ОТ ТРАГЕДИИ К НАДЕЖДЕ 2 страница

Вера в то, что «правильно» воспитанные, здоровые дети не имеют никаких проблем, тоже можно развенчать как производ­ное нарциссических фантазий, которые позволяют поверить в то, что развитие и благополучие детей возможно постоянно дер­жать под контролем. Но эти фантазии являются выражением больших страхов за ребенка. Если я верю, что дети в детском саду могут чувствовать себя только хорошо, то у меня нет необ­ходимости признаться себе в том, что я отдаю ребенка в сад не из соображений его лучшего (социального) развития, а, может быть, сама жизнь (работа, потребность в собственном покое и отдыхе) вынуждает меня к этому. А значит, мне не надо думать о том, что я, вероятно, причиняю своему любимому чаду боль­шое страдание, вынуждая его расставаться с любимыми мамой и папой и долгие часы проводить в, чаще всего, далеко не блес­тящих условиях детского сада (где слишком большие группы и слишком мало компетентных педагогов).

Итак, здесь речь идет о совершенно особенных «педагоги­ческих заблуждениях», порожденных не простым недостат­ком информации, и появляются они не потому, что мне так удобнее и я иду на поводу у своих стратегий. Это те ошибоч­ные оценки, за которые изо всех сил цепляются родители по той причине, что они защищают их от прорыва чувства вины, страха, агрессии или от нарциссических обид, связанных с ущемлением чувства собственной полноценности.

Работая с родителями, Фигдор вначале очень осторожно, путем приведения в пример различных историй, иносказаний и истолкований старается расслабить их чувство вины, что по-

зволяет потом, планомерным образом, освободить их от вли­яния их «зловредных духов». Затем он дает им возможность, путем идентификации с консультантом, перенять новую, ос­вобожденную позицию, о которой он (в применении, напри­мер, к разведенным родителям) говорит так: «Центральной диспозицией, по моему мнению, является позиция, которую я назвал «ответственностью за вину»... Ее можно выразить сло­вами: «Все, что я или мой супруг сделали и делаем, было или есть для ребенка ужасно. И в этом так или иначе, если не це­ликом, то частично, и моя вина. Но я не должна себя казнить, потому что, во-первых, у меня не было другого выхода, а во-вторых, я, как взрослый человек, в состоянии ответить за этот мой шаг и за страдание ребенка. Развод и мои новые шансы на счастье могут и для него оказаться много полезнее, чем та жизнь, которую мы вели прежде. Я знаю, что в настоящий момент ему очень тяжело, и я приложу все силы, чтобы облег­чить его страдание». Практический выигрыш от такой пози­ции огромен. Чувство вины не требует больше защиты, напри­мер, путем иллюзии, что ребенок не страдает. Вся вина не дол­жна больше проецироваться на бывшего супруга... или направ­ляться против ребенка, который поэтому казался просто не­послушным, неверным и нелояльным и т. д.». Ребенок теперь становится тем, что он есть на самом деле: маленьким, зави­симым человеком, нуждающимся в утешении.

Характерно, что после одного только разговора с матерью или с отцом об этих проблемах уже при следующей встрече можно заметить изменения. И весь секрет такого успеха зак­лючается в том, чтобы не рассматривать ищущих совета толь­ко как родителей «бедных детей», но увидеть в них самих «бед­ных родителей», которые тоже нуждаются в том, чтобы их поняли и помогли им преодолеть их собственные трудности и душевные конфликты. Фигдор предлагает не «рецепты» («Де­лай так! Поступай так!»), его концепция направлена на внут­ренние изменения родителей, приобретение ими принципи­ально новой воспитательной позиции, основанной на терпи­мости и любопытстве по отношению к ребенку.

ВВЕДЕНИЕ

Положение дел в сегодняшнем цивилизованном мире тако­во, что развод из явления чрезвычайного давно приобрел черты относительно «нормальной» тенденции развития общества. В Австрии, например, распадается каждый третий брак, да и в дру­гих европейских странах статистика едва ли отличается от авст­рийской. Общественное мнение двояко реагирует на эту про­блему. С одной стороны, оно защищает права на личную свобо­ду, единодушно признавая право на освобождение от неудавше­гося или ставшего невыносимым супружества, но в то же время осуждает его за нанесение непоправимого вреда детям. Что же касается педагогической позиции по отношению к разводу, то она весьма близка к моральному его осуждению.

О психологических проблемах детей разведенных роди­телей написано немало трудов, где дается немало советов. И советов вполне верных. Но кто не знает, как трудно они выполнимы? Почему собственно? Прежде всего потому, что развод вызывает у родителей (особенно у того из них, кто был его инициатором) такое всепоглощающее чувство вины, что оно начисто лишает их психической возможнос­ти следовать каким бы то ни было «добрым» советам. Не последнюю роль, как справедливо отмечает Фигдор, игра­ет тот факт, что советы эти нередко начинаются с «педаго­гически» возведенного указательного пальца: не забывай­те, «прежде всего вы должны думать о детях!». Можно себе представить, какая буря поднимается при этих словах в душе матери! И она вдруг сама чувствует себя провинившейся ма­ленькой девочкой, которую собираются поставить в угол. До советов ли ей теперь?! Теперь ей просто необходимо хоть как-нибудь внутренне защититься, иначе все ее, и без того довольно шаткое, душевное равновесие обрушится в про­пасть. Тогда ей не остается ничего другого, как отрицать свою вину, отрицать страдание ребенка, переваливать вину на другого, а это чаще всего — разведенный супруг, и т. д.

Об этих проблемах и о многом другом рассказывается в науч­ных работах и прежде всего в книге Гельмута Фигдора: «Дети раз­веденных родителей: между травмой и надеждой». В ней заключа­ется такая огромная практическая ценность, что я с удовольстви­ем постараюсь изложить ее для вас в простой и каждому доступ­ной форме, ведь у большинства читательниц и читателей навер­няка нет того времени, которое требуется для чтения научной ли­тературы. Открытия психоаналитика и его воспитательная пози­ция помогут вам разобраться в некоторых собственных пробле­мах. По ходу изложения будет рассказано о некоторых основных понятиях психоанализа, например, таких, как «перенос», «про­екция», «сопротивление», «эдипово развитие», «инфантильная сексуальность». Чувства, именуемые этими терминами, играют решающую роль в нашей душевной жизни, поэтому иметь о них представление просто необходимо. Это поможет научиться созна­тельно контролировать свои эмоции, а значит, обрести известную власть над формированием своих отношений с другими людьми.

Еще несколько слов о Гельмуте Фигдоре. В 1998 году Венс­кий университет и Венское общество Зигмунда Фрейда торже­ственно поздравили его с двумя выдающимися событиями — с пятидесятилетним юбилеем и выходом в свет его нового труда «Дети разводов — пути оказания помощи», который является продолжением вышеупомянутой книги: «Дети разведенных ро­дителей: между травмой и надеждой». В нем основное внима­ние уделено вопросам развития ребенка после развода.

Доктор Фигдор, как уже говорилось, преподает психоана­лиз студентам, кроме того, он руководит курсами при Обществе Зигмунда Фрейда по подготовке консультантов для психоанали­тически-педагогических родительских консультаций, основате­лем и идейным вдохновителем коих является он сам. Ренессанс или возрождение психоаналитической педагогики во многом обязано научному вкладу доктора Фигдора. Об этом рассказыва­ется в моей статье «Психоанализ и педагогика», опубликован­ной в журнале «Новый мир» (№ 1, 1998). Большая часть его дея­тельности протекает в стенах его личной практики, расположен­ной на одной их старейших улиц Вены. Секрет его успеха заклю­чается не только в его богатейших знаниях, но, прежде всего, в его всеобъемлющей человеческой доброте, умении проникнуть­ся чужим страданием и в безграничной любви к детям.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПЕРЕЖИВАНИЕ РЕБЕНКОМ РАЗВОДА

ПРЕЖДЕ ВСЕГО, РОДИТЕЛИ, ОНИ ВЕДЬ ТОЖЕ ЛЮДИ

Следует отметить, что до сих пор подавляющее большин­ство психологов и педагогов, занимающихся вопросами раз­водов, рассматривало проблемы «пострадавшей стороны», т. е. детей, без оглядки на проблемы родителей. При таком «рас­кладе» родители неизбежно автоматически превращаются в некую теоретическую конструкцию, лишенную каких бы то ни было живых человеческих свойств. Им предписывают, со­ветуют, от них ожидают или даже требуют определенных дей­ствий с такой непреложностью, словно нельзя даже предпо­ложить, что они тоже могут страдать, испытывать страх, рас­терянность, зависимость, отчаянье, печаль. Словно мать в любую минуту способна перестать быть женщиной, может быть, доведенной разводом до полного отчаяния, забыть свои собственные проблемы и целиком превратиться в некую иде­альную конструкцию «мать». Или отец, как по мановению волшебной палочки, забудет обо всех обидах и унижениях, и тотчас, не медля ни секунды, целиком посвятит себя програм­ме: «Ребенку нужен отец!».

Этого ожидают учителя, воспитатели, а нередко и психо­логи, не говоря уже о социальных работниках. По мнению Фиг-дора, здесь-то и кроется основная причина, почему «добрые советы» так редко приносят настоящую пользу. А все дело в том, что в этих случаях в действие вступает известный психический феномен, именуемый сопротивлением'. Подумайте сами, ведь если меня в чем-то обвиняют, пусть даже негласно, пусть даже намеком, можно ли ожидать, что я сейчас же вытянусь по стой­ке смирно, склонив повинную, и изъявлю искреннюю готов­ность тотчас выполнить абсолютно все, что от меня потребу­ют? Нет, скорее всего, я, даже того не сознавая, потороплюсь

1 Сопротивление — стремление пс допустить в сознательное вытеснен­ные бессознательные желания и мысли.

занять оборонную позицию. Ведь механизмы моей психичес­кой защиты формировались на протяжении всей моей жизни, и не могу же я так сразу, лишь по чьему-то «доброму» совету отказаться от всех моих давно выработанных психических стра­тегий. Это все равно, как если бы из-под всего здания моего душевного мира вдруг выбить фундамент — стены и крыша тот­час обрушатся на меня и я под ними просто сойду с ума.

Поэтому любой разговор с родителями Фигдор начинает не советами, а проявлением понимания к их проблемам. В первую очередь, он старается разрядить напряжение и, по мере возможности, освободить мать или отца от захлестыва­ющего чувства вины, которое представляет собой именно тот заслон, который мешает делать то, что необходимо детям. Кроме того, как он подробно рассказывает в одной из своих важнейших работ2, родители часто бывают подвержены вла­сти — как он их называет — «злых педагогических духов».

Например, рассмотрим такое понятие, как «самоотвер­женная мать». «Я — хорошая мать, — говорит она себе, — по­этому я отодвигаю свои личные потребности (социальное при­знание, профессиональные интересы, покой, увлечения, по­требность в любви и сексуальных отношениях) на задний план. Но с вытесненными3 потребностями вообще-то дело обстоит не столь просто, как хотелось бы. Так или иначе, они постоян­но будут стучаться в сознание и напоминать о себе неудовлет­воренностью, плохим настроением, отчаянием или слишком высокими требованиями к себе и окружающим. От ребенка в ответ ожидается своего рода вознаграждение, он теперь ну просто не имеет права роптать, быть недовольным или, боже упаси, выглядеть несчастливым («я стольким для него пожер­твовала!»). И если он все же проявляет недовольство, если он печален или раздражен, если его успехи в школе оставляют

2 «Психоаналитически-педагогическая консультация. Ренессанс од­ной классической идеи». Статья с сокращениями опубликована в «Москов­ском психотерапевтическом журнале» (№ 1, 1997)

1 Вытеснение — перевод психического содержания (по причине его болезненности) из сознания в бессознательное и (или) удерживание его в бессознательном состоянии. Это — один из важнейших психических за-Щитных механизмов, благодаря которому неприемлемые для «Я» (сознатель­ного) желания становятся бессознательными.

желать лучшего, то разочарованию матери уже нет предела: «И это за все мое добро!» У ребенка в результате зарождается то чувство вины, которое он, может быть, будет потом вына­шивать всю жизнь, перенося его на другие жизненные ситуа­ции: «Мама и без того такая несчастная, а тут еще...». Итак, самоотверженная мать неизбежно по-своему деспотична. Кро­ме того, наличие «жертвы» или «мученицы» обязательно пред­полагает и присутствие «мучителя». Каково же ребенку (пусть даже бессознательно) ощущать себя в этой роли, которая не по силам и взрослому?

Другой «дух» заставляет мать верить, что ее тяжелое душев­ное состояние не может плохо отразиться на детях. Представь­те себе, что вы вынуждены общаться с человеком, у которого почти всегда плохое настроение, разве это не станет обремени­тельным для вашей психики, пусть даже речь идет всего лишь о коллеге по работе? Многие матери верят: «Если я^все буду де­лать правильно, то у меня с детьми никогда не будет проблем». Но, во-первых, нет на свете такого человека, который способен был бы все «делать правильно», а во-вторых, не все в жизни за­висит от меня одной. Или вот еще: «Хорошее воспитание мо­жет протекать без давления, без авторитета, а значит, без нака­заний или их угрозы — достаточно ребенку все правильно объяс­нить, и он сам, без напоминаний будет соблюдать порядок». Ах, как было бы чудесно, если бы было именно так! Но сама жизнь устроена по-другому и здесь ничего не поделаешь. Сила детских желаний так велика, что они часто просто не терпят промедления. Однако исполнить все желания невозможно, как бы нам этого не хотелось. Мы любим своих детей и видеть их счастливыми было бы самым большим счастьем и для нас. И поэтому нам больно, когда мы не можем удовлетворить их по­требности. Но какая любящая мать или какой любящий отец в состоянии признаться себе в причинении боли ребенку?! По­этому вместо того, чтобы сказать: «Я знаю, дорогой, я сама была ребенком и прекрасно понимаю, как тебе этого хочется, но, к. сожалению...», мать в отчаянии восклицает: «Ведь я так устаю, после развода мне приходится так много работать, я лезу вон из кожи, а он ничего не желает понимать! Как ты только можешь требовать новую игрушку, когда у нас и без того такое тяжелое

положение?! И я не раз уже тебе об этом говорила!». И тут про­исходит — с психологической точки зрения — нечто совершен­но ужасное, а порой даже непоправимое: таким образом мать запрещает не просто удовлетворение желания (на что у нее, бе­зусловно, есть основания), она отказывает ребенку в самом пра­ве на желание! А вот этого делать нельзя! Это святое право всех нас — и взрослых, и детей — иметь свои желания. Потому что иметь желания и фантазии — непременное условие психичес­кого здоровья. И это не важно, выполнимы они или нет, они уже сами по себе в состоянии психически восполнить дефицит реальной жизни. К чему приводят запреты, сделанные в такой форме, нетрудно себе представить: ребенок раздражается и в этот момент, как все дети в подобных ситуациях, начинает не­навидеть мать. Ненависть сочетается в нем с чувством вины. Особенно опасно это в разведенных семьях, где ребенок не мо­жет позволить себе (о чем мы будем говорить позже) хотя бы какое-то время злиться на маму, потому что он панически бо­ится ее потерять, а заменить ее теперь даже на короткое время некем: отец далеко, он уже — частично, а бывает, и полнос­тью — потерян, и мама у него одна. Тогда он обращает свою ненависть внутрь себя и во всем получается виноват он один. А это уже верная дорога к развитию устойчивого невроза.

«Если мой ребенок развит и здоров, то у него никогда не будет неприятностей ни в саду, ни в школе», — вот еще одно фальшивое представление матери или отца. Да нет же! Показа­телем психического благополучия является не отсутствие конфлик­тов, а умение их разрешать. Сами же конфликты и проблемы явля­ются неотъемлемой частью человеческих отношений. Они неиз­бежны, и это следует всегда иметь в виду!

А вот еще один «дух»: «Если мать (или отец) и вправду лю­бит своего ребенка, то она (он) никогда даже на минуту не может себе пожелать от него освободиться». Это тоже не так. Отношения родителей и детей по природе своей в высочайшей степени амбивалентны, то есть противоречивы, и это харак­терно вообще для всех без исключения любовных отношений. Да и Подумайте сами, конечно же вы очень любите своего ново­рожденного малыша, ведь он такой вам родной, крохотный и беззащитный и так нуждается в вашей заботе. Целый день вы

прикованы к его кроватке, вы недосыпаете ночами, вы кор­мите, меняете пеленки, ходите с ним гулять, купаете, играе­те... За этими заботами вы забыли, когда последний раз смот­рели на себя в зеркало, в кино вы не были уже целую вечность, и, даже оставив своего крохотулю на час с няней или подру­гой, вы мыслями остаетесь с ним и торопитесь поскорее вер­нуться к нему. Конечно же вы устали. Он отнимает у вас по­кой, свободу, вы лишены удовольствий, не говоря уже о том, что ребенок активизирует ваши собственные детские пережи­вания, а они, к сожалению, не всегда счастливые. Так что же удивительного, если в какой-то момент вы пожалеете о тех дня, когда у вас еще не было всех этих забот?! Но в этом нет никого греха и вам не обязательно сразу же впадать в отчаяние, чув­ствуя себя, так сказать, моральной преступницей, — ведь вы были и остаетесь ответственным взрослым человеком и ко­нечно же никогда не бросите своего дорого малыша.

То же самое и у ребенка. Мама и папа — единственный источник его существования. Они заботятся о нем, удовлетво­ряют его потребности, он любит их и гордится ими, они — самые главные в его жизни. Но как часто они отказывают ему в исполнении самых горячих и самых неотложных желаний. Ребенок вряд ли в состоянии понять, что запрет надеть краси­вую летнюю курточку, когда за окном минус десять, основан на соображениях его собственного благополучия, для него зап­рет есть всего лишь запрет, проявление родительской власти, и он раздражается, злится и желает в этот момент, чтобы ро­дители исчезли и он мог бы делать, что ему захочется.

Но проходит короткое время, и мы снова любим друг дру­га. Между пожеланием и действием расстояние, как от Земли до другой галактики. В пожеланиях собственных покоя и без­заботности нет никакого греха. Ведь мы взрослые и знаем, в чем заключается наш долг, и мы отвечаем за свои поступки. Итак, всеми ему доступными способами психоаналитик преж­де всего стремится ослабить в матери чувство вины, которое и создает психический заслон пониманию истинных проблем ребенка. Далее, по ходу консультирования, второй важной его заботой становится помочь родителям выработать в себе по­зицию, как он ее назвал, ответственности за вину.

«ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ВИНУ»

Убийственное, всепоглощающее чувство вины и осознание своей вины — вещи достаточно различные. Первое парализует волю, повергает в отчаяние, вызывает стыд, лишает способнос­ти действовать разумно. Чувство это настолько невыносимо, что нам во что бы то ни стало необходимо от него избавиться. В ре­зультате оно заставляет отрицать вину, перекладывать ее на дру­гого, скрывать, замалчивать, не договаривать.

Предположим, я развелась с моим мужем и лишила своего ребенка возможности жить с мамой и папой, то есть лишила его защищенности полной семьи. Но при одной мысли о том, ка­кую боль причинила я моему любимому чаду, мне самой стано­вится невыносимо больно и стыдно. А тут еще со всех сторон «педагогические» указания: «Не забывайте...», «Подумайте...», «Ребенку нужен отец...» и т. д. Ничего удивительного, если я — и это скорее всего, бессознательно — стану искать в ребен­ке подтверждений тому, что развод для него не так уж и стра­шен. И если ребенок и вправду внешне никак не проявит сво­его горя — не закричит, не заплачет, — я с радостью решу, что так оно и есть. И мне просто не захочется размышлять о том, что внешние проявления мало говорят о действительных, внут­ренних переживаниях. И не захочу я об этом размышлять не потому, что мне не достает интеллекта или доброты, а потому что думать об этом больно и страшно и здесь-то и вступают в действие мои бессознательные защитные механизмы.

Но стоит только хотя бы немного ослабиться чувству вины, как я в состоянии буду задуматься о том, что ребенок, собствен­но, просто не может не переживать в такой страшной ситуации. "Разве я смогу представить себе, что, если меня бросит самый лю­бимый человек, если он скажет мне, что мы не будем больше жить вместе, я останусь спокойной и равнодушной и меня это особен­но не затронет. Как же можно ожидать подобного от ребенка?

Однако если я знаю, что развод был неизбежен или необ­ходим (часто разводы происходят именно в интересах детей,

во имя избавления их от больших бед), если, кроме того, я знаю, что несу ответственность и за свое собственное счастье и душевное благополучие и по-другому просто не могу, то я «с чистой совестью» возьму на себя ответственность за случив­шееся. Конечно же это именно мы, родители, повинны в тех страданиях детей, которые приносит детям развод. И если мы будем отрицать свою вину или перекладывать ее друг на друга, то это не только детям, но и нам самим не принесет ничего хорошего, мы все потеряем остатки нашего душевного покоя или же будем удерживать их слишком большой ценой. Совсем другое дело, если мать (отец) скажет: «Да, мои дорогие дети, это я причинила (причинил) вам такую боль, но у меня не было другого выхода (о чем бы ни шла речь — об избавлении от мужа-пьяницы или о своем собственном счастье и праве на любовь). И я готова (готов) ответить за это и постараюсь, насколько мне позволят обстоятельства, наладить нашу жизнь так, что­бы все мы вышли из этой тяжелой ситуации с наименьшими потерями!

Такая позиция во многом облегчает решение проблем, воз­никших в связи с разводом. И если вы готовы, пусть и не сито же минуту, а после размышлений на эту тему (для того, чтобы что-то изменить в себе, нужно время), придерживаться ее или, по крайней мере, понять ее справедливость и целесообразность, то, можно считать, доброе начало уже положено. Чем слабее в вас внутреннее сопротивление, тем активнее ваша воля и тогда вы уже способны не только воспринимать «добрые советы», но и следовать им.

Фигдор здраво оценивает все реальные трудности, которые приносит с собой развод: часто это денежные проблемы, соци­альная изоляция матери, ее усталость от непомерных нагрузок, нехватка времени и сил на свободное, счастливое общение с деть­ми. И на этом реально обременительном фоне протекают глав­ные — внутрипсихические — переживания развода.

В книге «Дети разведенных родителей: между травмой и надеждой», как и в других работах Фигдора, развод рассмат­ривается «изнутри», то есть с точки зрения душевных собы­тий. От того, как дети переживут развод, во многом зависит их

дальнейшее психическое здоровье. В этой книге мы не най­дем конкретных рецептов «дрессировки»: в такой, мол, ситуа­ции нужно вести себя так, а в такой — эдак. Но в приведенных примерах мы, может быть, частично распознаем внутреннее содержание и своих собственных проблем. А стоит нам по­нять суть, как правильное поведение придет само по себе.

Хочется еще раз предупредить: всякое столкновение с те­мой развода — особенно для тех, кто в том или ином виде пе­режил его сам или для тех, кто его планирует, — дело ужасно болезненное. Одна только мысль о разводе (может быть, о раз­воде ваших собственных родителей, пережитом в детстве) ак­тивизирует такое ужасное чувство вины, страха и боли, что вам тотчас захочется отложить в сторону эту книгу — мол, по­том как-нибудь. Но потом не бывает легче, потом становится еще труднее, потому что чувство вины приводит в действие внутреннее сопротивление, которое устанавливает «железо­бетонный» заслон всякому столкновению с больной темой. Поэтому, я очень прошу вас, сделайте над собой усилие, по­пробуйте преодолеть себя, читайте дальше, пусть это тяже­ло и даже больно, пусть это вызывает в вас страшное беспо­койство, пусть вам захочется даже плакать (непременно плачь­те!), зато вы увидите, насколько легче станет вам после. Все, что узнаете вы о своих детях и о самих себе, о невидимых, но реально существующих проблемах — а главное — о психичес­ком содержании ваших проблем, — облегчит вам понимание себя и друг друга и поможет научиться сознательно управлять событиями, а не позволять им слепо руководить собой.

Вначале мы поговорим о том, как именно ребенок пережи­вает развод родителей, что происходит в его душе.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ МОМЕНТ РАЗВОДА

Молодая мать пришла к доктору Фигдору, чтобы получить у него «несколько педагогических советов». Своего сына Лео она охарактеризовала как живого и достаточно развитого маль­чика, но с ним постоянно возникают какие-то трудности — то он не хочет одеваться или раздеваться, выключить телевизор, убрать игрушки, идти спать и т. д. Ее беспокоит также чрез­мерная стеснительность сына в присутствии чужих. Все это мать рассказывает спокойно и рассудительно, как вдруг голос у нее срывается от слез: «Я больше не могу!». Нет, она никогда не мечтала иметь абсолютно послушного ребенка, да и маль­чик должен быть шаловливым, однако правы, наверное, ее под­руги, она слишком разбаловала сына. «Я все делаю не так!» — горестно заключает она в конце.

Час подходит к концу и психоаналитик замечает, что эта женщина достаточно много рассказала о сыне, о себе, о своих родителях и подругах, но до сих пор ни словом не обмолви­лась об отце ребенка. Слезы у матери мгновенно высыхают, она держится все с большей отчужденностью и старательно пытается «увести» собеседника с «неверного следа». Да, муж не играет в их отношениях никакой роли, они уже два года в разводе, и мальчик видит отца раз в месяц, а то в два. Да нет, развод не мог плохо повлиять на ребенка, ведь ему было тогда всего два года.

Конечно, рано делать вывод, что причиной проблем меж­ду матерью и сыном является именно развод. Но все же удиви­тельно, что эта образованная и, как она сама говорит, интере­сующаяся психологией женщина, полностью отвергает веро­ятность, что развод может, хотя бы частично, быть причиной ее трудностей с ребенком. Психоаналитику, однако, из его опыта известно, что это далеко не случайность. «...Почему мать Лео пыталась скрыть от меня развод? А точнее, у меня сложи­лось впечатление, что дело здесь не столько во мне, сколько в ее желании во что бы то ни стало избежать нового столкнове-

ния с фактом развода» Через неделю она уже сама рассказыва­ет о том, что с рождением ребенка муж почти перестал бывать дома, о ней он совсем забыл, все свое время проводил с друзь­ями, они все чаще ссорились и ей не хотелось с ним спать, от чего конфликты только усиливались. Так постепенно в ней созрело решение уйти от мужа. Но она долго мучилась, думая о том, что не имеет права лишать ребенка отца. Хоть тот редко бывал дома, но мальчик очень к нему тянулся. Пожалуй, имен­но это огромное чувство вины и заставило мать отрицать роль отца для Лео. А значит, и роль развода в ее отношениях с ре­бенком. Постепенно она вжилась в представление о том, что сын просто не заметил изменения в их жизни. И мать Лео в этом не одинока.

«Что могут в действительности сделать родители для того, чтобы защитить детей от травмирующего влияния развода или, по крайней мере, уменьшить его и реализовать надежду, кото­рую дает расторжение неудавшегося брака, ставшего, возмож­но, невыносимым и для детей?», — спрашивает Фигдор. Ни вид, ни тяжесть симптомов еще ничего не говорят ни о харак­тере проблемы, ни о глубине страдания ребенка, ни о возмож­ном влиянии на отдаленное его будущее. Здесь важно знать, какие внутренние конфликты скрываются за симптомами, то есть распознать бессознательное их значение. Исчезновение симптоматики, в свою очередь, тоже еще ни о чем не говорит. Часто со временем симптомы проявляют себя слабее, а зна­чит, меньше мешают окружающим, что с радостью принима­ется за исчезновение самих проблем. Но страдания продол­жают обременять душу ребенка и закладываются в его даль­нейшее развитие в качестве «невротической ипотеки».

Фигдор, имея за плечами огромный опыт работы с «разве­денными» детьми, раскрыл истинное содержание их пережи­ваний и предупреждает родителей, как это опасно полагаться лишь на такой показатель, как появление и исчезновение вне­шних проявлений.

Более того, бурная реакция ребенка на сообщение о раз­воде должна была бы как раз обрадовать родителей, потому что она открыто показала бы его переживания и то, что он любит того родителя, который теперь не будет жить с ними

3 — 3435 33

вместе. Кроме того, это было бы сигналом — ребенок нужда­ется в утешении. Но дети, кажется, имеют своего рода антен­ны, улавливающие волны родительских пожеланий. «Пожа­луйста, пожалуйста, только не переживай, покажи мне, что ты не переживаешь!» — сигнализирует мать, и ребенок уже готов выполнить ее пожелание.

Вопрос, как преподнести сыну или дочке сообщение о раз­воде и преподносить ли его вообще, мучает многих родителей. Часто они скрывают, не договаривают, лгут своим детям. Напри­мер, мать шестилетнего Марио, уличив мужа в неверности, ни слова ему не сказав, переехала с ребенком к подруге. Сыну она сказала, что у них в квартире начинается ремонт и они пока по­живут у тети Моники, которая его очень любила. Они с матерью вместе фантазировали, какие обои поклеить в детской. Но ре­монтные работы затягивались. На вопросы об отце мальчик по­лучал невразумительные ответы: папа, мол, работает сейчас в другом городе. Никаких дальнейших разговоров в семье об отце не велось. И так продолжалось почти два года, пока Марио не увидел наконец своего отца и не узнал всю правду.

Есть дети, которые с нетерпением месяцы и даже годы ждут возвращения отца или матери. Они печалятся, но тем не менее остаются здоровыми. А есть такие, которых уже на вто­рой день после развода не узнать. Все зависит от того, как ре­бенок понимает развод: уходит папа (или мама) навсегда или он (она) вернется обратно. Что отличает развод от всех других видов разлуки, так это его окончательность, безвозвратность, необратимость изменившихся жизненных обстоятельств. И это роднит его с переживанием смерти одного из родителей. Более того, психоаналитическими исследованиями установлено, что нет ни единого критерия, по которому можно было бы отли­чить эти два вида разлуки. Особенно для детей до семи-вось-ми лет, ведь в этом возрасте они еще не понимают, что такое смерть, она для них означает: «уйти навсегда».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: