Калейдоскоп детства

Эмми

История жизни: Эмми Симпл Макферсон

Содержание

Предисловие

1. Калейдоскоп детства

2. Школьные годы

3. Заново рожденная

4. Молодожены

5. Вперед, на поле служения

6. Китай

7. Hе у дел

8. Может ли женщина проповедовать?

9. Вдоль атлантического побережья

10. Здравствуй, калифорния!

11. Окленд, штат калифорния, и Австралия

12. Дом, посвященный Богу

13. Храм ангелов — первые годы

14. Похищение

15. Это было на самом деле

16. Современный Вавилон разрушен!

17. В средоточии божьей воли

18. Любовь и вера

19. Америка, пробудись!

20. Вечное пробуждение

21. Вокруг света с четырехугольным евангелием

22. Эпилог

На протяжении своего жизненного пути, начавшегося на родительской ферме в Канаде и закончившегося на кафедре Храма Ангелов в Лос-Анджелесе, она разбивала свои палатки, проповедовала Евангелие и служила людям. Слава о ней разнеслась по всему миру. В этой книге она повествует о своих переживаниях и рассказывает о событиях, привлекших к ее деятельности внимание всех средств массовой информации.

Эмми Симпл Макферсон сделала, казалось бы, невозможное для женщины, живущей в первой половине двадцатого века. Она не устрашилась препятствий — больших или малых — и твердо стояла в своей вере в реальность вечного Христа. История ее жизни не только позволяет постичь глубокую человечность этой женщины, ставшей легендой еще при жизни, но и дает представление о служении, которое она основала и которое сегодня, спустя более сорока лет после ее смерти, продолжает расти и набирать силу.

Предисловие

Незадолго до своей смерти в сентябре 1944 года Эмми Симпл Макферсон начала писать новую автобиографию. Ее предыдущие книги автобиографического характера — «Это есть то» и «В служении Царю» — заканчивались соответственно открытием Храма Ангелов и оправданием после расследования дела о похищении.

Рукопись, положенная в основу данной книги, более двадцати лет оставалась в архивах сестры Макферсон незамеченной. Когда о существовании рукописи стало известно Комитету по наследству Международной церкви Четырехугольного Евангелия, председатель комитета преподобный Чарльз Дуарте был уполномочен заключить с автором этих строк контракт, обязывающий последнего закончить рукопись. В письме от 24 февраля 1969 года преподобный Дуарте писал: «Нам нужен человек, который смог бы закончить жизнеописание, сохранив стиль сестры Макферсон; человек, который лично знал ее».

Мы планировали закончить автобиографию, основываясь на собственных рассказах сестры Макферсон о различных эпизодах ее жизни, которые содержались в проповедях, статьях и документах — как опубликованных, так и нет, — имевшихся в нашем распоряжении. Дав согласие на эту работу, я не представлял, какой огромный объем материала — многие тысячи страниц и миллионы слов — подлежит внимательному изучению. Было необходимо прочитать все подшивки газет с публикациями сестры с 1917 года и груды фотокопий и газетных вырезок, так или иначе отражающих ее жизнь. Несколько секретарей в течение многих недель снимали фотокопии со всех стенограмм проповедей, хранящихся в архиве Международной церкви Четырехугольного Евангелия, в которых содержались упоминания сестры о событиях личной жизни. Были изучены бесчисленные комментарии к проповедям, проливающие свет на различные эпизоды ее жизни, а равно десятки относящихся к делу документов, многие из которых были предоставлены лично доктором Рольфом К. Макферсоном.

История, предлагаемая вниманию читателей, — это история, рассказанная самой сестрой, по возможности собственными ее словами, тщательно подобранными из многочисленных записей, касающихся тех событий ее жизни, о которых она не успела рассказать в рукописи, оставшейся незаконченной к моменту ее смерти. Множество сведений об интересных происшествиях и различных эпизодах я оставил за пределами этой книги, которая в противном случае стала бы излишне длинной, а в том, что касается описаний собраний пробуждения, изобиловала бы повторениями.

В последние годы появилось множество жизнеописаний, искажающих облик Эмми Симпл Макферсон, которые написаны почти полностью на основании недоброжелательных публикаций в прессе и свидетельств ее противников. Поэтому я попросил позволения привести в данном предисловии отрывок из письма доктора Рольфа Макферсона, сына сестры Макферсон, в котором он комментирует сделанное в одной из публикаций заявление, что его мать была «легко возбудимой женщиной», подверженной «неудержимым приступам гнева». Доктор Макферсон писал:

«Я совершенно не представляю, каким образом у кого—либо могло сложиться подобное впечатление, ибо, безусловно, все люди, знавшие маму, глубоко восхищались ее уравновешенностью и умением сохранять спокойствие в любой ситуации. Я никогда в жизни не видел, чтобы она так или иначе вышла из себя, а с нами, своими детьми, она всегда умела обращаться дипломатично, не прибегая к наказаниям какого—либо рода. Я просто не верю, что найдется хотя бы один свидетель, могущий утверждать, что видел маму в "безудержном приступе гнева". За все годы своего служения она ни разу не ответила на недоброжелательные выпады».

Секрет служения сестры Макферсон заключался в ее уникальной способности под помазанием Святого Духа сделать Христа реальным для своих слушателей — столь реальным, что прихожане ощущали Его чудесное присутствие рядом не в качестве отвлеченной идеи, но в качестве любящего близкого друга. Самым страстным ее желанием было возвеличить Христа, чтобы все люди повлеклись к Нему. С молитвой о том, чтобы эта история жизни сестры Макферсон равным образом восславила Иисуса Христа, показав, какие деяния Он может свершить через Свою смиренную служительницу, представляю эту книгу вниманию читателя.

Реймонд Л. Кокс

Глава 1

Калейдоскоп детства

— Ты хочешь погубить ее?

— Конечно нет!

— Так попомни мои слова: если ты вынесешь малышку на мороз, она умрет от воспаления легких!

— Ей будет тепло.

— Ты только посмотри в окно.

— Я часами только этим и занимаюсь.

— На улице ноль градусов и идет снег.

На щеках юной матери, отвечавшей таким образом пожилой женщине, выступили красные пятна — темно—красные, как пионы, что недавно цвели в саду. Взгляд сверкающих карих глаз выражал твердую решимость. Она мягко прикрыла дверцу печи, подхватила ворох детских одеялец, которые нагревались рядом на стуле, и подошла к столу, покрытому красной клетчатой скатертью. Она принялась аккуратно расстилать одеяльца на столе: сначала самое толстое, потом потоньше, потом еще потоньше и так далее, далее вплоть до последней мягкой пеленки розового цвета.

На кухне, залитой мягким светом подвесной керосиновой лампы, было тепло и уютно. Но снаружи в воздухе весело плясали огромные снежинки и прилипали к оконному стеклу, словно любопытные белые звезды.

— Тут всего пять миль, — сказала молодая женщина. Она положила на стол крохотного младенца, сучащего ручками н ножками, и принялась заворачивать его в одно одеяло за другим.

— Боже мой! Малютке всего три недели! Какая ей сейчас будет польза от богослужения?

— В Библии говорится: «Учи ребенка тому, что должно делать, и когда он вырастет, он не отступит от этого». И мне кажется, что учение не может начинаться слишком рано. Я хочу, чтобы она привыкла к церковным гимнам, музыке и общей атмосфере служения с самого раннего детства.

Из конюшни вывели Флосси, с дымящейся спины кобылы сняли прорезиненную попону и аккуратно постелили на меховую полость саней. При свете фонаря Мария размотала поводья и зажала их в правой руке, левой же рукой она крепко прижимала к груди маленькую дочь.

Мы добрались до невзрачного на вид молитвенного дома, из узких окон которого лился радостный свет. Внутри на грубых деревянных скамьях сидела группа простых честных людей. Играла группа музыкантов в форменной одежде. Мать пронесла меня по проходу к передней скамье, возле которой в медной печке весело потрескивали раскаленные угли. Звенели бубны. Я проснулась и с энтузиазмом подхватила припев.

Конечно, я ничего этого не помню, но из достоверного источника знаю, что по возвращении на ферму в тот вечер мать с гордостью заверила встревоженных домочадцев: «Что ж, любой скажет вам, что она будет евангелисткой! Видели бы вы, как она участвовала в служении и подпевала хору сегодня!»

Таким образом, вышло, что в возрасте шести недель я была посвящена христианскому служению в ходе торжественной и впечатляющей церемонии, на которой задавали самые серьезные вопросы. По самым ранним моим воспоминаниям, меня убаюкивали чтением Библии. Как следствие, уже на четвертом году жизни я во время собрания могла забраться на стул или барабан в углу и пересказать практически любую историю из Библии с такой же легкостью, с какой соседский ребенок лопотал: «Раз—два—три— четыре—пять, вышел зайчик погулять».

В раннем детстве самым радостным общественным мероприятием было для меня посещение воскресной школы.

Одним субботним утром на школьной доске под словами «Ты, Господи, видишь меня» появилось изображение огромного глаза. Этот глаз вызывал у меня чувство некоторого беспокойства. Куда бы я ни подвинулась, он с мрачным упорством следил за мной. Сознание, что каждую мою самую незначительную мысль и каждый поступок Бог точно так же постоянно видит и оценивает, наполнило меня смутной тревогой.

— Мама, — осмелилась спросить я, когда мы тряслись по деревенской дороге в коляске, запряженной гнедой кобылой, — а Бог

видит меня сейчас?

— Да, дорогая. А что?

— Даже через крышу коляски?

— Угу.

— А сейчас Он видит меня? — громко спросила я позже из — под железной кухонной плиты.

— Везде и повсюду, дорогая.

— Спасибо, — подавленно сказала я и спустилась в подвал — вырезать из картофельных клубней молодые ростки для посадки. Я трудилась с истинно религиозным усердием, ибо разве не следило за мной неустанно Всевидящее Око?

Накануне выборов мне исполнялось пять лет. Все, кроме отца и меня, уехали в город.

— Эмми! — позвал отец.

— Что, папа?

— Сегодня ко мне зайдут мэр Ингерсолла и несколько членов совета. Я хочу выглядеть на все сто. Как ты полагаешь, ты уже достаточно взрослая для того, чтобы помыть мне голову?

— Мне почти пять лет! — с негодованием воскликнула я.

— Отлично, отлично! — успокаивающим тоном произнес он.

— Тогда принимайся за дело!

Я растопила снег в чайнике, чтобы получить теплую воду для мытья. Из бака набрала в кувшин воды для ополаскивания и выудила оттуда всех головастиков. Я дала отцу полотенце, чтобы защищать глаза от мыла, и сказала: «Наклонись и прижми его к глазам покрепче».

В течение нескольких долгих минут я мылила и терла кудрявую голову и бороду, которые так любила.

— Как жаль, что волосы у людей сначала желтеют и только потом становятся действительно белыми, — посетовала я.

— Ничего, они побелеют довольно скоро! — невнятно произнес отец, отплевывая мыльную пену.

— Знаю, но сегодня такой важный день!

И тут мне пришла в голову блестящая мысль. Я видела, как тетя Элизабет отбеливала желтое белье с помощью синьки. Почему бы не попробовать это средство на папиных волосах? Я подбежала к кухонному шкафчику, взобралась на высокую эмалированную табуретку и взяла с полки большую бутыль с надписью «Индиго». Откупорив бутыль, я вылила половину ее содержимого на склоненную над тазом голову.

Я бы с удовольствием использовала и всю синьку, но меня испугал странный цвет, который приобрела папина шевелюра. Заткнув бутылку пробкой, я поставила ее на пол и принялась яростно намыливать волосы. Но — о, ужас! — они не отмывались. Жидкая краска текла по кудрям, бороде, усам...

Бедный папа! Он выглядел точь—в—точь, как Синяя Борода из детской книжки с картинками, которую сам тайком принес мне в комнату. Стараясь говорить спокойным голосом, я сказала: «Следи, чтобы мыло не попало тебе в глаза!»

— Слежу.

— Не открывай их.

— Лады.

Я просто из кожи вон лезла. После того, как я намылила и сполоснула волосы в четвертый или пятый раз, папа выпрямился и, не отрывая полотенца от глаз, прогремел:

— Послушай, юная леди, сколько же, по—твоему, на мне

грязи?

— Еще чуть—чуть! — заискивающе пропищала я. Краска упрямо не желала отмываться. И в этот момент прибыл мэр.

— Эй, Джим, вы дома? — раздался голос с подъездной дороги.

— Все, отпускай меня! — воскликнул отец, подскакивая на месте и отбрасывая в сторону полотенце. — Ну же, дай мне сухое полотенце... Быстрее! — Энергично вытирая голову, он крикнул: «Уже иду!» Потом, не подозревая ничего дурного, папа причесал пятерней свои синие кудри, пригладил бирюзовую бороду и торопливо вышел из кухни.

Подгоняемая страхом, я бросилась к зеркалу и повернула его лицом к стене. В этот самый миг со двора послышалось изумленное «О—о—о!??!» Я метнулась обратно в угол и застыла там ни жива, ни мертва от ужаса. Дверь распахнулась, и в кухню ворвался папа. Он подскочил к зеркалу, перевернул его, отшатнулся, потрясенный увиденным, а затем медленно приблизился ко мне.

Рассказывать эту историю дальше слишком больно! Достаточно упомянуть, что в тот же день папа отправился в город и сбрил в парикмахерской волосы, бороду и усы. Но даже после этого щетина его оставалась синей. Хор методистской церкви на ближайший месяц остался без своего руководителя, а я впала в немилость.

Этот случай произвел такое неизгладимое впечатление на мой ум, что во все последующие годы я обычно вспоминала его, когда хотела вернуть надежду отчаявшимся людям: «Пусть никакая земная сила не может удалить пятна, оставленные легкомыслием и грехом, но источник, открытый в доме Давидовом, может вернуть им белизну, подобную белизне свежевыпавшего снега».

Иногда я встречаю подростков, которые бездумно заигрывают с искушением. «Я просто зритель, а не участник!» — объясняют они. Чтобы вооружиться для борьбы с подобным заблуждением, я мысленно возвращаюсь в годы своего отрочества.

Однажды тетя Элизабет напекла кучу пирожков. Она дала мне шесть и удалилась вздремнуть, предупредив: «До ужина тебе больше не полагается!»

Некоторое время я сидела на заднем крыльце и играла с тринадцатью котятами, которых мои страстные мольбы спасли от утопления. Наконец они стали засыпать. Я же бодрствовала. «М— м—м! А пирожки были такими вкусными! — облизнулась я. — Пойду—ка я в кладовую и взгляну на большую кастрюлю, в которой они лежат».

Кастрюля стояла на самой верхней полке. Я решила добраться до полки и взглянуть на пирожки, чтобы получше закрепить в памяти вид восхитительного лакомства. Мимо больших бидонов с жирным молоком, корзин с яйцами, жестянок с мукой, сахаром, сахарной пудрой, кукурузной мукой, мимо бутылок с маслом и лярдом, банок со смородиной, изюмом и пряностями, мимо голов сыра и коробок с зефиром прокладывала я свой путь наверх. Для равновесия широко расставив ноги между брусками мыла и бутылками с уксусом, я вцепилась в край полки, на которой стояла кастрюля, и приподняла крышку, чтобы насладиться чудесным зрелищем пирожков, облитых кленовым сиропом.

— Почему бы тебе не взять на минутку один из них в руку? — прошептал искуситель. — Тебе вовсе не обязательно есть его.

— Пожалуй, я так и сделаю, — решила я.

Но едва я засунула руку в кастрюлю, как произошло нечто ужасное! Должно быть, костыли, на которых держались полки, выскочили из пазов. Во всяком случае, с диким грохотом рухнули на пол пирожки, сыр, сахар, мука, крупа, мамалыга, бекон, яйца — и девочка! Оглушенная, я сидела на полу, подобрав колени и обхватив руками свою бедную голову. Тут в кладовую вошел отец с березовым прутом в руке и принялся за работу. Я никогда прежде не видела, чтобы человек так быстро взбил тесто до состояния полной готовности. Но ведь все ингредиенты были у него под рукой!

Как любой непоседливый подросток, я постоянно попадала в различные перипетии и неприятности. После подобных прегрешений, оскорбляющих достоинство моих домочадцев, меня обычно изгоняли в мою комнату и обещали каждые полчаса задавать мне взбучку. Эти наказания были мне очень хорошо знакомы. То были не легкие шлепки любящей рукой, и родители никогда не останавливались до тех пор, пока на мне живого места не оставалось.

Страшнее всего было ждать, когда послышатся шаги на лестнице, откроется дверь и в воздухе свистнет прут. Однажды в аналогичной ситуации я стояла посреди комнаты и судорожно придумывала способ спастись. Ни на одно земное средство рассчитывать не приходилось. Поскольку я твердо верила в возможность заступничества небесных сил, мне в голову пришла мысль о молитве. Упав на колени возле своей постели я начала громко и горячо молиться: «О Боже, не допусти, чтобы мама высекла меня! О Боже, милый, добрый, хороший Боже, не допусти, чтобы мама наказала меня!»

В этот миг дверь открылась. Я знала, что в дверном проеме стоит моя мать как грозное воплощение справедливости. Но небеса еще могли откликнуться на мою мольбу. Я продолжала жалобно стенать, крепко зажмурив глаза и стиснув руки: «О Боже, не допусти, чтобы мама высекла меня!»

Бедняжка! Вероятно, она оказалась в затруднительном положении. Несомненно, я заслуживала порки, но с другой стороны, не рухнет ли моя вера в молитву, коль скоро я все—таки получу наказание? «О Боже...»

Я услышала за спиной сдавленный смешок и открыла глаза.

— Отец только что принес из леса белую сову, — сказала мама. — Она на кухне, сидит на спинке стула. Пожалуй, тебе стоит спуститься и взглянуть на нее.

— Спасибо тебе, Боже! — выдохнула я и бросилась вон из комнаты, чтобы скатиться вниз по перилам. Этот урок научил меня тому, что и самый отъявленный грешник может снискать прощение - на коленях, в страстной молитве.

Глава 2

Школьные годы

— Ты готова? — крикнул отец снизу в дымоход, который шел мимо моей комнаты. То был первый день моих школьных занятий.

— Готова, — откликнулась я с лестничной площадки.

— Ты выучила буквы, юная леди? — спросил он, когда Флосси неторопливо трусила по деревенской дороге.

— Нет.

— Ты должна выучить, по крайней мере, первые три.

— Научи меня.

— Буква домик, буква крендель, буква крюк.

— Интересно, смогу ли я запомнить их?

— Просто повтори их несколько раз.

— Буква домик, буква крендель, буква крюк. Буква домик, буква крендель, буква крюк. Буква домик, буква крендель, буква крюк.

В должное время я стояла перед суровой преподавательницей английского в ряду новобранцев.

— Как тебя зовут, девочка?

— Эмми Элизабет.

— И много ли ты уже знаешь?

— Я знаю первые три буквы алфавита.

— И можешь назвать их?

— Конечно. Буква домик, буква крендель, буква крюк. Взрыв хохота потряс школу, а я в результате осталась сидеть на высоком табурете возле покрытого красной скатертью стола, в высоком бумажном колпаке ^[1] — растерянная и недоумевающая. Но на переменке я восстановила свою репутацию.

— Армия спасения! Армия спасения! — ехидно распевали

мальчишки, прыгая вокруг меня.

— А вы умеете играть в Армию спасения? — спросила я.

— Нет! — насмешливо фыркнули они.

— Притащите вон ту коробку из—под сыра — это будет барабан, найдите барабанные палочки к нему и принесите вон то удилище — это будет древко знамени! — приказала я. — А я раздобуду красную скатерть на знамя.

Толстяк Пек нес знамя. Я била в барабан и выступала впереди с песней «Враг, спасайся, я иду...»

Шествие имело огромный успех. Мы прошли вокруг школы, дровяного сарая и конюшни, распевая: «Дьявол проиграет битву, мы сразим его молитвой». Сначала девочки с презрительным видом стояли в стороне, но под конец не выдержали и пристроились в хвосте, соорудив береты из шарфиков и вооружившись дощечками вместо бубнов.

Обучение в средней школе, даже в городке с населением в пять тысяч жителей, для деревенской девчонки сопряжено с определенными трудностями. Чередуя лошадь с велосипедом, легкую коляску с санями, она переходит из класса в класс.

— Смотри, что у меня есть! — окликнула я отца однажды вечером. — Красиво отпечатанное официальное приглашение на школьный бал!

— Но, дорогая моя, ты не можешь пойти на него, — вмешалась мама.

— Почему?

— Потому что ты методистка, а методисты не ходят на танцы.

(Конечно, все это случилось много лет назад. Правила и

нормы поведения заметно изменились с тех нор.)

— Все родители разрешили своим детям пойти! — жалобно заныла я. — Можно мне тоже?

— Нет, — подал голос отец.

— Не будьте такими старомодными.

— Еще раз повторяю: нет!

Но, в конце концов, родители смягчились. Они всегда сдавались, если я достаточно долго и упорно повторяла свой текст. В новом с иголочки платье и бальных туфельках я весело сделала пируэт перед зеркалом и отправилась на бал. Несмотря на все видимые радость и счастье, глубоко в моей душе шевелился червячок сомнения, поскольку я подозревала, что именно в это время во спасение моей души дома устраивается молитвенное собрание. Но после первого вальса я забыла обо всех угрызениях совести. К танцам следовало отнестись со всей серьезностью. Мне достался исключительно хороший партнер, который был не кем иным, как молодым пресвитерианским священником.

С того времени моя жизнь превратилась в маленький шумный вихрь развлечений: танцы, каток, чтение любовных романов и музыка регтайм. Стопку книг на моем столе венчала Элинор Глинн, а Библия лежала в самом низу. Ноты «Мэнди Ли» и прочих модных песенок лежали на новом пианино на самом видном месте. А сборник церковных гимнов отодвигался все дальше и дальше.

В последнем классе мы познакомились с новым учебником. Он назывался «Учебник физической географии для средней школы» и потряс основы моей детской веры. Так называемая наука выступала против Мира Божьего, закон эволюции — против Книги Бытия и земные возможности — против чудес. Приведенная в ужас этой ересью, я поймала профессора географии в его лаборатории.

— Могу я поговорить с вами, сэр?

— Да, девочка.

— Меня воспитали в вере, что Библия непогрешима.

— Да. И что же?

— А новый учебник географии резко противоречит библейскому учению. Вы не скажете, чему мне верить?

Глядя на меня с высоты своего роста, возраста и мудрости, профессор терпеливо улыбнулся:

Твоя Библия — замечательное классическое произведение литературы. И как таковое заслуживает пристального внимания и изучения. Но что касается ее научной ценности как раннего исторического документа, она проникнута духом ужасающего фанатизма и абсолютно недостоверна. На смену древним суевериям пришли биологические исследования, на смену вере — небулярная космогоническая теория, а на смену библейскому Адаму, созданному из праха земного, — амеба Дарвина.

— Значит, школьный учебник... — дрожащим голосом начала я.

— Верен! — сказал как отрезал он.

— А... Библия полна лжи?

— Ошибок, — поправил профессор.

У меня было такое чувство, будто земля разверзлась у меня под ногами. Я летела куда—то вниз, вниз, вниз, вниз по черному угольному желобу, и злобные призраки издевательски хихикали вокруг: «Бога нет! Нет рая! Нет ада! Если Библия говорит одну лишь ложь, то грош ей цена! Ну и где же теперь твоя вера? Где твоя вера теперь?»

— В—вы можете рассказать мне п—поподробней о ваших доказательствах? — заикаясь пролепетала я.

Должно быть, выражение моего побелевшего лица глубоко поразило учителя, поскольку он схватил со стола свои бумаги и торопливо сказал:

— Мне нужно идти на урок, но здесь ты найдешь кое-какие справочные материалы. — И он вышел.

Некоторое время я стояла, уставившись на корешки рекомендованных книг, а в скором времени уже штудировала в городской библиотеке Вольтера, Иигерсолла, Пейна и других. Если они правы, значит религия — это просто пародия и фарс. Церковные колокола — пустая насмешка. Мученики Фокса погибли ни за что. Миссионеры — это заблудшие души. Молитва — суеверие, состоящее в бесполезном повторении бессмысленных слов.

С головой, гудящей, как встревоженный улей, я вернулась домой, на ферму, и встретила отца, который поднимался из подвала с большой кастрюлей сливок в руках.

— Откуда ты взял, что Бог существует? — осведомилась я сквозь стиснутые зубы.

— Эмми! Что ты имеешь в виду? — Отец едва не свалился с лестницы обратно в подвал — вместе со сливками и всем прочим.

То, что говорю, — упорствовала я. — Сколько я себя помню, ты все время с уверенностью говоришь о всевидящем, всезнающем Отце. Но какие доказательства его существования есть у тебя? Ты видел его когда-нибудь? А твой отец или дед видели? Откуда ты знаешь, что все это не выдумка?

Ты что, с ума сошла? — прогремел отец.

— Не надо кричать! Я просто должна знать.

— А кто сотворил солнца, луны, звезды и кометы?

— В школьных учебниках все это объясняется, папа, — ответила я на основании своих поверхностных научных изысканий. — Когда—то эти тела состояли из молекул, которые притягивались друг к другу под действием силы тяготения. Они пришли в вихревое движение и превратились в газообразную массу. Она стремительно вращалась, и из нее вылетали все небесные тела, включая Землю. Вылетело и Солнце, и Луна, и звезды, — для пущей выразительности я широко размахивала портфелем в такт словам. — Потом вылетела Земля — вот и все дела!

— Да, вот и все дела. Но кто же был тот Законодатель, который создал закон тяготения?

— В учебниках не говорится об этом.

— И кто сотворил человека, если Творца нет?

— О, и это не объясняется.

— Неужели?

— Он просто появился.

— По предопределению или случайно?

— Случайно. Сначала земной Шар состоял из раскаленной лавы, потом он стал остывать снаружи, в некоторых местах земная кора опустилась, и там образовались соленые океаны.

— А потом?

— На свет появилась наша пра—пра—пра—пра—бабушка. — И кто же это?

— Амеба. Наверное, ты никогда не слышал о ней, но в современных учебниках ей отводится очень важное место.

— И какова же ее родословная?

— На этот вопрос современные ученые тоже, похоже, не могут ответить толком. Она могла прибыть на Землю на какой-нибудь комете, но, насколько я поняла, наиболее распространенной гипотезой считается гипотеза самозарождения.

— Это новое слово в нашем доме.

— Какое слово?

— Гипотеза.

— В школе мы его употребляем каждый день. Ты можешь дать его определение?

— Не вполне.

— Тогда принеси словарь.

С папиной книжной полки, к которой частенько обращались за решением спорных вопросов, был снят Уэбстерский словарь, и я прочитала: «Научное предположение, не доказанное, но обладающее некоторой вероятностью; теория, которая может подтвердиться, а может и нет; догадка, допущение».

— Продолжай, — холодно сказал отец. — Расскажи мне поподробней об этом нашем предполагаемом прародителе.

— Это древнейшая, простейшая и низшая форма клеточной жизни, и зародилась она в океане. Амеба такого крохотного размера, что пятьдесят тысяч амеб одновременно могут пройти в игольное ушко, нисколько не тесня друг друга.

— И она привела в движение тот механизм жизни, благодаря которому впоследствии появились все большие млекопитающие?

— Нас так учат.

— Хм-м! Очевидно, теперь старый детский стишок следует читать так:

Эй, амеба — крошка,

Не печалься ни о чем!

Потерпи немножко,

Скоро станешь ты слоном.

— Папа! Можно посерьезней?!

— Я серьезен, как никогда. Ну и каким же образом наша старушка начала подавать первые признаки жизни?

— Я же сказала тебе — путем самозарождения.

Твои профессора утверждают, что в наши дни они могут вызвать к жизни что-то из ничего?

— Нет, но они рассчитывают, что их эксперименты в скором времени дадут результаты. Вольтер около тридцати лет наблюдал за одной клеткой воды, надеясь увидеть, как в ней зародится жизнь — но безуспешно.

— Люди обычно выдвигают в качестве неопровержимого доказательства тот факт, что в куске мяса, оставленном на открытом воздухе, заводятся черви, — сказал отец. — Но, насколько я понимаю, Пастер полностью опроверг все эти доводы, помещая мясо в вакуум, в герметически закрытый сосуд.

— Во всяком случае, нас по—прежнему так учат. И, вполне вероятно, в результате появится изрядное количество агностиков, если не атеистов.

— В этой семье никогда не будет агностиков, — последовал суровый ответ. — Завтра ты идешь с нами на вечернее служение.

— Но это невозможно! — вскричала я. — Завтра вечером на катке состоится костюмированный бал. У меня уже есть платье, и меня поставили в первую пару на первый вальс.

— Тогда ты присоединишься к нам с мамой в церкви как только все закончится. Будь там ровно в девять.

— Слушаюсь, сэр.

Бал—маскарад проводился с размахом. Клоуны и короли, снежные королевы и акробаты, оркестры, веселье, смех, шутки — всего было с избытком. С чувством сожаления я выскользнула из здания катка, сняла коньки и под перезвон бубенчиков и пение посеребренных инеем полозьев погнала Фритци к дверям молитвенного дома. Он был битком набит людьми, и я стояла спиной к стене, внимая призывам проповедника ко мне.

— Приди же! Приди! — призывал он. — Прими решение сегодня же. Возможно, это последняя твоя возможность. Поспеши, пока у тебя еще вся жизнь впереди. Оставь всякие сомнения. Христос ждет твоего ответа. Приди же! Приди к Нему!

В ушах моих все еще звучала веселая музыка маскарада, и призыв этот оставил меня равнодушной. Собрания пробуждения были мне не в новинку. Но вот последнюю песенку, сыгранную на карнавале, я услышала впервые. Я тихонько напевала ее, ожидая, когда выйдут родители.

Взгляд проповедника, казалось, искал меня в толпе. Я несколько напряглась. «Это просто нелепо, — пыталась убедить я себя. — Он обращается вовсе не ко мне!»

— Вы христианка, милая?

Я вздрогнула, когда девушка моего возраста положила руку мне на плечо. Я узнала в ней дочь проповедника. Выпрямившись в полный рост, я высокомерно ответила:

— Нет! Я учащаяся средней школы!

— А причем здесь это?

— Я изучаю эволюцию.

— Ия тоже, — подтвердила она. — Но когда я пишу экзаменационное сочинение на тему «Обезьяна — мой родственник», ум мой отказывается соглашаться с абсурдной теорией и убеждает меня, что Бог, а не обезьяна является моим Отцом.

— Все это слишком сложно для меня, — возразила я.

— Но... эти христиане... как они счастливы!

— Они не истинные христиане!

— Почему? Что вы имеете в виду?

— Одной рукой они дают деньги на строительство церквей и наше обращение в веру; а другой платят налоги, которые идут на то, чтобы превратить нас в атеистов.

— Ах, бедняжка! Подождите меня здесь, сейчас я приведу свою мать.

— Подожду, — ответила я. — Все равно мои родители сидят в первом ряду.

Юная ревнительница веры исчезла в толпе и скоро вновь появилась. В кильватере за ней следовала миловидная женщина. Она несколько минут серьезно побеседовала со мной, а затем встревожено сказала: «Постойте здесь минутку, сейчас я позову мужа».

Я стояла, нервно переминаясь с ноги на ногу, но исполненная решимости не сдавать позиции. На улице валил густой снег, и до моего слуха доносилось тихое беспокойное ржание Фритци. Почему не идут родители? В воздух полились песни пробуждения.

Что ты медлишь, милый брат? О, примкни к рядам спасенных. Дать тебе Спаситель рад Место в сонме посвященных.

Ко мне приблизился проповедник в сопровождении жены и дочери, готовых оказать ему поддержку.

— Ну, и кто тут говорил что—то насчет эволюции? — спросил он.

Вокруг нас начала собираться небольшая толпа. Кровь прилила к моим щекам, когда я поняла, что мне предстоит сражаться один на один. Мои родители стояли в задних рядах с такими же красными лицами. Я мужественно защищала свои позиции, но безуспешно. Похоже, сторонник теории эволюции стоит, в лучшем случае, на зыбкой почве. Скоро мне пришлось отступить к последней линии обороны.

— Хорошо, — сказала я, — если Библия говорит правду, то почему люди платят большие налоги, которые идут на разрушение нашей веры?

— На этот вопрос я не могу ответить, — сказал мой оппонент.

В тот вечер мы возвращались домой в странном и многозначительном молчании. Тишину нарушал лишь глухой скрип снега под копытами лошади да низкий перезвон колокольчиков. Я украдкой бросила на мать косой взгляд. Лицо ее было непривычно сурово и серьезно, губы плотно сжаты в тонкую прямую полоску. Я повернулась к отцу и замерла, зачарованно глядя, как слезы медленно струятся по его лицу, скатываются на бороду и замерзают там, похожие на кристаллики соли.

Так или иначе, я не особо гордилась сценой, которую разыграла в зале для собраний. Я совершила самый ужасный по моим представлениям грех: глубоко обидела своих ближних. Обижать себя? О да, это я могу делать безнаказанно. Это касается только меня самой. Но обижать других? По моим понятиям это было непростительным преступлением.

В молчании мы перевалили через последний холм. В молчании я вылезла из саней и открыла широкие ворота. В молчании зажгла фонарь и помогла папе распрячь Фритци и запереть сарай. Не произнося ни слова, мы зажгли свет в доме, завели часы, накормили кошек и собаку, заперли входную дверь и разошлись по своим комнатам. Со стороны могло показаться, что все мы с минуты на минуту ожидаем конца света. Я тихо закрылась на ключ в своей комнате, подошла к окну, широко распахнула его и, не снимая пальто и шапки, опустилась перед ним на колени и выглянула наружу.

Волшебный свет луны заливал туманные холмы. Сколько хватало глаз, повсюду расстилался покров сверкающего снега. Яблони стояли в ледяном панцире. Их блестящие ветки находились буквально на расстоянии вытянутой руки от меня. На крыше сарая лежало толстое снежное покрывало. Утром нужно будет взять лопату и помочь отцу расчистить крышу от снега, иначе стропила прогнутся.

Казалось, все напряженно звенело в прозрачном морозном воздухе, словно слишком туго натянутые струны скрипки. Самые звезды пели высоким пронзительным тремоло. Вдоль серебристой дуги Млечного Пути лениво плыла вверх Луна. Венера подмигивала Сатурну. Большая Медведица слизывала звездную пыль со своей младшей сестры. Большой Пес опасливо держался в стороне от них.

Как великолепны были они... эти сверкающие небесные светила, которые плыли высоко над нашей крохотной Землей! Как слаженно двигались они, вращались и пели! Казалось, некий Великий Капельмейстер четко отбивает дирижерской палочкой такт, и оркестр вселенной выводит, вызванивает мелодию и ритмично раскачивается под ее звуки.

Конечно, за всей этой гармонией, за всем этим стройным порядком и великолепием должна присутствовать Божественная Рука!

Я стояла коленопреклоненная посреди великого белого безмолвия, и чудесная красота мира пленила мой дух. Я легко дрожала посреди сверкающей вселенной, исполненной славы. Дыхание мое застывало кристалликами в морозном воздухе. Внезапно, повинуясь какому—то неосознанному порыву, я простерла руки вперед и, устремив взор в звездную высь, воскликнула:

— О Боже... Если Ты есть... откройся мне!

Глава 3

Заново рожденная

«О, Боже... Если Ты есть... откройся мне!» Полагаю, Отец Небесный отвечает на подобный призыв каждому смертному, который искренне обращает свою отчаянную мольбу небесам. Во всяком случае на мой призыв Он ответил еще до следующей ночи.

Назавтра средняя школа была закрыта. До репетиции Рождественского представления, которая должна была состояться в ратуше, оставалось еще четыре часа. Я изнывала от безделья, не зная, чем занять свободное время. Я старательно заучила наизусть «Пэдди и его поросята», «Дикобраз в постели» и «Семейное фиаско». Что дальше? Когда мы с отцом шли по заснеженным улицам, над зданием миссионерской организации я заметила вывеску, которая гласила:

СОБРАНИЕ ПРОБУЖДЕНИЯ

Роберт Симпл, ирландский евангелист

ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ

— Зайдем? — предложил папа.

— Давай! — беззаботно согласилась я. Мне и в голову не приходило, что это станет поворотным пунктом в моей жизни. Слухи об этих служениях уже доходили до меня. Сначала мной двигало простое любопытство, но потом глубокий интерес заставил меня замедлить торопливый шаг. Гимны исполнялись с большим чувством. По ходу пения молочник воздел руки. Владелец химчистки повторил этот жест, и я весело захихикала.

Но я быстро пришла в чувство. Вошел проповедник с Библией под мышкой. Он был ростом около шести футов двух дюймов, с копной кудрявых каштановых волос, и постоянно откидывал со лба одну непокорную прядь, падавшую на его синие, чисто ирландские глаза.

Можно было смеяться вместе с ним, поскольку проповедь его была полна искрометного юмора, прозрачного и чистого, но смеяться над ним никому не пришло бы в голову. Об этом просто не могло быть и речи.

— Давайте обратимся к Деяниям святых Апостолов, 2:38,39, — сказал он и прочитал: — «... Покайтесь и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов — и получите дар святого /Духа; ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш».

Затем он начал говорить. Мурашки забегали у меня по спине. Никогда прежде мне не доводилось слышать ничего подобного. Используя Библию, как меч, он рассек весь мир на две части и с одной стороны поместил христианина, а с другой — грешника. Согласно его проповеди, каждому человеку сужден либо рай, либо ад. Середины здесь нет! Из его слов выходило, будто между грешником и последователем церкви существует некое зримое различие! Я же никогда не замечала особой разницы. И первый, и второй курили одни и те же сигары, играли в один и тот же покер и читали одни и те же романы.

— Вы должны заново родиться! — громко призывал он. — Покиньте ряды грешников и отделитесь от них, не прикасайтесь к вещам нечистым. Если в вас живет любовь к земному миру, значит любовь Отца не пребывает в вас. Во Христе все получает обновление, поэтому ныне я отвращаюсь от вещей, прежде любимых, и люблю вещи, от которых отвращался прежде. Взывайте к Нему, покуда Он рядом, и ищите Его, покуда Его можно найти.

Затем евангелист начал говорить о крещении Святым Духом. Когда он описывал мощную жизненную силу, которая, согласно его словам, изливается на тысячи людей в наше время, лицо его засияло, словно озаренное вспыхнувшим где-то внутри электрическим светом. Затем, прервавшись на полуслове, проповедник внезапно закрыл глаза и с сияющим лицом принялся говорить на ином языке. Для меня эта вдохновенная Духом речь прозвучала подобно громоподобному голосу Бога, швыряющему мне в душу ужасные слова осуждения и обвинения. Хотя проповедь произносилась иными языками, казалось, Господь говорил мне: «Ты жалкая, заблудшая, несчастная грешница, заслуживающая ада!»

Никто никогда прежде не говорил так со мной. Я была избалованная, всеми любимая и, вероятно, слегка испорченная девочка. Мне часто говорили о том, какая я умная и хорошая. Но спасибо Господу за то, что Он говорит правду. Он не закрывает глаза на наши недостатки, не гладит нас по головке и не кормит пилюлями, обсыпанными сахаром. Он показывает нас такими, какие мы есть на самом деле, — грешными, порочными и погубленными душами, не принявшими Христа и Его бесценную кровь.

Евангелист продолжал служение на английском, но мне запомнилось единственно лишь мое истолкование его речи на иных языках. Невидимые руки простерлись ко мне и сильно встряхнули мою душу. Старое как мир сознание греховности навалилось на меня. Я поняла вдруг, что Бог есть и что я — заблудшая грешница. В слепом ужасе я вскочила на ноги и бросилась прочь. Но было слишком поздно. Сети Ловца человеков уже прочно держали меня. Не помню, как прошла репетиция в ратуше в тот вечер, но прекрасно помню, что последующие три дня я изо всех сил старалась отвлечься от своих душевных мук: много смеялась, каталась на коньках, слушала регтайм — но тщетно. На третий день, когда я ехала в санях домой тем ранним декабрьским вечером 1907 года, я почувствовала, что силы мои на исходе. Казалось, вот—вот тяжелые медные небеса обрушатся на меня, и будет уже слишком поздно.

— Господи, прояви милосердие ко мне, грешнице! — вскричала я, лес откликнулся на мой голос гулким эхом. Внезапно солнечный луч прорвал тучи. Великий покой сошел на меня. Казалось, словно горячая алая кровь Голгофы излилась в мое существо. Я сжимала в руках поводья, и крупные слезы капали на мои рукавицы.

Войдя в дом, я ощутила близкое присутствие Незримого. В тот момент мои родители находились в коровнике, и я была рада побыть в одиночестве. Казалось, весь дом заливало золотое сияние. Я отодвинула крышку металлической печки в столовой и сожгла свои бальные туфли, модные пластинки и романы.

— Где горит? — закричал отец.

— Здесь, — мягко ответила я.

— Ты что, хочешь устроить пожар? — Нет.

— Тогда в чем дело?

— Я обратилась к Богу, и теперь эти вещи мне не нужны. Папа насмешливо взглянул на меня.

— Бьюсь об заклад, это недели на две, не больше, — заявил он. — Где и когда это случилось?

Я рассказала ему, и он повторил свое предсказание. Но это продолжалось — продолжалось все эти годы и обещает продолжаться вечно. На следующий день я вновь посетила собрание и рассказала проповеднику о перемене, произошедшей со мной.

Целую неделю я была бесконечно счастлива... Я ходила, ездила, пела, словно во сне. У меня, никогда не имевшей брата или сестры, теперь появился Старший Брат, с которым я могла разговаривать. Я посвящала Его во все свои проблемы, и Он разделял со мной все мои радости. Каждый миг моего долгого пути в школу и из школы Он находился рядом со мной. Он был ближе, чем собственные мои руки и ноги, чем дыхание или мысль.

— О, никогда не покидай меня! Никогда не позволяй мне огорчать Тебя! — постоянно бормотала я. Все переменки и обеденный перерыв я проводила за чтением Библии, которую прятала в углу школьного подвала. Когда я молилась, я разговаривала с Иисусом. Когда я читала Священное Писание, Он разговаривал со мной. Но однажды мой безмятежный покой был нарушен. Я нахмурила лоб и почувствовала, как во мне поднимается тревога.

— Все это слишком похоже на игру в одни ворота! — вскричала я. — Ты только даешь; а я только принимаю. Эгоизм — отвратительное качество. Господи, что я могу сделать для Тебя?

По обыкновению обратившись к Библии за Его ответом, я нашла следующие слова: «Тот, который обращает души, мудр и будет сиять, как звезды, во все века». Казалось, будто громоподобный голос возгласил мне: «Теперь, когда ты сама спаслась, иди, помогай спастись другим!»

Опустившись на колени возле постели в своей маленькой комнате наверху, я крепко зажмурила глаза и сосредоточилась. Перед моим мысленным взором возникло видение широкой черной реки, стремительно несущей свои воды. Миллионы мужчин, женщин и детей эта река увлекала навстречу погибели, несчастные призывно протягивали руки, но яростный поток уносил их к страшному водопаду, навстречу ужасной судьбе.

— Точно так же, как спасли меня, — всхлипывала я, — я в свою очередь должна протянуть руку каждому, до кого смогу дотянуться, и вытащить его на твердый берег. Я должна быть готова проползти на коленях через весь континент, чтобы сказать единственному несчастному грешнику: «Иисус любит тебя».

Чувство безысходности волной накатило на меня. «Да как смею я, дочь фермера, живущая в пяти милях от ближайшего города, хотя бы мечтать о том, чтобы завоевывать души для Господа? Кроме того, проповедовать разрешается только мужчинам».

— Мама, а женщины когда-нибудь проповедовали Евангелие? — спросила я как—то вечером, когда стояла у гладильной доски.

— Нет, дорогая.

— А почему?

— Ох, вечно ты со своими «почему»! Ну, потому что Ева, прародительница рода человеческого, была первой грешницей.

— Но если женщина первой принесла грех в мир, почему бы ей первой не очистить мир от греха?

Прежде чем удостоить меня ответом, деятельная хозяйка натерла воском утюг и аккуратно прогладила несколько наволочек и простыней:

— Я не знаю.

— Неужели между юбками и брюками такая уж большая разница?

— Видимо. Женщины могут воспитывать своих детей, преподавать в воскресной школе, заниматься миссионерской деятельностью в языческих странах...

— Но, — прервала я маму, — в каком возрасте они могут покончить с простым преподаванием? И если они проповедуют в чужих странах, то где и почему проводится «цветной барьер»? Если они достаточно хороши для того, чтобы призывать к спасению людей с черным, коричневым и желтым цветом кожи, то почему не белых?

— Почему бы тебе не заняться уроками? — спросила мать.

Собрав учебники алгебры, тригонометрии и физиологии, я удалилась в свою комнату и взяла свою Библию с указателем библейских изречений. «Женщины... женщины... женщины...»

«Почему им не позволяется проповедовать христианство?» — вслух спрашивала я. Я выяснила, что Девора, женщина, под пламенеющими знаменами вела свое блистающее войско, осиянное улыбкой Господа. Женщина у колодца первой проповедовала спасение и привела к Христу целый город, сказав людям: «Пойдите, посмотрите Человека, Который сказал мне все, что я сделала». Более того, именно женщина передала людям первое пасхальное послание, и не кто другой как Учитель поручил ей сделать это.

— Почему же первое, крайне важное послание доверили не мужчине? — вслух размышляла я.

— Полагаю, потому что все мужчины были уже в постели и крепко спали, — ответил отец, неожиданно появляясь в дверях.

С глуповатым видом я вскочила с места и повернулась к нему.

— И давно ты тут стоишь?

— Буквально секунду. А что?

— Почему женщины не проповедуют, папа?

— А Евангелина Бут?

— Но она в основном управляет церковью. И не проповедует перед прихожанами.

— Но апостола Павла учили муж и жена, Акила и Прискилла. И он рассказывает об одном человеке, у которого было семь дочерей, и о другом, у которого было восемь, — и все они пророчествовали.

— Пророчествовали? Что это значит?

— Суди сама. Обратись к Первому посланию к коринфянам, 14:3. «А кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение».

— Но как насчет этого стиха: «Пусть ваши женщины хранят молчание в церквях», который мама только что процитировала?

— Прочитай его целиком.

— Ты хочешь сказать, что у него другой смысл? — воскликнула я, перелистывая страницы Библии.

— Конечно! Он не имеет никакого отношения к Учителю, но обращен к невежественным и непросвещенным. И гласит: «Пусть ваши женщины хранят молчание в церквях; а если они хотят понять что-то, пусть спрашивают своих мужей дома».

— То есть...

— В древние времена лишь немногие леди умели читать и писать. Обычно они сидели на верхней галерее или на скамьях вдоль одной стены церкви. Естественно, Павел возражал против того, чтобы они кричали через весь зал: «Что он имеет в виду, Джон?» — и потому убедительно просил их задавать все вопросы у священного домашнего очага.

«Но где же, где находится дверь в служение? — снова и снова спрашивала я себя. — Каким образом человек становится завоевателем душ? Как может он, такой слабый и одинокий, взывать ко всему человечеству?» В течение последующих дней я много времени проводила за изучением Библии. Я узнала, что это крещение Святым Духом превращало обычных людей в проповедников, исполненных великой силы. Апостол Петр был не фермером, но рыбаком, то есть имел столь же простое происхождение. Матфей первоначально был сборщиком налогов, а Лука — лекарем в маленьком городке.

Петру недоставало всех пяти главных качеств, которые должны отличать удачливого завоевателя душ, признанного во многих странах. Однако некая сверхъестественная, мощная и всепреобразующая сила сошла на него, наполнила его и превратила в страстного проповедника, блистающего красноречием, пылом, логикой и бесстрашием. Я узнала, что эта сила являлась не чем иным, как крещением Святым Духом в памятный день Пятидесятницы.

— Та ли самая сила действует в мужчинах и женщинах в наши дни? — спросила я.

— «Вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш», — нашла я ответ в Деяниях апостолов, 2:39.

С великим пылом принялась я искать эту силу. Я снова пришла в церковь и попросила яснолицего ревнителя веры отметить в моей Библии ст. 2:4; 10:45—46; 11:17; 19—6 из Деяний апостолов... и отправилась домой учить дальше. Поднявшись с постели зимней ночью, я, бывало, молила: «Господи, снизойди ко мне, ничтожной, и надели меня этой чудесной силой, чтобы я могла привести грешников к Тебе».

Тем временем проповедник Роберт Симпл уехал в Стратфорд, штат Онтарио, проводить религиозную кампанию. Последующие служения проводились в доме для молитвенных собраний. Я пропускала школу при каждом удобном случае, чтобы присутствовать на этих полуденных служениях.

«Как сияют лица этих людей!» — думала я. Молочник, водить знакомство с которым прежде не пришло бы мне в голову, поднялся в моих глазах на пьедестал недосягаемой святости. Владелец химчистки и его жена находились на духовной высоте, мне недоступной. Я чувствовала, что готова чистить ботинки этим людям, избранникам Божьим, только бы получить то, чем обладают они.

— Будь добра, отнеси это письмо родителям, — однажды сказала заведующая средней школы. Ничего не подозревая, я вручила послание маме. В смущении я стояла перед методистским священником, в то время как мама торжественным голосом зачитывала: «Мадам! Ваша дочь, которая в прошлом году была вторым претендентом на стипендию, в этом году пропустила так много уроков, что, если она не наверстает упущенное дома, то наверняка провалит следующие экзамены».

— Так, где же ты проводила время, милая леди? — спросила мать. Голос ее звучал подобно грозовым раскатам.

— На молитвенных собраниях, — с несчастным видом ответила я.

— Эти люди, с которыми ты водишь знакомство, по всей вероятности, ярые фанатики, — сказал священник. — Где гарантии того, что в поисках этой так называемой силы ты не станешь одержима злым духом?

Я бросилась в свою комнату и упала на колени перед раскрытой Библией.

— О Боже, — прорыдала я, — можешь ли Ты... желаешь ли ответить, когда я ищу Твое помазание с таким рвением?

Библия упала на пол и раскрылась на Евангелии от Луки, 11:9—13: «Просите, и дано вам будет; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. Какой из вас отец, когда сын попросит у него хлеба, подаст ему камень? или когда попросит рыбы, подаст ему змею вместо рыбы? Или, если попросит яйца, подаст ему скорпиона? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святого просящим у него». Это разрешило все мои сомнения. Отныне и впредь я буду стремиться облечься этой силой.

Назавтра, в понедельник, с утра валил сильный снег и начиналась метель. Но я обложилась со всех сторон меховыми ковриками и отправилась с Фритци к станции, которая находилась в миле от фермы. Северный ветер яростно бросался на высокие белые сугробы снега. Они низвергались с обрывов, подобно пенящимся водопадам. Дважды сани едва не перевернулись, но в конце концов я все-таки успела к поезду. На локомотиве были установлены снегоочистители. Наконец мы достигли главной улицы и медленно потряслись вдоль церквей, домов, лавок и почтамта.

Мой путь в школу пролегал мимо дома, где проводились молитвенные собрания. В ушах моих еще звучали слова, которыми меня напутствовала мать перед уходом: «Если ты еще раз прогуляешь школу и посетишь это собрание, я настою на том, чтобы ты сидела дома безвылазно!» Я с тоской посмотрела на молитвенный дом, потом решительно натянула поводья. Если уж это последнее мое посещение, то пусть оно будет и ранним. Звон дверного колокольчика отозвался эхом в бедно обставленном холле. Занесенная снегом дверь отворилась.

— Что случилось, дорогая? — спросила озабоченная мамаша, за юбку которой цеплялись многочисленные дети.

— У меня осталась последняя возможность присутствовать на вашем собрании, — ответила я. — Сегодня или никогда.

Едва я успела произнести эти слова, как метель разыгралась в полную силу. Жалобно зазвенели телефонные провода. Огромные снежные хлопья стремительно проносились в воздухе, словно птицы в поисках убежища.

— Вы не возражаете, если я зайду и помолюсь до начала собрания? — робко спросила я.

— Заходи—заходи, — сказала женщина, из—за юбок которой выглядывало с полдюжины малышей. — В гостиной растоплен камин. Я закрою дверь.

С утра до полудня я молилась. Какой новый мир! Земная жизнь отступала, небеса становились все ближе. В двенадцать тридцать дверь в гостиную отворилась.

— Не могу предложить ничего, кроме картофельного супа, — решилась прервать меня хозяйка. — Ты любишь картофельный суп?

— Обожаю! — откликнулась я. — Позвольте я помогу вам.

— Нет—нет. Когда у тебя шестеро детей, муж и столько гостей, ты просто добавляешь в кастрюлю очередной половник воды

с приходом очередного гостя.

— Никогда, — сказала я, сидя за столом, — никогда еще я не ела такого вкусного супа.

С утра понедельника до субботы я молилась. Просыпаясь ночью, я всякий раз выскальзывала из постели, становилась на колени, закутавшись в одеяло, и молила Небесную Силу освободить меня от моего «я» и наполнить Силой, обетованной свыше. В последнее утро на улице по—прежнему было морозно. Вода в кувшине и умывальном тазике была подернута коркой льда. Метель продолжалась всю неделю. У дверей домов намело такие сугробы, что люди перестали расчищать снег лопатами, ожидая, когда стихнет пронизывающий, ледяной ветер. Поезда перестали ходить. Снегоочистители не справлялись со снежными завалами. Даже телефонные провода были оборваны.

Дрожа всем телом, но исполненная решимости, я опустилась на колени рядом с большим кожаным креслом и бросилась на приступ ворот веры. У меня было такое ощущение, будто я долго пробивалась сквозь толстую каменную стену, которая теперь стала не толще папиросной бумаги.

— Господи, — воззвала я, — я не буду ни есть, ни спать, покуда ты не исполнишь меня обетованной силы Духа!

— Я больше готов дать, чем ты — принять, — ответила мне раскрытая Библия.

— Прости меня! — пробормотала я. — Ожидание — мой удел, а не твой.

И тут на меня снизошла слава. Стоя с крепко зажмуренными глазами, мысленным взором я увидела Человека из Галилеи, истекающего кровью, увенчанного терновым венцом, умирающего на Кресте Голгофы. Слезы заструились по моему лицу. Вдруг я осознала, что мои дрожащие губы выводят:

Позволь любить Тебя, Спаситель,

Возьми навеки жизнь мою.

В одном служении Тебе Моя душа найдет блаженство.

— Слава, слава Иисусу! — снова и снова повторяла я. Затем губы мои затряслись, и я начала говорить иными языками, как те избранные древних времен. Волны, валы, океаны, ливни благодатной силы затопили все мое существо. Тело мое скользнуло на пол и осталось лежать там, погруженное в этот поток. Лужица слез образовалась на ковре. Я сотрясалась всем телом, словно держала в руках положительно и отрицательно заряженные электрические провода в школьной лаборатории.

— Теперь все решено, — провозгласила я. — С этого момента и впредь жизнь моя принадлежит Тебе и только Тебе. Честь или бесчестье, благо или горе, боль или наслаждение — ничто не отвратит и не отторгнет меня от сияющего света Твоей любви и от пути служения Тебе.

Как неожиданно буря разразилась, так она и закончилась: забрала свои черные тучи и бесследно исчезла. Вышло солнце, и в лучах его засверкали мириады снежинок и огромные серебряные сосульки, украшающие крыши. Люди вышли на улицу и принялись за работу — и снова заскребли по снегу лопаты и заскрипели снегоступы.

— Дорогая моя! Дорогая моя! — воскликнула моя хозяйка, спускаясь с лестницы и входя в комнату. — По твоему сияющему лицу я вижу, что ты нашла то, что искала! Я рада! Очень рада! Ты обратишь бесчисленное множество душ!

— Но... как? — спросила я. — Где же находятся врата в служение?

— Они раскроются сами собой в конце пути посвящения, — ответила она. — Пойдем. Сегодня у нас на завтрак овсянка с молоком.

Телефонные провода починили. Моя мать связалась с друзьями, которые уведомили ее о моем местонахождении. Преодолев волнистую снежную пустошь, она приехала за мной в город. Я рассказала ей о своем переживании.

— Времена чудес прошли, — твердо заявила она. — Они закончились со смертью апостолов.

— Я никогда не отступлюсь от того, что получила, — ответила я. — Но если ты найдешь в Писании место, подтверждающее твое заявление, я обещаю никогда больше не посещать собрания.

— Хорошая девочка. Я знаю, что на твое слово можно положиться. Теперь отправляйся в школу, а к твоему возвращению я найду цитаты и выдержки из Библии, подтверждающие истину.

По возвращении домой в тот вечер я застала маму сидящей за столом (где ее и оставила) над комментариями, указателями библейских изречений и Библией. Посуда, оставшаяся с завтрака, была немыта. Лампы не вычищены. Пол не подметён, и постели не застелены — неслыханное дело в нашем доме!

— Ну, и что же ты нашла? — осторожно спросила я.

— Дорогая, я обнаружила, что дары Божьи никогда не отнимались. Обетование принадлежит всем, кого ни призовет Господь Бог наш. И в конце времен Он обещал излить Свой Дух на всякую плоть. Слуги и служанки будут пророчествовать. Я тоже буду искать полноту Его Духа.

Глава 4

Молодожены

Весна победоносно вступила в свои права. Однажды вечером, когда я сидела в соседском доме с двумя детьми, больными брюшным тифом, дверь отворилась, и в свете лампы моему взору предстал евангелист Роберт Симпл. Высокий, смуглый, улыбающийся, он стоял в дверном проеме, и капли дождя поблескивали на его плечах. Он походил на рыцаря, облаченного в доспехи.

Волна радости захлестнула меня, но я сказала:

— Я... я думала, вы в Стратфорде... проповедуете!

— Я был в Стратфорде. Но теперь я здесь.

— Вижу.

— Я слышал, что дети заболели, и пришел посидеть с ними.

— Но сейчас я присматриваю за детьми.

— Значит, сегодня ночью у них будет две сиделки, — ответил он и вошел, положив пальто, шляпу и шарф на ближайшее кресло. — Ну, и чем вы тут занимались все это время? Вы отвечали на мои письма так кратко, разве что сообщили о том, что получили крещение Святым Духом. — Под пристальным взглядом его больших синих глаз я попыталась облечь в слова свое желание стать завоевателем душ.

— Давайте не будем говорить о моей жалкой скучной жизни, бедной событиями, — пробормотала я. — Расскажите о себе и о ваших собраниях.

Засим последовало красочное описание переполненных залов, евангелистских собраний, проповедей и призывов к покаянию. Когда он говорил, я словно воочию видела толпы возбужденных мужчин и женщин, которые в ответ на страстные призывы устремлялись вперед, чтобы преклонить колени у алтаря и принять Христа.

— О, мистер Симпл! — вздохнула я. — Я бы отдала все на свете за такую жизнь!

— На земле нет восторга и радости превыше тех, какие испытывает проповедник, когда ищущие потоком устремляются по проходу к скамье покаяния.

Мягкий розовый свет от покрытой абажуром керосиновой лампы, которая украшала разделявший нас узкий столик с камчатной скатертью, падал на мои разбросанные учебники. Молодой священник взял учебник географии, быстро пролистал страницы и остановился на желтой карте Востока.

— Вот здесь... здесь! — негромко воскликнул он, словно разговаривая сам с собой.

— Что? Где? — недоуменно спросила я и наклонилась вперед, следя за медленным движением его указательного пальца.

— Китай, — улыбнулся он. — Китай с его могучим многомиллионным народом, постоянно бросающим вызов христианству. А здесь... вот этот маленький островок Макао с трудолюбивыми жителями... это место моего назначения и фронт наступления!

Мой юный впечатлительный ум мгновенно явил мне следующую картину: море желтых лиц — и я стою перед толпой людей, которые никогда прежде не слышали благодатного Слова. Я представила, как стою на помосте над их головами и произношу страстные речи, идущие от самой глубины сердца. Я увидела, как толпа волной хлынула вперед, чтобы принять Спасителя.

— Как замечательно! — выдохнула я. — Я хотела бы посвятить свою жизнь такому делу!

— Именно об этом я хотел поговорить с вами, — вторгся в мои мечты голос человека, завоевавшего меня для Христа. — Я знаю, что вам только семнадцать, но я люблю вас всем сердцем. Скоро вам будет восемнадцать. Не согласитесь ли вы стать моей женой и отправиться со мной в Китай?

Пораженная, я уставилась на мистера Симпла. Серьезное синеокое лицо под шапкой каштановых волос поплыло у меня перед глазами. Я лишилась дара речи. Но невыразимое страстное желание помочь этому человеку захлестнуло мою душу. Я знала, что глубоко люблю мистера Симпла, люблю его служение, его Христа, его учение, его послание. Но язык отказывался повиноваться мне, словно пытаясь спасти меня от последствий собственного безрассудства.

— Не торопитесь отвечать, — сказал проповедник, и рука его поползла по скатерти и накрыла мою руку. — Давайте помолимся об этом.

Он опустился на колени возле потрепанного дивана, и я преклонила колени рядом, не вынимая руку из его руки. Роберт молился, но я не могла произнести ни звука, ибо в горле у меня стоял комок. Я крепко зажмурила глаза. Сквозь слезы, брызнувшие у меня из—под век, я увидела в воображении своем длинную сияющую дорогу, которая вела вверх, к Святому Городу. Роберт и я шли между рядами ангелов по этой дороге, ведущей к Трону Господнему — шли вместе.

Потрясенная, я осмотрелась по сторонам. Не было никакой дороги — только обои в цветочек, местами выцветшие. Я снова закрыла глаза — и вновь увидела дорогу, только на этот раз я шла по ней одна. Не понимая всей важности своего видения, я поднялась на ноги и сказала «да» Господу и «да» Роберту. Даже если бы я знала, что через два года я стану вдовой, живущей в крайней нужде и одиночестве в Китае, и вдобавок ко всему — матерью, все равно мой ответ был бы утвердительным, ибо впереди меня ждали два самых счастливых года моей жизни. Роберт был моей теологической школой, моим духовным наставником и моим нежным, терпеливым, верным возлюбленным.

В скором времени, 12 августа 1908 года, на старой ферме состоялась наша свадьба. Прямота и решительность, с которыми Роберт попросил согласия моих родителей на брак, вместе с Божьей волей, явленной их сердцам, привели к положительному решению вопроса, хотя мама и объявила, что отныне из нашего дома исчезнут весь свет, музыка и смех.

Отец бродил по дому с потерянным видом, тревожно хмуря лоб.

— В чем дело, папочка? — спросила я, присаживаясь ему на колено.

— Нам будет недоставать тебя! — грубовато проворчал он. — Кто теперь будет собирать яйца, доить коров и убирать в доме?

— Ну—ну! Брось! Этим может заниматься и наемный работник. Ну-ка выкладывай, что у тебя на уме?

И тут все выяснилось:

— Этот твой жених, Эмми... Он производит прекрасное впечатление, но есть ли у него деньги?

— Как тебе не стыдно, папа! Конечно нет! Он же проповедник!

— Он получает жалованье?

— Нет, он евангелист и верит в Бога и людей, которым служит.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: