертиза, напротив, установила, что подобные болезненные картины возникают без органичес­ких изменений и, скорее всего, имеют основой психические на­грузки. Поэтому в таких случаях рекомендуется психологичес­кое обследование ребенка.

У более старших детей эта форма страхов не так сильна, но зато они легче впадают в конфликты лояльности. Например, Франц очень боялся ранить мать, выразив радость по поводу

встречи с папой, и уже вечером, когда мать напоминала ему о предстоящем посещении, начинал ныть: «А это обязательно?..». Точно так же, как Сузи, он громко протестовал, когда отец уво­дил его с собой. Однако, как только они с отцом удалялись из поля зрения матери, настроение ребенка быстро менялось. По­добных сцен также не происходило, когда отцу приходилось забирать его из детского сада. А вечером, когда отец приводил его домой, он точно так же не хотел расставаться теперь с ним.

Третьей причиной сопротивления детей является их силь­ное желание нового воссоединения семьи. Ребенку не хочется уходить с отцом, было бы лучше, чтобы папа остался здесь. Уход как бы цементирует разлуку и протест ребенка — это протест не против отца, а против разлуки.

Случается, конечно, что дети отклоняют отца как персо­ну. Например, когда ребенок в большой степени занимает сто­рону матери, а та открыто пренебрегает отцом. Или пережи­тая обида заслоняет потребность в общении. Бывает так, что ребенок всю свою ненависть — по отношению к матери и к себе самому — переносит на отца, бессознательно делая его «козлом отпущения». Или он ожидает наказания от него за свою любовь к матери. К страху расплаты может присоеди­ниться сильное чувство вины, вызванное разводом. Конфликт лояльности бывает настолько мучителен, что ребенок пред­почитает лучше вообще отказаться оттого из родителей, ко­торый представляется ему теперь менее важным. Все это нельзя оставлять без внимания. Если знать, в чем именно зак­лючается проблема ребенка, то можно найти множество ва­риантов ее разрешения. К сожалению, не всегда можно обой­тись без профессиональной помощи. Однако там, где она по каким-либо причинам невозможна, мы посоветуем одно — много и часто говорить с ребенком о разводе и о его страхах, давать ему возможность высказываться, облекая свои чувства в слова или другим способом выражать свои эмоции, а глав­ное, ребенок должен знать, что вы на него не сердитесь и не чувствуете себя раненой (раненым) его «неверностью», что вы понимаете и поддерживаете его, и не перекладываете на него ответственность, что вы полностью берете ее на себя, как это и полагается взрослому.

«РЕБЕНКА НАСТРОИЛИ ПРОТИВ МЕНЯ!»

А как реагируют родители на растерянное состояние детей? Чаще всего они усматривают в нем умышленное негативное вли­яние другой стороны. Конечно, такое порой тоже бывает, но го­раздо реже, чем это принято считать. Скорее всего, изменивши­еся жизненные обстоятельства приносят столько боли, вверга­ют в такое отчаяние, что ребенок просто вынужден искать свои способы реагирования, а родители, со своей стороны, слишком мало знают о комплексной динамике детских переживаний раз­вода. Иногда подобного рода подозрения вытекают из непра­вильного понимания детских высказываний. Так четырехлетний Якоб, однажды вернувшись от отца, капризничал, не реагиро­вал на замечания матери и в конце концов заявил: «Ты — плохая, ты не хочешь, чтобы папа жил с нами!». Мать от неожиданности отвесила ему шлепок: «Кто это сказал?». Тогда Якоб заревел: «Папа, бабушка и все остальные!». После этого мать обратилась за помощью к психологу в надежде получить подтверждение, что посещения отца вредят ребенку.

Но тот, кто имеет дело с детьми, хорошо знает, как часто дети приписывают другим свои «постьщные» или «опасные» мысли и поступки. Вероятнее всего, вопрос матери: «Кто это сказал?» — был как нельзя кстати, он не только помог переложить вину за сказанное на другого, но это еще и придало вес его словам. Одна­ко тут надо бы задуматься, почему мать спросила именно так, а не сказала, например: «Ты все еще сильно переживаешь оттого, что папа не живет больше с нами?» или: «Ты правда думаешь, что это была только моя вина?». А то и еще проще: «Иди сюда, я знаю, что ты несчастлив, но, поверь, все образуется». Это облегчило бы ребенку боль и сигнализировало бы понимание и надежду. Но мать уже как бы заранее убеждена в том, что это просто «ка­кой-то клеветник» использует ее ребенка, чтобы нанести вред ей. Конечно, может быть, отец и, правда, сказал нечто подоб­ное, чтобы защитить себя от упреков сына, но, что примечатель­но, мать даже не допускает и мысли о том, что сын и сам мог бы

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: