ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
Освобождение животных 11 страницаКогда нам необходимо защитить наше продовольствие от кроликов, а наши дома и наше здоровье от мышей и крыс, нам свойственно подстегивать наше насилие над животными, якобы сознательно захватывающими нашу собственность, забывая, что животные постоянно ищут пищу, питаясь там, где удается ее найти. При нынешней нашей позиции к животным было бы абсурдом ожидать, что люди изменят их поведение в этом отношении. Возможно со временем, когда основные жестокости будут исправлены, и позиция к животным будет изменена, прозревшие люди смогут увидеть, что те самые животные, считающиеся сегодня «угрозой» нашему благосостоянию, не заслуживают тех жестоких смертей, в которые мы их повергаем, и тогда мы наконец разработаем более гуманные методы ограничения численности тех видов, интересы которых действительно несовместимы с нашими собственными. Подобный ответ может быть дан тем охотникам и контролерам, которые вводят нас в заблуждение, говоря о контролируемых ими неких «убежищах дикой жизни». Эти охотники или титулованные «творцы нового порядка в природе» заявляют, что во избежание перенаселенности оленей, тюленей или иных видов животных, о которых идет речь, они должны периодически отстреливаться охотниками в виде своеобразной «жатвы» или изъятия особей, превышающих оптимальную популяцию. И все это необходимо делать в интересах самих же животных. Использование термина «жатва» или «сбор урожая» часто встречается в публикациях охотничьих организаций, делающих лживые заявления, что такая периодическая резня мотивирована интересами самих животных. Эта терминология показывает что охотник думает об оленях или тюленях так, как если бы они были урожаем или залежами угля — объектами, интересными поскольку это служит интересам человека. Такая позиция не учитывает жизненно необходимый факт, что олени и другие охотничьи животные способны чувствовать и удовольствие, и боль. И поэтому они существуют не для наших целей и потребностей, а имеют свои собственные интересы. Если, действительно, при стечении особых обстоятельств их популяция вырастает до таких размеров, что может причинить вред собственной среде обитания, перспективе их выживания или других животных, обитающих здесь, тогда это может служить основанием для человека осуществить ряд контролирующих мер, но очевидно, что с учетом интересов животных эти действия не должны быть связанными с убийством и ранением животных, а направляться скорее по линии снижения их плодовитости. Если мы сумеем добиться более гуманных методов контроля за популяциями диких животных в резерватах, это поможет уменьшить трудности, с которыми мы сталкиваемся. Наиболее тревожный для нас фактор сегодня — это отношение властей к резерватам дикой жизни, как к «полям для сбора урожая», что вошло уже в ментальность их, и второе — это отсутствие интереса к поиску современных технических средств популяционного контроля, который мог бы уменьшить количество животных, изымаемых из природы в качестве ужасающей охотничьей «жатвы». Я должен сказать, что отмечая разницу между такими животными, как олени с одной стороны, и такими, как свиньи и цыплята, надо сказать, что она, по сути, сводится к тому, что мы не должны говорить о любых формах животной жизни, будь то дикой или окультуренной в терминологи «урожаев», «жатвы» и т.п., что обычно относится к сфере выращивания зерновых культур. Дело в том, что животные обладают способностью к восприятию чувств удовольствия и боли, чего лишены растения. И с этой точки зрения другое возражение общего плана может звучать так: «А откуда мы можем знать, что растения не испытывают страданий?» Чаще возражающий не рассматривает серьезно вопрос распространения на растения способности страдать, равно как способ проявления страданий. Вместо этого возражающий питает надежду показать, что действуя согласно принципу, который я отстаиваю, мы должны прекратить питаться растениями так же, как и животными, что будет означать для нас голодную смерть. Таким образом, заключение, к которому возражающий приводит нас, означает, что если невозможно жить без нарушения принципа равных подходов к рассмотрению, нам необходимо не беспокоиться о нем вообще, а продолжать то, что мы всегда делаем — питаться растениями и животными. Приведенному возражению присуща слабость как в смысле фактическом, так и логическом. Достоверных и заслуживающих доверия данных о том, что растения способны ощущать удовольствие или боль — не имеется. Хотя недавно вышедшая популярная книга «Тайны жизни растений» утверждала, что растения имеют своего рода удивительные возможности, включая возможность читать мысли человека, иллюстрируя это описанием поражающих воображение опытов, хотя они не были подкреплены серьезными институтскими исследованиями, а недавние попытки экспериментаторов ведущих университетов повторить эти опыты не увенчались получением каких-либо положительных результатов. Такая неудача в подтверждении экспериментов была объяснена теми, кто выступил сначала с потрясающими сообщениями, что только постановкой «супер-чистого» опыта можно осуществить подтверждение этих удивительных свойств растений. А вот что сказал об экспериментах Клеве Бакстера и его детекторе лжи биолог из Йельского университета Артур Галстон: «Так во что же вы хотите поверить, или в результаты тщательно поставленных и описанных опытов, повторенных компентентными исследователями во всем мире, или же в результаты, полученные на нескольких объектах, отобранных для «специальных контактов» с таким же текстовым материалом?» В главе первой этой книги я привел три основные признака, дающие явные основания, чтобы поверить в то, что животные нечеловеческого происхождения могут чувствовать боль: это характер поведения, природа устройства их нервной системы и эволюционная оправданность ощущения боли для выживания вида. Ни один из этих признаков не дает нам каких-либо оснований поверить в ощущение растениями боли. У растений не было найдено ничего похожего на центральную нервную систему, и трудно представить, зачем видам, неспособным двигаться и уйти от источника боли или, используя болевое ощущение, избежать смерти каким-то иным способом, было бы полезно развивать способность к ощущению боли с учетом позиций эволюционной целесообразности этого. Поэтому призывы поверить в способность растений чувствовать боль следует считать совершенно несостоятельными. Это все, что касается фактических основ этого возражения. Теперь давайте рассмотрим его логическую состоятельность. Предположим, что несмотря на всю невероятность этого, исследователям удалось обнаружить признаки, что растения боль все-таки чувствуют. Однако из этого еще не следует, что мы можем с таким же успехом есть то, что ели и ранее. Если мы должны взвалить на себя ношу и боли, и голода, то мы должны хотя бы выбрать из двух зол меньшее. Еще сделаем такое предположение, что растения чувствуют боль в меньшей степени, чем животные, и поэтому для нас было бы лучше поедать растения, а не животных. Действительно, такому выводу надо было бы следовать, если бы даже растения чувствовали наравне с животными, т.к. мясной промышленности недостаточно для обеспечения всех питанием, предпочитающих мясную диету; у вегетарианцев же наблюдается, по крайней мере, десятикратное превышение пищевых ресурсов над запросами потребителей. Исходя из этого я считаю, что аргумент возражения становится нелепостью и я преследую тут только одну цель — показать, чтобы те, кто выдвигает эти возражения, убедились в их полной беспочвенности, а в целом это лишь их поиски оправданий своему стремлению продолжать питаться мясом. Рассмотрев вплотную вышеизложенную точку зрения, в этой главе мы хотим осуществить то же самое относительно позиций, разделяемых многими представителями западного общества, а также рассмотреть стратегию и аргументы, обычно используемые для защиты таких позиций. Только что мы убедились, что с логической точки зрения эти стратегии и аргументы подкреплены очень слабо. Они просто что-то усовершенствуют и что-то оправдывают, вместо того, чтобы что-то доказывать. Однако можно думать, что их слабость связана с рядом недостатков экспертизы, осуществляемой рядовыми людьми в ходе обсуждения этических вопросов. Поэтому может быть интересным рассмотреть, что современные философы, проводящие специальные исследования в сфере проблем этики и морали, говорят о наших отношениях с животными нечеловеческой природы. Философия должна подвергать сомнению базовые положения своей эпохи. Прискорбно, но философия не всегда объективна и беспристрастна, а вплотную живет ее исторической ролью. Защита Аристотелем рабства всегда будет стоять напоминанием того, что философы тоже люди и соответственно этому подчинены предвзятостям общества, которому они принадлежат. Иногда они преуспевают в ломке и освобождении от господствующей идеологии, но чаще они становятся защитниками ложных и фальшивых ценностей. Так это случилось и в данном случае. Философия, как это заведено сегодня в наших университетах, никого не обременяет и не бросает никому вызов относительно предрассудков и предвзятости в наших отношениях с другими видами. В своих работах большинство философов, занимающихся проблемами, раскрывающими неоспоримое высокомерие человечества относительно других видов, проявляют тенденцию к благодушию, утверждая читателя в его спесиецизме. Теперь давайте посмотрим, что современные философы говорили о теме, по которой я вел дискуссию в главе первой этой книги по проблеме равенства подходов и относительно проблемы о правах живых существ. Весьма показательно, что любые дискуссии о равенстве и правах в нравственной и политической философии почти всегда почему-то формулировались как обсуждение проблем человеческого равенства и если прав, то прав человека. Результатом этого является то, что к вопросу равенства животных никогда лицом к лицу не обращались ни философы, ни их ученики, и это тоже показатель неспособности философии подвергнуть сомнению имеющиеся убеждения. Пока что философы считают, что обсуждать вопрос человеческого равенства без постановки вопроса о статусе существ нечеловеческого происхождения — трудно. Причина этого всегда была и остается очевидной (о ней я говорил в первой главе) — это стремление уйти от методик, в которых принципы равенства придется толковать и защищать, если конечно их кто-то будет защищать вообще. Сегодня лишь небольшое число философов готовы поддержать строгое политическое и иерархическое структурное устройство. Откровенные расисты или горячие приверженцы прав человека почти никогда не скрещивают копья на страницах философских журналов. Господствующим тоном в современной философии является идея, что все человеческие существа равны. Проблема сейчас заключается в том, каким образом интерпретировать этот лозунг, чтобы тут же не высветилась его неверность, ложность. В большинстве случаев люди демонстрируют именно свое неравенство; и если мы ищем какую-либо характеристику этого, то такая характеристика должна быть приведена к очень низкому общему знаменателю, отражающему мрачный, если не страшный перечень человеческих недостатков. Так, неправильная трактовка постулата, что все люди равны, может приводить к абсурдному переносу характеристики одной группы людей на всех людей. Например, все люди, и не только люди, способны чувствовать боль, и в в то же время только люди обладают способностями решать комплексные математические задачи, но не все люди могут делать это. Если с другой стороны мы решили (и я это доказывал в главе первой), что такие характеристики мало применимы к решению проблемы равенства, и равенство должно основываться на нравственном принципе равного рассмотрения интересов скорее, чем на обладании ряда характеристик, то и тогда будет даже более трудно найти какой-либо базис для исключения животных из сферы объектов, претендующих на рассмотрение такого понятия, как равенство. Вот почему любой философ, намереваясь посвятить себя отстаиванию прав на равенство, почти всегда оказывался не готовым говорить о чьем-либо равенстве, кроме равенства человека. Вместо признания видовой дискриминации и узурпирования одним из видов земных животных гегемонии (на сегодня это пока что человек, а не инопланетяне), большинство философов старается примирить равенство в сфере человечества и неравенство животных с человеком, прибегая при этом к аргументам, которые можно считать или обходным маневром или отклонением от темы. Давайте в качестве первого примера рассмотрим цитату из статьи Вильяма Франкина, хорошо известного профессора философии, который преподает в Мичиганском университете: «...всех людей можно трактовать как равных не потому, что они действительно равны во всех отношениях, а просто потому, что они люди. Они люди, потому что у них есть эмоции и желания, и они способны мыслить и, следовательно, способны наслаждаться богатой жизнью в смысле, в котором другие животные делать это не могут». Но что же понимается под этой богатой жизнью, наслаждаться которой способны все люди, а вот животные — нет? Конечно, каждое чувствующее существо способно провести жизнь более счастливую или менее несчастную, чем, возможно, другая жизнь и поэтому может претендовать на то, чтобы этот факт был принят в расчет. В этом отношении различия между человеком и другими животными не являются столь острыми, а скорее могут быть определены, как философская категория целостности ощущений, по которым мы двигаемся постепенно и с частичным взаимным перекрытием между видами от простых правоспособностей до ощущений удовольствия и удовлетворения более сложных комплексных сфер ощущений. Другие философы, заметно выделявшиеся в недавней философской дискуссии о равенстве, на этот раз в своих аргументах делали ударение на правовые вопросы, в основном обоснованные Ричардом Вассерстром, профессором философии и законодательства в Калифорнийском университете в Лос-Анжелесе. В своей статье «Права человека и расовая дискриминация» Вассерстром определяет «права человека» такими, которые может иметь человек, а существа нечеловеческой природы иметь не могут. Далее он отстаивает существование права человека на здоровье, благополучие и на свободу. Защищая идею о праве человека на здоровье и благополучие, Вассерстром говорит, что лица, живущие полноценной и во всем удовлетворяющей жизнью, обладают возможностью (правом) отказываться от причинения им острой физической боли. И затем он продолжает: «В реальном смысле наслаждение, восприятие удовольствий и жизненных благ отличает человека от нечеловеческих существ». Однако такое утверждение является невероятным и неслыханным, и если мы оглянемся назад и постараемся узнать, что же означает это выражение «наслаждаться благами», мы найдем пример в части затронутого нами избавления от острой физической боли, что предпосылкой такого избавления является способность к ощущению боли, если живое существо лишено способности чувствовать боль, то невозможно облегчать то, чего нет. Однако животные, как известно, ощущают боль так же остро, как и человек. Поэтому, если человеческие существа имеют право на избавление от острой физической боли, то оно не есть специальным правом только для человека. Животные должны также его иметь. Столкнувшись с вышеизложенной ситуацией, философы, стоящие на страже удобной человеческой морали, увидели необходимость подкрепления наличия пропасти между человеком и животными каким-нибудь нравственным базисом. Но в бесплодных попытках найти конкретное отличие, с помощью которого можно было бы сделать это без подчеркивания понятия «равенства» исключительной сферой людей, философы начинают говорить вздор. Последним их прибежищем в спасении от неумолимых фактов являются высокопарные фразы о неком «внутреннем чувстве достоинства человеческой индивидуальности». Они говорят о «внутреннем достоинстве всех людей», так, как-будто люди обладают чем-то таким, чего другие существа иметь не могут, или же они говорят, что человеческие существа, и только они, являются «конечной целью и ценностью для себя», в то время как «что-то другое, пытающееся выступать как человек, может иметь ценность только для человека». Конечно не все знают, что дело заключается в том, что привлекая внимание к внутреннему достоинству человеческих существ, исполнители такой акции делают решение философских проблем о равенстве настолько долгим, насколько и не подвергаемым никакому сомнению. Раз уж в эту полемику втягивают нас маститые ученые, то мы спрашиваем, как же это так может быть, что все люди, включая младенцев, умственно дефективных, уголовных психопатов, Гитлера, Сталина и прочих — имеют особый род достоинства или благородства, которого нет у слона, свиньи или шимпанзе и они не смогут его когда-либо достичь. Мы видим, что ответ настолько труден, насколько наше оргинальное требование демонстрирует слабость оправдания неравенства человечества и других животных. В действительности эти два вопроса можно свести к одному — разговорами о внутреннем достоинстве и нравственном благородстве делу не поможешь, потому что какая-либо удовлетворительная защита претензии, что все люди и только они обладают внутренним достоинством, обязательно должна быть подкреплена рядом соответствующих весомых доказательств или характеристик, что только существам рода человеческого присущи указанные качества с указанием причин, благодаря которым люди эти качества имеют. Внедрить идеи о достоинстве и благородстве путем подмены существенных факторов другими, сводящимися к надоевшему перечислению отличий человека и животных — теперь будет недостаточно. Красивая фразеология как последний ресурс тех, кто исчерпал запас реальных доказательств — вот что ожидает нас в будущих диспутах. Если кто-нибудь все еще думает, что можно отыскать те или иные относящиеся к делу особенности, которые отличают всех людей от всех представителей других видов, давайте снова рассмотрим факт о наличии среди людей особей, ясно и вполне очевидно занимающих низший уровень по осведомленности, самосознанию, эрудиции, чем существа многих нечеловеческих видов. Я имею в виду людей с глубокими и непоправимыми нарушениями функций мозга, а также людей младенческого возраста; избегая сложностей, присущих анализу поведения младенческих особей, я остановлюсь на постоянно умственно отсталых людях. Философы, поставившие своей целью отыскать особенности, которые доказывали бы отличия людей от других животных, редко уделяют внимание категориям людей, обладающих тяжелыми комплексами неполноценности, не позволяющими увенчать их затасканным ореолом исключительности и благородства. Нетрудно увидеть, почему они не делают этого; если развить это направление без переосмысливания нашей позиции к другим животным, то это будет означать, что мы имеем право проводить причиняющие боль эксперименты на умственно отсталых людях; рассуждая подобным же образом, не трудно прийти к логическому выводу, что мы также должны иметь право выращивать, разводить неполноценных людей, чтобы убивать их для употребления в пищу. Для философов, участвующих в дискуссии по проблемам равенства, легче всего было бы находить выход из трудных ситуаций путем исключения из обсуждения умственно отсталых людей, как, якобы, вообще не существующих. Гарвардский философ Джон Роулз в своей объемистой книге «Теория справедливости» выступает против рассмотрения этой проблемы, когда пытается объяснить, почему принципы нашей юстиции мы распространяем только на людей, но не на других животных; он просто отделывается от нее при помощи такой ремарки: «Я не могу проверить эту проблему сейчас, но я допускаю, что представление о равенстве не всегда может быть продемонстрировано материально». Такое экстраординарное решение вопроса, по-видимому, должно означать или то, что мы можем обращаться с умственно отсталыми людьми так же, как мы обращаемся с животными, или наоборот, согласно собственной формулировке Роулза, мы должны распространить принципы нашей юстиции на животных. Что еще может сделать философ? Если честно стать лицом к лицу с проблемой, поставив вопрос об аморальном отношении к животным, это настолько высветит невыносимость существующего состояния, что назревшая необходимость радикальной ревизии юридического статуса живых существ нечеловеческого происхождения станет очевидной. В безнадежной попытке спасти общепринятые точки зрения этот философ будет вынужден доказывать, что мы должны относиться к живым существам, исходя не из истинных их особенностей, а руководствуясь нередко абстрактной полезностью «в целом для видов». Чтобы увидеть, к каким ужасающим последствиям может привести такой подход, представим себе, что в каком-то далеком будущем в обществе с далеким для нас культурным укладом, люди придут к выводу, что большинству женщин будет удобным и нормальным, если мужчины, оставшись дома, будут смотреть за детьми, вместо того, чтобы ходить на работу. И такое решение, конечно, вполне будет совместимо с фактом (очевидным и по-своему доказательным), что действительно существуют женщины, которым меньше подходит смотреть дома за детьми и более нравится отправляться каждое утро на работу, чем многим мужчинам. Будут ли в таком случае философы утверждать, что такие женщины, являясь исключением из общего их большинства, должны восприниматься в соответствии с тем, что является «обычным для их пола», и поэтому, например, могут быть не допущены в медицинскую школу (как имеющие отклонение от общепринятой нормы), причем это может быть сделано несмотря на то, что в своих основных показателях — это обыкновенные женщины? Я не думаю, что будет правильным делать из случайного штриха фундаментальные выводы. И я считаю, что в приводимых аргументах трудно увидеть что-то (исключая разве что защиту интересов представителей своего собственного вида, причем лишь по той причине, что они представители нашего собственного вида). Подобным же образом мы должны проверять и все другие философские доказательства, воспринимая их лишь с одной позиции — как предупреждение о той легкости, с какой не только неискушенные люди, но даже и самые опытные в умении построения нравственных обоснований, могут быть принесены в жертву господствующей идеологии. Стержневое значение этой книги заключается в том, чтобы заявить, что дискриминация против живых существ лишь только по единственной причине их видовой принадлежности — является формой предвзятости, аморальности и издевательства над беззащитным так же точно, как и дискриминация, осуществляемая на основании расовой принадлежности. Я не вкладываю в это содержание чего-то незыблемого и закрытого для критики и не выдвигаю его как постулат на века, или как формулировку моей собственной точки зрения, с которой другие могут соглашаться или нет. Я только привожу доказательства, обращаясь скорее к разуму, чем к эмоциям и чувствительной сентиментальности. Я избрал этот путь не потому, что не осознаю важности такого фактора, как чувства и переживания в выработке позиции к другим существам, а потому, что решения, принятые рассудком, более универсальны, более тверды и неодолимы и представляют больший интерес. Я не думаю, что только одними призывами к сочувствию и добросердечию можно убедить большинство людей в несправедливости спесиецизма. Даже там, где дело касается интересов других человеческих существ, для нас, людей, всегда бывает приятной неожиданностью обнаружить тяготение нашего сочувствия к представителям своей нации или расы. Почти каждый, однако, подготовлен, по крайней мере номинально, слушать разумные доводы. Можно также допустить, что имеется определенное количество людей, любящих пококетничать с непомерным субъективизмом в моральности, говоря, что любая моральность фактически такова, как и любая другая. Но когда тем же самым людям предлагают сказать, что они думают о моральности Гитлера или о рабском труде, таковы ли они, как у Альберта Швейцера или Мартина Лютера Кинга, лишь после этого они убеждаются, что мораль у разных людей различна. Вот так, работая над этой книгой, я полагался на разумные аргументы. И теперь, если вы не сможете опровергнуть главный аргумент этой книги, вам придется признать, что спесиецизм несправедлив, и это означает, что если вы относитесь к нравственности серьезно, вы должны постараться удалить спесиецизм практически из вашей жизни и противостоять ему всюду, где бы он не появился. Иначе говоря, любое обожествление превосходства и непорочности собственного вида будет лишать нас базиса для критики расизма или сексизма, если при этом мы не будем прибегать ко лжи и лицемерию. В этой книге я в общем избегал споров на тему, что к животным мы должны быть добрыми потому, что жестокость к животным неизбежно приведет к жестокости к людям. Возможно это действительно правда, что доброта к людям и другим животным часто идут вместе, но независимо от того, так это или нет, если мы будем упорно стремиться сказать (как кстати считали Фома Аквинский и Кант), что именно в этом кроется истинная причина, почему мы должны быть добрыми к животным, то это прозвучит как полноценная позиция спесиецизма. Мы должны рассматривать интересы животных не потому, что опять заботимся о набивших оскомину благах своего вида, а просто потому, что они существуют, эти интересы, и было бы лишено всякого оправдания исключить их из сферы нравственных ценностей. Если же мы опять ставим такое рассмотрение в зависимость от наличия каких-то выгодных последствий для человека, то это опять таки было бы утверждением того, что рассмотрение интересов животных ради них же самих не правомочно к постановке, как вопрос юридический. Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|