ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 3 страница

Психологический момент развода — это момент осведом­ления ребенка о таковом. В случаях с маленьким детьми или с теми детьми, которым родители дают невразумительные объяснения, в дальнейшем бывает чрезвычайно трудно уста­новить связь их переживаний с событием развода, что влечет

за собой новые недоразумения, непонимание или ложные тол­кования «дурного» поведения ребенка. Например, Марио вна­чале фантазировал, что отец его работает где-то за границей, что однажды тот возьмет его с собой и покажет мальчику чу­жие экзотические страны. Сын с нетерпеливой радостью ждал возвращения отца. Но увиливающие ответы взрослых, нескры­ваемое чувство неловкости или их раздражение постепенно стали оказывать свое действие. Да и папа не присылал ни пи­сем, ни открыток, как он это делал раньше, не давал о себе знать по телефону. Сомнения начали одолевать душу ребенка и через несколько месяцев его надежда окончательно улету­чилась, что и стало для него психологическим моментом раз­вода — ребенок перестал спрашивать об отце. А еще через ка­кое-то время Марио стал агрессивным и пугливым, вел себя как маленький, что очень удивило мать: она рассчитывала, что главное уже позади, а оно, оказывается, только начиналось.

Фигдор обращает внимание родителей на то, как важно своевременно и правдиво информировать ребенка. Да и посу­дите сами, как чувствовали бы себя вы, если бы человек, которо­го вы так сильно любите, пропал и вы не знали бы, что с ним. Да разве от этого можно не сойти с ума?!

И самое главное: уводя ребенка от откровенного разгово­ра, вы лишаете его возможности открыто проявлять свои чув­ства, а значит, лишаете шансов на помощь: как можно помочь человеку, который не просит о помощи? Так появляется так называемая скрытая симптоматика, которая взрослыми трак­туется чаще всего совершенно ошибочно.

ВИДИМЫЕ И СКРЫТЫЕ РЕАКЦИИ РЕБЕНКА НА РАЗВОД

Реакции на развод — это не обязательно решительные из­менения во всем его поведении. Здесь речь идет о психических событиях, порожденных переживаниями развода. Конечно, со­бытия эти находят свое выражение во внешнем поведении, но взаимосвязь настолько зримо малоубедительна, что по поведе­нию ребенка едва ли можно представить себе психологическую картину его истинной реакции. «Ошибку, которая заключается в том, что тяжесть психической нагрузки «прочитывается» по бросающимся в глаза «симптомам», совершают не только мно­гие исследователи проблем развода, совершают ее и родители».

Петер и Роза, например, уже давно пережили развод и жи­вут сейчас с матерью и ее вторым мужем. Петер постоянно огор­чает мать плохой успеваемостью и неуверенностью в себе. Сест­ра же, на три года моложе, — любимая ученица в классе, у нее хорошо развито чувство коллективизма, она в любой момент го­това прийти на помощь. Психоаналитическое обследование показало, что оба подростка по-прежнему тоскуют об отце и до сих пор испытывают массивную бессознательную агрессив­ность, направленную на мать, которая, по их мнению, выну­дила отца уйти из дому. Но эта агрессивность оказалась похо­роненной под внешне подчеркнуто добрым и вполне бескон­фликтным отношением детей к матери. Вытесненная агрес­сивность у Петера проявляет себя в страхе перед духовным «насилием». Из-за того, что он бессознательно отождествля­ет себя скорее с матерью, чем с отчимом, чувство его мужской идентификации шатко, от чего усиливается его пассивность. Укоры совести вынуждают мальчика направлять агрессивные импульсы против себя самого, что выражается в его депрес­сивных настроениях. Роза, напротив, побеждает свою агрес­сивность путем т. н. повышенного реагирования. Уходя от кон­фликтов, она всегда готова на любую услугу, вплоть до само­пожертвования. Но и ей такая ее чрезмерная приспособлен-

ность дается путем больших душевных потерь и заявляет о себе невыносимыми приступами мигрени. Удивлению матери не было границ, когда доктор Фигдор поделился с нею результа­тами обследования: она считала, что дети никогда по-настоя­щему не страдали от разлуки с отцом. Мать рассказала, как спокойно дети отреагировали на развод. Петер сказал только: «Что ж, может быть, так и лучше. По крайней мере, не будет скандалов», а Роза и того лучше: «Мне придется теперь ходить в другой детский сад?». Мать была уверена, что исчезновение напряженных отношений в семье благотворно повлияло на детей.

Безусловно, частично это так и есть. Но, с другой сторо­ны, если дети до сих пор развивались нормально, то они ко­нечно же должны любить и своего отца. (Страшно подумать, как выглядит душевный мир тех людей, которым не удалось в раннем детстве развить любовных отношений к родителям или пусть даже к одному из них. Из таких-то детей и вырастают те самые закоренелые преступники и убийцы, наводящие на об­щество такой страх.)

Одна мать вынуждена была разойтись с мужем из-за того, что он пропивал и проигрывал в карты все, что у них было. Но пятилетняя дочка любила отца нежнейшей любовью. Мать, чув­ствуя себя виноватой перед ребенком, пыталась хотя бы частич­но освободиться от своего чувства вины тем, что «открыла доче­ри глаза на отца»: он ставит их семью на грань нищеты. Но как она себе это представляла — стоит дочери понять, что отец опа­сен для их общего благополучия, как она тут же перестанет его любить? Да нет, даже взрослый человек так легко не расстается со своими чувствами!

ЧТО ЧУВСТВУЕТ РЕБЕНОК?

Прежде всего, он испытывает печаль, гнев, чувство вины и страх!

Надо только представить, что мы будем чувствовать, если нас внезапно покинет самый любимый человек! И к тому же без пре­дупреждения. Большинство родителей не понимает, что отец, который покидает супружескую квартиру, уходит не просто от жены, он уходит и от детей. А дети, таким образом, переживают не просто развод родителей, они переживают свой собственный раз­вод с одним из них. Очень важно понять, что дети вообще не подго­товлены к тому, что их отношения к обоим родителям могут за­висеть и от чего-то еще, а не только от их обоюдной любви. Даже если дети и понимают, что мама и папа часто ругаются, потому что больше не любят друг друга, но они спрашивают себя, как, например, девятилетняя Лора: «Но почему, почему он уходит от меня? Ведь он может жить в моей комнате, у него же есть я!». К печали по поводу потери отца примешивается боль сознания, что сама она недостаточно любима и не очень важна для того человека, который является главным в ее жизни.

Сознание своей второстепенности, своей беспомощности по­мешать разводу приводит печаль к ярости. И ярость эта мо­жет быть направлена на обоих родителей. Ребенок чувствует, что родителям их собственные запросы важнее. Как они толь­ко могут причинять ему такую боль, а ведь они всегда утвер­ждали, что дороже детей для них нет ничего на свете! Иногда ребенок обращает свою ярость на одного из родителей, на того, кого считает виновником несчастья, в то время как с другим он себя отождествляет. Сестрам Анне и Лауре соот­ветственно семь и шесть лет. Лаура не может простить отцу, что он покинул семью ради другой женщины. Анна же, на­против, занимает сторону отца и обвиняет мать в том, что та «выжила отца из дому» и таким образом отняла его у дочери. Это показывает, что обвинения детей мало зависят от того, кто в действительности виновен в разводе. Стоит ли вообще

говорить о том, что установить вину в большинстве случаев вообще невозможно — с точек зрения обоих супругов, обсто­ятельства выглядят по-разному. В данном случае это мать потребовала развода, уличив мужа в связи с другой женщи­ной. Отец разводиться не хотел. Но дети руководствуются своими чувствами, а не реальным положением вещей.

Ярость по отношению к обоим родителям может сменять­ся обвинениями в адрес лишь одного из них. Агрессии — это влечения, которые могут менять свой объект, и часто можно видеть, что ребенок поочередно ненавидит каждого из роди­телей, причинивших ему такое зло. Так и Анна, обвинявшая в основном мать, тяжело переживала свое отношение к отцу, приписывая ему предательство любви.

Но есть и еще одно обвинение, которое, с первого взгляда, может показаться абсурдным. Ребенок часто обвиняет в раз­воде себя! Более того, добрая часть обвинений, адресованных родителям, является лишь защитой от собственного чувства вины. Известно, что, обвиняя другого, мы часто освобождаем таким образом от чувства вины себя, что вообще относится к человеческому «душевному репертуару». Но как же дети, объективно являясь жертвами, а не «злоумышленниками», при­ходят к тому, чтобы обвинять себя?

Мы уже говорили, что многие из них, особенно малыши, застигнутые разводом врасплох, начинают вдруг понимать, что личные неурядицы для родителей гораздо важнее, чем их от­ношение к ребенку. Дяя эгоцентризма ребенка это страшный удар. До сих пор он полагал, что именно он является центром мироздания. И хотя к четвертому году жизни малыш уже начи­нает понимать, что, наряду с отношением к нему, у родителей существуют и свои собственные отношения, он еще долгое вре­мя сохраняет иллюзию, будто именно он является важнейшим любовным объектом родителей. И если это убеждение все еще достаточно сильно, то он понимает развод как провал своих собственных отношений с покинувшим его родителем. А разве нам, взрослым, не знакомо это чувство, когда мы, будучи поки­нутыми любимым человеком, укоряем себя: «Наверное, я не­достаточно хорош (а) или недостаточно красив(а), не очень умна (умен)? Что я сделал(а) не так?» И так далее.

Ощущение вины влечет за собой ощущение собственной неполноценности, ребенок чувствует себя брошенным, и это характерно почти для всех детей. Фантазии вины усиливают­ся, что немаловажно, тем обстоятельством, что значительная часть ссор родителей до развода затрагивала вопросы воспи­тания, а значит, вращалась вокруг ребенка. И вот готово: ребе­нок воспринимает себя как виновника конфликта. Более того, многие дети пытаются играть роль примирителей в ссорах между родителями. Развод становится доказательством кру­шения этих попыток. С уходом одного из них архаичные стра­хи перед разлукой и потерей любви, живущие в каждом чело­веке, превращаются в реальность. Вследствие всего этого раз­вод представляется многим детям наказанием, расплатой за плохое поведение, за недостаточные успехи и — не в после­днюю очередь — за запретные мысли.

Среди этих запретных мыслей особую роль играют агрес­сивные фантазии4. Мы уже говорили о том, что нет таких лю­бовных отношений, которые не были бы амбивалентными, то есть включающими в себя довольно противоречивые влече­ния. В любви всегда присутствует агрессивный компонент, что делает ее одновременно и сильной, и ранимой. Чем моложе • дети, тем сильнее они верят в то, что запреты, заповеди и от­казы, исходящие от родителей, являются всего лишь знаком их недостаточной любви к ним и поэтому они порождают в них страх и ярость. То, что ребенок в момент огорчения или гнева не желает видеть отца или мать, хочет, чтобы они исчез­ли, умерли (для маленьких детей это одно и то же), — абсо­лютно нормальное явление. Такие приступы, естественно, быстро проходят и потребность в любви возвращается, как и сама любовь. Но остается страх, а вдруг злые пожелания — а дети, как известно, верят в магическую силу своих желаний — исполнятся и наступит расплата? Когда в семье все хорошо, ребенок вскоре понимает необоснованность подобных стра­хов: мама и папа живы и здоровы, они вполне досягаемы и не выглядят пострадавшими от его гнева. Это чрезвычайно важ-

4 Вопросу, что делать с детской агрессивностью посвящен целый ряд научно-исследовательских работ Фигдора, в том числе статья «Детская аг­рессивность», опубликованная журнале «Начальная школа» (11.126 1998).

ный опыт, на котором ребенок учится различать фантазию и реальность, а также преодолевать свое представление о соб­ственном всемогуществе. Но если один из родителей покида­ет семью, ребенку кажется, что мимолетное его злое желание вдруг стало реальностью. Или он думает, что мама наказывает разлукой с отцом. Вот и пришла страшная расплата, которой он так страшился!

Развитие у детей чувства вины по поводу развода — скорее правило, чем исключение. Чувство вины порождает страх, страх перед расплатой и перед силой собственной власти. Но даже те дети, которые не чувствуют себя «соучастниками», испытывают тяжелое беспокойство. Каждое радикальное изменение в жиз­ненных отношениях несет в себе угрозу, а главное — ребенок чув­ствует, что он не имеет ни малейшего влияния на надвигающие­ся события. Кроме того, появляются вопросы: «Увижу ли я еще папу?», «Где будем жить мы и где он?», «Как я смогу найти папу, если я еще не могу сам ездить на трамвае?», «Кто будет зарабатывать деньги, чтобы мы могли купить еду?», «Что будет с моими друзьями, если мы переедем?», «Кто позабо­тится о моем хомячке? Можно ли будет взять его с собой?». И много других волнующих вопросов. Только тот, кто не знает детской души, только тот, кто изгнал из своей сознательной душевной жизни ребенка, коим был когда-то он сам, будет смеяться над такими заботами. Эти тяжелые проблемы могут отнять у ребенка покой и сон. Они активизируют глубокие бессознательные страхи и вызывают «истерическую» пугли­вость. Подавляющее большинство детей начинает бояться те­перь после отца потерять и мать. Сознательный страх базиру­ется, в первую очередь, на шокирующем для ребенка откры­тии, что любовь не вечна. Большинство родителей объясняют детям развод так: «Мама и папа не понимают друг друга, они много ругаются и не любят больше друг друга, как раньше...» Нет ничего проще, чем представить себе рассуждение ребен­ка: «Если мама не любит больше папу и поэтому уходит от него (или отсылает его прочь), кто знает, может, завтра она точно так же разлюбит и покинет меня...» Какой ребенок не ссорит­ся с мамой, а ведь именно ссоры привели к тому, что родители не любят больше друг друга. Такие раздумья — будь они созна-

тельны или бессознательны — часто становятся причиной «позитивных» изменений зримого поведения ребенка после развода. Он стремится избегать конфликтов, отодвигает свои запросы и вытесняет свою агрессивность, чтобы не оказаться покинутым. Вспомним Петера и Розу.

Один ребенок печален, у другого печаль перекрывается гневом, третьего мучают укоры совести, четвертый просто пе­рестает думать об отце из-за панического страха, что он те­перь может потерять и мать. У каждого эмоции выражаются по-своему. Это — печаль, болезненные ощущения, ярость, вина, страх, и все это не только типичные, но и «нормальные» реакции ребенка на развод родителей. И это не просто вероят­ные, это обязательные реакции — ребенок должен реагировать в одной из этих форм, если он в принципе психически здоров и любит ушедшего от него родителя. Бывает, что реакции ос­таются полностью скрытыми от окружающих, но это дале­ко не значит, что ребенок внутренне не реагирует на столь страшное событие, в корне изменившее его жизнь.

Описанные выше чувства относятся к душевному набору каждого ребенка, они представляют собой не только душевное потрясение, но одновременно являются средством борьбы с этим потрясением в целях восстановления душевного равновесия. С одной стороны, они конечно же говорят о большом душев­ном страдании, с другой — сами по себе они еще не пред­ставляют собой угрозы существованию. Печаль помогает ребенку примириться с пережитой потерей, и печаль — если это не депрессия — позволяет себя утешить. Грустный ребе­нок вызывает у окружающих потребность сделать для него что-то доброе. И если он вновь убеждается в том, что по-прежнему много значит как для мамы, так и для папы, то печаль постепенно уходит. Ярость появляется только тог­да, когда бывает пережито большое разочарование, а его мы испытываем лишь по отношению к тем, кого любим и от кого ждем любви. Ярость в психологическом смысле озна­чает борьбу против «злой» части любимого человека за вос­становление «хороших» с ним отношений. Она содержит в себе момент катарсиса — просветления, очищения. К тому же, она является сигналом, сообщающим, что ребенку тре-

буется помощь в восстановлении его веры в любовь. Но все это — при условии, что мы научимся не пугаться проявле­ний детской агрессивности.

Если родители сделают над собой усилие и постараются предметно объяснить ребенку причины развода, если при этом станет ясно, что они не хотят причинить ему зло, а, наоборот, сделают все, чтобы ему помочь, это поможет ребенку со вре­менем преодолеть большую часть его чувства вины. Самая глав­ная помощь в преодолении страхов заключается уже в том, что родители примут их вполне серьезно и серьезно обсудят. И будут обсуждать еще не раз. И будут говорить с детьми об их переживаниях. И найдут время и душевные силы, чтобы их успокаивать и утешать. Тогда со временем ребенок поймет, что, хотя развод и заставил мир пошатнуться, но мир все еще цел.

Однако есть дети, у которых уже само сообщение о разво­де вызывает психические реакции, далеко выходящие за рам­ки описанных выше чувств печали, ярости, вины и страха.

Манфреду шесть с половиной лет. Мальчики в этом воз­расте обычно идентифицируют себя с отцом. Психоаналити­ческое понятие идентификации означает гораздо больше, чем взятие другого человека в качестве примера для подражания. Оно означает быть частично с ним сросшимся, бессознатель­но фантазировать, будто ты действительно этот другой, жить «через» него и переживать как он. Это есть чувство — «мы», которое принимается в себя. Идентификации являются важ­ным стимулом детской социализации, имеют огромное зна­чение для развития личности и играют важную педагогичес­кую роль. Итак, для Манфреда отец был живым воплощени­ем всего того, что придает жизни смысл: он был обладателем роста, силы, власти, разума и любви к матери в сочетании с восхищением ею. Короче, отец обладал всем тем, в чем так мучительно нуждался мальчик. Только благодаря иденти­фикации с отцом ему удавалось не падать духом из-за свое­го маленького роста и преодолевать страх перед теми, кто был старше и сильнее его. Отец гарантировал мальчику так­же необходимое эмоциональное прикрытие в отношении чересчур заботливой матери, и он не очень страдал от ее строгости. Идентификация помогала ему сохранять свою

мужественность, несмотря на то, что ему не нравилось, что мать обращается с ним, как с малышом. Такие сильные иден­тификации возникают не обязательно в результате особен­но тесных отношений. Частые отсутствия отца только уси­ливали это чувство. Бессознательно это означает: любимо­го человека всегда иметь при себе, вернее, в себе.

Когда Манфред вдруг узнал, что отец не вернется до­мой из очередной командировки, он буквально потерял са­мого себя. Отец, в известном смысле, забрал с собой благо­получные и сильные части личности Манфреда, оставив маленькое существо, обижаемое и дразнимое во дворе и в школе, и чувствующее себя в полной зависимости от слиш­ком волевой матери. Потеря отца означала и потерю буду­щего, а именно, в становлении мальчика мужчиной, по­скольку у него была отнята возможность уже сейчас себя таковым ощущать. Развод, выражаясь языком психоанали­за, «кастрировал» Манфреда и таким образом осуществил опасения эдипова и предэдипова периода развития5. В та­ких условиях печаль превращается в растерянность, чувство вины переходит в фантазии самоуничтожения, а на место страха вступает чувство окончательного поражения.

А вот другой пример. Катарине было неполных пять лет, когда родители разошлись. Она находилась в высшей точке сво­ей эдиповой влюбленности и была нежно предана отцу, своему прекрасному принцу. Отец был врачом, и девочка, само собой разумеется, тоже собиралась стать врачом или по меньшей мере медсестрой, чтобы ассистировать отцу. Она уже сейчас очень гор-

5 О характерных чертах эдипова периода развитии мы будем говорить позже. В психоанализе эдиповым комплексом именуется характерная уста­новка ребенка по отношению к родителям, которая складывается в фазе сек­суального развития, начиная примерно с третьего года жизни. Назван он так по имени греческого царя Эдипа, который, сам того не ведая, убил собствен­ного отца и женился па собственной матери. Для мальчика обычно характе­рен позитивный Эдипов комплекс (любовь к матери и одновременно рев­ность и ненависть к отцу с желанием устранить его как соперника). Однако может развиться и негативный Эдипов комплекс — любовь к отцу и нена­висть к матери. Но чаще обе формы сочетаются и таким образом возникает амбивалентная установка по отношению к родителям. Удсвочки аналогич­ный комплекс развития (любовь к отцу и ненависть к матери) и обратный к нему иногда называется комплексом Электры.

дилась, если ей разрешалось принести ему ящичек картотеки. В играх с кукольной семьей отец был ее отцом, а сама она была матерью и они вместе заботились о детях.

Отец отвечал ей большой взаимностью. Отношения их особенно сблизились, когда у Катарины появился маленький братик и сам отец в это время сильно переживал отдаление жены. Отношения родителей и раньше были довольно сдер­жанными, а теперь ссоры все чаще становились открытыми, что чрезвычайно обременяло девочку. А мать еще больше ухо­дила в себя и отдавалась младенцу.

После развода Катарина не только потеряла своего «воз­любленного» (в психоанализе: первичный любовный объект). Близкие отношения с отцом помогали ей удерживать в рамках ее ревность к брату и не видеть угрозы для себя в том, что мать целиком сконцентрировалась на любви к новорожденному. Отец частично заменял ей и мать, что с его уходом вызвало чувство страшного одиночества. Кроме того, во время ссор родителей девочка обычно внутренне занимала сторону отца, и теперь она не верила, что сумеет вновь завоевать любовь ма­тери и будет в состоянии конкурировать с братом. Отца — за причиненную ей боль — она стала ненавидеть так же страст­но, как до этого любила. Развод отнял также и у Катарины часть ее личности, а именно, чувство защищенности, чувство, что она любима и веру в собственную способность любить. А любить и быть любимым — это для ребенка основное условие су­ществования.

Манфред и Катарина были так поражены разводом, что про­сто не могли на него реагировать никак — ни печалью, ни ярос­тью. Они были настолько им непосредственно травмированы, что чувствовали себя окончательно сраженными, беззащитными и беспомощными. Так чувствует себя голодный младенец, когда просыпается в своей кроватке один и на его крик никто не идет, никто его не покормит и не утешит. В подобных случаях — в от­личие от случаев простого испуга — психическое равновесие не восстанавливается само по себе. Травма оставляет глубокие раны. Манфред и Катарина уже не те дети, какими были до развода.

Конечно, они тоже реагируют на происшедшее. Но реа­гируют они не на обстоятельства и события, а на пугающие

их фантазии. Иными словами, то, что произошло с Манфре-дом, следует понимать не как реакцию на отсутствие отца, а как реакцию на — в психологическом смысле — состоявшу­юся кастрацию и угрозу поглощения матерью. Ведь он те­перь так мал и беспомощен! Жизнь изменилась для него в страшную сторону, отовсюду грозит опасность. Главное сей­час — скрыть свою беззащитность или компенсировать ее постоянным сопротивлением. Он стал драчуном и забиякой, отказывается выполнять требования учительницы, с мате­рью обращается, как со страшным чудовищем или вовсе ее не замечает, закрывается в своей комнате. Катарина же ведет себя так, словно для нее перестали существовать какие бы то ни было обязательства любви. Правил, соблюдение которых мотивируется любовными отношениями, для нее больше нет, она делает, что ей вздумается, а чувств других людей просто не хочет замечать. Она словно отгородилась от всего мира и пытается, как Робинзон, выжить в полном одиночестве.

Почему развод так необычайно глубоко травмировал имен­но этих детей? И прежде всего: сумеют ли они побороть свой душевный срыв, зарастут ли когда-нибудь их раны? Возможно ли, чтобы Манфред сумел вновь увидеть в «чудовище» свою лю­бящую мать? Что должно произойти, чтобы у Катарины появи­лись шансы найти своего Пятницу, который помог бы ей сно­ва поверить в любовь? Мы ответим на эти вопросы, но вначале проследим судьбу «нормальных» детей, то есть тех, которые не были так спонтанно травмированы уже самим фактом раз­вода. И мы увидим, как их борьба за восстановление душевно­го равновесия, вначале казавшаяся не такой уж безнадежной, терпит провал под влиянием обстоятельств, и как в результате развод и для них становится такой же катастрофой.

Что можем предпринять мы, взрослые, чтобы предотвратить или, по крайней мере, в большой степени смягчить эти детские беды?

О

ПОСЛЕРАЗВОДНЫЙ КРИЗИС И «СКОРАЯ ПОМОЩЬ»

Послеразводным кризисом Фигдор называет те пережи­вания ребенка, которые начинаются непосредственно за раз­водом. Этот период времени он считает наиболее важным, потому что в это время душевные реакции еще можно исполь­зовать для преодоления тяжелых переживаний развода. Реак­ция на сообщение о разводе в большой степени зависит от индивидуальности самого ребенка, что же касается послераз-водного кризиса, то протекание его целиком зависит от тех внешних обстоятельств, которые сопутствуют разводу. Чрез­вычайно важно именно в этот период правильно реагировать на переживания ребенка, чтобы не упустить его для оказания так называемой неотложной скорой помощи.

Вот один из примеров. После того, как отец окончательно ушел из семьи, Магдалена хватается за юбку матери, как если бы ей было не восемь, а четыре года. Мама уверяет ее, что ни­когда не покинет свою дочурку, но девочка не очень-то верит ее обещаниям: мало ли что, думает она себе... Она стремится оставаться вблизи от матери, контролирует, куда она пошла, и требует, чтобы по вечерам та оставалась дома. Мысли девочки постоянно заняты отцом: хорошо ли он себя чувствует совсем один в своей новой квартире? Он уверял, что любит ее, тогда как же он мог ее покинуть? А главное — как ей вести себя в выходные при встрече с папой, чтобы не обидеть ни его, ни маму? Но мама не сердится на дочку, она понимает, почему та регрессирует и воспринимает ее контроль и нервозность как нечто неизбежное в данной ситуации. Она уже несколько не­дель не ходит на свою обычную аэробику, подруг старается приглашать к себе, чтобы оставаться дома. И Магдалена по­степенно успокаивается, поведение матери говорит ей, что ро­дители на нее не сердятся и никто не собирается возлагать ответственность за случившееся на нее. Мама старается радо-

вать ребенка всеми возможными способами, папа ходит с нею гулять по городу, как со взрослой дамой. Но даже спустя чет­верть года иногда по вечерам у девочки подступают слезы. Она думает о том, как было чудесно раньше, когда мама и папа це­ловали ее перед сном и вместе сидели около ее кроватки. Одна­ко самые большие опасения ребенка все же не оправдались — у нее до сих пор есть и мама, и папа и они оба любят ее. Спустя время девочка уже не боится отпускать мать по вечерам, хотя все еще не позволяет себе заснуть, пока та не вернется. Но и это скоро пройдет. Магдалена снова взяла «свою жизнь в руки». А спустя еще несколько месяцев мысли ее стал занимать Георг, самый красивый мальчик в классе, который сказал ей, что она единственная девочка, которая ему нравится.

А вот другой пример. Стефану девять лет. Отец ушел две недели назад, с тех пор в доме идут разговоры лишь о том, что кому принадлежит и кто за что должен платить. И снова, и снова — кто виноват? Стефан зол на обоих — они считают себя такими важными! А о нем все забыли. Но это все же не совсем так. У Стефана есть дедушка. Раньше тот был просто занима­тельным старым господином, курящим трубку, непременным атрибутом их жизни, и не более. Теперь дедушка стал часто наведываться только затем, чтобы поиграть с внуком. Он уте­шал его по поводу «постыдного» происшествия — Стефан пару раз обмочил постель, понимал гнев ребенка, объяснял понят­ными ему словами, как это бывает, когда люди любят друг дру­га, а потом вдруг не хотят больше быть вместе. Мальчик нео­жиданно нашел в дедушке друга с отеческим пониманием, для которого он, Стефан, был важнее всех взрослых и который возвращал ему добрую долю потерянного было доверия к са­мому себе. Но об одном не мог мальчик говорить даже с де­душкой — о своем предстоящем дне рождения — первом пос­ле развода. Зачем ему теперь его любимый торт и всякие там подарки, если мама, в последнее время такая раздраженная, все равно будет выглядеть больной и оскорбленной.

День рождения начался, как и ожидалось. Стефан никого не приглашал, и в классе его никто не поздравил. От учитель­ницы он получил несколько замечаний, поскольку был рассе­ян в этот день больше обычного. Может быть, вечером придет дедушка, это немного скрасило бы сегодняшний день. Когда

Стефан пришел домой, дедушки не было. На столе стоял его любимый торт, и мама что-то говорила ему, но он даже не слу­шал. Сквозь слезы видел он в углу какой-то огромный пакет, что-то вроде плохо упакованных санок. Вдруг пакет зашеве­лился и из-за стола вынырнул — папа! Стефан закричал от ра­дости и через несколько минут оба сжимали друг друга в объя­тиях. Это был чудесный день! Папа подарил ему такой малень­кий аппаратик и объяснил, как при его помощи он может в любой момент дать папе знать, чтобы тот позвонил ему. По­том они — вместе с мамой — поехали смотреть папину новую квартиру, чтобы показать Стефану дорогу. На двери одной комнаты висела табличка, на которой было выгравировано: «Стефан». А в комнате стоял самый лучший в мире детский велосипед, к которому была прикреплена записка: «От мамы и папы, которые всегда будут тебя любить».

Так для Магдалены и Стефана самое трудное осталось по­зади. Их жизнь изменилась, но они почувствовали, что она продолжается. Способность родителей понять боровшиеся в детях чувства гнева, страха, печали сыграла решающую роль. Дети вынесли из всех испытаний, пожалуй, даже нечто по­лезное для себя6. Мать Магдалены хорошо понимала зависи­мость дочери, а Стефан нашел в своем дедушке человека, вре­менно заменившего ему родителей. Тот противопоставил по­терям развода новые дружеские отношения. Но и родители наконец поняли, что сын очень нуждается в их любви.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: